Текст книги "Боярский сын. Книга вторая: Сотня специального назначения"

– Принимайте работу, – хотел воскликнуть Николай.

Но… промолчал. Тут и без слов было видно – работал сильный, и достаточно умелый Одаренный. А то, что ему недавно исполнилось шестнадцать лет…

– Так молодость – это недостаток, который проходит с годами, – боярин Шубин улыбнулся теперь широко и открыто.

Глава 2

– Какие гости, однако, невежливые оказались!

Николай действительно удивился, увидев, что из многочисленной… толпы приглашенных на «хлеб и зрелище» благородных представителей Владимирского княжества дожидаться своего князя, хозяйку дома, ну, и в придачу к ним победителя того самого зрелищного мероприятия осталась хорошо если десятая часть. Которая теперь делилась на две жалкие кучки. Большая – свита Владимирского князя, и немногочисленная, меньше десятка знакомых боярина Шубина, которые действительно желали ему победы.

– Да и то, – окинул он взглядом «свою» часть болельщиков, – кто-то тут оказался только по факту такого неожиданного результата. Вот боярин Колокольцев Игорь Семенович – зачем он здесь? Из сословных правил? Ага – вон оно что! Давно в морду не получали, Ваше Сиятельство?

Обозначенный боярин, не так давно одаривший Николая перстнем, показывающим его статус среди благородных, пытался что-то ворковать на ушко Анфисы Никаноровны. Николай не то чтобы сильно разгневался, особенно учитывая то обстоятельство, что женщина стояла с лицом, выражавшим лишь вежливое… ну, почти вежливое внимание. Внутри же нее парень хорошо читал и злое раздражение; и желание как раз дать пару раз по щекам назойливому ухажеру (вместо Николая, ага; или раньше него); и главное – нетерпеливое ожидание. Кого? Да его же, боярина Шубина. Выразилась оно в резком движении руки, которую боярин Колокольцев так и не успел поймать в свои, и броске к Николаю, с отчетливым вздохом облегчения.

Сам же Николай, совсем чуточку устыдившийся тому обстоятельству, что так таинственно покинувший Анфису, единственного тут ему родного человека – без объяснений и даже успокаивающего кивка – вот теперь только и кивнул, задержав женщину на приличном для окружающих расстоянии. То есть, обхватив ее за плечи, и не дав броситься на грудь, в объятия. Да еще поспешил и словами успокоить, добавив для перемены настроения еще хорошую такую дозу ревности, пополам с угрозой:

– Все хорошо, родная моя. Отлучился на минутку, да. Зато результат есть, приличный. Можно сказать, у князя, да графини Стрешневой выцарапал все, что хотел. А этот… хмырь что от тебя хотел? Может, его тоже на дуэль вызвать?

– Ой, Коля, не надо, – Анфиса поспешно отступила от него – на полшага, не больше, и поднесла ладонь ко рту, – не связывайся. Это не больше, чем игра безобидная. Вот увидишь, теперь он ко мне разве что попрощаться подойдет. И то – в твоем присутствии. Страху ты нагнал на людей. Видишь – не стал никто и ждать; не то что к столу, как обещано было, оставаться. А все слушок, пущенный кем-то про яды. Было ведь, было?

Теперь она требовательно глядела на Николая. А у того было чуток свободного времени – пока князь объяснялся с графом Разумовым. Так что он коротко, и почти беззвучно доложился; как уже привык за все то время, когда Анфиса и стала тем самым единственным человеком в этом мире, на кого он мог положиться.

– Но не во всем, не во всем, – поправил он себя, – что-то и придержал. Для твоего же благополучия, Анфиса Никаноровна. Про второй Источник, как и обещал – ни-ко-му! Ага, а насчет людей, кому можно полностью доверять, так вон – целый десяток стоит, бездельничает! Надо бы озадачить. Да хотя бы одного, того же Семку Буденного.

– Семен, – проговорил он чуть громче, и парень, больше понявший, чем услышавший его призыв, сорвался с места.

– Слушаю, Ваше Сиятельство! – вытянулся он перед боярином, ничуть не запыхавшись и гордый от того, что понимает, как правильно вести себя среди благородных господ.

– Ты вот что, Семен Михайлович, – тут же одарил его ответной вежливостью Николай, – скачи ка в деревню свою, в Переборово. Пусть сюда старший сейчас же явится. Есть там такой теперь, после отца то твоего, удравшего в дружину княжескую?

Тут Николай откровенно усмехнулся; ну, и казачок позволил себе улыбку:

– Есть, как не быть…

– Так вот пусть он сюда поспешит, – перебил парня боярин, – да пусть пару телег сюда направит, добро в замок отвезти. Расплачусь щедро – так ему и передай.

– Скакать? – чуть удивился Николай, – да я… да мы ж в последнее время уже и позабыли, как конским потом пахнет.

– Вон – моего возьми, – мотнул головой Николай.

– Ух ты!

Семен опять сорвался с места, к товарищам, один из которых держал на поводу того самого жеребца, что подарил на день рождения граф Воронов. Он, кстати, тоже дождался Шубина; вместе с юной женой-прелестницей. Вообще-то боярин Шубин куда охотней добрался бы от своего родового гнезда до этого вот, осиротевшего, на коляске, под бочком у Анфисы.

– Да даже пешком лучше пробежался бы, вместе с казачатами, – вспомнил он утренние споры с баронессой.

– Невместно! – заявила она, как отрезала, – если бы немощный был, или старик дряхлый, тогда да. А ты, Николай Ильич…

– Ага, сегодня ночью, немощный, – подмигнул заалевшей щеками женщине Николай.

Подмигнул, и отправил человека с приказом седлать жеребца, которому еше не дал имени. Но впрочем, гарцевать рядом с неторопливо скользящей по тракту коляской ему даже понравилось. И ход у коня был замечательный, мягкий, и смотреть сверху… А что касается штампов про попаданцев – про натертые до кровавых мозолей на внутренней стороне бедер, да монгольской походке в конце поездки – так на это есть Дар. И родной, который изнутри смывает любую усталость, только пожелай. И обретенный недавно, с помощью Анфисы. Лечить других Николай считай, и не пытался – времени не хватало катастрофически. Но себя – да, и не один раз.

Так что, проводив сейчас взглядом счастливого конника, Николай повернулся к Анфисе, и – уже никого не стесняясь – рассказал ей вкратце обо всем (ну, почти обо всем), что произошло рядом с лабораторией графа Стрешнева. Ну, и о торге, конечно, и о его итогах.

– В холопки! – ахнула, едва сдержав крик, Анфиса, – благородную даму!

– Ну, это еще надо доказать, – ничуть не смутился Николай, удержав ее порыв к князю, который, кстати, уже садился в свой «автобус», не попрощавшись с «партией» будущего князя древней Суздальской земли.

За ним в чреве вместительного экипажа исчезла и его свита. Кроме графа Разумова, и еще пары человек при нем.

– Если, конечно, майор Никитин не соврал – про будущего Суздальского князя, – остановил себя Николай в своих рассуждениях, – этот может. Кстати, а где он сам? Может, с хозяйкой ушел, внутрь этого дворца? Или совсем уехал, докладывать начальству? Еще один вариант – исчез, чтобы не оказаться причастным к тому разговору и действу, которое произошло недавно. А в то, что про лабораторию майор не пронюхал, пусть и с опозданием – не верю!

Между тем на поле, на самом краешке его, прежде не вошедшем в пределы магического купола, а значит, сохранившим травяной покров, шагали новые лица. За Елизаветой Матвеевной ступала целая толпа. Впереди, склонив голову книзу, невысокая женщина, или девушка; вся в черном, и до полу, едва не подметавшая платьем траву. Она несла на руках чернявого, кудрявого мальчугана с затравленным лицом; на котором все же проступало любопытство. За ней неторопливо, но быстро – в силу высокого роста – шел еще один, смуглый явно от рождения, а не приобретенного загара, пленник, удерживаемый в усадьбе злой волей графа Стрешнева. Вот тут Николай чуть не затряс потрясенно головой, увидев еще одно лицо, которому даже искать двойника в прежней своей жизни, или жизнях, не было надобности. Держа на руках сразу двух малышей к Николаю шел собственной персоной король российской эстрады, Филипп Киркоров. Помятый, не такой лощеный, заросший какой-то клочковатой и совсем не ухоженной бородой, но – почти один в один. Разве что глаза его были потухшими; не сверкнули даже, когда он поглядел вниз, на третьего ребенка, старавшегося не отстать от отца. Старшенькому на вид было лет пять, и одет он был…

– Ага, – чуть смутился Николай, – вот как, оказывается, выглядит рубище. И старший тоже не блещет одежкой; не то что его двойник в другом мире. Тот даже после «голой вечеринки» пободрее выглядел; и одевался куда как приличней.

Смутное подозрение, зародившееся в груди боярина, перерастало в уверенность с каждым шагом двух несчастных, попавших в руки графа. Оно еще и подкреплялось словами его личного шпиона, или разведчика – Алексея Палыча Белкина.

– Говорят, ох и богатого рода та девка была, – докладывал старый казак Николаю, – родичи-то ее как-то распознали про то, где она теперь обитает, и выкуп предлагали… агрома-а-адный. Но граф не вернул, тянул время. А потом и вовсе последнего посла завернул.

В своих учебниках, и немногих книгах по развитию Дара Николай не видел даже упоминания про «избранный народ»; про то, появилось ли в мире государство Израиль; или обозначенное каким-то иным названием место плотного расселения иудейского народа. Теперь же почему-то решил, что миниатюрная женщина с ребенком на руках, наконец поднявшая голову, и оказавшаяся милашкой со смуглым лицом и характерным, непропорционально крупным носом; и ее более крупный сотоварищ относятся, или относились к еврейской общине.

– Как говорил Владимир Вольфыч, – усмехнулся Николай, – однозначно! «Мама русская, а папа юрист», да. Как же с ними говорить то? И ритуал проводить?

Почему-то боярина Шубина сейчас совершенно не терзала совесть от того, что скоро вот эти люди станут, по сути…

– Нет, не рабами, – все же дал он послабление своей совести, – но людьми, ограниченными в своих действиях очень и очень сильно. Разве что могу пообещать, пока только себе, что детей этих холопить не буду. Да и взрослых тоже, со временем…

Проблема с коммуникацией, кстати, уже решилась – без участия Николая, и при вспыхнувшей внутри Елизаветы Матвеевны злобы. Решилась благодаря Анфисе, ухватившей женщину с ребенком за локоток, и увлекшей ее в сторонку. А что Николай? Ничуть не смутился, вызывая еще непривычное, но такое ласковое чувство единение с ветром. Нет – со слабеньким таким ветерком-разведчиком, донесшим до ушей боярина разговор, который две женщины вели на… немецком языке?

Парень изумился не этому обстоятельству, а тому, что он этот язык прекрасно понимал. Откуда? Да неизвестно – сам Шубин ни словечка прежде не знал ни на одном из германских наречий, как тут говорили; Виктор Николаевич Добродеев когда-то упорно занимался английским – языком межнационального общения. А остальные внутри него… Тут что-то щелкнуло «счетами».

– Уже и забывать стал, – кивнул себе боярин, – оказывается, знаю еще пушту и таджикский. Ну, это понятно – за речкой пришлось выучить, ага. Французский, тут вопросов нет. Ага – в легионе еще немного на итальянском натаскался. А как не научиться, когда макаронники – а их в роте было хорошо, если десять процентов – шумели больше, чем все остальные, вместе взятые. Когда можно было, конечно, шумели – этому сержант их быстро научил. Все, кажется? Тогда слушаем.

К этому времени женщины успели познакомиться. Мелкая назвалась Соломонией Розенвельт, дочерью богатого ювелира из Флоренции; сына назвала («В честь самой себя, наверное», – ухмыльнулся Николай) Соломоном. Но это она. Граф же Стрешнев дал ему русское имя – Сергей. А теперь Анфиса уговаривала наследницу ювелирного дома пройти с ним, боярином Шубиным, такой же ритуал, что и сама баронесса недавно.

– Эй, а у меня спросили? – возмутился беззвучно парень, – хотя… если она действительно артефактор, или артефакторша… неважно. Главное, чтобы это подтвердилось, да толк был. Тот самый, синергией называемый. Я бы от такого Дара не отказался. Надо бы у Сергея Сергеевича, подполковника Стрельцова поинтересоваться. Он здесь? Ага – вон стоит. А Анфиса-то! Как раз к нему и побежала. Ну, почти побежала. Как сама говорила – невместно благородной даме передвигать ногами шустрее, чем солдату в походном строю. Ага, это не она, это я так говорю.

С полковым магом разговор баронессы протекал почти в том же ключе, что и с Соломонией. Разве что не уговаривала Анфиса подполковника, а вроде как советовалась – как провернуть операцию… так, чтобы никто и не понял. Подполковник же, сначала сильно удивившийся такому вот бесцеремонному командованию собственной волей, отказывать все же не стал. Бросив короткий, но очень внимательный взгляд на Николая, безмятежно переводившего свой с одной группки людей на другую, теперь только кивал, вставляя короткие реплики. В общем, что называется – вписался в аферу.

Шубин, тем временем, не только наблюдал, но и слушал. Уделяя теперь больше внимания не этой паре, а другой – мастеру артефакторики со своим, как оказалось, дальним родственником. Разговор этот протекал, а точнее, рвался бешеным потоком слов на итальянском наречии. Ну, или близком ему – Николай из десятка слов, который хрупкая, но такая сейчас энергичная женщина исторгала из себя, распознавал хорошо если два или три. Но и так стало понятно, что Соломония, перехватившая эстафету у Анфисы Никаноровны, сейчас с непонятным для боярина жаром уговаривала и соплеменника пройти кровный и магический ритуал с новым… хозяином?

И опять внутри парня шевельнулось что-то недоброе; злое. Ну, никак не желал он изменений ы собственной судьбе против его же воли; даже если это сулило немалые выгоды. Но в переговоры, которые, очевидно, так и остались непонятными для всех, кроме него самого (но это секрет, ага!), решил пока не вмешиваться. С Анфисой же, зачинщицей этого «заговора», решил разобраться позже.

– Ага, ночью, – хохотнул он, не скрывая на этот раз своего хорошего настроения, – вот как прошедшей.

Воспоминания вернули ему и спокойствие, и потускневшую было радость от недавней победы. А тут и внимание переключилось на новые лица и обстоятельства. Это из усадьбы начали выносить то самое имущество, что прилагалось к новым… подданным боярина Шубина. Прежде всего взгляд Николая, конечно, прикипел к ящикам, которые здоровые на вид парни и мужики несли где вдвоем, а где и вчетвером. Какой-то станок, покрятый дерюжкой, вовсе волокли на тележке, противно скрипевшей маленькими колесами. Это было, как понял Шубин, «приданое» Авраама – так называла родственника Соломония.

– Хотя, – пожал плечами Николай, пожиравший это богатство жадным взглядом, – тут его всяко другим именем звали. Но это не главное. Главное – чтобы ничего не заныкали. Но тут уже Сила дара не позволит обмануть. Ну, и сам князь Владимирский с митрополитом в свидетелях оказались. Мастера то Авраама и опросить можно будет; да хотя бы и переводчика официально выписать. Другой вопрос – я сам… точнее Анфиса сейчас не загоняет ли меня в такую же яму? С Даром, как я понял, шутить ой, как не рекомендуется!

Он постарался вспомнить разговор у здания лаборатории графа; дословно. Даже процедил едва слышно сквозь зубы свои же слова: «… вот клятвою с бывшими холопами графа Стрешнева и обменяюсь». А какими клятвами – так об этом и слова не было сказано.

Разговор соплеменников на итальянском языке тоже прервался – как раз на той самом почти истеричном выкрике мужчины, в которой он в сердцах пожелал себе же самому лишиться Дара. Который и принес ему, и семье неисчислимые беды. Собеседница же его вдруг заалела смуглыми щечками; стан ее выпрямился, а голова гордо вскинулась. Так молодая женщина, явно изнемогавшая под тяжестью своего не такого крупного сынишки, отреагировала на злорадную усмешку графини Стрешневой, кивнувшей как раз в это мгновение другой женщине.

– Холопке, очевидно, – мазнул взглядом Николай по крупной фигуре пожилой прислужницы графского рода, которая несла небольшой сверток, небрежно завязанный узлом.

Сверток этот тут же оказался у ног Соломонии. Тут было понятно – никакого иного носимого имущества у пленницы просто не было. А недвижимого…

– Тоже нет, – кивнул Николай, – и не будет… после скорой церемонии. Но это, как уже не раз говорил, не моя вина, жизнь тут такая. Откажись я, и жизни той у тебя, Соломония, и у твоего сына… Кстати – силенки-то совсем кончаются. Ее что – тут не кормили вовсе? Упадет ведь сейчас. Взять, что ли ребенка? Нет – самому… невместно – черт бы побрал это слово. Значит, надо кому-нибудь поручить. Анфисе? – та же картина маслом. Казачатам? Не, не справятся. Ага – вот его и озадачу. Алексей Палыч!

Старый казак, неведомо как оказавшийся среди казачат, даже вздрогнул. Но к Николаю пусть и не подбежал, как недавно Семка Буденный, то подошел быстрым таким шагом.

– Слушаю вас… Ваше Сиятельство.

– Поди ка, Палыч, возьми у бабы вон ребенка с рук. Уронит его сейчас. Или сама вместе с ним упадет.

– Я?! – поразился, и отступил на шаг казак, оглянувшийся на Соломонию.

– Ты, ты, – улыбнулся скорее собственным мыслям, чем Белкину боярин, – не позабыл еще, как с собственными детьми тетешкался.

По лицу бывшего разбойника и тайного соглядчика Тайного приказа пробежала тень, а потом он неожиданно для Николая, да и всех вокруг, сейчас обративших внимание на этот короткий диалог, сунул руку в карман своих безразмерных шаровар, и вынул из него… петушка на палочке! Впрочем, то, что это именно сахарный петушок, выяснилось, когда казак развернул бумажку, в которую лакомство было завернуто, и протянул его мальчику. Наверное, и Соломония не ожидало от старика такого вот перфоманса (правильно выразился, нет?). Безо всякого спора она передала в руки Палыча ребенка, уже полностью засунувшего в рот фигурную конфету.

Казак же что-то шептал на ушко пацанчика; а еще опять сунул руку в бездонный, казалось, карман, и вытащил наружу еще три конфеты. Которые и передал неразвернутыми Аврааму, застывшему, словно столб.

– Бери-бери, – добродушно прогудел Белкин – ну, точно любящий дедушка, – у меня еще есть.

А тут и Буденный вернулся, лихо остановив жеребца метрах в трех от пролетки. Почему там, а не сразу ближе к боярину? Да потому что вернулся он не с пустыми руками. Это Николай определил сразу – по объемистым переметным сумам, которых прежде на его жеребце не было.

– Уж такие-то я точно заметил бы, – усмехнулся он, – пока от Ославского сюда гарцевал. Что уж там он привез? Ага – понятно!

Прежде, чем вернувшийся из родной деревни казачок успел отчитаться, обоняние, обостренное Даром, подсказало – там, в сумах, явно был другой дар; очевидно посланный матерью казачка. Шубин еще и угощение вспомнить успел, которое ему выставили в доме Буденных. Но вот что интересно – жуткого голода, как можно было ожидать после двух очень затратных магических процедур, он сейчас не испытывал. И связано это было… Николай еще раз «нырнул» внутрь себя; убедился, что ураган Силы, поднятый недавним катаклизмом, устроенным им в лабораториях графа, еще не успокоился.

– Вот как там все устаканится, – вернулся он «наружу», к докладу казачка, – тогда не мешало бы подкрепиться. Хотя бы пирогами, которыми набита одна из сумок.

– Понятно все, – кивнул он Семену, – отдай одну суму парням… да и вот этих (показал он на будущих кровных «родичей» – если все пройдет как надо, конечно) угости. А мне сейчас некогда. Староста когда будет; с телегами?

– Поспешает, как только может, – отрапортовал Буденный, – да вон же он, катит. Как и велели – сразу на двух. Еще и казаков с собой пяток обещал привести.

– Ну, и хорошо, – Шубин не стал оглядываться, заострять внимание, – сейчас шагай в строй – некогда мне.

Сам же боярин шагнул в другом направлении – к воротам усадьбы, в которых появилась процессия, возглавляемая графом Разумовым. Народу в этой «толпе» было человек десять, и никого из них – кроме графа, конечно – он не знал. До тех пор, пока остановившаяся уже за воротами процессия не приросла новыми персонажами – почти вдвое. Тут и Анфиса Никаноровна подошла, и полковник Стрельцов Сергей Сергеевич, и боярин Колокольцев. И даже майор Никитин откуда-то появился. А еще – стол с двумя стульями. И какие-то свитки, и канцелярские принадлежности, утвердившиеся на этом столе так быстро, и почти незаметно для глаз, что невольно возникла мысль – не обладали ли нужным Даром те подручные, кого оставил в помощь графу Разумову князь Столетов?

В общем то, присутствие здесь старосты казацкой общины было совершенно не нужным. В этом сам Николай убедился – и со слов Юрия Алексеевича Разумова, и собственными глазами. Сравнил два договора – прежний, составленный самим графом Стрешневым, и подписанным от имени и по поручению общины Хитрованом, он же свободный крестьянин Хитров. Второй же документ, отменяющий первый по причине кончины владельца, передавал земли в пределах арендованной общиной территории и имущества ему, боярину Шубину Николаю Ильичу. Оставалось только сверить карты, да общую площадь передаваемых земель. Шубин глянул лишь на общие цифры, да приложение к старым картам. То самое, которое извилистой чертой повторяло причудливые изгибы течения Нерли.

Убедившись, что в бумагах учтены все его «хотелки»; и что все нужные печати и подписи, кроме его собственной, уже проставлены (за князя подписал граф Разумов, но печать канцелярии все равно требовалась), боярин и сам расписался – в первый раз под такими важными документами. И сгреб их в общую кучу, передав Анфисе Никаноровне. А дернувшейся было графине Стрешневой пояснил, успокаивая:

– Пришлю ваш экземпляр с нарочным, Елизавета Матвеевна.

Однако порыв графини был связан, конечно, не с этими бумажками – они нужны были самому Шубину, а самой Стрешневой разве что для подачи сведений в нужные службы княжества. И те хлопоты, как предполагал Николай, саму графиню должны были миновать – на это был управляющий. С потерей она определенно уже смирилась. Ну, или оставила какие-то ответные меры на другое, более подходящее случаю время. Сейчас ее больше интересовало другое – обещанный боярином ритуал.

Боярин ее терпение и нервы испытывать не стал; сам позвал подполковника Стрельцова. На тот самый круг зеленой травы, который остался от обширного поля. Шубин посчитал символичным проведение ритуала именно в этом месте. Но больше того – избежать хотел лишних ушей и глаз. Потому и позвал, кроме участников действа, лишь единственное заинтересованное лицо, не задействованное напрямую в нем. Предположил при этом, что всех тонкостей магического и кровавого ритуала графиня Стрешнева может и не знать.

– А если и знает, – чуть нахмурился он, шагая впереди всех, – так это ее проблемы. Я своих слов не нарушу.

Оказалось, что для Елизаветы Матвеевны главным было визуальное воплощение клятвы. Магической составляющей видеть она не могла, а вот кровь, которая проступила темной багровой полосой сначала на ладони Соломонии Розенвельд, а потом и на боярской – тут же накрывшей узкую женскую ладошку – явно порадовала графиню. Тут еще одна забавная история случилась; тоже миновавшая сознание наследницы графа Стрешнева. Подполковник Стрельцов, как и боярин Шубин свое участие в ритуале сопровождали словами на русском языке. Соломония же – на каком-то из диалектов италийского. Но, поскольку теперь она не частила словами, то и понимал ее Николай гораздо лучше. А нахмурившемуся было в этот момент Сергею Сергеевичу, кивнул успокаивающе, и даже требовательно: «Продолжай!». Потому что женщина рядом в целом не выбивалась из общей линии магического ритуала.

Боярин, кивнув подполковнику, неожиданно для себя «нырнул» внутрь, чего не делал тогда, когда Сила, или магия, связывала невидимыми, но от этого не менее нерушимыми связями его с Анфисой свет Никаноровной. Теперь же увидев, как от его ядра тянется хорошо видимая нить к чужому организму, он проследовал за этим проводником и, неожиданно для себя, «оказался» в чужом организме. Не физическом, конечно – том, который составлял сущность Одаренной, что стояла сейчас, связанная с ним окровавленными ладонями. Картина там была, что называется, на грани.

Если внешне Соломония лишь побледнела, и чуть дрожала, что можно было объяснить нервным потрясением, то внутри… Те самые искры, что составляли суть Дара боярина Шубина, буквально распирали сейчас Источник женщины. Так распирали, что он, казалось, вот-вот взорвется, разнося ядро вместе с самим Даром в клочья. Потому Николай и поспешил разорвать физическую, а с ней и магическую связь. Если проще – отнял от женской ладошки свою – крупную, сильную и надежную. Без всяких последствий недавнего пореза, кстати. Кроме едва заметного коричневого порошка – высохшей уже крови. Ну, и женская ладонь была, что называется, девственно чиста.

Графиня Стрешнева была не то что довольна – рада безмерно. На второй ритуал, с Авраамом, фамилия которого казалась короткой, как бы не производной от главной ветви, Розенвельтов, а именно Розен, она практически и не смотрела. Стояла рядом по необходимости – чтобы потом удостоверить, что боярин Шубин Николай Ильич свою часть договора выполнил полностью. Ну, он и выполнил, как ему было нужно. С помощью подполковника Стрельцова, конечно.

Теперь он ту самую процедуру, с «подглядыванием» магической составляющей ритуала в чужом организме попытался проследить с самого начала. Попытался…

Слова, которые Авраам произносил в свою очередь – на том же, не знакомом ни для кого, кроме своей родственницы, и немного Николаю, языке – отличались от нужных для ритуала. Пусть таких слов было очень немного, но именно они, как предположил Николай, и заставили Источник мастера – совсем крошечный – буквально разлететься в клочья, и сгинуть… практически мгновенно всосаться тем мощным «пылесосом», который сейчас представлял собой Дар боярина. Это, кстати, было условием ритуала – обмен Силой, и гранями Одаренности.

На лице италийского… ну, еврея, наверное, расплылась довольная улыбка, и он неторопливо и аккуратно, как в замедленной съемке, упал на траву. Никто, конечно, не бросился с криками поднимать нового «холопа» боярина Шубина. Почему в кавычках? Да Николай и сам сейчас не знал статуса этого человека. Хотя какую-то связь с ним все же ощущал. Как и с Соломонией, все же склонившейся над родичем.

Шубин нашел взглядом дядьку; подозвал его вместе с казачатами. Единственно казак Белкин не подошел. Но у него и без того забот сейчас хватало – кроме сына Соломонии он сейчас еще и за тремя другими присматривал. И получалось у него это – надо сказать – очень неплохо.

– Грузите его в телегу, – велел Николай дядьке, – и ящики все тоже. Едем домой. Там будем разбираться.