Текст книги "Лепота"

Василий Степанович Макеев
Лепота

© ГУ «Издатель», 2010

© Макеев В. С., 2010

© Волгоградская областная организация общественной организации «союз писателей России», 2010

И не редеет празднеств череда…

В Русский земледельческий календарь я заглядываю довольно часто и с большим удовольствием: завлекательное чтение, счастливое уточнение уже хорошо известного, вложенного в душу опытом крестьянской жизни, народной мудростью, самой природой. Чуть ли не каждый день в году у нас назван, поэтически обозначен, объявлен праздником бесхитростного бытия. На русской земле мудрено, ей-богу, не стать поэтом!

Не помню, не ощущаю, когда и каким макаром во мне возникло это неистребимое и даже слезное тяготение к природе, к непорушимой ее естественности и самоспасительной силе обновления, какие бы плоды человеческой деятельности ни стремились извести ее под корень. Взять хотя бы запущенный родовой наш сад с разросшейся непомерно калиной, которую я бережно обкашивал своей еще непослушною косою, а дед мой Алексей недовольно бурчал: «Руби ее, внучок, она, как лебеда, повсюду лезет и лезет!», а мне было жалко калину, и я потаясь оставлял ее вживе.

Вот лопухи возле тернов, широкополые и толстозадые, рубил сплеча, ибо даже всеядные козы брезговали ими в садовом сене, и забрасывал их в те же колючие терны. Потому и разрастались они там такими зарослями, что хуторские парни с молодицами частенько почивали на них в полюбовном согласии.

В школу – в трех-четырех верстах от родного хутора, по весне и осени я ходил в одиночку через клейменовский лес по заросшей тропе – сначала зеленой, потом оранжево-чернильной. И меня через каждый куст окликали пичуги, трещали сороки, гукал припозднившийся витютень или, сдуру ума, заговаривал грудь соловей.

Все это было, было, а куда делось – неведомо!

И все же как-то сложилось нечаянно в детски восторженные стихи. Меня пригрели и ободрили многоопытные областные поэты, я честно пытался сочинять нечто социальное и нужноминутное, что в 60-е и позже поощрялось официальной литературой, но ничего значительного из этого не вышло, хотя и ничего практически не стряслось худого для моей поэтической судьбы. Комсомольским поэтом-бодрячком я не стал, слава богу, к Москве не приладился. Вернулся на родные берега, и во мне опять запели пичуги.

С какого, скажите, перепугу душу поэта (а я скромно себя таковым признаю) должны интересовать компьютерные виртуальности или рушащиеся ГЭСы на великих реках, коль мне достаточно и моей маленькой речушки-невелички Паники и старого пригрубка в крестьянской избе? О да, я консерватор и неумеха, но думаю, что нас, плачущих над загубленным родником с живой водой, Господь простит за житейские слабости скорее, чем высокоумных и вседенежных созидателей сомнительных ценностей, рушащих при этом великую лепоту Его земных творений.

Вот, оказывается, не в трех словах, но не так уж и громогласно я объяснил замысел моей незамысловатой книжки, собранной из погодных стихов многолетнего сочинительства. Кто согласится со мной – рад буду, кому невмоготу станет – не огорчусь. По сути – мы все дети одной природы, чьи светлые празднества идут бесконечной чередой и, надеюсь, не поредеют нам на радость.

Василий Макеев

Накрути буран

Тихий праздник

 
Снег примеривался,
Приноравливался,
Полегоньку шел,
Лапоточки плел,
То у вдовьих плетешков
Останавливался,
То, качаясь, напрямик
Зеленями брел.
 
 
Оступался в колее
Неразъезженной,
Словно чарку проносил
Мимо рта.
А потом как полепил
По-медвежьему, —
Получилась на земле
Лепота!
 
 
Закурчавились во мгле
Палисадники,
Гуси пробовали снег,
Как лузгу,
И суровые столбы,
Будто всадники,
Заблудились среди дня
На лугу.
 
 
Шапки справили стога
Приусадебные.
Тихий праздник наступил
На селе.
И кружились в небесах
Девки свадебные
На березовом седом
Помеле.
 

Пришла зима

 
Подули ветры от дорог.
Природе стало не до шуток.
И с плеч раскидистых дубок
Цветастый скинул полушубок.
 
 
Пропали осени труды,
Зазря молила, обещала
И простоватые дубы
В своих любимцев обращала.
 
 
Закаты плавились в окне,
Березы гнулись на коленях,
И паутина на стерне
Переливалась, будто лемех.
 
 
Но все увеялось в туман…
Декабрь взглянул на землю косо,
И белобрысая зима,
Как кошка, прыгнула на осень.
 

Радость снегу

 
Столько снега кругом,
                             что шаром не покатишь.
У реки замело по макушки кугу.
И за снежную блажь
                           только песней заплатишь,
Да и то до весны будешь в добром долгу.
Будто разом зима онемела с разбега,
Тень в сугробы ушла от усталых плетней.
И славянскую стать при обилии снега
У крестьянки-вербы стало резче видней.
Чтобы звонче скрипеть
                           беспечальным полозьям,
Чтобы девок сводить на крещенье с ума,
По дороге елозит богатырский бульдозер,
Оставляя из глыб снеговых терема.
Журавец наклонил заскорузлую шею,
Бьется рыбой ведро о заплаканный сруб.
От колодца соседка плывет по траншее,
А верней – голова с гневным вызовом губ.
Неспроста благодать привалила природе,
И крестьянской избе улыбнулась судьба.
У-у, какое накатит весной половодье!
У-у, какие, должно быть, восстанут хлеба!
Робко солнце искрит на сугробах бокатых,
На морозном окне – словно гуся крыло.
Столько снега кругом,
                             что шаром не покатишь,
Что и русской душе расточить тяжело!
 

Первые следы

 
На землю навзничь падают снега,
Сухой мороз синеет от натуги,
И, шепотом осоки протестуя,
Капризно губы сжали берега.
Но ты на зиму бровью повела!
В твоих глазах проталины улыбок,
И ты киваешь веером снежинок,
Протягивая руки-веера.
И тихо дышат белые сады…
И объясняться хочется негромко…
И осторожно первая поземка
Целует наши первые следы.
 

Ах, сани, кони…

 
Зима с распахнутыми далями,
Звезда в хохочущем снегу!
…Одни твои глаза-проталины
Меня от смеха сберегут.
Встают во мне из мрака месячно
Хмельнее сна, шальнее драк,
И мне кричат: «Зачем ты мечешься?
Какой дурак! Какой дурак!»
Мое забвение – два полоза,
Два шумно дышащих коня.
И скач без удержу, без повода,
Глаза от плача хороня.
Возьми, зима, мое раскаянье,
Мою пропащую любовь.
Кружи, води меня, рассказывай,
Души бессонницей снегов.
Ах, сани, кони – шеи-радуги!
На свист восторженно храпя,
Несут меня в другие радости,
В иное небо от тебя.
Полозья, хиханьки да хаханьки,
И мир ликующе творит
Берез танцующие ярмарки
И смех осин в лицо зари.
Но сердцу снова только горше ли?
Оно свое в себе копит:
Как мне в лицо летят пригоршнями
Твои глаза из-под копыт.
 

«Шарф пуховый, валенки подшитые…»

 
Шарф пуховый, валенки подшитые
Да тулуп с отцовского плеча.
На губах прибаски позабытые,
Под рукой жалмерка горяча.
 
 
А полозья стонут, как в агонии,
Коренник, играючи, храпит,
А в ногах приятель жмет гармонию,
Снег лицо сечет из-под копыт.
 
 
Пристяжная прыскает и стелется,
Удила залиты молоком,
Бьет в ладоши шустрая метелица
И за ними пляшет босиком.
 
 
Шибче, кони, снег метите гривами,
Коли вас цыгане не крадут,
Скоро скопом вас, мои игривые,
Навсегда в стране переведут.
 
 
Обними меня, моя обманная,
Мы еще задаром поживем,
Слыть тебе гостиничной путаною
В ресторанном городе твоем.
 
 
Прянем вскачь по берегу пологому.
Пой, годок! Гармоника, грусти!
…Напоследок вот что мне, убогому,
Нынче снится, Господи прости!
 

«Зиму дожди обокрали…»

 
Зиму дожди обокрали,
Снег проржавел от разрухи,
В бредне тумана застряли
Елок зеленые щуки.
 
 
Только метельные свары
Зябкой душе надоели,
Всюду открылись базары
Щедрой декабрьской капели.
 
 
Как говорят без бумаги,
Всячин у Господа много.
И застонали овраги,
И отдышалась дорога.
 
 
То не природы отрыжка,
И уж совсем не потеха —
То у зимы передышка
До непорочного снега.
 

«По ухабистой дороге…»

 
По ухабистой дороге,
По извилистой, как плеть,
Хорошо играть прибаски,
Да накладно песни петь.
 
 
Вот и я, во славу слова
Заложив судьбу свою,
Вон как громко прибасаю,
Как одышливо пою!
 
 
И несет куда – не знаю,
В карагодные ль края
На износ меня кривая,
Гулевая колея.
 
 
Я лечу, не задираюсь,
Во все стороны клубя,
И украдкой озираюсь
На других и на себя.
 
 
Чешет в гору друг мой ходко,
Не хватаясь за бока…
Там на игрище молодка
Не жалеет каблука…
 
 
Кто себе готовит тризну
Из-за розовых ланит,
Кто для ближних укоризну
Все за пазухой таит…
 
 
Петь стремглав взаправду жутко,
А страдать – тонка кишка!
Прибасай, моя зовутка!
Белена моя, дишкань!
 
 
Пусть несет и завевает
В карагодные края
На износ меня кривая,
Гулевая колея!
 

«Еще капель под сердцем екала…»

 
Еще капель под сердцем екала
И пахло прелою корой,
Пока бродил вокруг да около
Снежок с захлюстанной полой.
 
 
Еще туман тайком тропинкою
Блукал и скрадывал зарю,
Когда мороз тупой дубинкою
Под дых ударил декабрю.
 
 
И пала ночь в злорадном вьюженье,
И жуть ползет на взгорок лба,
Едва в ледя́ном окольчуженье
Зубами скрыпнет городьба.
 

«Раскиселило. С крыш заслюзило…»

 
Раскиселило. С крыш заслюзило.
Снег обвял, как запретный плод.
Это оттепель даль обузила,
Грянул с горушки гололед.
 
 
Вся страна в сплошном раскиселинье,
И грешно кричать в эту даль,
Чтоб какие-то гуси-селезни
Унесли такую печаль.
 
 
Что ж, случаются зимы голые…
Но все чудится, как и встарь,
Он дохнет еще в души квелые
Волосатой ноздрей – январь.
 

Будем живы!

 
Снег как будто поминальный,
Сирый, скорбный, нереальный,
Через лес прошел шажком.
Все же пасмурные ели
За ночь густо поседели —
Не расчешешь гребешком.
 
 
От природы невезучий,
На заре на всякий случай
Заяц спрятался в терны.
Снеговик застыл корявый…
Тишь какая, боже правый,
Угоришь от тишины!
 
 
Лишь знакомая синица
Под окно мое садится
И вертится, как юла.
Чем славна, скажи на милость:
Или кошку посрамила,
Или море подожгла?
 
 
А зима еще в начале,
Как бы мы не заскучали,
Одинокие, вдвоем.
Но синица-неуныва
Чуть щебечет: «Будем живы!»
Соглашаюсь – не помрем.
 
 
Будем живы! Будем живы!
Зайцы, птицы, ели, сливы,
Сколько надо лет и зим.
В снеге скорбном, в буре злобной
Лучше мы от смеха лопнем,
Чем от грусти угорим!
 

«Крякнет снег под волчьими полозьями…»

 
Крякнет снег под волчьими полозьями,
Свистнет ветер в гривах —
Леденист! —
Да сыграет русскую курьезную
Рассыпную пляску гармонист.
 
 
И… давай!
Наяривай, буланые!
На ухабах валких среди пней
В жар сугроба девки окаянные,
Как горохом, – брызнут из саней!
 
 
А потом…
Наваливаясь тучею,
Неминучим девичьим судом,
А потом намылят шею кучеру,
Зацелуют кучера потом.
 
 
И давай!
Наяривай, буланые!..
До сих пор —
Давно не вертопрах —
Поцелуи чувствую румяные
И колотье в шейных позвонках.
 
 
До сих пор
С порошей заполошною
Тянет в даль морозную меня…
Не кори, хорошая,
За прошлое, —
Я с тобой целуюсь у огня!
 

День прощания

 
День прощения обид,
День прощания…
Все раскаянье мое – наголо.
Не вводи меня, любовь, в искушение,
Как прощение просить тяжело!
Если б я тому виной, одинешенек,
Если б не было еще чьих-то губ,
Я б упал к твоим ногам как подкошенный
И слова бы растерял на снегу…
Разве снова все начать?
Разве набело?
Да была ли мне к лицу похвала,
Мало верила в меня,
Много нравилась
И единственным своим не звала.
От обиды начал я пересмешничать,
Как доспехами, обидой звеня,
И свою вину с твоей перемешивать,
И своей виной тебя обвинять.
А ночами, по-отчаянному мешкая,
Перед сердцем в неоплатном долгу,
Приходил я и твой профиль насмешливый
Под твоим окном писал на снегу.
Снизошло тебе на грудь обольщение
И иссякло, как вода на весле,
Мне не ждать былой мечты воскрешения,
Я распял ее со зла по земле.
Замела ее метель непорочная.
Отпоют ее весной соловьи…
Ах, бедовая моя,
Ах, нарочная!
Я прощаю тебе муки свои.
Самому себе даю обещание:
Не задеть тебя ничем невзначай…
День прощения обид,
День прощания!
Ты прости меня в себе
И прощай.
 

Январь

1

 
Январь – цветение зимы,
Особенно когда пороша,
На белых лебедей похожа,
Взлетает тихо на холмы.
В душе томленье по теплу,
Пока не правятся дороги.
В избе теленок одинокий
Жует дерюжку на полу.
Под вечер избы кое-как
Натопят, жар пойдет по плитам.
И домовые деловито
Сморкаются на чердаках.
И от домашнего тепла
Наперекор идущим стужам,
Недавно взятая наружу,
В углу картошка проросла…
 

2

 
Но люблю в отцовском полушубке
Уходить тайком на берега,
Где в прозрачной высиненной юбке
Шелестит озерная куга.
 
 
Там простор гармонии и свету
И дразнящий запах снеговой,
И стога, как родинки из лета,
На щеке холодной полевой.
 
 
Там на кровле дальнего отрога —
Свет зари угаснувшего дня.
И ложится заново дорога
За гортанным хохотом коня…
 
 
Там я жду разбойную подругу
На пологих белых берегах —
Молодую пламенную вьюгу
В рассыпных монистах и серьгах.
 
 
Как она появится – запляшет,
Прошумит узорным подолом
И со стога темного промашет
Лебединым бешеным крылом.
 
 
И, обнявшись с нею, постою я.
Это – и на радость, и на страх,
Потому что жарче поцелуя
Не найти на белых берегах.
 

Снеговей

 
В муравейнике легкого снега,
В закипающем сверху и вниз
Есть старинная сладкая нега
И мохнатая прелесть ресниц.
 
 
Замелькало за тыном, за садом,
Захлестнуло кургана кадык.
Это чудо назвать снегопадом
Повернется едва ли язык.
 
 
Снеговей, снегосон, снегоповесть,
Несмолкаемый жалостный хруст,
А душа за окном, успокоясь,
В сказке снега прочла снегогрусть.
 
 
Точит снег хитромудрые лясы,
Сокровенные сыплет слова.
В завороженном облачном плясе
Закружились молчком дерева.
 
 
Вся земля в непорочной рубашке…
И весь день для услады души
По равнине бегут не мурашки —
Снеговые кипят мураши.
 

«Не верю ни в чох, ни в жох…»

 
Не верю ни в чох, ни в жох,
А что-то в душе скулит.
Венчальный такой снежок
Кому-то любовь сулит.
 
 
Он сеется – невесом,
Похрустывая едва,
Сиреневый, словно сон,
На темные дерева.
 
 
Крещенское волшебство —
Щекочущий снег в руке!
Я скоро пришлю его
Мерцать на твоем платке.
 
 
А ты в толчее деньской,
Печали сведя со рта,
Вдали повторяй за мной:
Великая лепота!
 

«Как на свадьбе бабы непристойные…»

 
Как на свадьбе бабы непристойные,
На любовь которым наплевать,
Понеслись метели крутобойные
С панталыку путников сбивать.
 
 
Да срезва эпохи перепутали
И едва ли вспомнили о том,
Что давно теперешние путники
Разучились странствовать пешком.
 
 
Я нарочно выйду за околицу
Поблукать у вьюжистой реки,
Где камыш хохлато хорохорится,
На карачках стонут тальники.
 
 
И в белесом заполошном вареве
Затевают вербы перепляс,
Словно на гармонии наяривать
Им седая ведьма нанялась.
 
 
Поослепли проруби бельмастые,
Втихаря похрястывает лед.
Но меня ни плясками, ни лясами
С панталыку вьюга не собьет.
 
 
Голова невольно стала мудрая,
Я найду дорогу и жилье,
Коль одна чертовка темнокудрая
Не велела гинуть без нее.
 

Беседы

 
Пурга сгоряча
Осадила скирды полевые.
Насиженный хутор,
Соседи,
Годки
И родня…
Не демоны здесь донимают меня —
Домовые,
И русская печка
По-бабьи
Понятливо греет меня.
 
 
Какое ни есть,
А хозяйство лишает покоя.
Базы с животиной
Дишканно
Встречают зарю.
В колодце вода
С августовскою пылкой звездою,
Чтоб лета осколки
Дразнили коровью ноздрю.
 
 
К навильнику сена
Козлята сбегутся,
Играя,
И боров гундосый
В клети не устанет звереть…
А в доме
Своя
Над плитою заря золотая —
И семечки тыквы,
Треща,
Золотеют в заре.
 
 
И праздник объявлен!
Настала пора мясоеда…
В родное гнездо
В кои веки
Сошлось ребятье.
Еще в темноте
Завалили хряка у соседа,
Сварили грудинку
И брагой запили ее.
 
 
Сперва,
Как гармонь,
Развернулась
Ни шатко ни валко
Беседа о воле
И городе, —
Я не встревал,
Коль дед Холомей,
Замастрячив по локоть цигарку,
Отбросил с презреньем
Мой слабый
Болгарский «Опал».
 
 
Потом говорили
Свирепо,
Без удержу,
Разом —
Так сходятся бабы
На спорной
Забытой меже!
…А все ж получилось,
Что город не медом намазан,
Но здешние пчелы
От матки
Отбились уже.
 
 
И хвастались —
Каждый —
Своей работливой породой,
И хмурили грозно
Колючие брови-терны…
…А все ж получилось,
Что нету греха за природой!
Худы урожаи,
А нет за природой вины.
 
 
Мой кум Николай
С непривычки
Икал окаянно
И тоже
Спроста
Языком городил огород, —
Не только себя
В упоенье
Корил покаянно, —
Но впрямь
За неправду
Журил человеческий род.
 
 
Беседа квелела…
Клонилась к концу
Понемногу.
В пригрубке огонь,
Впопыхах кучерявясь,
Шумел.
Когда ж сват Митрон
Помянул ненароком
Про Бога,
То – странно! —
Успеха
Ни капли какой
Не имел.
 
 
Пока бы хозяйка
Во двор
На мороз не турнула,
Нас резвые речи
Незнамо б куда завели!
…А все ж получилось,
Что жизнь с колеи
Не свильнула,
Что славные годы
Не около нас промели!
 
 
Дымя
Что есть силы,
Беседа ушла за ворота,
Понуро топталась
В звериности зимних
                               затей…
Прощаться под вечер
Такая была неохота!
Как бережно длится
Прощанье
У русских людей!
 
 
И ведь не навек,
Не на злобные
Долгие сроки,
Но грустно прощались
Из тех же
Таинственных сил…
А вдоль по сугробам
Как будто
        скакали сороки,
И скалкой
По ставням
Ревнивый мороз колотил.
 
 
Под ветреным снегом
Со скрипом
Ворочалась стежка,
В лядунках ведро
Балабонило
На журавце,
Шугал воробьев
У сарая
Мой дымчатый тезка,
И мама,
Сияя,
Ругала меня на крыльце.
 

В Москву за снегом

 
Господь мне не дал голоса заздравного,
И, хриплой грустью маясь оттого,
Ворчу я летом на Ивана Травного,
А в январе сержусь на Рождество.
 
 
Ворчу, что лето загодя обабилось
И трав ресницы в деготной сурьме,
Сержусь на то, что снегу поубавилось
В небесной перелатанной суме.
 
 
И никакой в миру не путешественник,
Я все же нос по ветру ворочу:
В Москву народ за славой и за песнями,
А я за снегом святочным качу.
 
 
Проветриваю душу помаленечку,
Веду свой род от ветреных Емель.
Привет тебе, сугробная Малеевка —
В горлатной шапке праздничная ель!
 
 
Привет тебе, метелица кутейная!
Чтоб впрок пошла крещенская кутья,
Облизывая лакомства шоссейные,
Мети скорей в хоперские края.
 
 
Где очи незаплаканны озерные,
Из сада вишню выжили терны,
Мети туда, где гати черноземные
Который год безрадостно черны.
 
 
Ступай, метель, плутая огородами,
Вершить в степи вольготной волшебство.
Там до всего приметливые родичи
Щедрей меня прославят Рождество.
 

Полночный снегопад

 
Видимо-невидимо, слыхано-неслыхано —
Валит снег на улицы города Москвы,
И поземка поздняя вяжет, будто лыками,
Будто на ночь путает по ногам мосты.
 
 
Вся Москва как в озеро тихое опущена,
Снег летит-слетается на фонарный свет,
Осеняет вечностью бронзового Пушкина,
Может быть, о нянюшке думает поэт.
 
 
В эту пору снежную поневоле вспомнится
Про житье в бревенчатых четырех стенах,
Утренние запахи в запустелой горнице,
Веники окладистые в продувных сенях.
 
 
Но как в полночь зимнюю
                                    выпадет погодушка,
Заровняет впадины, кочки и углы, —
Что Москва-боярыня,
                            что деревня-вдовушка —
И в речах рассыпчаты, и лицом белы.
 
 
Если б я знахарствовал красоте во здравицу,
Если б тайну вечности знал я наизусть,
Я Москву оставил бы спящею красавицей,
Положив ей в голову пуховую Русь.
 
 
Пусть такое нравится далеко не всякому,
А житье хреновое в сущности у всех,
Что в селе, что в городе – всюду одинаково
Валит по пословице на голову снег.
 

«Мороз хмельней березового сока…»

 
Мороз хмельней березового сока,
Земле к лицу крещенские снега,
И женщина, которая далеко,
Как никогда мне нынче дорога.
 
 
Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье,
В который раз, за радостью в погоне,
Я отнимаю радость у нее.
 
 
Печаль ее мне больше не простится,
Сторицей не окупится вина.
Она меня, как ветра в рукавице,
Держать в своих ладонях не вольна.
 
 
Но все ж, каким бы ни был бестолковым,
Я у нее себя не отниму.
Я привезу ей вечером пуховым
В своих глазах пуховую зиму.
 
 
Уткнусь в ее горячие ладони,
Поглажу робко волосы ее…
Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье.
 
 
Куда ни глянь – у неба под полою
Блестят снегов тугие ковыли,
И женщина ущербною луною
Мне светит из остуженной дали.
 

«Не от белого снега душа отбелилась…»

 
Не от белого снега душа отбелилась,
И оттаяли губы не с печного тепла —
Это ты оказала великую милость,
Что меня под высокую руку взяла.
 
 
И отныне я твой неприкаянный данник,
Только что же дарить мне в чертоги твои,
Если сердце мое обкусали, как пряник,
Суматошные жрицы расхожей любви?
 
 
Не однажды в судьбе я терпел пораженье,
И, наверное, мне до сих пор поделом,
Что не хочешь вручить
                                  мне ярлык на княженье
В милосердном, в отходчивом сердце своем.
 
 
Но поверь моему немудреному слову,
А не хриплым, завистным голосам воронья:
Если грянет беда, то по первому зову
Положу свою душу за душу твоя.
 
 
Ты не вправе сама предаваться расколу,
И на клятвы, что я, как молитвы, творю,
Ты рукою своею, опущенной долу,
Что даруешь мне – жизнь или гибель мою?
 

«Я псам бездомным больше не родня…»

 
Я псам бездомным больше не родня,
Не чую больше изморось спиною,
Отныне есть жилище у меня,
И женщина веселая со мною.
 
 
Ей от меня не нужно ничего,
Не нужно знать, что я собою значу,
Она не прячет сердца своего,
Но я его на будущее прячу.
 
 
На черный день, наверно, берегу,
Как мудрый пес диковинную пищу,
Чтобы она в разъятую пургу
Нашла дорогу к моему жилищу.
 
 
И я молю все время об одном:
Пускай печаль глаза ей не туманит…
Когда мне силы дверь открыть не станет,
Не дай ей бог заплакать под окном…
 

«Хоть стервеней, хоть в жизни степеней…»

 
Хоть стервеней, хоть в жизни степеней,
Но будь в привычках сердцем постоянен.
Из возрожденных разноликих дней
Славнее всех мне кажется – Татьянин,
И в истовой печали озорней!
 
 
Шибает в ноздри юности ирьян,
И вьюги рвут сугробные подпруги.
И вольные студенчества подруги
Вдруг скопом превращаются в Татьян.
И песня возвращается на круги.
 
 
Помянем же забытые года,
Сыграем с ними в жмурки или прятки.
Моя Татьяна млечно молода,
Мои друзья в приветственном порядке.
Да не редеет празднеств череда!