Текст книги "Лепота"

«Опять повалила погода…»

 
Опять повалила погода
Округу крестить ввечеру.
Погода – для доброго года,
Но эта, видать, не к добру.
 
 
Распустишь домашние нюни
И ступишь едва за крыльцо,
Как хищные вьюжные луни
Когтят и корявят лицо.
 
 
Мой хутор в крещенской ловушке,
В опале живет снеговой,
Гусиного пуха подушки
Накрыли его с головой.
 
 
Давно уж отмотаны руки
Коварным крутым колуном.
По всей одичалой округе
Столбы топотят ходуном.
 
 
В морозных намаешься лапах,
И в ночь разглядеть невдомек,
Как скачет в заржавленной лампе
Любви золотой стригунок.
 

«И мытым я, и катаным…»

 
И мытым я, и катаным
Живу, и клят и мят…
Висит над белой хатою
Простуженный закат.
 
 
Трещит костер у кузницы,
И в сторону реки,
Как бабочки-капустницы,
Стреляют угольки.
 
 
Столбы гудят коленями
В угоду январю.
На лавочке в правлении
Я с конюхом курю,
 
 
Дым в копны образуется.
А конюх – мировой,
Опять интересуется
Тревогой мировой.
 
 
Галдит он мне настойчиво,
Хоть сам не без греха,
Что кой-кого бы стоило
Зачислить в конюха…
 
 
В окне сирень сутулится,
Сугробы, как воза,
У запустелой улицы
Прорезались глаза.
 
 
Метель заколобродила,
Швыряет в ставни снег…
А я на милой родине
Хороший человек.
 

«Этот ветер сорвался с цепи…»

 
Этот ветер сорвался с цепи,
Колесом прошмыгнул по округе!
И теперь на березе сопит,
Содрогаясь от страстной натуги.
 
 
Этот ветер, шатун и нахал,
На шарнирах кружит, на резинке.
Облака по краям распихал,
Не пролив ни единой слезинки.
 
 
Воробьев шуганул со стрехи,
На плетне опрокинул махотки,
И за все продувные грехи
Не попал в милицейские сводки.
 
 
Засучив по плеча рукава,
В ус не дует свистун всепогодный,
Не качает впустую права,
Потому что он ветер природный.
 

В зимний час

 
Когда умрет пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
                                                         тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.
 
 
Талы в свой добрый час
                               гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своем подумывать пора.
 
 
Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,
Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!
 
 
И света нет того, и вряд ли есть похожий,
Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
                                      мороз дерет по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.
 
 
Я снег тугой топчу, он под ногой играет,
Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.
 

«Коль однажды в полночи подлунной…»

 
Коль однажды в полночи подлунной
Веки мне прикроет горицвет,
Говорите: – Помер забурунный
Стороны запущенной поэт.
 
 
На язык несдержанный от роду,
Равнодушный к скорбному труду,
Он с одной лишь матушкой-природой
Жил без брани в радостном ладу.
 
 
Дождик лил —
он плакал без утайки,
День сиял – смеялся что есть сил,
Про себя двусмысленные байки
По шалманам шустро разносил.
 
 
Перейдя и разума границу,
Слыть желал подобным соловью
И предпочитал заре – зарницу,
Грому – золотую молонью!
 
 
Он любил – не к ночи будь помянут! —
Но имел язвительный изъян:
Ежели был чувственно обманут,
Отвечал обманом на обман.
 
 
А в итоге голову повесил
И, впадая в умственный кисель,
До того в сердцах накуролесил,
Что застряла жизни карусель.
 
 
Кем он был – иной не воспомянет,
Лишь с улыбкой лоб перекрестит,
Но когда пред Господом предстанет,
Тот его понятливо простит.
 
 
Лишь за то, что грешник сей воочью
В чумовой житейской шелухе
Никому не льстил и не морочил
Душу покаяньем во грехе.
 

«Сколь тоске ни поддаваться…»

 
Сколь тоске ни поддаваться,
Я смиренно пообвык —
Стал я часто обираться,
Как пред смертушкой старик.
 
 
Пальцы хрусткие ломаю,
Из пустого пью корца,
Крошки зряшно обираю
С побледневшего лица.
 
 
Знать, не зря в ночи безгласной,
Чтоб душой не осерчал,
Мне с жердины телеграфной
Трижды филин прокричал.
 

Федору Сухову

 
Я пил бы мед и вашими устами,
И вашей грустью сердце бы лечил,
Когда б оно застыло в ледоставе,
Когда бы мед полынью не горчил.
Но все равно в мурашковом затишье
Я слышал сам, растерянно сперва,
Как роем градин прядают по крыше
Иль влагой с весел катятся слова.
Вы не учили роковому делу,
Учили вы словами не грешить.
Поэзия должна быть чистотелом
Для всех болячек муторной души!
Не волен всяк трясти ее, как грушу,
За ради славы тертой и гроша.
За что же вы свою терзали душу,
Что в крик кричала слабая душа?!
Не берегли, по капле не хранили,
Ожесточась, держали под уздцы.
И не теплом на землю исходили,
А сизым пеплом пламенной росы!
Но все равно цветами, соловьями
Живет земли нетленной красота!
Я пил бы мед и вашими устами,
Да запеклись медовые уста.
 

«Чермная мгла ее глаз чудотворных…»

 
Чермная мгла ее глаз чудотворных,
Детские губы к рассвету темней…
Боже мой!
Сколько ночей непритворных!
Сколько сварливых и приторных дней!
 
 
Нет уж!
Отныне я сумрачно знаю
Памятным телом до самого дна:
Женщина праведна только ночная,
Днем только – серая кошка она.
 
 
Вот по щекам распластала ресницы,
Родинки светятся в чуткой тени.
Все ей за белые ночи простится!
Все ей воздастся за черные дни!
 
 
Засветло – ведьмой,
В ночи – мирозданьем, —
Непредсказуемая красота…
Ровно плечо мне щекочет дыханьем
Теплый колодец усталого рта.
 

«Морозец терпкий, как моченый терен…»

 
Морозец терпкий, как моченый терен.
Метель играет, юбки заголив.
И все же мир пронзительно-просторен,
И снег, как лист капустный, говорлив.
 
 
Я не гощу в старинном отчем доме,
Хозяйствую, старательно «божусь»!
И треухом в гороховой соломе
Перед заезжей кралей не стыжусь.
 
 
Стоит январь. Дела свои содеяв,
Иду на смех доверчивых девчат.
Как головы казненных лиходеев,
На кольях тына валенки торчат.
 
 
Придет пора, и я людей потешу,
Когда среди просторного двора
На свежий кол свой валенок повешу —
Хозяйства знак, достатка и добра…
 
 
Снежок хрустит. Морозец пахнет терном.
Метель дворняги свойской не лютей.
А славно жить в пронзительно-просторном
Привычном мире любящих людей!
 

Зимние заговоры

1

 
Метель бывает редко долгожданной,
Бранить ее, гулящую, грешно.
Она густой домашнею сметаной,
Как тонкий блин, замазала окно!
 
 
Но, видно, к ночи малость обносилась
И подурнела вскорости с лица.
Потом в избу отчаянно просилась
И в полный голос выла у крыльца.
 
 
И умелась за дальние поляны…
Опять светло и празднично в избе.
Лишь на пороге веник окаянный
Чужие слезы прячет в бороде.
 

2

 
От пурги – одни воспоминания.
Утром заяц спрятался в кугу
И оставил знаки препинания
На речном заветренном снегу.
 
 
Синий свет бессонницы под ивами.
А вокруг насупленного пня
То лисицы выверты чванливые,
То сорок пустая пачкотня.
 
 
У осин – лосиные отметины.
Звонок наст, как мерзлое белье.
То-то солнце щурится приветливо,
Что в лесу не вывелось зверье!
 

3

 
Знать, зима бока не отлежала,
Коль поют плетни звончей металла.
От мороза, от ночного жара
У колодца губы обметало.
 
 
Знать, зима еще не отпылила,
Не взяла покорной передышки.
Шепчет вяз белесые былины,
Ронит верба сказочные льдышки.
 
 
По-за гумнам сани покатились
С молодыми мерзлыми дровами.
По сараям козы покотились
Озорными черными козлами.
 
 
Встанешь ночью с ласковой постели —
В небе ни намека на капели,
Сгуртовались звездные метели
И на землю прянуть захотели.
 

4

 
Чуткий лес в серебряных обновах
Затаил дыханье до зари.
На березах густо белобровых
Поклевали иней снегири.
 
 
Дерева о солнышке тоскуют
И за ним на цыпочки встают.
Тишина. А кажется, волхвуют.
Ни души. А чудится, поют.
 
 
На снегу кудрявые извивы —
Письменами у мышиных нор.
Почему-то прячу я стыдливо
При дубах кощунственный топор.
 
 
Ворошу осиновые косы,
У берез восторженно стою.
Почему-то, с детства безголосый,
Сам в тиши неслышимо пою.
 
 
Стоит лишь калине рассмеяться,
Как душа напутствует: «Замри!»
И меня нисколько не боятся
На ветвях лихие снегири.
 

5

 
Пурга и впрямь перебесилась на ночь.
У всех ворот – сугробов терема.
От дома к дому тени пали навзничь,
Как будто руки подали дома.
 
 
Дымок из труб в заре зеленоватый
Куделит важно спелая зима.
Нет ни избы на хуторе, ни хаты —
Одно прозванье гордое – дома.
 
 
Пройдет с водой казачка-говорунья,
И так поманит смех вечеровой —
То ли она – бесстыжая колдунья,
То ль я еще – безвольный домовой.
 
 
Иду к гумну, крючком тягаю сено.
В глазах коровы – сытая роса.
Сегодня будут девки у соседа
Через ворота валенки бросать.
 
 
Кого судьба пожалует мгновенно,
Кому зима напустит долгий дым,
А мне на лбу написано, наверно, —
Я навсегда останусь домовым!
 

6

 
Из погожих отчих комнат,
От резного палисада
Ухожу, как месяц в омут,
В белый хворост снегопада.
 
 
У моста стоят рябины
В застарелом хороводе.
Но базарные машины
Мимо с рокотом проходят.
 
 
Не уеду, не отчаюсь.
Ну ее, дорогу, к ляду.
С облегченьем ворочаюсь
К дому, дыму, палисаду.
 
 
К ушнику из лап гусиных,
На досужие проделки —
У соседа на лесинах
Девки водят посиделки.
 
 
Снова катанки надену
И по внутреннему зову
Проложу дорожку к сену
И порадую корову.
 
 
Дома близкие здоровы —
Сердцу вольному отрада.
Пусть сплетается в сугробы
Белый хворост снегопада.
 

7

 
Мне в уши напели сороки
Средь зоркого зимнего дня:
Она, как от темной мороки,
Устало ушла от меня.
 
 
Но голубь на крыше воркует,
Крылом разметая снежок,
Что помнит она и тоскует,
И песни мои бережет.
 
 
А ночью мороз куролесит,
Хрустит снеговое пшено.
Бодает сочувственно месяц
Рогами скупое окно.
 
 
Быть может, у пыльной гардины
В квартирном свечении сот
Она вспоминает повинно
Про мой неуклюжий уход?
 
 
Быть может, ей плохо отныне?
А может, впервые легко?
Не буду гадать на мякине
И квасить мукой молоко.
 
 
Нас лучше рассудят дороги,
Развяжут любовный клубок…
Отстаньте, злодейки-сороки!
Спасибо тебе, голубок!
 

8

 
Совсем не стало снега
В загашнике зимы.
И жалко, что у неба
Нельзя спросить взаймы.
 
 
Дороги порябели,
Замстилась мглою гать.
Повадились капели
Под окнами плясать.
 
 
На вербной хворостине
Веснушки завелись.
От одури гусыни
В сарае занеслись.
 
 
От жара ночь раскутать
Я матушку молю.
Распутицу распутать
Не в силах февралю.
 
 
И слезно на проселок
Взирает с вышины
Нелепый окамелок
Старушечьей луны.
 

Николин день

 
И капели
Не поспели
Глухо шлепнуться со стрех,
Как игумен
Вокруг гумен,
Распохаживался снег.
 
 
Над терновыми кустами
С неба лестницу спустил,
И холеными перстами
Снег село перекрестил.
 
 
Вышним снегом всяк доволен…
В треухишке набекрень
На дворе стоит Николин
И взаправду белый день.
 
 
Гладь реки, холмы и долы,
Где бы он ни проходил —
Зимний труженик Никола
Все морозом загвоздил.
 
 
Праздник первый и почетный! —
В честь его и для гостей
Пироги пекут с печенкой
Из прославленных гусей.
 
 
И такую цедят брагу
Молодую из ковша,
Что, смеяся и играя,
Ходит ходором душа!
 
 
Нынче сами мы с усами
И найдем дорогу в рай!
Запряжем кобылу в сани:
– Трогай, дядя Николай!
 

Прощание

 
Ты презирай насмешливых соседок,
Товарок зависть презирай вдвойне.
Давай с тобой проскачем напоследок
На санках по колхозной целине.
Какие дали маркие, как марля,
Какие в небе белые дымы…
В твоих глазах бессонница от марта,
От новой неразгаданной весны.
Звенит в ушах от бешеного ритма
Еще мороз напористый и злой.
Смеются кони радостно и хрипло
И друг на дружку машут головой.
Ты на меня, пожалуйста, надейся,
Давай не будем разводить капель,
Давай нагоним маленькое детство,
Давай поднимем санками метель!
Давай споем о том, как я уеду,
Как ты грустить начнешь наедине.
Давай с тобой проскачем напоследок
На санках по колхозной целине.
 

Коловерть

 
С утра несет, свивается, клубится,
Весь день из ветхой сыплется сумы…
Я одичал, как яблоня-кислица,
Среди зимы.
 
 
В лесу, наверно, передохли волки,
Заснула рыба в речке под кугой,
И выпьешь с горя магазинной водки —
Ни в зуб ногой.
 
 
Никто письмом случайным не потешит.
Слова и песни вышли из ума.
Пускай хоть кол на голове затешет
Моей зима.
 
 
Ах, завелась крушинная кручина,
Ее лишь сном кудрявым побороть!
Прими в объятья пышные, перина,
Немую плоть.
 
 
Пускай несет, свивается, клубится,
Плюет в глаза и душу февралю.
Во сне же снова сладкое приснится —
Что вечно сплю.
 

«Снег засыпал грехи наши тяжкие…»

 
Снег засыпал грехи наши тяжкие,
Провода про разлуку звонят,
На загумнах молочными плашками
Молодые сугробы дразнят.
 
 
Снег занес нашу вечную бестолочь,
Поровнял не одни берега,
Что забыли заботить и пестовать —
Заслонила белесая мгла.
 
 
Нет жилья, ни житья без отдушины,
И усталую душу квелит, —
Вроде с неба тревога воздушная
Снежным валом валит и валит.
 
 
А досужие новости полнятся,
Мы сердца отвыкаем хвалить, —
Там пути замело, там – бескормица,
Тут глаза уже нечем залить!
 
 
Ну-у, зима, старина харалужная!
А народная дума страшна:
Что откроет и будет ли дружная,
И взаправду ль повеет весна?
 

«Прибавляется день…»

 
Прибавляется день,
Убывает февральская стужа.
Под рогами сосулек
Ноздреватые тени синей.
Затянула зима
Свой серебряный пояс потуже,
Повернула на север
Своих белоногих коней.
Когда утром петух
Прочищает застылое горло,
Раздаются в округе
Прощальные всхлипы копыт…
Собираюсь и я,
А куда собираюсь надолго?
Может, в сторону ту,
Куда ворон бессмертный летит.
Не за вечной водой,
Ведь она у калитки, живая,
Ухожу сгоряча
За бессонницу талых полей.
Просто жить привелось
Без конца на земле убывая,
Просто снег прошлогодний
Грядущего снега белей.
По веселым краям
Наплутавшись досыта упрямо,
Я прибуду еще
На глубокий поклон журавца,
На хвалу петуха,
На улыбку встревоженной мамы,
На рябую ладонь
В застарелых мозолях
Крыльца.
Ныне странников – тьма,
Я не лучше других и не хуже,
На жестоком веку
Есть о чем жалковать и тужить…
Прибавляется день,
убывает февральская стужа.
Прибавляется день.
убывает желанная жизнь.
 

«Снег в саду кулигами и пятнами…»

 
Снег в саду кулигами и пятнами
Ноздреват лежит и грязноват.
Милая! Я сам такой заватланный —
Сплошь как прошлогодняя трава.
 
 
Снег сойдет. Земля процедит лужицы,
Вынянчит подснежники в горсти.
Мне же и крапивой не проклюнуться,
И чертополохом не цвести.
 
 
Я себя в надежде не насилую,
Зря не ископычу зеленя.
Ты со мною рядом – некрасивая,
Ты неотразима без меня!
 
 
Не пугайся, юность отоваривай,
Чтобы после душу не корить,
Забывайся, зубы заговаривай,
Позволяй себя уговорить!
 
 
Ты резва, как утра лучик солнечный,
Я ленив, как лодка на мели.
Из твоей из памяти из форточной
Выветрятся горести мои.
 

Сретенье

 
В феврале раздетом и разутом
Стылый месяц светит на износ.
По глухим заборам редкозубым
Громыхает палкою мороз.
 
 
Долго ждать воркующих проталин.
И по звонкой гати ледяной
Ветер безбородый, как татарин,
Скачет с белобрысою зимой.
 
 
Вот оно, февральское притворство!
Он ослеп от снежной пелены;
Знать не знает день противоборства,
День свиданья стужи и весны.
 
 
Сретенье так исстари ведется —
В этот день от будущей беды
На крылечке курица напьется
Зимовой со льдинками воды.
 
 
Народится месяц крутолобый
В зыбке молодого ивняка,
Закряхтят дремучие сугробы
И сожмут дебелые бока…
 
 
Но покуда ветрено и снежно —
Голубые дни наперечет.
И мерцают слабые надежды
На весны блистательный приход.
 
 
Где же с нею встретиться придется?
Не о ней ли в стужу и метель
Над широкой чаркою колодца
День и ночь горюет журавель?
 

Ручей

 
У зимы появилась одышка,
Проступает земля на плече,
Зажурчал у оврага под мышкой
Бедолага весенний ручей,
 
 
Он бежал второпях бездорожьем,
Набирая в пригоршни азарт.
Но под вечер мороз осторожно
Заморозил ручьевы глаза.
 
 
До утра продолжалась затишка.
Он лежал приумолкший пока,
Только бились прозрачные жилки
На его голубых локотках.
 
 
А наутро от теплого зуда
Он проснулся для новых проказ,
И не понял никто, что отсюда
Начала разливаться река.
 

«Далече прометелила зима…»

 
Далече прометелила зима.
В груди тесно от нежности и воли.
И полнятся любовью закрома
Души моей, растерянной дотоле.
 
 
И ты, простив мне зимние грехи,
Забыла ныне жалобы и пени,
Приносишь в мою горницу стихи
Букетами нерыночной сирени.
 
 
Как хорошо в согласье и ладу
Цвести лицом для радостного друга.
Ведь знаешь ты – я больше не уйду,
Не опояшусь висельною вьюгой.
 
 
Пусть от природы я не скорохват,
Грустить тебе со мной не приведется.
Моей любви веселые колосья
У ног твоих на солнышке звенят.
 

«Я шел к тебе по лунным тропам…»

 
Я шел к тебе по лунным тропам
Березняком и через гать.
Я шел, руками сердце трогал,
Хотел целехоньким отдать.
 
 
И где-то в далях хороводных
Уже я слышал чаще всех
Твой проливной, твой половодный,
Твой заливающийся смех!
 
 
Я шел с дождями по соседству,
Но, солнечный от простоты,
Я шел и спрашивал у сердца —
Какая ты? Какая ты?
 
 
А кто-то, дружески-лукавый,
Наушничал за всех девчат,
Что ты такая-рассякая,
А я не верил, я молчал,
 
 
Когда бездумно и нарядно
В другую сторону брела,
Молчал, когда почти что рядом
Другого за руки брала.
 
 
И не на что мне опереться,
И я доныне не пойму,
Как я свое шальное сердце
Не вынес к сердцу твоему.
 

«За спиною два десятилетья…»

 
За спиною два десятилетья
Мирного веселого житья.
Как зола остыла на повети,
Так остынет молодость моя.
 
 
Так уйдет – ее как не бывало —
В будничный людской водоворот,
Только на песке у краснотала
Белые сережки подберет.
 
 
Я бы за нее не волновался,
Я бы за себя не трепетал,
Если бы не гнулся, не ломался
Буйный петушиный краснотал.
 
 
Если бы на смолкнувших причалах
В звездную веснушчатую сыпь
Часто бы тягуче не кричала
Кем-то потревоженная выпь.
 
 
И не по себе мне на рассвете.
Как бы ни был в жизни тороват, —
Но за все печальное на свете
Я ведь тоже в чем-то виноват.
 
 
Потому с дощатого порога
Я хожу приветствовать весну
И лесному кланяться отрогу
За его отраду – тишину.
 
 
В травяном росистом многоцветье,
Заглушив печальный этот зов,
Я за два своих десятилетья
Разбиваю чашечки цветов.
 

«Снега сошли…»

 
Снега сошли,
На небе
И на полях просторно,
В окно сквозит настырно
Весенняя тоска.
Душа легко томится,
А в парке санаторном
Беременные бабы
Играют песняка.
 
 
С какою-то простецкой,
Но бешеною болью,
Так чайки обреченно
Рыдают над водой,
И то, что почитали
Они в сердцах любовью,
По песне обернулось
Нечаянной бедой.
 
 
Они поют нестройно
Про церковь и карету,
Про белую невесту —
Понятливый народ!
Никто им не приносит
По знойному букету,
И даже мне понятно:
Уже не принесет.
 
 
Беременные бабы,
Подруги и шалавы
Листвою прошлогодней
Сгорают на костре.
И я свои тюльпаны
Дарю для вящей славы
Не горестным певуньям,
А старшей медсестре…
 
 
Кто Господом отмечен,
Кто родился в сорочке —
От этого не станут
Дороже и милей.
Мы все на белом свете,
По сути, одиночки,
Хоть жалко одиноких
Грядущих матерей.
 
 
Нескладно и неладно,
Но все ж живем задорно,
И нам не застит очи
Весенняя тоска.
Как стыдно, но и славно,
Что в парке санаторном
Беременные бабы
Играют песняка!
 

«Ручьи по колеям наперегóнки…»

 
Ручьи по колеям наперегóнки,
И ветер озорует, как босой.
Блаженно поприщурились пригорки,
Папахи снега сдвинув на висок.
А солнце-то, довольное собою,
Поднявшись, потерялось в синеве
И теплой, как у матери, ладонью
Погладило меня по голове.
 

«На душе разлуки черствый иней…»

 
На душе разлуки черствый иней
И дорог проселочных кирза.
На кого прищурились отныне
Темные, как проруби, глаза?
 
 
Я от них без радости зависим,
Но досада все же непроста:
Перед кем дешевый мечут бисер
Легких слов лукавые уста?
 
 
И кому вещует он горячно,
Грешный голос, лепотно-льняной?
Ну и пусть! А горечь не пустячна.
Ну и бог с ней! С ней, а не со мной.
 
 
Излечи, сударыня-дорога,
Пошустрей любого мудреца
От ее бетонного порога,
От ее кирпичного крыльца,
 
 
Успокою душу думой пашен,
Как моя пробудится земля,
А дорога снежный шиш покажет
И опять завертит кругаля.
 
 
И опять, не гневный и не гордый —
Видно, память стала коротка —
Не пробрякну доброю щеколдой,
А прозвякну пипкою звонка.
 
 
Поглядим, прищурясь, друг на друга
В музыке невысказанных слов,
И с души осыплется разлука,
Как шершавый иней с проводов.
 

«Визжу на жизнь, как ржавая коса…»

 
Визжу на жизнь, как ржавая коса,
Суплю на мир взъерошенные брови.
Не выест стыд линялые глаза,
А голове линять уже не внове.
 
 
Зачем я жил, глазел по сторонам,
Рысцою тряской мерил километры?
И песни выл распутным киланам,
И сам пускал отчаянные ветры?
 
 
Любую власть нещадно матом крыл!
Но, знать, Господь про все и вся провидел:
Я ни единой птахи не убил
И ни одну собаку не обидел.
 

«Смеркается…»

 
Смеркается.
В реке вода
Беззвучно стынет за мгновение.
Какое к черту потепление?
Пусть расцветают холода!
 
 
Перегорели светляки,
Взошла луна траву распутывать.
Какие к черту парники?
К чему земную плоть укутывать?
 
 
Ведь воля вольному дана:
Реке бежать, стогам покоиться,
Зверью и птице прекословиться…
У нас безбрежная страна!
 
 
Кому-то склеп или тюрьма
По жизни выглядят рачительней.
Зима для русского ума
Куда как, право, предпочтительней.
 
 
И мы привычны к сквознякам
И часто счастливы в товарищах —
Ударим пылко по рукам
В незаменимых наших варежках!
 

Масленица

 
Месяц горболикий
К утру угорел,
Зябко отпылали
Звездные дрова.
Солнце, как боярыня,
Во дворе,
Посредине горницы
Рукава.
Матушка все просит:
«Отведай блинца!»
Но на волю кличет
Гармоника.
Кони шибче мысли
Пляшут у крыльца:
Ветреница,
Гром
И молния!
Кум сидит за кучера,
А кума —
Поперхнулся воздухом
Ажник я —
У него на шее
Виснет, как сума,
Крашеная,
Ряженая,
Бражная!
Тронули,
Поехали —
Снег столбом!
Бабоньки поигрывают
Голосом.
Колокольчик бешеный,
Знай долдонь, —
Целый мир ликующий
Под полозом!
Я пою-дурачусь
Со всеми наравне,
Чтоб зима нас больше
Не прогневала.
Что метель-ползуха
Где-то в стороне,
А любви-присухи
Вроде не было.
Черная кручина,
К черту отвяжись!
Спористей наяривай,
Гармоника,
Будто шибче мысли
Несут меня всю жизнь
Ветреница,
Гром
И молния!