Текст книги "Избранное. Том 1. Стихотворения"

«Чтобы стал навеки удивленным…»

 
Чтобы стал навеки удивленным,
На всю жизнь улыбчивым в беде,
Приплыла на месяце червленом
По ночной неслышимой воде.
 
 
Где была так долго и далеко?
Но далеко где бы ни была —
Подошла, как к берегу осока,
И своей косою обвила.
 
 
В свете звезд высоких и венчальных,
У весенней нежности в плену,
Я в глазах раскосых и русальных
Золотой кувшинкой потону.
 
 
Чтобы ты с зарей не спохватилась,
Не остыла сердцем изнутри,
Дай же мне неслыханную милость —
Слушать твое сердце до зари.
 
 
А когда, росою опаленный,
Землю день отмоет добела, —
Чтобы ты на месяце червленом
От меня навек не уплыла.
 

«Мороз хмельней березового сока…»

 
Мороз хмельней березового сока,
Земле к лицу крещенские снега,
И женщина, которая далеко,
Как никогда, мне нынче дорога.
 
 
Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье.
В который раз, за радостью в погоне,
Я отнимаю радость у нее.
 
 
Печаль ее мне больше не простится,
Сторицей не окупится вина.
Она меня, как ветра в рукавице,
Держать в своих ладонях не вольна.
 
 
Но все ж, каким бы ни был бестолковым,
Я у нее себя не отниму.
Я привезу ей вечером пуховым
В своих глазах пуховую зиму.
 
 
Уткнусь в ее горячие ладони,
Поглажу робко волосы ее…
Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье.
 
 
Куда ни глянь – у неба под полою
Блестят снегов тугие ковыли,
И женщина ущербною луною
Мне светит из остуженной дали.
 

«Мои прямые выцветшие брови…»

 
Мои прямые выцветшие брови —
Кому они пригрезятся во сне?
Своей печали тайной и любови
Я не нашел в далекой стороне.
 
 
Я думал, скоро милую увижу,
И по душе, и по сердцу найду,
И увезу под голубую крышу,
И на порог крестьянский возведу.
 
 
Она увидит в мареве зеленом,
Как облака, плывущие сады.
И нам на счастье поднесут студеной,
Первейшей в крае свадебной воды.
 
 
Так думал я, ничуть не сомневаясь,
Что, наконец, счастливым окажусь.
Как хорошо, что, тихим оставаясь,
Я сам недавней дурости стыжусь.
 
 
Я остаюсь безгрешным и безгрезным,
И пусть мне здесь не очень повезло.
В родимый край частушечные весны
Зовут меня под белое крыло.
 
 
И обещают чистую невесту
Из утреннего солнца и росы.
Не передать ни дождику, ни ветру
Ее простой торжественной красы.
 
 
Она увидит в мареве зеленом,
Как облака, плывущие сады.
И нам на счастье поднесут студеной,
Первейшей в крае свадебной воды.
 

«Соловьи весну занянчили…»

 
Соловьи весну занянчили,
Нас рассорили сперва.
Ничего они не значили —
Все обидные слова.
Но, простая и домашняя,
Ожидание простив,
Грызла семечки дурашные,
Шкорки прятала в горсти.
Спали ивы молчаливые,
Спали лодки над водой.
И в обнимку с белой лилией
Плавал месяц молодой.
Говорила, что несмелая,
Словно лодка без весла,
А сама садилась первая
И ладонями гребла.
Мимо берега стоячего,
Там, где радугой куга,
Мимо хутора незрячего —
Да под звездные луга.
Никого мы не обидели
На воде и на траве,
Только звезды нас и видели,
Да не выдали молве.
 

«Мирно спит над землей…»

 
Мирно спит над землей
Голубая Медведица.
Ах, зачем я не вор,
Не лихой человек!
Я бы выкрал звезду
Через форточку месяца
И тебе бы принес,
Потаясь, в рукаве.
 
 
Чтобы миру всему
Нареклась ты невестою,
Чтоб расплакался май
В два зеленых ручья,
Чтобы звали тебя
Только сказкой небесною,
А крестьянскою девушкой
Звал только я.
 

«Под карнизом ресниц…»

 
Под карнизом ресниц,
Как капели – глаза,
Хоть губами тихонько бери.
Окатила меня огневая слеза
Уплывающей в полночь зари.
 
 
У тебя же давно – не девичья боязнь.
Ты не склонишься веткой ольхи.
И на плечи мои расплескала, смеясь,
Холодеющих рук родники.
 
 
Не понять мне вины, не занянчить беду,
Что к тебе напрямик привела.
Как же я от тебя без печали уйду,
Если ты без меня весела?
 
 
Не за то я боюсь, мой отчаянный друг, —
Мне по сердцу твоя прямота, —
Просто в мареве встреч и хороших разлук
Я теперь без тебя – сирота.
 
 
И молчаньем меня не кори, не казни,
Все равно ты поймешь наяву,
Будто я в красновесельной лодке зари
Над твоей головой проплыву.
 
 
Все равно в колыбели задумчивых лет
Ты моей не представишь вины.
Лишь на камушке сердца останется след
Набежавшей вечерней волны.
 
 
Вот опять от моей простодушной черты
Убегает твоя колея.
Колдовская, жестокая, милая – ты
Среди прочих моих – не моя!
 
 
Я шепчу про тебя в муравейнике сна,
Ты по трепету губ улови,
Как с тобою теперь мне открылась она —
Бескозырная карта любви.
 

Огни

 
Как всегда за окном три огня
Боязливо мерцают в ночи.
Не пугай, ради бога, меня,
Ради бога, со мной не молчи.
 
 
Тот, что слева – зеленый огонь —
Мне мерцает о нашем былом, —
Как спасался от зимних погонь
Под твоим одиноким крылом.
 
 
А второй, что синей полыньи,
На кручину наводит меня, —
Что любовные речи твои
Все безжалостней день ото дня.
 
 
Что во всем виновато житье
И от нас не зависит самих…
Только третий, как сердце мое,
То горит, то погаснет на миг.
 
 
Он как будто вещует пока
И в душе не находит преград, —
Что мгновенны и страсть, и тоска,
И венчальные свечи чадят.
 
 
Я нарочно его не пойму,
Норовлю на другие глядеть,
Но, наверное, все же ему
Над моим изголовьем гореть.
 

«Милый друг мой, что случилось…»

 
Милый друг мой, что случилось,
Что подеялось с тобой?
Отчего слезой туманной
Светит взор твой голубой?
 
 
Почему со мною рядом
В зачарованном лесу
Ты, как осень, клонишь долу
Поцелуйную красу?
 
 
Нам с тобой не так уж плохо,
Я живу, и ты жива.
Набирай колоду листьев
В расписные рукава.
 
 
И пока еще на землю
Не упали облака,
Мы сыграем наудачу
В подкидного дурака.
 
 
Ты ходи листом кленовым,
Не утаивай вину.
Я откроюсь, что ревную
И за прошлое кляну.
 
 
Ты ответишь, что не надо
Сокрушаться о былом,
И пойдешь листом березы
С жилкой нежности на нем.
 
 
Но лукавые обманы
Не к лицу тебе и мне.
Не обманывают листья
В белоствольной тишине.
 
 
А они бормочут в руки
Шепелявым языком,
Что не выиграть разлуки
Мне осиновым листом.
 
 
Ах, не плачь, не прячь в колени
Золотистого виска!
Мы играем просто в шутку —
В подкидного дурака.
 
 
Ты сама уже привыкла —
И назад не воротить —
И на выигрыш скупиться,
И за проигрыш платить.
 
 
Да и я уже не плачу,
Покоряясь красоте,
И несу свою удачу
На осиновом листе.
 
 
Ты возьми его в придачу
С малой толикой любви…
Эх, осиновые листья,
Черви-козыри мои!
 

«Ах, что там гармоний плакучее лихо…»

 
Ах, что там гармоний плакучее лихо,
Ах, что там грозы громовая гульба!
Когда безвозвратно, пронзительно-тихо
Душа моя плачет и любит тебя.
 
 
Ты скажешь, что слезы не многое значат,
Что частые слезы скрывают обман.
Там грешные ивы над озером плачут
И тайно жалеют рассветный туман.
 
 
Но чистая жалость дороже, чем ласка,
Чем паводок слов на невнятных устах.
Вовек не кончается чудная сказка
О вечно далеких печальных сердцах.
 
 
Под легкою тенью летучего дыма,
Над зябким огнем родниковой струи
Ты только за то невозвратно любима,
Что знала слепую везучесть в любви.
 
 
Куда же уйти из досадного круга,
Кому же завидовать нашей судьбе?
Невинные слезы подарим друг другу,
А горькие слезы оставим себе.
 
 
Чтоб пело гармоний плакучее лихо,
Чтоб мог я всегда повторять про себя
О том, как прощально, пронзительно-тихо
Душа моя плачет и любит тебя.
 

«Я шел к тебе по лунным тропам…»

 
Я шел к тебе по лунным тропам
Березняком и через гать.
Я шел, руками сердце трогал,
Хотел целехоньким отдать.
 
 
И где-то в далях хороводных
Уже я слышал чаще всех
Твой проливной, твой половодный,
Твой заливающийся смех!
 
 
Я шел с дождями по соседству,
Но, солнечный от простоты,
Я шел и спрашивал у сердца —
Какая ты? Какая ты?
 
 
А кто-то, дружески-лукавый,
Наушничал за всех девчат,
Что ты такая-рассякая,
А я не верил, я молчал,
 
 
Когда бездумно и нарядно
В другую сторону брела,
Молчал, когда почти что рядом
Другого за руки брала.
 
 
И не на что мне опереться,
И я доныне не пойму,
Как я свое шальное сердце
Не вынес к сердцу твоему.
 

Соседке

 
Выплывает рыбица
На речную мель…
А я в люди выбиться
Не могу досель.
 
 
Что-то кукарекаю
Грустное к зиме.
Видно, не кумекаю,
Не в своем уме.
 
 
А в соседней горнице
С марлей на окне
Милая затворница
Плачет обо мне.
 
 
Ты не плачь, хорошая,
Марлю не мочи.
Скоро скоморошничать
Выйду по Руси.
 
 
Стану за околицей
Мокнуть на дождю.
С юностью рассорился,
Старости не жду.
 
 
Ты же, моя рыбица,
Жди другого дня.
Кто-то в люди выбьется
Ранее меня.
 

«В своем краю срублю себе избу…»

 
В своем краю срублю себе избу,
Трубу печную выведу на ветер
И буду жить, благодаря судьбу
За то, что я природою привечен,
 
 
За то, что, просыпаясь на заре,
Полажу полюбовно с петухами
И вновь пойду по вспаханной земле
И трону землю теплыми руками.
 
 
Я сам с землей по-свойски говорил,
Лопатил рожь, с учетчиком ругался,
Чтоб на земле в кокошнике зари
Подсолнух чернозубо улыбался.
 
 
Когда уймутся жаркие лучи,
Я думаю без грусти и кручины,
Что даже смерть с землей не разлучит —
С самим собою будем разлучимы.
 
 
Как знать, кому ночами на колу
Кричит по-бабьи сумрачная птица,
Как знать, в каком березовом углу
Придется мне с собою разлучиться?
 
 
И кто живой поселится в избе?
Но все равно земля его приветит,
Ему расскажет о моей судьбе
Печной трубой заведующий ветер.
 

Доброта

 
Ах, столько раз на плесах позабытых,
Под голубыми вилами дождя
Мне шелестели горестно ракиты,
Что доброту замучила нужда.
 
 
Работал смерд до смерти, до чахотки,
Худые мысли гасли в бороде.
И я страдал за праведных и кротких
И умирал на черной борозде…
 
 
Давно то было или так недавно,
Коль, днем и ночью, верная венцу,
Все безутешней плачет Ярославна
По без вести пропавшему бойцу?
 
 
А я воскрес, в безвестии измучась,
Когда весна воскресла за стеной.
Мне клали сон под голову дремучий
И укрывали тело тишиной.
 
 
Не слепо веря в рождество Христово,
Но, полюбивши добрые слова,
Я вновь ушел на поиски простого
Желанного земного божества.
 
 
Я проходил по весям и отрогам
И видел вновь у горестных ракит,
Как спит туман под берегом отлогим,
Как осень листья в лужах кипятит…
 
 
И я больную душу успокоил,
И я земле пришелся ко двору.
Мне твердо ныне верится в такое:
В природе быть и славиться добру!
 

«Как дороге полевой…»

 
Как дороге полевой
Кляняется колос,
Как скрипучий журавец —
Вековой воде,
На виду родни своей
Кланяюсь я в пояс,
Русь моя,
Земля моя,
Кланяюсь тебе.
 
 
Я на белый свет рожден
Под зеленой пущей,
На степных ветрах твоих
Второпях свежел.
Кто ушедшую поет,
Кто живет грядущей,
Ну а ты – единая
У меня в душе.
 
 
Жизнь моя теперь звенит
На ветру осокой,
Пусть она лишь начата,
Но тревоги нет.
Было б небо над тобой
Чисто и высоко,
Словно сок березы,
Словно липы цвет.
 
 
Как ты душу радуешь
Смелыми просторами,
Где морей мерцание,
Где лесов прибой.
Но всего дороже мне
Те края,
С которыми
Связан я не прихотью —
Собственной судьбой.
В этой страсти радостной
Я давно не волен,
 
 
Перед другом, недругом
Не скрываю чувств.
Пусть по жизни шастаю
Перекати-полем,
Но всегда
В родимую
Сторону качусь.
 
 
И теплом ее полей
Сердце согреваю,
И костром ее берез
Голову стужу,
И за все свои дела
На грачином грае
Худо-бедно ли
Пред ней
Я ответ держу.
 
 
Говорят, что городу
Ноги
Села спутали,
Это как покажется
Это уж как знать…
Я хочу, чтоб хутор мой
И остался хутором,
Ведь единым городом
Землю не обнять.
 
 
Я хочу,
Чтоб в хуторе
Люди меня кликали,
Чтоб в окне у матери
Свет зари не тух,
Чтобы в небе тающем
Журавли курлыкали,
И давился голосом
Утренний петух.
 
 
Чтобы девки баские
Свежими припевками
Хутор будоражили
И вводили в грех,
Чтобы парни бравые,
Хороводясь с девками,
Для меня оставили
Хоть одну из всех.
 
 
Верится – не верится,
Сбудется ль – не сбудется…
Чтоб не смели праздновать
Каждый по себе,
Чтоб гулять готовились
Сразу всею улицей
В нашей ли, в соседней ли
Прибранной избе.
 
 
Чтобы дружно звякали
Огневые чарки,
Чтобы песня ширилась,
Заглушая звон,
Как в любви горячую
Вольную шинкарку
Казаки-станичники
Увезли на Дон…
 
 
Пойте, люди русские,
Грустно и проказливо,
Песни ваши чудные,
Речи – словно мед,
Пил его я смолоду.
По усам размазывал
Да, наверно, капельки
Попадали в рот.
 
 
И с тех пор без устали
В радостном смятении,
На какую б новую
Ни вступал межу,
Будто ветер северный
В поводах метели,
Всю-то жизнь
У песни
В поводу хожу!
 

«Этот дождь без радости и плача…»

 
Этот дождь без радости и плача,
Даже душу оторопь берет,
Словно гриву свесившая кляча
Целый день копытит у ворот.
 
 
Ночь и день уже неразличимы —
Ни звезды, ни утренней зари.
Он деревья гложет без причины
И пускает в лужах пузыри.
 
 
Приуныли рощицы лесные,
Расползлись, расхлябились пути.
Он у ржи колосья налитые
Хочет в косы ведьмины сплести…
 
 
А вода на улице все выше.
Но ему, как видно, все равно,
Все равно: о чью разбиться крышу,
В чье долдонить тусклое окно.
 
 
Льет и льет веснушчатый, натужный,
Без царя и ветра в голове,
До последней капельки не нужный
Ни зверью, ни людям, ни траве…
 
 
Про себя я думаю иначе…
Только душу оторопь берет:
Как бы мне без радости и плача
Жизнь не прокопытить у ворот.
 

«На поляне сушит косы лето…»

 
На поляне сушит косы лето, —
Дождик слезы выронил в траву.
Под карнизом яблоневых веток
В шалаше соломенном живу.
 
 
Сам себе работник и хозяин,
Что с того, что рядом – ни души,
Лишь кувшинки желтыми глазами
На меня глядят сквозь камыши.
 
 
В этом есть особенная прелесть,
Я нисколько людям не солгу,
В основном на пугало надеясь,
Не от них я сад свой стерегу.
 
 
Мне хватает разума и смысла,
Чтоб не плакать с многих перемен.
За дугой исчезнет коромысло —
Радуга останется взамен!
 
 
Так вовек не выведутся травы,
Не иссякнут тучные дожди.
И скажу, не мудрствуя лукаво,
Что рассвет природы – впереди.
 
 
Ведь недаром истина простая
У народа русского гласит,
Что пчела, от дыма улетая,
Далеко от меда не летит…
 
 
И, кружа по сумрачной вселенной,
Всех людей любовью окрыля,
Ты останься вещей и нетленной,
Наша заповедная Земля.
 

«Разбилась грусть, как льдина в половодье…»

 
Разбилась грусть, как льдина в половодье,
Давно пора, немного потерпи —
И, опустив зеленые поводья,
Тебя увозит лето из степи.
 
 
Туда, туда, вдогон за облаками,
Где по траве росистые следы,
В озерных чащах, выстланных листами,
Березы пьют стоялые меды.
 
 
Туда, к стогам на свянувшие плеши,
Где, схоронясь от люда и молвы,
Бесцельно бродит непутевый леший
И рвет листву с постылой головы.
 
 
Там на тропе просительной и тихой
Стоит, как в сказке, терем-теремок.
Под вечер там колдунья-лесничиха
Кого-то ждет на шалый огонек.
 
 
Дубовый тын опутали уплетни,
Закатный луч забрался на умет.
И на сорочьи взбалмошные сплетни
Притихший лес рукой не шелохнет…
 
 
Когда туман в ложбинах отпасется
И станет даль сквозь марево видна,
Мы тронемся, и утреннее солнце
Подтянет выше лету стремена!
 

«Выходит осень прямо на дорогу…»

 
Выходит осень прямо на дорогу
Заманивать, одаривать и красть,
И вот уже начальная тревога
По саду паутиной расплелась.
 
 
Пока еще не хвастая нарядом,
Не доверяясь взбалмошным ветрам,
Пустила расторопные бригады
Скворцов прошелестеть по хуторам.
 
 
Разъехались скрипучие подводы,
Свезли они садовые дары.
Но скорые сулят нам непогоды
Речные зазвеневшие талы.
 
 
Закатится дремотное светило,
И на сердце оскомина и ржа.
И слышно, как под яблоней уныло
Гуляют напоследок сторожа.
 
 
Средь них отец мой, ласковый молчальник,
Он все, что выпил, знает за собой.
Страшась упреков матери печальной,
Последним возвращается домой.
 
 
Бредет он неустойчиво и поздно
В осеннем стекленеющем дыму,
И яблоки падучие, как звезды,
Под ноги попадаются ему.
 

«Никто не пел в безветренной ночи…»

 
Никто не пел в безветренной ночи,
И ночь несла степи оцепененье,
И ковыли, как снежные лучи,
Печально ниц склонялись опереньем…
 
 
Никто не пел в безветренной ночи,
Но все, казалось, замерло для пенья.
 
 
Под дикой грушей сделал я ночлег,
Щекою к ней прижался, как к девчонке.
И засыпал, усталый человек,
И потихоньку думал ни о чем-то.
 
 
Всего семь верст до ближнего села,
Но тишина надеждой не манила.
Одна луна плакучая плыла,
Она была небезучастна к миру.
 
 
А в мире все же было хорошо,
И я бы вдруг ничуть не удивился,
Когда бы кто-то тайный подошел
И надо мной приветливо склонился.
 
 
Он был мне нужен, с доброю душой,
Не от беды и ложного навета,
А просто в мире было хорошо:
Я целый мир любил тогда за это.
 
 
Но в тишине – хоть пальцами стучи —
Мой сон то гас, то плыл, то накренялся…
Никто не пел в безветренной ночи,
Никто живой ко мне не наклонялся.
 

«Оно стоит среди ржаного поля…»

 
Оно стоит среди ржаного поля
На самой ближней к хутору версте.
И каждый смертный кланяется в пояс
Его святой и строгой простоте.
 
 
И нету места в хуторе печальней,
Куда дорогу вывели одну,
И там лежит под холмиком песчаным
Простой солдат, что выиграл войну.
 
 
В жестокой схватке плоти и металла
Он победил. Но, душу бередя,
Война всю жизнь его не отпускала,
Всю жизнь держала около себя.
 
 
Он жить хотел без горечи и боли,
Рожал детей, любил свою жену,
Всю жизнь носил рабочие мозоли
Простой солдат, что выиграл войну.
 
 
И лишь ночами в забытьи тяжелом
Себя он видел смутно, как в бреду,
То под раскосым солнцем Халхин-Гола,
То на крутом днепровском берегу.
 
 
И вот теперь впервые не у дела
И навсегда в кладбищенском плену
Лежит в земле привычно онемелой
Простой солдат, что выиграл войну…
 

«Запропали дни мои унылые…»

 
Запропали дни мои унылые,
За чертой остались снеговой.
Пролетают гуси пестрокрылые
Над моей бедовой головой.
 
 
А куда летят они – неведомо,
В край какой развесистой зари,
За какими плесами и вербами
Скоро спрячут крылышки свои.
 
 
Как узнать, на радость иль на горюшко
Далеко судьба их занесла?..
Гуси, гуси, дайте мне по перышку
Хоть бы на два трепетных крыла!
 
 
Полечу я к матушке-затворенке
И к отцу родному полечу,
И над нашей горестною горенкой
Свой привет горячий прокричу.
 
 
Может быть, в последний раз порадую,
Огорчу, быть может, не впервой
И своей сыновнею усладою,
И своей бедовой головой.
 
 
Ах, мои родители любезные,
Вы меня жалели как могли…
Гуси, гуси, странники небесные,
Дайте небо страннику земли.
 
 
Но не слышат гуси пестрокрылые,
Не роняют перышки с крыла.
Снова дни готовятся унылые,
Снова туча на небо взошла.
 
 
А когда головушка опустится,
На душе как кошки заскребут,—
Это плачет матушка-заступница
За мою далекую судьбу.
 

Стога

 
Опять в степи за Доном величавым,
Где горизонт зарницы оплели,
Воздвигли богатырские заставы
Стога священной русския земли.
 
 
Они стоят, как памятник былому,
Сторожевые славной старины.
Седые крутобокие шеломы
Издалека отчетливо видны.
 
 
Пускай их век соломенный недолог,
Но знаем мы и не по старине:
Когда на Русь приходит лютый ворог —
Стога сгорают в жертвенном огне.
 
 
Но пролетят над Родиною беды,
Потом дожди тяжелые пройдут,
И вместе с первой ласточкой победы
Стога макушки к небу вознесут…
 
 
Мы каждый год в степи под солнцем ярым
Выходим утром с праздничной душой
Вершить стога свои не для пожара —
Для нашей жизни сложной и большой.
 
 
Чтобы опять за Доном величавым,
Где горизонт зарницы оплели,
Воздвигли богатырские заставы
Стога священной русския земли.
 

Сретенье

 
В феврале раздетом и разутом
Стылый месяц светит на износ.
По глухим заборам редкозубым
Громыхает палкою мороз.
 
 
Долго ждать воркующих проталин.
И по звонкой гати ледяной
Ветер безбородый, как татарин,
Скачет с белобрысою зимой.
 
 
Вот оно, февральское притворство!
Он ослеп от снежной пелены;
Знать не знает день противоборства,
День свиданья стужи и весны.
 
 
Сретенье так исстари ведется —
В этот день от будущей беды
На крылечке курица напьется
Зимовой со льдинками воды.
 
 
Народится месяц крутолобый
В зыбке молодого ивняка,
Закряхтят дремучие сугробы
И сожмут дебелые бока…
 
 
Но покуда ветрено и снежно —
Голубые дни наперечет.
И мерцают слабые надежды
На весны блистательный приход.
 
 
Где же с нею встретиться придется
Не о ней ли в стужу и метель
Над широкой чаркою колодца
День и ночь горюет журавель?
 

Бабушка Груша

 
К матери в избу заглядывает
Бабушка Аграфена…
Про то, что она Аграфена,
Не помнит почти никто.
Бабушка Груша развязывает
Пуховый платок степенно
И под себя подкладывает
Плюшевое полупальто.
 
 
Матушку «перездравляет»
С истовым праздником – Сретеньем,
В лоб меня за безверие
Пальцем тычет слегка.
Тут же доложит радостно,
С кем она перевстретилась.
Из угощенья отведает
Лишь кислого молока.
 
 
Бабушка Груша на хуторе
Заядлая похвальбуша.
Сумрачный дух стяжательства
В ее душе не потух —
Ажник четыре курицы
Водит бабушка Груша,
А в кавалерах при курицах
Соседский покамест петух.
 
 
Муки полтора мешочка
На зиму у Груши намолото,
Дровишек с Петром – лесничим
Намедни Господь послал…
Жила до последней осени
Коза – ну чистое золото! —
Да, знать, за грехи за бабкины
Козу серый волк задрал.
 
 
И хата у ней просторная,
И цепкой обмазана глиною —
Одна большущая комната
В цельные три окна!
И в этой хваленой комнате
Векует она по-старинному —
Копучая, бестелесная, —
Как помнит себя – одна.
 
 
При полном таком довольствии
Свой век доживает Груша.
Попробуй-ка, не обидев,
В глаза ее пожалей! —
Она сирота не круглая,
У ней в кумовьях Холюша,
У ней чрезвычайная пенсия —
В двадцать восемь рублей!
 
 
А коль гостевать сподобится —
Встречают, как участкового,
Попотчует, чем сыскалось,
Последний из всех бедняг.
И нету ни бабы бешеной,
Ни ухаря бестолкового,
Кто б голос при ней нечаянно
Иль с умыслом приподнял…
 
 
Когда отгутарит бабушка,
Поднимется, как с завалинки,
И, плюшевку подпоясавши
Подобием кушака,
Бредет по вечерней улице
В коротких подбитых валенках.
В руках у нее махоточка
Для кислого молока.
 

Ночная гроза

 
Скрипят и шатаются ставни,
Колеблется пламя свечи.
Грозятся зарницы перстами
Кому-то в пугливой ночи.
 
 
В такой грозовой повители
В округе не стало видней.
И бабочки не долетели
До света в избушке моей.
 
 
Так я за края золотые,
Считая, что мне повезло,
Летел на твои позывные,
Да вот ослабело крыло.
 
 
Иль, может, ты звать перестала,
Забыла меня наяву?
И падаю наземь устало,
И вовсе бескрылым живу.
 
 
И мне уже кажется – проще:
Была ты несбыточным сном…
Дождя серебристая роща
Стыдливо шумит за окном.
 
 
Дневные улыбки иссякли,
Смятение было и есть.
И бьются, как ласточки, капли
На крыше о жесткую жесть.