Текст книги "Без Веры…"

Глава 5
Экзамены, коварные интриги и планы ГГ на будущее

– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие[15]15
  Это не опечатка, так в оригинале. Почему – вопрос к церковникам.


[Закрыть], Господь с Тобою… – истово молится знакомый мальчишка из параллельного класса громким срывающимся шёпотом. Глаза у него белые от ужаса, лицо багровое, покрыто крупными каплями мутного пота.

Рядом несколько человек травят дурацкие анекдоты, постоянно разражаясь беспричинным смехом и растягивая губы в резиновых усмешках. В глазах – тоска…

Севка Марченко, не замечая этого, грызёт ногти и заусенцы, обкусывая их с мясом. Достаётся и губам, изжёванным до последней крайности – так, что на них неприятно смотреть.

Несколько человек, забившись по углам, как в спасательные круги, вцепились в учебники математики, снова и снова цепляют глазами формулы и аксиомы. Некоторые проговаривают их вслух…

– … если Х равно…

– … яко Спаса родила…

– … жираф! Понял? Жираф! Ха-ха-ха!

– Я рядом сяду, – безапелляционно говорит Бескудников, вставая подле меня и прерывисто выдыхая.

– Да я только за, – пожимаю плечами индифферентно Андрей далеко не самый лучший представитель человечества, но в споре не вижу никакого смысла.

– А? Да, экзаменационная комиссия, будь она неладна… – он снова вздыхает и закусывает кулак, усаживаясь радом на корточках.

Переводные экзамены адски сложны, лишь один из десяти гимназистов оканчивает гимназию, не оставшись ни разу на второй год. Возможность летней переэкзаменовки имеется, но дирекция весьма придирчива к претендентам.

Даже болезнь не всегда служит оправданием, если только это не образцовый ученик, свалившийся перед самыми экзаменами с воспалением лёгких или нервической лихорадкой. До переэкзаменовки могут также допустить претендента, который отстаёт в одном, максимум двух предметах, и притом не является записным хулиганом.

Прочие… по-разному. Знаю достоверно, что Парахина к переэкзаменовке допускать не собираются. Учится он весьма посредственно, если не сказать больше, да и репутация у него отнюдь не блестящая. Возможно, родители похлопочут, занесут кому надо барашка в бумажке… но вряд ли.

Экзаменов боятся. Боятся остаться на второй год, а потом ещё и ещё… Предельный срок сдачи экзаменов для гимназистов – двадцать три года, и поговаривают, что хотят снизить его до двадцати одного.

Экстерном можно сдавать экзамены хоть в сорок или даже в девяносто, здесь предельных сроков нет. Но! Подобная льгота доступна только тем, кто не поступал и не учился в гимназиях. Это проверяется очень тщательно, и аттестат зрелости в таком случае аннулируется, притом весьма публично.

Сделать хоть сколько-нибудь приличную карьеру, не окончив полного курса гимназии или реального училища, возможно только в армии, да и то с большими оговорками. Хотя в Российской Империи имеются и генералы, за плечами у которых только церковно-приходская школа…

Некоторую карьеру, условно штабс-капитанскую, можно выстроить, имея хотя бы шесть классов, с последующей сдачей соответствующих экзаменов про военной части, но для статских это фактически предел. Хотя бывает всякое… но это примерно тоже, что надеяться разбогатеть, купив лотерейный билет.

Уделом большинства недоучек становится работа конторщиками, страховыми агентами, "бутербродными" репортёрами и так далее. Веком позже их назвали бы "офисным планктоном", но как по мне, это определение не было бы точным.

Недоучки эти, ставшие конторщиками и мелкими маклерами, живут всяко лучше представителей низших сословий, но грань эта подчас весьма тонка. А ещё им очень больно понимать, что шансы ты просрал сам… и видеть, как бывшие одноклассники делают карьеры, ворочают состояния или совершают научные открытия.

Экзаменов боятся, это настоящий жупел любого гимназиста или реалиста. Даже если он сам не понимает, каких перспектив лишается, небрежно относясь к учёбе… дома ему разъяснят.

Безо всякой оглядки на слезинку ребёнку и тем паче права. Нет пока у детей никаких прав! Нет!

Достаточно уверенно могу сказать, кого в классе бьют родители… а вернее – лупят! Бьют почти всех, да и мой папенька не брезгует приложить ручку. Нечасто, это да… зато всё больше оплеухами, а это особенно унизительно.

А вот бьют так, чтобы без малого до беспамятства, едва ли не четверть одноклассников. Не так, чтобы по любому поводу… хотя есть и такие. А вот за провал экзаменов достанется многим.

Притом лупят, пребывая в полной уверенности, что это во благо ребёнку. Чтоб "в люди вышел", так сказать…

А ещё – потому что гимназия, это очень, очень накладно! Полная плата за учёбу, без "дворянских" скидок, положенных также детям военных и чиновников вообще, это шестьдесят рубликов. Да форма, да… а если детей несколько?

Главы семейств жилы рвут, именьица закладывают и в долги залезают, а отпрыск, скотина неблагодарная, экзамены заваливает!

Математика у нас идёт последним экзаменом, и нервы к этому времени до предела истрёпаны. Даже отличники, знающие всю программу наизусть, потеют и нервничают до обмороков.

А я… а что я? Школа за плечами, да трижды в ВУЗы поступал и учился, к слову, вполне сносно! Хоть уровень знаний взять, хоть жизненный опыт, везде крепко. Но впрочем…

… не бравирую. Стою как и все, у стеночки. Вид постный, но не чрезмерно. Ровно настолько, чтобы мимикрировать под окружающую среду, но не увлечься самогипнозом и не накрутить самоё себя.

– Идут, идут… – зашелестели голоса, и мы выстроились вдоль стен в две шеренги, и даже (о чудо!) по росту. Выдрессировали на уроках гимнастики и военного дела.

– Здравствуйте… – вразнобой зашелестели мы, приветствуя экзаменационную комиссию, состоящую из трёх человек. Один из них наш "Фельдфебель", затем какой-то пузатенький плешивый господин из Министерства Народного Просвещения, и педагог из пятой гимназии – той, что в Гагаринском доме, на углу Молчановки и Поварской.

Это сравнительно недавнее нововведение, пару лет назад экзамены за четвёртый класс сдавали "камерно", педагогам собственной же гимназии. А потом, как водится, кому-то в сиятельную голову пришла несомненно благая мысль…

… но исполнители, как всегда, подкачали! Да-с! Несомненно, виноваты исполнители и только они.

Почему такое преимущество у математики, а не, скажем, русского языка, я в принципе могу понять. В последние несколько лет в гимназиях несколько усилили преподавание точных наук и взяли дело на контроль.

А точнее, усилили требования! Это, для тех кто понимает, существенная разница. Количество часов, отведённых математике, осталось тем же, и вместе с курсами физики, естествознания и математической географии, составляет 18 % учебного времени, а на древние языки – 41,5 %, вот так вот…

Комиссия вошла в класс, и швейцар захлопнул за ними дверь, встав этаким Святым Петром у врат и не отвечая ни на какие вопросы. Через несколько минут врата чистилища распахнулись и нас допустили в святая святых, пахнущее мастикой для паркета, табаком и одеколоном.

Проходя мимо восседающих за столом членов комиссии, невольно оробел даже я, что уж там говорить о моих одноклассниках! Этакие небожители, осознающие всю важность собственной миссии.

Рассаживал нас по партам Вениамин Дмитриевич, руководствуясь каким-то своими соображениями и что-то негромко объясняя прочим членам комиссии. Меня он усадил на первую парту, прямо перед собой.

– Математику он знает недурственно, – тихо пояснил он своё решение членам комиссии, – если посадить его на задние ряды, так непременно попробуют списать!

– Отличник? – поинтересовался пузатенький чиновник.

– Нет, что вы! – живо отозвался Вениамин Дмитриевич, – Учится недурственно, но и не более. Здоровьем слаб! А вот по моему предмету успевает изрядно.

– Похвально, – покивал пузатенький, и опустил банальнейшую сентенцию, – математика – царица наук!

"– А молодец наш Фельдфебель! – отметил я с уважением, – Вроде и суровый дядька, но ведь при всей своей любви к военщине и самодурстве – почти о каждом, хоть сколько-нибудь стоящем внимания, нашёл возможность сказать несколько слов! Сделал обстановку чуточку более неформальной, а это дорогого стоит."

Под роспись раздали проштампованные листочки под беловик и черновик, с разными вариантами, и разрешили приступить. Покосившись на Струкова, по воле Вениамина Дмитриевича доставшегося мне в соседи и сидящего с видом чучела суслика, вчитался в задания.

Сложного там для меня ничего нет, так что сразу же приступил к заданию, но как и положено – сперва на черновике. Я не торопился, проверяя всё и вся, но минут через десять задачи были решены, и я начал переносить их на чистовик.

– Я так понимаю… – педагог из пятой гимназии посмотрел на меня поверх очков, – вы уже готовы?

– Готов, Алексей Фаддеичь, – негромко отозвался я.

– Не вставай, не вставай! – замахал на меня руками пузатенький Василий Яковлевич, и я передал ему листочки, просто перегнувшись через парту. С минуту он смотрели на листы, наклонив головы друг к другу, да тихонечко переговариваясь.

– А ведь и верно, – заключил наконец Алексей Фаддеевич, вновь глядя на меня поверх очков, – Ну-с… к доске!

Гоняли меня недолго, зато залезли в программу пятого класса. Скрывать свой уровень знания я не стал, отвечая вполне уверенно.

– Да-с… – пузатенький чиновник откинулся назад, благосклонно вглядываясь в моё лицо, – определённо…

Он неуверенно покрутил пухлой рукой.

– … уровень! Я так полагаю, вам нравится математика?

– Да, Василий Яковлевич, – отвечаю негромко, но очень уверенно.

– Похвально, похвально… математиком хочешь быть? – задал он несколько каверзный вопрос.

– Инженером, Василий Яковлевич, – засмущался я, – высокую науку я не потяну!

– Похвально, – снова закивал чиновник, – приятно видеть, что молодёжь здраво оценивает свои силы! Так значит, инженером?

– Думаю в Горный институт поступать, – поделился я планами.

– Ну… – он переглянулся с коллегами.

– В точных науках он силён, – негромко порекомендовал меня Вениамин Дмитриевич.

– А… – Василий Яковлевич снова покрутил пухлой ручкой, – поведение?

– Похвальное, – уверенно сказал математик, – Учителям не дерзит, не задирист.

– Хм… с сомнением отозвался пузатенький чиновник.

– Не вовсе уж травоядный, – понял его Вениамин Дмитриевич, – просто смирный. Спокойный и добрый мальчик – если не переходить черту, разумеется.

… он подмигнул мне! Ей-ей, подмигнул! Что за чёрт…

Душно… по вискам стекают капли, спина и подмышки давно мокрые от пота, сознание временами уплывает куда-то в туманную даль.

"– Благодарим Тебе, Создателю, яко сподобил еси нас благодати Твоея, во еже внимати учению, – торжественно выводит священник, – Благослови наших начальников, родителей и учителей, ведущих нас к познанию блага, и подаждь нам силу и крепость к продолжению учения сего…"

Голоса клира вибрируют в храмовом пространстве, пробиваясь сквозь кости черепа, долотом выбивая слова молитвы на поверхности мозга. Душно… идёт торжественный молебен по случаю окончания учебного года.

Вместе со всеми крещусь, даже не пытаясь вникнуть в давно знакомые слова, задевая локтями других молящихся. Очень тесно… и очень тяжело дышать.

Все православные приписаны к определённым храмам, обязаны посещать их под страхом штрафа и телесного наказания, а злостным небытийщикам может грозить каторга или монастырское заключение, что ещё хуже. Правда, относится это только к низшим классам.

Дворянин, если он не состоит на государственной службе, требующей от него быть примером благочестия, может и вовсе не являться на службы и не исповедоваться. Не стоит только публично богохульствовать, да и то…

Большая часть взрослых дворян посещают церкви только по большим праздникам, много вовсе неверующих, не причащающихся годами и отмечающими Рождество и Пасху без религиозного пиетета. Примерно как в будущем отмечают Новый Год – просто некая дата, позволяющая разбавить унылые зимние будни чем-то ярким.

Но это потом… а пока – крестимся, толкаясь и задевая друг друга локтями. Ученики гимназии, независимо от происхождения, обязаны являть собой пример благочестия и бывать на церковных службах не менее одного раза в неделю, регулярно исповедуясь и причащаясь. Неявка без уважительной причины карается строго, а злостным прогульщиками могут даже отказать в аттестате зрелости.

По-настоящему верующих среди нас исчезающе мало. Любой гимназист знает наизусть десятки молитв и может без запинки ответить на вопросы из "Православного Устава", но всё это очень поверхностно.

В разговорах, насколько можно судить, большинство агностики или вовсе атеисты, неприязненно относясь к религии. Но эти же люди, повзрослев, признают "нравственную пользу религии для низших классов", с упорством бульдозера продавливая законы, защищающие православие, и обязывающие быть на исповеди не менее одного раза в месяц.

Не все таковы… но вообще подобное двоемыслие, такие двойные стандарты – норма. Я это хорошо вижу и помню, и много глубже понимаю теперь, почему после Революции православие стало уделом старушек и немногих маргиналов.

Какие там большевики… сами, всё сами! Если религия поддерживается государством и защищается Законом, то стоит Церкви отбросить эти опоры, как она оказывается калекой, не способным даже самостоятельно стоять на ногах[16]16
  Ещё раз напоминаю – это другой мир, и даже православие там несколько иное, неправильное и еретическое.


[Закрыть].

Молитвы перед важным делом и религиозные обряды, у большинства идёт не от Веры, а от суеверия, от идущего из древнейших времён магического мышления[17]17
  Маги́ческое мышле́ние – убеждение о возможности влияния на действительность посредством символических психических или физических действий и/или мыслей.


[Закрыть]. Для них что поплевать через левое плечо, что постучать по дереву… равнозначно.

Душно… в глазах у меня потемнело, и в себя я пришёл только на улице, поддерживаемый под локоть одним из учителей гимназии. Немолодой, но кряжистый и всё ещё очень сильный физически, историк Илья Францевич один из тех, кто пользуется искренним уважением как гимназистов, так и дирекции.

– Пришли в себя, Пыжов? – участливо поинтересовался он, и получив утвердительный ответ, указал на вход в храм. Я чуть помедлил, и педагог одними глазами показал на церковного старосту, молящегося у входа и не забывающего бдеть.

Нашу гимназию не так давно приписали к этому приходу, всего несколько лет как, и прихожане не так чтобы в восторге от нас. Церковь эта историческая, представляющая интерес с точки зрения истории и архитектуры, но не то, чтобы очень большая.

Места всем не хватает, по воскресениям и во время церковных праздников народ давится. Да и несколько сот мальчишек, многие из которых и в церкви ведут себя соответственно возрасту, это несколько не та публика, что радует истовых верующих, которых среди простонародья хватает.

А поскольку прихожане приписаны именно к этой церкви и не могут сменить её, то и возникают порой коллизии, подчас весьма неприятные. Отсюда и вечные контры. Подгадить нам церковный староста, если такая возможность появится, не забывает, и гадит хоть и мелко, но часто.

Что уж там за история приключилась с нашей прежней церковью, к своему удивлению я просто не помню. Как-то эта история мимо меня прошла, бывает и такое…

Киваю понятливо, и снова захожу в пределы церкви, осеняя себя крестным знамением и стараясь стереть с физиономии унылое выражение. Вокруг ученики гимназии, их родственники и обычные прихожане, которым взбрело в головы разбавить наши и без того тесные ряды своими телесами.

Голоса клира, запах ладана, пахнущие потом и нафталином старухи, истово шепчущие молитвы и вбивающие щепоть в тело. Не покидает дурацкое ощущение, что я зритель на скверном спектакле по религиозным мотивам.

Неимоверная скучная и пафосная режиссура, нелепая игра провинциальных актёров, когда хочется в голос заорать "Не верю!" Декорации несколько спасают положение, но и они избыточно роскошны, по-восточному пышны и одновременно примитивны.

Участвовать во всём этом человеку, который в принципе не интересуется религией, и не имея возможности невозбранно уйти, тяжело необыкновенно. А эти взгляды людей, свято уверенных, что они являются посредником между Богом и Человеком, будучи на самом деле посредниками между Государством и Человеком, едва ли имея какое-то отношение к Богу, раздражают донельзя.

В голову лезут непрошенные эпизоды времён не случившейся ещё Гражданской, когда такое вот священнослужители летали с колоколен! Стараюсь выбросить это из головы и вслед за всеми повторяю слова молитвы, крещусь и истекаю потом, стараясь не поддаваться дурноте.

Душно…

… мимо провели одного из малышей, тощенького ушастого мальчишку лет девяти, с обморочно закатывающимися глазами. Торжественный молебен идёт своим чередом.

После службы выходим взмокшие, пропотелые, растекаясь весенними ручейками в разные стороны. Тут же, сообразно возрасту и интересам, составляются партии.

Одни вразвалочку идут в переулок покурить и ломкими голосами обсудить достоинства дам, хвастая выдуманными подвигами на любовной ниве. У некоторых, впрочем, подвиги не выдуманные, но это скорее редкость.

Другие весьма незатейливо сговариваются играть в бабки, играют в казаки-разбойники и сговариваются на летние приключения, свято веря, что вот всё-всё из этого они сумеют воплотить в жизнь. Наивные…

Отдельно второгодники, провожающие бывших одноклассников угрюмыми взглядами, или пытающиеся веселиться с отчаянием смертника. Что ждёт их дома… а впрочем, какая мне разница?

… хотя вру. Есть разница, есть! Парахин остался на второй год, и думается мне, наша драка сыграла не последнюю роль. Что ж… отыгрались кошке мышкины слёзки!

Детская часть моей сути откровенно злорадствует, а взрослая… да пожалуй, тоже! Разве что не столь откровенно и с некоторым налётом самокопания и попыток психоанализа самоё себя.

Очень уж неприятный персонаж, да и не маленький уже, должен различать – что такое хорошо, а что такое плохо! Парню почти шестнадцать лет, и если он в таком возрасте доводит заведомо слабейшего и безответного мальчишку мало не до самоубийства… Жалеть такое существо как-то не тянет.

На второй год остался и Струков, но это ещё не точно. Завалил он (барабанная дробь!) сочинение и математику, и тоже – не жалко.

Возможность переэкзаменовки у него есть, но я бы сказал, что чисто техническая. Мальчишка он противный, и хотя в Кондуите записан не больше прочих, но эта его подленькая пакостливость отмечается и учителями.

Далеко не все из них равнодушные чинуши, у которых казённые мундиры обтягивают казённые души. Не зря, ой не зря Вениамин Дмитриевич посадил его со мной за одну парту! Вот тебе и Фельдфебель.

Вечером папенька, весьма и весьма нетрезвый, но крепко держащийся на ногах, долго разглядывал мой табель и похвальные листы, хмыкая и бурча что-то невнятно-одобрительное.

– … наша кровь, – бубнил он, обдавая меня запахом алкоголя и рыбы, – Пыжовская! Ну-ка… чти!

В очередной раз читаю, что ученик четвёртого класса… папенька слушает, склонив голову и кивает.

– Ма-ла-дец! – наконец произносит он, и притянув меня к себе, трижды целует в губы

– … наша порода, Пыжовская, – слышу я, удаляясь в ванную. В этом времени такие поцелуи не несут сексуального подтекста, но менее противно от этого не становится.

… зубы в тот вечер я чистил трижды ещё до ужина. Стёр дёсны до крови, но отделаться от этого мерзкого ощущения так и не смог.

За ужином Нина всё кидала на старшую сестру ТЕ САМЫЕ заговорщицкие взгляды, но Люба, вопреки всегдашнему обыкновению, не торопилась и даже подержала папенькину риторику о «Пыжовской крови». Юрий Сергеевич, почуяв интерес, понёсся галопом, и как это всегда у него бывает, живо перескочил на собственное прошлое, несомненно интересное и требующее написания мемуаров и издания их большим тиражом.

Люба только иногда направляет беседу с нужное ей русло. Нина ёрзает, кусает губы и пытается подавать сигналы… а я стараюсь не улыбаться. Благодаря выхлопу от папеньки удаётся, и рожа у меня, как и всегда во время таких вот семейных ужинов, выходит столь же эмоциональной, как кирпич.

А собственно, как иначе? Если постоянно задерживать дыхание и при этом не показать Юрию Сергеевичу, как мерзко сидеть с ним за одним столом, иного выражения добиться сложно.

– Наверное, тяжело было… – бросает наживку старшая сестра, и папенька с готовностью заглатывает крючок, начиная повествовать о сложных взаимоотношениях с педагогами, и как они его недооценивали. А так бы… ух!

Выждав момент, когда папенька причастится очередной рюмкой, Люба обращается ко мне.

– А тебе, Лёшенька, тяжело было экзамены сдавать?

– Да ну… – я старательно изображаю телка, не понимающего в жизни ровным счётом ничего и очень обрадованного тем, что любимая сестра назвала меня ласково, – с чего бы? Я в гимназии больше устаю, а так… что сложного подготовиться, если есть книги и время?

– Самому проще? – подталкивает сестра, подавив тень раздражения, мелькнувшую было на её лице.

– Конечно! – воодушевляюсь я, широко открывая глаза, – Да вот хотя бы географию взять! Я учебник в первую же неделю наизусть знал. Ладно ещё Анисим Павлович рассказывает интересно, а так бы со скуки помер! Да половины предметов так!

Нина, не замечая того, кивает и восторженно смотрит на такую умную старшую сестру, играющую мужской частью семьи Пыжовых, как марионетками. Ну-ну… интриганши.

Работайте! Я вам позже ещё аргументов подкину – так, чтобы мой переход на экстернат выглядел выгодным прежде всего вам.

В жопу гимназию! Всех этих педелей, сторожей, Кондуит, невозможность выйти на улицу вечером и посещать увеселительные мероприятия!

Дожмут… и что-то мне подсказывают, что быстро. Двадцать пять рублей годовой оплаты, пошив новой формы и…

… мысленно они эти деньги уже потратили. На себя.

А папенька ещё сам того не знает, но тоже потратил – на новую служанку, помоложе и без амбиций стать госпжой Пыжовой. Хватит! Обжёгся уже.

Ну а я… да чёрт со всеми вами! Делите! Не жалко.

Пусть тело у меня детское, да отчасти и сознание, но знания и жизненный опыт никуда не делись. Заработаю.