Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня"

Окончена служба. На табуретке сложены брюки, куртка с погонами, кобура и свисток. Завтра приступаю к обычной работе.

Что я узнал в последний день службы? У всех был отдых. Я тоже решил отдыхать: сделать покупки, сходить на пляж, а вечером – в театр. Форму не снял намеренно…

Вечер. Сижу у лампы. Надо писать, глаза слипаются от усталости – это после отдыха-то. Вспомнилась шинель Кузнецова Ивана Васильевича. Мне ее показали в отделении позавчера. У человека был выходной день. Он шел из гостей и говорил с женой о сынишкиных двойках. У магазина на Ярославском шоссе стояла машина. Обычное такси. Но какое-то чувство сказало: надо проверить. Оставил жену. Подошел, приложил руку к фуражке… Из машины грянул выстрел. И только случайность спасла человека. Пуля ударилась в пуговицу, как раз против сердца, но срикошетила, и только на шинели остался рваный пахнущий порохом след.

Трое грабителей ожидают суда. Шинель еще пахнет потом и порохом. Мне и одному новичку показали ее, чтобы знали: и в выходной день милиционер – на посту.

Это действительно так. Вот как прошел выходной.

Утром у входа на ярмарку встретил знакомую.

– О, это вы, Василий?! В милиции?.. А редакции?.. – Она так растерялась, так ей неловко, косит глаза, не увидел бы с милиционером кто-нибудь из знакомых. С облегчением убегает, играя сумочкой.

На ярмарке толчея. В тесноте и оскорбить могут, и сумочку могут украсть. Случись что-нибудь – будет искать глазами милицию… На душе остается неприятное чувство. Мы говорим: моя милиция, наша милиция. И так вот относимся к нашей милиции.

А знаете ли, сколько одних только вопросов услышит милиционер за день?

– Я из Тюмени, как в Третьяковку?..

– Милый, где тут продается хрустящий картофель?..

– Товарищ милиционер, вон там ребятишки тополиный пух поджигают. Он, как порох. Может, вас послушаются…

– Слушай, где бы ведерко?.. Машину помыть. Сам же скажешь – нельзя на такой по Москве…

Ну и другие вопросы, в том числе: как проехать в Лужники, в ГУМ, на Новодевичье кладбище и в панорамный кинотеатр. Всего за день – сто четыре вопроса! На них надо было ответить вежливо, приложив к козырьку руку. Не на все, конечно, ответишь. Ответь, например, человеку, где этот адрес: «Новые дома»? В Москве появились уже десятки кварталов новых домов. Неужели трудное дело дать названия улицам? Почему надо ломать над адресом голову? И откуда такая «серийность» в названиях: Первая улица Строителей. Вторая улица Строителей, Четвертая… Или еще хлеще: Первая Парковая, Вторая… И так до шестнадцати.

На некоторые вопросы я ответить не мог и очень жалел, что рядом нет представителей Моссовета. На въездах в Москву нужны мойки. Заехал – и сразу машину под душ. Пять минут – и готово, езжай по столичным улицам чистенький и опрятный. А то ведь что за глупость – я должен остановить шофера: «Нельзя грязному ехать!», а он ко мне: «Помоги ведерко найти»…

Для тех, кому надо выехать из города, не худо бы знаки поставить, ну, скажем, на Садовом кольце. Стрелка и надпись: «На Ярославль», «На Курск», «На Рязань».

Надо подумать и о других уличных знаках. Штрафуешь шофера – остановку троллейбуса проморгал. Штрафуешь прохожего – переходит не там, где надо. «Знаки же есть!» – «Сержант, честное слово, не видел!» И в самом деле не видно. За деревьями не видно, да и не яркие, не броские знаки… Может, не штрафовать все-таки, а подумать, как лучше в больших городах мирить пешехода с растущим от года к году уличным транспортом. Это и милиционеру облегчит работу.

А милиционеру на улице много работы. Он должен преступника задержать, не пройти мимо нарушений и беспорядков. Он должен помочь старухе перейти улицу, остановить мальчишек, которые «пух поджигают». Он должен «реагировать», если лопнула водопроводная труба или если на пляж в Серебряный Бор на тридцать тысяч человек привезут одну бочку кваса. Милиционер всегда на посту, если у него даже и выходной день.

* * *

Нелегкая служба в милиции. Может, поэтому не всегда охотно идут служить молодые ребята? Да, кое-кто не хочет трудностей и уходит. Но некоторые из молодых, поработав полгода-год, уходят с откровенным заявлением: «Мала зарплата».

Мы в нашем большом хозяйстве ведем счет каждому рублю и копейке. И все-таки о милицейской зарплате надо подумать. Необязательно искать новые суммы. В том же кошельке милицейских расходов надо кое-что пересмотреть. Надо думать о тех, кто начинает трудную службу. Надо заботиться, чтобы не «от некуда деться» приходили люди в милицию. Умные, смелые и грамотные ребята должны пополнять милицейские кадры.

Но, конечно же, дело не только в зарплате. Моя знакомая застыдилась, когда узнала, что я в милиции. В первый день «службы» бабка позвала меня попугать малыша. Вспомните любое кино с участием милиционера – обязательно выведен дураком. Есть ли в милиции дураки? Дурака можно найти в любом учреждении. Не надо терпеть дураков. Но надо заботиться о чести, об авторитете людей, которых называем: наша милиция. Без нашего уважениям милиционер, так же как и педагог, – не работник. Мы, как говорится, должны быть взаимно вежливы. И первая дань уважения милиции – наша помощь. Ведет милиционер хулиганов. Их двое. Он один. Не проходите мимо, помогите, не считайте: «Это его работа».

За пять дней «службы» вечерами в отделениях я перебирал милицейские протоколы. Я не встретил упоминаний о бандитских и воровских шайках. Не так уж часто бывают убийства и грабежи. Но каждый день на столе у дежурного вырастает стопка протоколов о хулиганстве. Точно подсчитано: девяносто девять из ста хулиганских проступков совершаются в опьянении. Значит, точно известен враг № 1. Боремся с ним? Плохо. В лучшем случае подойдем к постовому: «Вон там валяется, заберите». И милиционер «забирает» – тащит чуть ли не на плечах в отделение, в вытрезвитель. Милиция – вроде уборщика мусора. А нельзя ли нам всем сообща не сорить, сообща бороться за чистоту в нашем доме. И, конечно, надо уважать человека, который и ночью, и днем, и даже в выходной день – всегда на посту. Он служит нам с вами. Ради нашего с вами покоя не спит человек, ради нашей жизни рискует своей. Давайте уважать пока что очень нужную службу этого человека.

* * *

Двенадцать ночи. В открытое окно слышно: на соседнем балконе девичий голос поет «Тишину». Проехал мотоцикл. Наверно, патрульный, может быть, даже мой новый знакомый – сержант Володя Калинин… Луна через окно освещает милицейскую форму на табуретке. Синеватым блеском горит полоса на погоне… Чей-то голос возле подъезда… И опять мотоцикл. Это, наверно, Володя Калинин…

8–12 июля 1962 г.

Случай в Карловке

В газете был напечатан репортаж «Сержант на посту». Он рассказывал о милиции, о хороших людях, стерегущих наш труд и покой.

Сотни писем пришли в редакцию. «Хорошо, что сказали доброе слово…» Так пишут школьница и рабочий из Горловки, так пишет группа милиционеров из города Желтые Воды. Московский конструктор, колхозник из Воронежской области, жена капитана милиции из Вильнюса и много других людей проявляют хозяйскую заботу о нашей милиции. Письма рассказывают о подвигах на посту, о спасении ребенка, о скромности и благородстве людей милиции. Но вот одно письмо… Оно заставило бросить дела и немедленно ехать в Полтаву.

Слесарь Василий Чужбенко получил отпуск и поехал в Карловку к родственникам. Помог бабке вскопать огород и вечером пошел на вокзал – вернуться в Полтаву. Дожидаясь очередного поезда, зашел в чайную. Попросил кефир и печенье. За стол к нему сел милиционер. Тоже попросил кефир и печенье. Поговорили о погоде и разошлись. Милиционер – на службу, Василий вышел из чайной на улицу.

Отсюда начинается история, которую без возмущения ни слушать, ни рассказывать невозможно. Подошли двое в штатском:

– Мы из уголовного розыска. Ваши документы.

– У меня только заводской пропуск.

– Пройдем…

В крошечной проходной во двор чайной сторож заставил окно фанерой и засветил лампочку. Двое в штатском начали обшаривать карманы. Ничего, кроме заводского пропуска, не нашли.

– Зачем приехал?.. К родственникам?.. Брешешь, сволочь, ни к Нинке приехал… Ну-ка позови Нинку…

Сторож вышел. Двое погасили свет.

– За что?!

– Мы тебе покажем, за что!

Высокий в штатском ударил кулаком по голове, потом много раз подряд бил ребром ладони по шее. Потом схватил за волосы и бил головой об стену…

– Вы за другого, наверное, приняли!.. Я комсомолец, дружинник!..

Сторож привел буфетчицу Нину.

– Вы его знаете?

– Нет. Первый раз вижу.

– Ты ее знаешь?

– Нет. Видел, стояла за буфетом…

Нина ушла. Грязно ругаясь, высокий в штатском снова схватил Василия за волосы… Потом открыл дверь:

– Беги, чтоб духу не было…

У проходной стояла собака.

– Возьми! – крикнул высокий.

Василий побежал в милицию. За столом дежурного сидел знакомый милиционер – тот самый, что ел кефир и печенье.

– Вы меня узнаете?

– Узнаю. Что случилось?..

– Двое ваших избили…

В это время зашли те самые двое.

– А, ты здесь… Пройди-ка сюда…

В комнате двое сняли плащи и оказались в офицерских мундирах.

– Значит, жаловаться?! А вот это не грыз? – высокий показал револьвер, потом замахнулся и все той же железной ладонью ударил по шее…

Это случилось 10 апреля этого года.

Дорогая редакция. Три месяца тянется дело. Я не могу спокойно работать не только потому, что мне повредили здоровье, но, главное, потому, что преступники на свободе, а один из них продолжает работать в милиции. Я комсомолец, сам состою в народной дружине. Хорошо знаю: в нашей стране невиновного человека нельзя оскорбить даже словом. Почему же преступники на свободе, а один даже носит оружие?.. – Это строки из письма в редакцию.

В Полтаве я разыскал завод швейного оборудования.

– Вы по делу Василия?..

Комната моментально наполнилась людьми. Начальник цеха Колодий Николай Тимофеевич, секретарь комсомольского комитета Лукоминский Григорий, директор завода, сборщики цеха, где работает Василий Чужбенко, – все пожелали сказать свое слово.

«Василий – настоящий рабочий парень. Скромный, отзывчивый и спокойный человек». «Хороший товарищ». «Один из лучших комсомольцев завода». «Дружинник. Задержал пять нарушителей».

В цехе встретил Василия. Мы долго говорили. Я много встречал разных людей. Я редко встречал людей более скромных и искренних…

Разговор у прокурора Полтавской области Дунец Федора Артемовича.

– Вы считаете дело законченным?

– Да. Я считаю: офицеры милиции Дьяченко Александр Калинович и Киприч Василий Леонтьевич совершили тяжкое преступление. Вина доказана. Познакомьтесь с делом. Сами увидите.

Внимательно читаю дело.

Заключение медицинского эксперта: «Повреждение нанесены твердым тупым предметом. Могут соответствовать указанному сроку». Допросы, очные ставки, слово свидетелей…

Опытный следователь прокуратуры Шильников Владимир Евстафьевич сразу увидел: преступление. Дьяченко и Киприча надо судить, и немедленно.

Между тем и на месте, в Карловке, не прошли мимо «милицейского случая». Здесь сделали вывод: «Факт имел место». Но наказание виновным было отечески мягким: объявили по выговору. Киприч, ранее судившийся офицерским судом чести «за пьяные дебоши, за оскорбление товарищей, за то, что при задержании во время дебоша назвался фамилией «Иванов», был уволен из милиции. Дьяченко оставили на работе.

Прокурор с наказанием не согласился:

– Виновных надо судить.

Но в областном центре решили не торопиться: «Два старых работника милиции… Надо еще разобраться».

– Хорошо, давайте вместе поедем в Карловку, разберемся.

В вагоне мы ехали товарищами, говорили по-доброму, по-хорошему. Но в районном центре у комиссии вдруг пропало желание работать вместе с корреспондентом.

– Вы в той комнате, а мы – здесь…

– Почему?

– Мы получили инструкции…

Немедля звоню в Полтаву к секретарю обкома партии… Только после этого вместе садимся в комнате и начинаем слушать людей.

Дьяченко и Киприч категорически, со знанием всех юридических тонкостей отрицают факт избиения:

– Не били. Никакого документа у задержанного не было. Собакой не травили.

Заходят свидетели. Сторож Мартыненко В. К. показывает:

– Обыскивали при мне. Книжку, похожую на пропуск, видел… Да, Киприч сказал собаке: «Возьми!»

Работница чайной Майя Макаренко говорит:

– Да, в проходной, когда там находился парень, свет был потушен… Это пока не прямые свидетели преступления. Может быть, и нет таких свидетелей?.. Еще один свидетель заходит.

Гречко Иван Федорович, коммунист, бригадир тракторной бригады:

– Я в тот вечер пришел встретить жену. Она работает в чайной. Слышу разговор: «Там парня заперли в проходной». Вышел, заглянул в окно. Окно закрыто. Но угол фанеры отломан. Вижу: Киприч держит за волосы парня… Вмешаться не решился…

Какие еще нужны доказательства по этому делу?! Все они есть в папке, подготовленной прокурором. Может быть, комиссия хочет послушать людей, не имеющих отношения к данному делу, но проживающих в Карловке? Послушаем этих людей.

Данилов Петр Васильевич, председатель городского потребительского общества. Коммунист с 1939 года:

– В начале этого года я увидел: в проходной кого-то бьют. Спрашиваю у сторожей: «Что там?» Отвечают: «Киприч выпроводил нас, кого-то бьет». Избивал Киприч газосварщика Коротченко Николая. Тот вышел из проходной, сплевывая кровь. «За что он тебя?» Отвечает: «Я позвонил по телефону: нужен милиционер, тут драка. Киприч пришел, но те, кто дрался, убежали. Тогда он ко мне: «Ты звонил?» А поскольку я выпивши был, он меня так вот отделал…»

Это избиение видел и председатель городского совета Трегубов Иван Фомич. Он признается:

– Пошел по своим делам, не придал значения.

– Но вы поступили как обыватель!

Иван Фомич обижается:

– Почему обыватель?..

И еще заходят люди. И опять часто слышим: «В Карловке бьют…»

Гляжу на лица комиссии. Теперь есть какие-либо сомнения? Теперь можно верить прокурору, который еще месяц назад сказал: «Судить, и немедленно!»?..

Я привык писать о хороших людях. Кое-кто из читавших репортажи «Сержант на посту» может спросить: есть ли последовательность? Там вы сказали много хороших слов о милиции, тут столько злости… Да, есть последовательность. Наша милиция заслуживает многих хороших слов и доброго к ней отношения. Мы не всегда бываем справедливы к милиции, забывая, как много она делает для охраны порядка и наших законов. В милиции служат достойные люди. Уважение к ним надо воспитывать. Все мы приветствовали недавний закон, охраняющий честь милиционера и дружинника. Но, по-хозяйски заботясь о нашей милиции, мы не должны проходить мимо, если видим: завелась сорная трава, гниль. То, что случилось в Карловке, – гниль! Товарищ Трегубов зря обижается. Только обывательский глаз мог просмотреть, как эта гниль вырастала.

Милиция стоит на страже наших законов. Но, оберегая чистоту нашей Советской власти, мы должны быть непримиримыми, если кто-либо в самой милиции нарушает основной закон нашей жизни: уважение человеческой личности.

Полтавская область. 28 июля 1962 г.

Ржаная песня

Учитель хотел, чтоб мы любили деревню.

– Поэты вырастают в деревне. – Для доказательства он вспоминал имена, и, правда, выходило: поэты вырастали в деревне.

Учитель любил дисциплину, рассчитывал на уроке все до минуты. Но когда на сухие репейники под окна опускались щеглы, он тихонько открывал раму и сыпал на подоконник семечки.

Летом мы пололи свеклу, возили сено, ходили собирать землянику, молотили подсолнухи. В первый день десятого класса учитель сказал:

– Вот что, друзья, опишите мне поле. Я хотел, чтобы вы учились не только по книжкам. Я хочу знать, как вы любите землю…

Через пять дней учитель принес тетрадки.

– Галине Гребенкиной – пять. Молодец. Аккуратно и чисто, без единой ошибки…

– Зубков – четыре…

Чья-то тетрадка лежала отдельно.

– Петрову – три. Опять ошибки. Но это сочинение я прочту вслух.

Петров сидел красный и счастливый.

…Учитель закрыл тетрадку, сказал:

– Очень хорошо. Только как же ты перепелку забыл? Это же лучшая песня на поле.

Все улыбнулись, потому что знали слабость учителя. В его холостяцкой избенке в клетке из тонкого хвороста жила перепелка…

Мы подружились с учителем. Уже после школы, приезжая в отпуск, я в первый же день стучался в избенку. Учитель приносил из погреба холодные огурцы, варил на плите картошку и чай. Когда все новости были рассказаны, мы чуть слышно свистели, и в клетке из хвороста начиналась песня:

Спать пора! Спать пора!..

Чистые, резкие звуки бились о стены, где висели пучки засохших цветов, репродукция левитановской «Осени», пожелтевшая фотография молодой женщины.

Учитель листал тетрадки, а когда разгибался, чтобы отдохнули глаза, рассказывал:

– Возле Одессы есть место: женщины утром по целой корзине набирают разбившихся перепелок. Перепелки ночью летят на юг и в этом месте, как в коридоре, сбиваются в стаи и бьются о провода…

Если я приезжал летом, мы уходили в лес или садились около ржи послушать вечерние голоса. Над полем неслышно летал козодой, шмели обивали с колосьев пыльцу. На топком месте монотонно кричал одинокий дергач, а рядом во ржи били перепела.

В нашей области у пастухов живет хорошая сказка. Дергач пришел к перепелке посвататься. «Нет, дружок, – ответила перепелка, – ты беден, у тебя и телушки нету…» – «Будет телушка», – ответил дергач и ушел на болото искать… И, должно быть, нашел.

Тпрусь! Тпрусь! – гонит телушку дергач…

Сказку мы вспоминали каждое лето.

– Как придумано – а? А ты говоришь, пастухи!.. Вот что, в другой раз приедешь – пойдем ловить перепелок. Я сетку свяжу, и «байку» добудем… – Это был последний разговор с деревенским учителем. Осенью я получил телеграмму: «Василь Николаевич умер…» Я был в отъезде и опоздал попрощаться. Школьники показали холмик свежей земли на опушке. Дальняя родственница Василь Николаевича провела в хорошо знакомую комнату… Пучки засохших цветов, репродукция «Осени», пожелтевшая фотография.

– А это он велел вам показать…

В свертке были стихи. Я просидел у лампы всю ночь. Стихи были слабыми. Учитель знал это, и потому стихи много лет были стянуты старым шпагатом… А как же быть с перепелкой? Не подумав, я решил ее выпустить. Птица взвилась над скошенным полем и вдруг камнем упала на стежку. Я подержал в руке теплый комочек. Сердце не билось. Слишком долго пробыла в клетке…

Обманутый перепел и «байка» – бычий хвост и гусиная косточка…

* * *

И еще один раз пришлось выпускать перепелок… Летом прошлого года с льговским охотником Алешей Онищуком мы заблудились и вышли к лесному кордону. Лесник Чернухин Михаил Ефремович угостил нас грибами и проводил к сеновалу.

Моросил дождик. Над самым лицом в полутьме у соломы лепилось гнездо. Пять прожорливых ртов просили еды. Ласточка долго кружилась, не решаясь садиться. Мы собрались было уйти, но ласточка осмелела и проносилась, почти царапая крыльями по лицу. Алеша рассказывал:

– Зверя и всякую птицу обмануть можно. Человек – самый хитрый в лесу. Оттого всякая тварь пуще огня человека боится. Покричи раненым зайцем – на этот крик лиса прибежит. Посвисти в берестяной манок, будто мышка, – опять примчится, даром, что хитрая. Волк идет на подвывку. Ножом о ножик поскреби у болота – коростель прибежит…

Вечером дождик перестал. Сквозь дыру в соломенной крыше мы насчитали двадцать одну звезду. Где-то рядом на овсяном поле ударили перепела, дружно, голосов в пять.

– Во! Хотите половим?..

Утром в деревне Якушино разыскали глухого деда. После расспросов и колебаний он полез на чердак, достал тонкую сетку. Мы сбегали в магазин. Подобревший дед сказал: «байка» его – настоящая. Такая сейчас, может, на всю Курскую область одна.

– Сготовлена «байка» из бычьего хвоста, на конце – гусиная косточка… – Старик подергал за нитку. «Байка» отозвалась: тюр-тюр!..

Лежим с Алешей в бурьяне возле овсяного поля. В двух шагах над землей растянута сетка. После дождей от овса поднимается пар. Голубым дымом проплывает пар между кустами. Вечернее солнце кажется сизым и негорячим. На сухом дереве сидит настороженно кобчик. Со всех сторон несется перепелиный бой. Голосов семь или восемь. Чеканные звуки, долетев до опушки, возвращаются в поле. Кажется, весь овес кричит страстными звонкими голосами:

Пить-порвать! Пить-порвать!..

Алеша трогает «байку»: тюр-тюр! Тюр-тюр!..

Влюбленный певец должен услышать только конец нашего зова… Услышал… И не один – трое спешат. Нам не видно, как бегут они по овсу. Но все ближе звучное и чеканное:

Пить-порвать! Пить-порвать!..

Один не выдерживает и уже не бежит, а взлетает. Побежит и взлетает. Он уже не кричит, как обычно, а захлебывается: «Хавав! Хавав!»

Вот мы уже видим, как колышутся стебли овса. Еще две сажени, и перепел под сеткой, он бежит прямо к Алеше. Летит кверху фуражка. Испуганная птица шумно взлетает, но тонкая сетка держит ее…

Потом опять все сначала. Перепела, завороженные луной, туманом и тусклым блеском овса, сходят с ума.

Пить-порвать!..

Тюр-тюр! – отзывается «перепелка».

Луна поднялась над кустами, над копнами сена и дубовыми пнями.

– Хватит, а? – шепчет Алеша и поднимает корзину с матерчатым верхом – девять штук…

Еще утром в колодец у лесника на веревке мы опустили бутылку вина. Теперь и закуска сидела в корзине. Идем по мокрой траве. Алеша сбивает головки цветов хворостиной и насвистывает «Марш космонавтов»…

И все же в этот вечер мы не попробовали жареной дичи. На краю поля услышали песню. Остановились как ошалелые. Алеша осторожно поставил корзину на траву и так глядел, будто корзина должна побежать. Какой-то из девяти пленников услышал, наверно, в овсах призывную песню и отозвался.

Пить-порвать! Пить-порвать! – пела корзина.

Мы молча жевали травинки и улыбались. Потом нагнулись, развязали тесемки.

– Фр-р-р!..Фр-р-р!.. – Девять птиц одна за другой рванулись к луне и плавно опустились в овсы. И сразу к вечернему бою прибавились голоса.

Алеша опять насвистывал марш и сбивал хворостиной цветы.

– Ну-ка, покажите корзину, – сказал лесник. – Пусто?.. Я и думал: нужна сноровка. Ну ладно, доставайте вино – будем закусывать яблоками…

В полночь мы полезли на сеновал. Алеша захрапел сразу. Я долго ворочался, вспоминал. Дом. Старики. Школа. В прорехе соломенной крыши насчитал сорок четыре звезды…

Фото автора. 8 августа 1962 г.