Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 7. По зимнему следу"

Фото В. Пескова и из архива автора. 4 февраля 1969 г

40 дней в Африке

Череп слона и рога буйвола украшают въезды во многие заповедники Кении и Танзании.

* * *

Снимок львов сделан с расстояния пяти метров в кратере Нгоронгоро (Танзания). Мы подъехали – львы спали. Поглядев на нас минут десять, зверь опять растянулся и засопел.

Львы совсем не боятся автомобилей, принимая их, видимо, за существа вполне безобидные. Но сделайте шаг из машины… У всех хватает благоразумия не делать этого.

* * *

Более всего пленки я извел на жирафов. Они встречаются часто, почти совсем не боятся людей, и даже высокая зелень не всегда может скрыть от фотографа мирное существо Африки.

Эту группу мы встретили в долине реки Львов заповедника Серенгети. Животных кто-то, видимо, потревожил. Они сбились в тесную кучу и беспокойно двигали шеями.

* * *

Последние две недели я проявлял пленку, приводил в порядок блокноты и отвечал на вопросы друзей. Любопытно, что расспросы об Африке начинаются одинаково: «Ну, скажи, жарко?», «А еда?», «А спал где?», «Неужели без ружья, с одной камерой?»… Мы уже много знаем об Африке и все-таки начинаем с этих вопросов.

Готовясь в поездку, эти вопросы я сам задавал тем, кто уже побывал в Африке. Я прочитал и выслушал много советов, как снаряжаться в поездку. Мне сшили короткие, выше колен штаны, рубаху из светлой плотной материи, из Туркмении и с Кавказа друзья прислали занятные шапки от солнца. Знакомый врач приготовил мне аптечку весом в два килограмма. На пузырьках и пакетах поверх латинских названий было написано: «от живота», «от малярии», «от укусов змей», «от бессонницы», «от воспалений»… Большим удовольствием было в последний день путешествия раскрутить в воздухе этот мешок со снадобьем и зашвырнуть в зеленые заросли.

Соседи.

Специальная одежда тоже оказалась излишней. Обычные полотняные штаны и клетчатая ковбойка оказались самой подходящей одеждой. И очень годился хороший свитер, в котором я ездил в Сибирь и который посоветовал взять один из друзей, работавший в Африке. Конечно, это не значит, что мы не знали большой жары и что не было случая зацепить какую-нибудь хворобу. Но я не слышал, чтобы в Африке европейцы мерли как мухи. Случается, как и везде, гибнут в автомобильных авариях, а вовсе не от укусов цеце или зубов леопарда.

В Танзании мы имели редкую возможность летать над саванной на маленьком самолете. Мы снижались до двадцати метров и хорошо видели дикую жизнь. Тут сняты буйволы. Эти свирепые и неспокойные звери иногда собираются стадом голов до тысячи.

В заповеднике, где много туристов…

Путешествие длилось сорок дней. Двадцать пять дней – в Танзании, пятнадцать – в Кении. Всего мы проехали шесть тысяч километров. Но не надо думать, что на всех километрах мы видели что-нибудь интересное. Часто скорость (сто пятьдесят километров в час!) была нашим большим союзником. По сторонам тянулась однообразная зеленая чаща, и мы спешили в места, где ожидали увидеть что-нибудь новое.

Поселок. Круглые домики в странах Восточной Африки. По образцу этих легких и удобных жилищ строятся туристские городки.

Выбирая маршрут, мы решили: главным объектом внимания будет Природа. Дикая природа Африки сегодня одна из самых больших примечательностей планеты. Природа тут островками осталась такой, какой она была когда-то на всей земле.

Стада слонов. Жирафы возле самой дороги. Леопард на дереве, под которым делаем остановку. Тысячные стада кочующих антилоп. Страусы, обезьяны, буйволы. Мы все это видели с близкого расстояния. На маленьком самолете мы дважды (в заповедниках Микуми и Серенгети) могли сверху снимать и видеть дикую жизнь. На вездеходе мы спускались в знаменитый кишащий животными кратер Нгоронгоро; были на озере, где кормится миллионная стая фламинго; провели ночь в свайном домике и видели, как слоны, буйволы, антилопы и дикие кабаны, припадая на колени, лизали солонцовую землю. Мы видели, как охотилась львица и как она не могла съесть добычу, потому что ее окружили двадцать машин с туристами. В заповеднике Маньяра ночью наша одинокая машина в свою очередь оказалась в окружении зверей. В течение двадцати минут, притихнув, как мыши, мы ожидали: нападут или не нападут? Но окружившие нас слоны оказались благоразумными, и путешествие продолжалось.

Госпиталь в Кении. Советский врач беседует с медицинскими сестрами.

В Африке сегодня много сделано для охраны животных. Но до сих пор сюда приезжают и люди с оружием. Мы ходили на охоту с профессиональным белым охотником и черным следопытом, носившим запасное ружье для охотника.

Из человеческих встреч интересным было знакомство с профессором Гржимеком, автором хорошо известных у нас книжек об Африке. Мы его встретили в момент киносъемки и, познакомившись, вместе провели день.

В другой день мы гостили у Патрика Хемингуэя, сына писателя. Он живет в тех же местах, где когда-то с отцом охотился. Он много спрашивал и не скупился сам на рассказы.

В столице Кении Найроби мы говорили с ответственными людьми о туризме и об охране природы, побывали в госпитале, построенном для кенийцев Советским Союзом. И, наконец, интересным было знакомство с жизнью знаменитого в Африке племени масаи… Так прошли сорок дней.

Я говорю «мы» и не представил моего спутника. Это корреспондент «Правды» Михаил Домогацких. Мы с ним родились в соседних селах под Воронежем, начинали работать в одной газете. Надо ли говорить, что значит встретить земляка в Африке! Без Миши путешествие не могло состояться. В шуточных разговорах я звал его: «Кормилец, поилец, водилец, переводилец». Водить машину и переводить было для Миши добавочной нагрузкой в этой нелегкой поездке.

Вот все, что можно сказать сегодня, когда проявлена и разобрана фотопленка. Теперь задача: об увиденном рассказать.

Фото В. Пескова и из архива автора. 20 апреля 1969 г.

Где зимовал аист?

Окно в природу

Аист вернулся домой. Важная сейчас пора – починка гнезда, ревизия отмелей и болот, брачные игры в воздухе. Кроме щелканья клювом, аист не издает никаких звуков. Другие птицы заливаются песней. Но даже самая лучшая песня – это только весенняя радость. Песня не может сказать, где были птицы, что видели, как провели зиму.

Где зимовал аист?.. В середине февраля мы ехали на машине по внешнему склону кратера Нгоронгоро. Знаменитый кратер находится в Африке, южнее экватора.

Путешествуя, быстро ко всему привыкаешь. К зебрам мы относились так же, как к лошадям на Русской равнине. Но тут, на склоне горы, мы остановились и долго не могли тронуться в путь. Среди пасущихся зебр мы увидели аистов.

В первую минуту я даже не мог снимать. Мы стояли и глядели. Между зебрами неторопливо ходили хорошо знакомые птицы, наши аисты. Я живо представил себе большое, занесенное снегом гнездо где-нибудь в белорусской деревне. Весной пару аистов потянет на север. Непостижимым путем птицы найдут на земле Белоруссию, найдут белорусскую деревеньку, найдут старое родовое гнездо. В день, когда появятся птицы, люди выйдут из дома и будут радостно говорить: «Прилетели, вернулись!» А пока птицы ходили по африканскому лугу. Наверное, зебры были для них такими же лошадьми, как в Белоруссии, только в полоску да ростом чуть-чуть поменьше. Зебры вполне дружелюбно подпускали аистов почти под ноги. Я подумал: для зебры и для масаев, проходивших в это время по лугу с копьями, аисты были, наверное, «своими», африканскими птицами, странными, правда, птицами, исчезавшими на полгода неизвестно куда.

Летят на зимовку…

Аистов мы встречали потом множество раз в самом экзотическом обществе: среди голенастых фламинго, среди похожих на сгорбленных старичков черных аистов, видели птиц возле лежащих свирепых буйволов и среди стада слонов. И всегда было чувство, будто видишь старого друга.

Однажды мы видели: аиста ударила и понесла над африканскими зарослями большая хищная птица. Другой раз аист ухитрился попасть под машину. Шофер-европеец был так огорчен, как будто сбил человека: «Куда-то он не вернется…»

В танзанийском местечке Мвека нам показали «русские кольца», снятые с пойманных аистов. Кольца были самодельные. В низовьях Волги птиц кольцевали, видимо, школьники – на алюминиевом ободке было нацарапано слово «Астрахань».

Европейская родина для аистов с каждым годом становится все менее гостеприимной. Осушаются болота, исчезают лягушки – любимая пища птиц. Аисты гибнут или перестают размножаться. Любопытные цифры. В 1939 году в Голландии жило триста двенадцать пар аистов. В 1955 году их осталось только полсотни. В Швейцарии в 1900 году насчитали сто пятьдесят пар. Сейчас в Швейцарии не живет ни одна птица.

Очень мало осталось аистов на земле Франции. В городке Альсака в ресторане висит табличка: «Лягушачьи ножки просим вас не заказывать. Оставим лягушек для аистов».

У нас птицы живут в Белоруссии, на Украине, в Прибалтике. Лягушиный голод пока им, кажется, не грозит. И в любой деревне, у любого дома птица найдет покровителей.

Из «наших», кроме аистов, в Африке мы много раз видели иволгу, ласточек, удода и золотистых щурок. Ласточки в Африке, так же как дома, любят телеграфные провода и сухие деревья. Щурки гонялись за пчелами. Нарядных иволгу и удода непросто было узнать среди пестрого африканского мира.

В Африке наши птицы гнезда не строят и не поют песен. Песни они берегут для своей родины. Почти все, кто на зиму улетал, вернулись теперь домой. Слушайте песни по случаю возвращения. Сейчас самое время.

Фото автора. 1 мая 1969 г.

Мещерский дневник

Окно в природу

Я сижу в шалаше, вернее, под еловым настилом в замшелой, боровой яме. В щелку с ресничками из еловой хвои видно большое гнездо. Вековая сосна первые годы жизни по какой-то причине пошла кверху тремя мутовками. Сейчас три налитых медью сука разносят ствол в разные стороны. Лучшей седловины для большого гнезда не придумаешь. И аисты с высоты разглядели сосну.

Растет сосна в мещерских лесах. От шалаша до любого жилья верст пятнадцать, а то и двадцать. И не во всякую сторону можно идти, куда ни сунься – озера, болота и колдобины темной воды. Именно по причине малой доступности и обилия подходящего корма (вьюны и лягушки) черные аисты поселяются на Мещере. Не в пример белой родне, живущей над крышами у людей, черные аисты до крайности осторожны. На земле их осталось очень немного. Тут, на Мещере, держится всего несколько пар.

Очень хочется сделать снимки. «Берлогу» мы построили с лесником неделю назад, когда разыскали гнездо и спугнули двух долго круживших над лесом птиц. Аисты замечают малейшие перемены возле гнезда, но мы надеялись на хорошую маскировку.

Сейчас в ожидании птиц есть время перелистать помятую книжку, дневник, который я месяц вел на Мещере.

* * *

Последние дни апреля. Половодье пошло на убыль, но гуси продолжают лететь. Из Брыкина бора на кордон Старое мы плыли час и видели восемь косяков птиц. Русло реки совпадает с полетом гусей. Возможно, тут, на Мещере, река и служит компасом перелета. Названье у реки древнее: Пра. Кажется, и вода в ней тоже древняя. Она настоена на торфах, имеет цвет чая даже в пригоршне. Берега сплошь в бахроме подмытых корней и почти всюду изрыты бобрами.

Кордон Старое – это два бревенчатых дома и два сарая, крытых щепою, три улья, колодец с журавцом, кормушки для оленей, тяжелая деревянная лодка. Кругом лес и вода. Снег сошел. Только в колодце синеет лед. Вода, поднятая ведерком, ломит зубы, свежий дубовый сруб сообщает «чайной воде» запахи коньяка.

Домик, в котором я поселяюсь, называется «стационар». Летом в нем живут практиканты-биологи. В последний раз наукой тут занимался удачливый рыболов – на нитке в сенцах белеют зубастые челюсти щук. Пахнет холодной печкой, мхом, старым деревом и каким-то снадобьем из склянок, стоящих на полке. В избе есть все, что надо: стол, кровать, печка. Мне жить тут месяц. Восемь часов в день я должен сидеть за столом, но в ранний час утром и допоздна вечером буду уходить в лес…

Первый день. Сидеть в избе никак невозможно. Летят гуси. В окошко я слышу гусиный крик. Это последние стаи.

На полянках за домом расцвела сон-трава. Покрытые волосками фиолетовые цветы при низком солнце начинают светиться. На ночь цветы опускают головки. Не потому ли название: сон-трава?

* * *

В лесу я обнаружил странное сооружение из сосновых колышков, похожее на печурку. Под у печурки посыпан чистым речным песком. По следам было видно: тут побывал глухарь. Он порылся в песке у краешка, а в нутро заглянуть испугался. А если б зашел, то не вышел. Сработает тоненький сторожок, упадут две оглобли с намотанной на них парусиной. Глухарю наденут номерное кольцо на лапу и выпустят.

Особенно хорошо ловятся глухари осенью. Зимняя пища груба, перемолоть в желудке хвою можно, только употребив жернова. Глухари глотают мелкие камешки. Их-то им и кладут для приманки. Сейчас глухари едят нежную мякоть цветов сон-травы, но все равно интересуются «жерновами». На соседнем кордоне Кормилицыно живет специалист-глухарятник Юрий Николаевич Киселев. Звоню: «Сходим послушаем?..» – «Надо спешить – тока затухают…»

Часа в два ночи ощупью пробираемся к токовищу. Луна угольком светится в черных ветках. Легкий туман. Подушки мхов налиты водою, валежник мокрый и скользкий. Безбожно чавкая под ногами, болота все-таки нас пропускают. Прислоняем ладони к ушам… Негусто. Но два глухаря все еще жаждут любви. Теперь надо идти под песню: три-четыре стремительных шага – и замереть. На одной ноге оказался, вода заливает сапог – ни звука! Надо дождаться, когда глухарь кончит «ронять на мраморный стол костяные шары» и шепеляво начнет считать: «Шестьсот шестьдесят шесть…» Тут надо делать очередные три шага…

Сердце готово выпрыгнуть из-под куртки, по лицу текут струйки пота, но вот она, лесная награда – глухарь сидит прямо над головой. Отчетливо слышны оттенки древнейшей на земле песни. Когда начинается бормотанье, можно перекинуться словом, стать поудобнее, можно выстрелить – глухарь не услышит. Я держу наготове свой объектив. Увы, птица сидит в переплетении веток. Мы видим только распущенный веером хвост. Выстрел был бы тут верным, а снять невозможно, да и света немного – только-только зарумянилась на березах кора…

Хрустнул сучок в неподходящее время, и черная птица, как будто ею стрельнули из пушки, сорвалась и утихла в мглистой лощине. Это был последний певец на току. На осинах появились сережки. По лесной фенологии – это и есть время, когда смолкают глухариные свадьбы.

* * *

Кроме людей, на кордоне множество одушевленных существ. За безграничную власть над курами под окном у меня бесконечно дерутся два ослепительно белых петуха. Куры по-весеннему бодро кудахчут. Яиц на нашем столе, однако, негусто. Зато дня через три будем пить молоко. Пегая коровенка сделалась матерью. Лесник, предвидя событие, настелил в сарае свежей соломы. Но Роза пренебрегла «роддомом», она исчезла на пару дней и вчера явилась из лесу с теленочком. Симпатичное существо усвоило первобытный способ питания. Теперь непросто приучить теленка к ведру.

Охотиться за птичьими голосами в заповедник приехал Борис Вепринцев. Сегодня пластинки с его записями известны во всем мире.

Девять овец в нашем хозяйстве держатся удивительно слаженным коллективом – куда одна, туда все. Третьего дня черная овца из поколения молодых отбилась и сейчас же была наказана. Она ухитрилась застрять в загородке и так измочалила ногу, что легла замертво. Лесник побежал за ножом, но потом, без большой, впрочем, надежды, решил овцу полечить. Лесник срубил липку и сделал лубок. Лубок – кора дерева. Медики говорят теперь: «наложить шину», а на Руси «клали в лубок». Ногу овце поверх лубка мы спеленали бинтом. Вид у овцы несчастный, но никто во дворе, кроме собаки, этого не заметил. Кобелю же овца с пухлой белой ногой явно не нравится. Охранник дома, впрочем, рад любой причине позлиться. До житья на кордоне кобель стерег деревенское стадо и, по словам лесника, «рвал коровам хвосты». Меня коричневый пес готов был съесть. От ярости с клыков падала пена. Глядя ему в глаза, я сказал ровным голосом раз пятьдесят: «Дружок, Дружок…» Пес сконфузился, заморгал и сделал вид, что очень интересуется мухой. Кружок городской колбасы убедил Дружка, что не всегда выгодно «рвать хвосты».

Два кота в доме – две разные натуры. Один ласков, трется о ноги и под столом жалобно просит подачки. Другой грязно-бурой масти – явный разбойник. Нелюдимый, он наблюдает двор с верхушки колодезного журавца или с высокой сосны. Я сразу подумал, что он промышляет в лесу охотой. И действительно, встретил его в километре от дома с трясогузкой в зубах. Маленький тигр бросился в лес как ужаленный и вот уже несколько дней не является в дом.

Самое крупное и самое кроткое существо во дворе – вороной мерин Васька. Но мерин измучил хозяина постоянным желанием убежать. Васька родился на Чарусе, в лесном местечке за пятнадцать километров от Старого, и, видимо, помнит тамошнее лошадиное общество. Как только пустили Ваську на траву – он сразу в Чарус. После двух приводов мерина стали треножить. Но Васька уходил и стреноженным. С полдороги его возвращали. Васька понял уязвимость дорожного путешествия и стал уходить напрямик лесом. Можно только гадать, какое чутье правит лошадью. Человек в болотистый лес без дороги не рискнул бы пойти…

Вечером где-то вблизи кордона кричал журавль. Я стоял на пороге и слушал. Перестала жевать корова, овцы подняли от земли головы. Дружок, обычно лаявший на любой звук, тоже молчал. В полной тишине кричал одинокий журавль. Забыть невозможно, если хоть раз в жизни услышал, как кричат журавли.

* * *

В синеватом березняке падали капли дождя. Но небо было ослепительно синим. Дождем из сломанных веток лился березовый сок. Таинственные насосы гнали по стволам кверху сладкую влагу, и все в лесу знали: идет березовый сок.

Я наблюдал, как бражничал дятел. Он пробуравил березку вблизи от соснового «барабана». Напился, взлетел, пустил по лесу пять-шесть пулеметных очередей – и опять на березу.

Наша хромая овца тоже обнаружила вкус к сладкому. На берегу старицы бобры зимою срубили четыре березки. Деревьев нет, но какая-то сила по-прежнему гонит сок. Пенечки стоят, как оплывшие свечи, – сок застывает на них беловатым прозрачным студнем. Около березовых пней и поправляет здоровье овца.

Я тоже не удержался, привязал на ночь жестянку к белому деревцу.

* * *

Позвонили с кордона Полунино: «Только что волк зарезал ягненка…» Кордон от нас в шести километрах, вечером я пришел на Полунино. Лесник Владимир Филяков показал место, где волк выскочил из подлеска. «Я делал рамки для пчел, гляжу – суматоха… Корова бежит, громыхает звонком, я заорал – хоть бы что! Скрылся с ягненком, и все».

Вечером вспоминали деяния волка. Оказалось: одна из наших овец имеет сзади волчью отметку. Всего с прошлого года разбойник прикончил: три овцы на Полунино, двенадцать овец на Бедной горе, восемь на Липовой и семь на Старом. Кроме того, на Старом у нас волку на зубы попали телушка и двадцать семь оленей. Итого: олени, телушка и тридцать овец.

В заповеднике, когда волк объявился, ученый совет решил: не трогать – «нужна щука, чтобы карась не дремал». Но щука оказалась слишком зубастой. Двадцать семь оленей – это треть заповедного стада. Изнеженные заботами человека, олени стали для волка легкой добычей. «Регулирующая сила» оказалась разрушительной силой. Сейчас волка хотят, кажется, подстеречь. Но попробуй поймать щуку в этом зеленом болотистом море.

* * *

Вчера под окном на солнышке я оставил хозяйский ватный пиджак. Пиджак старый, вата лезет на свет из множества дырок. Кто-то в лесу рассказал об этом чудесном складе мягкого материала. Столпотворенье! Щеглы, синицы, какие-то краснозобые птицы, огромный сорокопут. Особенно много щеглов. Работа идет под песню. Лес звенит множеством голосов. Особенно много в здешних местах кукушек. Утром я вижу кукушку в воровском низком полете над берегом. Ищет чужое гнездо. В этих местах жертвами странной птицы чаще всего становятся трясогузки. Я пристально наблюдаю, но увидеть: «кукушка кладет яйцо», вряд ли кому удавалось. Зато я несколько раз вижу сцену: какая-то птица-малютка гонится за кукушкой, бьет на ходу, налетает, когда кукушка садится на ветку. Соблазнительно предположить: гонит от своего гнезда. Но точно так же гонятся птицы за ястребом, филином, за вороной, а кукушка очень похожа на ястреба…

У скворцов гнезда уже готовы. Несколько дней назад я видел, как, пролетая, скворчиха уронила во двор яйцо – не донесла! Потерю заметила курица и жадно склевала вместе со скорлупой…

За один теплый день лес наполнился пахучим зеленым дымом – лопнули у берез почки. Я подтянул книзу ветку и разглядел зелень. Листки были с ноготок новорожденного человека.

* * *

В сосновом бору-беломошнике встретил целый городок муравейников. Семнадцать поселений было в великом царстве, и, конечно, была тут столица. Меж трех березок стоял патриарх-муравейник. Правильной формы гора имела предгорье из белых песков и темный остроконечный конус из иголок и палочек. Шестнадцать других муравейников были выселками столицы. По иголкам и по сухим березовым листьям ползли миллионы жителей государства. Я закрыл глаза – шорох по сухим листьям напоминал мелкий дождь. Нельзя было понять: воюют или спешат в гости друг к другу?

Над коричневой теплой горой я опустил прутик. Сейчас же на солнце засверкали фонтанчики муравьиной защиты. Я облизал прутик, он был кислым-кислым.

Звездное небо и муравейник чем-то похожи. Много раз видел, но опять стоишь, врасплох застигнутый великой загадкой…

* * *

Я разложил карту и прочел названия здешних мест. Они таинственны, как черная вода в бочагах: Чарус, Ерус, Кочемары, Колтуки, Курша, Ламша. Это кордоны и деревеньки. А вот озера: Кальное, Вешурки, Песмерки, Мымрус. Болота в этих местах никто не считал – топографы метят карту сплошной сеткой тоненьких черточек. Это значит: места топкие, низменные. Знаменитая Мещера. Местные люди в этом слове ударение делают в самом конце, так же как в слове «густера», обозначающем мелких подлещиков.

Мещера была, наверно, последним убежищем от татар. На краю Мещеры над Окою стоят зеленые земляные валы старой Рязани. В самом заповеднике тоже есть остатки земляной крепости. И немудрено, если на дне черной воды лежат где-нибудь остроконечные татарские шлемы.

Лесник на Старом родом из села Кочемары, жена его тоже из Кочемар. Впрочем, почти все лесники в заповеднике и все их жены – родом из Кочемар.

Зовут лесника Царев Николай Иванович. Он немного хромает и в Кочемарах имел «сидячие должности» – возил на лошади почту, портняжничал, плел корзины и был пчеловодом. Три последних года он живет на кордоне и дослужился до «чина лесного техника». Мотоцикл облегчает ему лесные обходы, жена попалась хозяйственная, лес он любит и бережет. Одним словом, человек нашел свое место.

Из Кочемар на кордоне изредка появляются гости. На прошлой неделе была сестра лесника Мария Ивановна, привезла холодец и большой круг деревенского сыру. Два вечера мы сидели у лампы и я слушал рассказы о Кочемарах. О «Ракете», которая ходит теперь по Оке, о недавнем пожаре – «в один час сгорело сорок домов», о попе, который завел с мотором велосипед, но вынужден пересесть на лошадку – «старухам не понравился механизм». Лесник хороший рассказчик. Вчера он сказал, вспоминая кого-то из кочемарских: «Рябой, как шилом брился…»

Вечером мы с лесником плаваем проверять сети. Попадаются щуки, лини, караси. Попался недавно огромный лещ, такой огромный, что высохший пузырь висит на стенке, как детский воздушный шарик, а тело леща для ухи рубили топором на пенечке. Чаще всего попадается в сети карась. Вода потеплела, у карасей начался нерест. В болотных сапогах я брожу иногда по затопленным ивнякам. Караси кидаются из-под ног, с несвойственной карасям резвостью прыгают из воды. Кажется, из кустов в воду кто-то швыряет слитки красной горячей меди.

Рыбу лесникам в заповеднике ловить разрешается при условии, что каждая особь будет измерена, взвешена и для науки у нее должны быть взяты чешуйки. Операция не такая уж сложная, и мы с лесником по мере сил не даем науке остановиться на месте. Уху мы варим у речки в помятом полевом казанке.

* * *

У поворота реки с названием Паром я обнаружил двух странных бобров. Они видели, я стою, и не прятались. Бобры поочередно, как бабы вальком, колотили хвостами, но продолжали плавать.

Деревья у воды были срублены. Последней жертвою бобров стал необхватный дуб. Я представил себе, сколько хлопот грызунам доставила как железо твердая древесина. И стало жалко бобров. Я принес из леса пучок молодых осиновых веток и с мыслью «это будет как пряник» кинул в прудок. Наутро от веток осталась белая арматура. Я ликовал: буду носить бобрам «пряник» и приучу их к себе.

Представляю, как бы смеялись бобры, будь у них средство узнать мои планы. В тот же вечер, обходя пруд, я увидел бобровый путь из пруда. Дорожка соединяла пруд с местной вселенной. А вселенная состояла сплошь из воды. В любой стороне были «пряники»: осинки, березы, липы, рябины – все стояло в воде и было доступным.

Но в сухое время бобры по реке сидят на «дубовых хлебах». Осины в здешних местах немного, береза в пойме погибла. Как людям в голодный год желуди были спасеньем, так и бобров спасают теперь дубняки.

* * *

Дрозды ужасно глупы. По суете, по громкому цоканью сразу знаешь – гнездо. И действительно, не сходя с места, нахожу аккуратную черепушку с пятью голубыми в крапинку яйцами. Вечером наклоняюсь к гнезду – пустое. Но тут же по крику нахожу еще две дроздиные черепушки. А через день та же история – гнезда пустые: значит, не только мне дроздиха указала свою квартиру. Кто же разбойничал? Ни скорлупы, ни следов. Возможно, кот – он постоянно бегает по дорожке. А может, сороки, они тоже шныряют по нижним сучьям. А может, куница?

Маленькие драмы происходят в лесу ежечасно. На прошлой неделе я видел, как сокол-сапсан ударил в воздухе цаплю. Посыпались перья, небольшая по сравнению с цаплей птица, не выпуская жертву, снизилась в лес. Утром я нашел цаплю. Возле толстой ольхи лежали крылья, голова и тощие ноги. Остальное досталось охотнику…

В Брыкин бор ехал сегодня Киселев-глухарятник. Он показал мне кольцо с номером Ж-13766. Кучу перьев и это кольцо оставил от глухарки ястреб-тетеревятник.

* * *

Ездили с лесником париться в Брыкин бор. Все было хорошо – двадцать пять километров пути по воде, березовый дух в бревенчатой баньке и чай в доме у Света.

Мой старый друг руководил в заповеднике научной работой, и звать его полагается Святослав Георгиевич Приклонский. Но мы все по-старому: Свет…

У Света мы засиделись, ждали сообщений о полете к Луне, а когда вышли, на реке была ночь. Шел мелкий и теплый дождь. Мотор забулькал, и мы тронулись в темноту.

Жутковатое плавание. Надо было угадывать повороты реки, помнить, где наклонились подмытые половодьем дубы и где от русла уходят тупиковые старицы. Я лежал на носу лодки с фонариком. Темнота съедала жиденький свет на полпути к берегу. Но если мы шли близко к обрыву, из темноты вдруг вырывалось дерево в белых кудряшках. Ослепительно белое! Я выключал фонарь, и дерево исчезало. Включал – и опять в полосках дождя мерцало окруженное темнотой дерево. Цвела черемуха. Раза три лодка почти натыкалась на берег, мотор испускал дух, и тогда было слышно: шуршит по воде теплый дождь и с ума сходят в темноте соловьи. Где-то не ближе Спас-Клепиков громыхала гроза. Казалось, по небу плыли в такой же, как наша, гулкой алюминиевой лодке.

Мы вымокли, но почему-то в избу не хотелось спешить. Я прислонился спиной к шершавому дубу и слышал, как в темноте стукнула дверь, залаял Дружок и зашлепали по воде весла. Жена лесника плыла нас встречать. На кордоне издали слышно мотор. Если звук не проплыл мимо, а сразу стих, надо встречать – от реки кордон отделяет широкая старица.

– Где вас носило… – несердито сказал в темноте женский голос.

– А мы загуляли, – в тон жене ответил лесник.

Я надел сухую рубашку и сел на пороге избенки. Небо очистилось, вода капала только с деревьев. Низко над соснами стоял красноватый Марс. В лесу, как в бане, сильно пахло березовым веником.

* * *

В прошлом году на кордоне жила «комариная экспедиция». Лучшего места для проверки комариной отравы и быть не может. «Комары появляются разом в день. И тогда хоть ревом реви», – сказал лесник. Я ждал судного дня, и он наступил. В теплый вечер комаров как будто просеяли с неба. Тучи! И каждый из них жаждал моей крови. Три километра на кордон с Волчьей вырубки я шел через звенящую комариную стену. Я отбивался березовой веткой и хорошо понял, для чего у лошади хвост.

Но комары кое-кому принесли радость. На лужке под окном охотилась стая скворцов. Птицы прыгали вверх, не взлетая. Издали комаров не было видно, и казалось, скворцы, слегка захмелев от тепла, забавно танцуют. Куры охотились на комаров возле коровы. Наша кормилица Роза позволяла курам клевать «комариные семечки» даже в ушах и с носа. Осмелев, куры стали взлетать на корову. Петух по привычке разгребал лапами шерсть на спине у притихшей Розы и кукарекал.

Я намазался диметилфталатом и пошел к речке. За комарами охотились рыбы. Вечерняя вода была покрыта живыми кругами. Остановившись под дубом, я стал снимать трясогузку. Она сидела на коряге, торчавшей из омута, и ловила комаров прыжками на одном месте. Неожиданно трясогузка вспорхнула, и я застыл… Охота за комарами началась возле моей головы. Трясогузка почти касалась крыльями носа, щек и ушей. Диметилфталат не давал комарам приземлиться, и я смог стоять неподвижно. Трясогузка, наверно, считала: «Так и должно себя вести существо, которого я, птица, спасаю от комаров». Насытившись, трясогузка села на свою белевшую от помета корягу и задремала на одной ножке, превратившись в серый пушистый шарик.

Через какие-то щели комары на ночь пролезли в мою избушку. Пришлось в старом ведре развести дымный костер. Как поп кадилом, я помахал ведерком в «горнице» и в сенях. Комары улетели. А в деревянной избушке остался приятный запах улья.

* * *

Приехал Свет, и мы пошли искать оленьи рога. На Волчью вырубку олени в апреле приходят погреться. Как раз в это время они теряют рога. Мы отыскали два рога. Один прошлогодний, мышами тронутый рог, другой свежий, как из металла отлитый, с пятью большими отростками. Неожиданно Свет схватил меня за руку и показал глазами под сосну. В семи шагах сидела на яйцах глухарка. Птица считала, что мы ее не заметили. Она и правда была почти незаметной. Серовато-ржавые перья сливались с корою и опавшими иглами. Только сверкавший темным стеклышком глаз выдавал птицу. Без лишних резких движений мы делали снимки, доставали из мешка объективы, меняли пленку. Минут десять надежда – «я не замечена» – не покидала глухарку. Мы приготовились тихо уйти, как вдруг большая птица, чуть пробежав, полетела. В гнезде лежало шесть коричнево-желтых яиц.