Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю"

В соболином краю

Сколько лет было деду Гошке, мы не знали, но, видно, был он очень стар. Целыми днями сидел на завалинке, едва успевая отвечать на приветствия знакомых.

Какая судьба занесла старого сибиряка в нашу степную деревню, для нас, ребятишек, было загадкой. Нас привлекали необычные рассказы деда и две вещи, с которыми он никогда не расставался. Первой была самодельная пенковая трубка. С ней у деда были связаны какие-то особые воспоминания. Кроме того, трубка служила ему своеобразным барометром.

– Однако, паря, погода переменится, – говорил обычно дед вместо приветствия, – шлеп хороший, а куру нет…

Не всякий сразу понимал смысл этого прогноза, но мы, ребятишки, знали: табак в трубке отсырел, дед сильно шлепал губами, но «куру» не было. Значит, ждать дождя.

Другой вещью, вызывавшей наше любопытство, была дедова шапка. Дед ею очень дорожил и гордился. В деревне об этой шапке много всякого рассказывали.

Гости из других сел непременно шли знакомиться с дедом и взглянуть на его знаменитую шапку.

– Вот, паря, видишь шапку, – обращался обычно дед к новому человеку. – Ей пятьдесят лет. К женитьбе сшил. А она как новая. Соболь, золотой мех… – и дед начинал одну из своих бесконечных историй о трудной, полной опасности соболиной охоте.

От этих рассказов нам, ребятишкам, соболиная шапка деда казалась бесценным сокровищем, и мы в своих разговорах ставили ее ничуть не ниже царской «шапки Мономаха».

Умер дед Гошка, но бесхитростные его рассказы помнились, будоражили воображение, манили в далекий соболиный край. И вот мечта сбывается – я лечу в Сибирь.

…Верно говорят: на ловца и зверь бежит. Не успел я как следует оглядеть вместительное чрево самолета, как по двум-трем оброненным словам догадался, что сидящий впереди меня широкоплечий сосед – охотник. Познакомились. А через пять минут работник Института пушнины Степан Егорович Бабкин посвящал меня в тонкости соболиного промысла.

– Ваш дед Гошка говорил правду, – выслушав мои скромные познания о соболях, сказал Степан Егорович, – и сейчас зарубежные торговцы «дерутся» из-за русских соболей. Наш мех не имеет равного себе. Но не думайте, что это богатство неисчерпаемо. Пушной промысел требует хозяйского отношения. Я сам в свое время пережил «кончину» соболя. До революции зверька били без счета. Охотились по принципу: сегодня есть, а завтра хоть потоп. И дошли, как говорят, до ручки. Советским ученым и охотникам пришлось немало поработать, чтобы тайга снова обрела своего древнего обитателя…

В Иркутске я распрощался со Степаном Егоровичем и, пересев на одномоторный «Антон», вылетел в край знаменитых витимских соболей, в забайкальские горы, на родину деда Гошки.

Самолет нырнул в пространство между горами, и вскоре мы были в поселке рудокопов и охотников. Назывался этот поселок теплым именем – Мама.

* * *

Таежные охотники – люди скромные. В доме Иннокентия Ивановича Дербенцева, которого я застал за просушкой охотничьего снаряжения, я вдруг вспомнил подмосковных охотников, их болотные сапоги до колен, замысловатый меховой картуз, разного рода бляхи и ремешки, ружья с какой-то витиеватой чеканкой…А тут – обыкновенная ватная стеганка, суконные штаны, на ногах аляповатая, но, видимо, удобная обувь из мягкой кожи, кожаный пояс с кривым ножом да потертое в бесконечных странствиях ружье. Вот и все «доспехи» таежного человека.

Костя Харлопанов – «охотник-король.»

И по части рассказов таежники и в «подметки не годятся» подмосковным «следопытам». Неискушенный человек, послушав тех и других, сделает вывод: встреча с зайцем куда опаснее, чем с медведем. Выследить и убить косого для моих земляков – рассказов на целый год. Для Иннокентия Ивановича встреча лицом к лицу с медведем, когда единственный патрон дал осечку, – дело обыкновенное. Правда, от одной такой встречи осталась память – след медвежьей лапы на груди, но и зверь не ушел – у кровати разостлана огромная шкура с прорехой: сюда как раз пришелся удар кривого охотничьего ножа.

Иннокентий Иванович совсем не богатырь с виду, но для него схватка с медведем – «простой случай». Более семидесяти раз снимал он шкуру с «лесного хозяина». Только в последнем году двенадцать хищников уложил.

Вечером, не отказавшись от приглашения отведать «даров леса», я убедился, что семья Дербенцевых приходит из тайги не с пустыми руками. С сибирской щедростью хозяева выставили на стол десяток «таежных блюд».

В семье охотников, кроме мужчин, – мать и четыре дочери. Живут богато, но то, что пришлось увидеть мне на столе, – лишь побочный промысел отца и братьев-зверобоев. Главное – соболь.

Нелегка профессия соболятника. И никто во всей округе по Витиму и Маме не мог сравниваться с Иннокентием Дербенцевым. Каждый год приемщик пушнины, подсчитав его добычу, пожимал ему руку.

– Ты, Иннокентий, соболиный король. Больше Дербенцева кто добудет? Некому, – дразнил охотников приемщик.

Но неожиданно на пятки старому охотнику начал наступать совсем молодой соболятник Костя Харлопанов.

– Хоть на одного соболя больше «короля» принесешь, свою трубку подарю, – подзадоривал Костю самый старый из охотников. – Константин Семенович Зарукин.

О его трубке ходили легенды. Будто досталась она Зарукину в молодости от старого эвенка, которого он в стрельбе на меткость побил. И будто трубка эвенка приносила счастье на охоте. Молодежь в это не верила, но получить почетную трубку мечтал каждый.

…Был последний день сдачи пушнины. Охотники собрались в кружок, ожидали Иннокентия Ивановича и Костю. Соперничество заставило их пробыть в тайге дольше всех, и теперь собравшиеся ожидали результата любопытного соревнования.

– Сколько? – повернулся приемщик к Иннокентию Ивановичу.

– Тридцать шесть.

– А у тебя, Костя?

– Сорок два.

…В этот вечер охотники, стосковавшиеся друг по другу, долго пили чай, делились таежными историями. Костя, получивший титул «соболиного короля», был в центре круга.

– Хотите знать секрет успеха? – Он порылся в походном мешке и вынул свою таежную шапку. На ней впереди была укреплена шахтерская лампа. Не все сразу поняли, в чем дело. Пришлось объяснить.

– Вам ведь известно, сколько досады вызывают ранние зимние сумерки. Гонишь, гонишь зверя – и вдруг темень. Может, каких-нибудь полкилометра и не догнал, а приходится останавливаться – следа не видно. Вот и взял эту помощницу в тайгу. Друг из Донбасса прислал. Аккумулятор в мешке. Включаю – след видно, как днем. Редко какой зверь уходит.

Костя из скромности не сказал, какой выносливости требует его «рационализация». Но старые охотники и сами хорошо понимали, что значит идти по следу день, а потом еще и ночь.

– Счастливая трубка переходит к тебе, – сказал старик Зарукин, обнимая Костю.

Но больше всего был рад молодой охотник признанию Иннокентия Ивановича:

– Молодец, Костя! Я, понятное дело, немножко огорчен. Но ведь когда-нибудь это должно было случиться. Не вечно старому оленю идти впереди стада. Вот и пришло время уступать место молодому. Только Дербенцевы легко не сдаются. С ними тебе придется соперничать, – указал он в дальний угол комнаты. Там, тихо переговариваясь, сидели три его сына.

В светелке с большой сибирской печью висят на стене четыре ружья. На ложах ружей каленой проволокой выжжены имена владельцев. Старая потертая двустволка принадлежит отцу, Иннокентию Ивановичу Дербенцеву. Рядом, с надписью «Григорий», – винчестер, тоже со следами нелегких путешествий. Потом ружье среднего сына и с краю – совсем новая двустволка младшего, Володи.

Отцу шестьдесят. Сыновьям, если года всех троих считать вместе, немногим больше. Каждый в тайге чуть не с пеленок.

Младшие в семье всегда любимцы. Долго не отпускал отец Володю в тайгу одного:

– Походи вместе со мной еще, пообвыкни, пусть тебя тайга полюбит, тогда – в добрый час…

Сына эта родительская опека обижала: «Что это за охотник, если отцовские следы топчет».

Радостным был для Володи день, когда отец, критически оглядев его снаряжение, сказал:

– Ну, ступай с богом.

Ушел Володя не один. Рядом, скороговоркой отвечая на пожелания «ни пуха, ни пера», шел его друг Толя, тоже по фамилии Дербенцев. Он был на три года моложе Володи и тоже в первый раз чувствовал себя «самостоятельным» охотником. У околицы друзья махнули шапками последним встречным. И два следа от широких лыж зазмеились вверх по гольцу.

Первым испытанием был тяжелый переход до зимовья – сорок километров по глубокому снегу. Читая таежную книгу следов, друзья добрались до лесной избушки. Со скрипом отворилась занесенная снегом дверь. Затопили железную печку. Поужинали и, укрывшись холодными, пропитанными сыростью нежилого помещения одеялами, легли спать.

Уснули не сразу. Там, за стенами, жила тайга. Лесные обитатели вышли теперь на охоту и кормежку. Где-нибудь в осиннике топчутся лоси. По брюхо утопая в снегу, бредут олени. Тысячи маленьких и больших зверей оставляют сейчас следы. А им, молодым охотникам, завтра надо будет распутывать этот снежный узор…

Тайга баловала молодых охотников. Каждый день с рассветом друзья уходили по соболиным следам. К ночи возвращались. К ряду шкурок, сушившихся на шесте, прибавлялась новая, а то и две сразу. Случалось, один из друзей не возвращался на ночь, и другой не очень беспокоился – не впервой охотникам коротать ночь у костра. И на этот раз Володя без особой тревоги в одиночку попил чаю и улегся. Утром он хотел открыть дверь и не мог – за ночь метель накрутила у входа большой сугроб. С трудом выбравшись наружу, Володя огляделся. Кедров, росших рядом с избушкой, не было видно. Метель, бушевавшая всю ночь, разыгрывалась с новой силой. Что с Толей? Если ничего не случилось, должен вернуться: в такую погоду не охотятся…Но шли часы – никто не стучался в избушку.

Теперь Володя уже не сомневался: случилась беда. Каждые пять минут он выходил из избушки, кричал и стрелял много раз подряд, но в ответ только кедры шумели вершинами. Надо искать! Но куда кинешься – все следы погребла метель. И вдруг – собака. Толина собака!

– Разведка, милая Разведка! – бросился Володя обнимать пеструю лайку. – Ты ведь знаешь, где Толя, – бормотал Володя, лихорадочно привязывая лыжи. Собака бросилась в тайгу, а за ней, с трудом наступая на встречный ветер, двинулся Володя.

Толя лежал у каменного обрыва в расщелине между двумя глыбами. Нестерпимо ныла нога. Она опухла так, что неширокие суконные штаны обтягивали ее. Лихорадило. В затишье Толя не чувствовал холода, хотя знал, что было не менее пятнадцати градусов. Почти сутки лежал он тут, не смея пошевелиться. От малейшего движения тупая боль от ноги ударяла в голову, туманила мозг. Он с трудом припоминал, как все случилось…

Сильно увлекся преследованием: соболиные следы были совсем свежие. Не заметил расщелины…Лыжа пополам – и нестерпимая боль в ноге…Надо было развести костер, но вывихнутая нога не давала пошевелиться. «Хорошо, что метель, – думал охотник, – с нею мороз меньше. А то бы в два счета замерз. Под снегом хорошо…» Память покидала его. Он не чувствовал, как Разведка в последний раз лизнула его в лоб и скрылась.

* * *

Собака привела Володю к сугробу и жалобно заскулила. «Мертвый!» – екнуло сердце. Не помня себя, разгреб снег руками.

– Толя! Толя!

Прислонился к щеке: теплая! Жив!

Растер лицо и руки спиртом. Из ремней связал и перекинул через плечи лямки. Пристроив друга себе на спину, поднялся и сделал первые шаги.

Всего двенадцать километров было до зимовья, но длиннее не было еще пути в жизни Володи. С трудом угадывая дорогу, останавливаясь чуть ли не у каждого дерева, он все шел и шел…Метель слепила глаза. Чужими и непослушными были ноги. Кровь колотилась в висках, и снежная пелена перед глазами казалась розовой. Наконец, словно сквозь сон, послышался жалобный вой привязанной у зимовья собаки…

Пять дней пролежал Толя в постели. Лекарство из походной аптечки прогнало жар. Опухоль немного опала, но боль в ноге не проходила.

– Буду лечить тебя дедовским средством, – сказал Володя, согревая в котле воду. – Парь ногу!

В тайге никто не услышит, поэтому Толя, не стыдясь, надрывался криком, пока Володя «ставил ногу на место».

Через неделю друзья возвратились в поселок.

– Ну, молодцы! – ахали старики, рассматривая шелковистые шкурки соболей. – Выдержали, значит, экзамен.

Друзья переглянулись. Добыча хорошая. Но в тайге они выдержали куда более трудный экзамен.

Фото автора. Иркутская область, долина рек Мамы и Витима. 22 февраля – 1 марта 1957 г.

«Соперники»

Будьте знакомы. Степан Половюк, Александр Гарус. Работают эти молодые горняки на шахте 1–2 Горская Ворошиловградской области. Друзья называют их соперниками. Дело в том, что… Впрочем, все по порядку.

Четыре года назад на шахтном дворе в группе новичков встретились два парня в зеленых солдатских бушлатах. В петлицах виднелись следы армейских значков.

– Артиллерист?

– Артиллерист.

– Что же, «бог войны», полегче работы не нашел, под землю лезешь? Оттуда, видишь, какие чумазые выходят.

– Чистой работы не ищу и в друзья чистоплюев не зову…

Нет, они не поссорились. Через полчаса Дуся Прокошина, та, что выдает шахтерам лампы, увидела их мирно беседующими на пригретых солнцем бревнах…

– Соперники, – с восхищением шептала Дуся подружке, провожая глазами парней. Так вот и пошло на шахте: соперники да соперники…

Сидят они за одним столом в учебном пункте. Александр будто с безразличным видом открывает тетрадку друга.

– Опять пятерка? А у меня двумя баллами ниже. У тебя «багаж»-то какой? Десять классов? Да… А я семилетку едва окончил. Думал, зачем на шахте грамота? Вот и получай теперь будущий машинист комбайна «двумя баллами ниже».

Так вот, заглядывая друг к другу в тетрадку, друзья просидели рядом полгода.

В день экзаменов начальник шахты, просмотрев дипломы молодых машинистов угольных комбайнов, похвалил обоих за отличные оценки и с улыбкой сказал:

– Ну что ж, надеюсь, под землей тоже не будете отставать друг от друга…

Потянулись месяцы работы. Подземная жизнь оказалась не страшной, а вот с выработкой… Нет, норму они выполняли. Против их фамилий постоянно выставлялась «семерка». Семь тысяч тонн за месяц на комбайне «Донбасс-1» – это удовлетворительно для углей Горской шахты. Но разве успокоишься, если рядом «старички» – Степан Торба и Иван Тарасов давали по двенадцать тысяч.

– Это на сколько «баллов» выше? – переглядывались «соперники». И тут у доски показателей они договорились как-то: умереть, а догнать «стариков». «Будем соревноваться. Победит тот, кто первым догонит Торбу».

Долгое время «баллом выше» шел Степан. У него сначала было восемь, потом десять, потом одиннадцать тысяч. Его друг прочно «засел» на девяти тысячах. Потом Александр вдруг сразу выдал на-гора 12 тысяч тонн. Но соревнование не закончилось. «Спасаясь от преследования», Торба стал давать 14 тонн за месяц.

Что же помогло так резко увеличить выработку комбайнов? Оказалось, Степан Половюк, Александр Гарус и «старички» нашли для комбайнов наилучшие режимы работы. Увеличили на двадцать сантиметров режущую часть машины, на пластах с крутым падением отняли от комбайнов погрузочный механизм. Уголь пошел самотеком. Это высвободило много рабочих рук, ускорило транспортировку угля.

Теперь, используя метод передовиков, по 13 тысяч тонн добывают многие машинисты комбайнов на шахте. А «соперники» пошли дальше. Они уже дают на-гора по 15 тысяч тонн за месяц.

В газетах было опубликовано обращение донецких горняков ко всем шахтерам страны. О чем говорили в этот день «соперники»?

– Ну что, разве пятнадцать тысяч для нас предел? – сказал Александр. – Беремся давать шестнадцать – а?

– Над этим надо подумать, – ответил его друг. Но по всему видно – согласится.

6 марта 1957 г.

Дочь тайги

В затерянной среди лесов охотничьей деревушке на реке Чуя родилась и выросла Тоня Тарасова.

Девочка едва окончила начальную школу, когда в поселок пришло страшное и непонятное слово «война». Отец и брат уезжали на фронт. Успокаивая прижавшихся к подолу троих ребятишек, мать всхлипывала, глядя, как двое мужчин готовятся покинуть дом.

– Пропадем мы без вас. Кто теперь пойдет в тайгу?

Отец подошел к Тоне. Шершавой ладонью погладил белокурую голову дочери. Потом снял со стены свое ружье.

– Стрелять ты, дочка, умеешь, тайги не боишься. Трудно тебе будет. Но ведь и мы с Иваном не на легкое дело идем. Будь мужественной. Поначалу тебе дед Матвей поможет, я уже говорил с ним. Береги мать и сестер. А мы обязательно вернемся.

О том, как тринадцатилетняя девочка сменила отца и брата на трудной охотничьей тропе, можно было бы рассказывать много. Поначалу била уток, зайцев. Потом стала промышлять белку.

Так прошли четыре тяжелых года. Вернулись домой отец и брат. Когда улеглась радость встречи, Тоня протянула отцу его старую двустволку:

– Хорошее ружье. За четыре года ни одной осечки, но для меня оно тяжеловато…

Сейчас семья старого соболятника живет вблизи маленького таежного городка Киренска. Михаилу Александровичу шестьдесят лет, но он по-прежнему «соболюет».

Тоня (справа) с отцом на охоте.

Тоня работает в столовой, но тайги не разлюбила. Каждый выходной – ружье за плечи и в тайгу. Отпуск она тоже проводит на охотничьей тропе.

Фото автора. 10 марта 1957 г.

Столетняя молодость

Рассказывает Василий Михайлович Агафонов. В первые годы работы на заводе ему приходилось жить в ночлежке, где спали все вповалку на разостланной на полу рогоже. В праздничные дни и вечерами рабочему некуда было пойти, кроме кабака.

Не узнать завода сегодня. Молодые рабочие имеют просторные, светлые общежития. Строятся новые жилые дома, загородные дачи. Художественный театр, шефствующий над краснопролетарцами, специально для них показывает свои лучшие спектакли. На заводе более десяти кружков художественной самодеятельности, свой клуб, ночной санаторий. Рабочие непрерывно учатся. Зарубежные друзья, бывающие здесь, удивляются: не завод, а университет. И в самом деле, учебный день завода очень разнообразен. Учатся, присматриваясь к работе старого мастера, новички, идет учеба на многочисленных профессиональных курсах, в ремесленном училище. Вечером более 150 краснопролетарцев спешат в школы рабочей молодежи, триста человек учатся в заводском станкостроительном техникуме, 270 молодых рабочих являются студентами нефтяного, машиностроительного, станкоинструментального и других вузов столицы.

За последнее время со студентами многих вузов у завода завязалась крепкая дружба. Студенты проявляют большой интерес к жизни заводской молодежи, бывают в цехах, рабочих общежитиях, читают лекции, доклады. Студенты станкоинструментального и нефтяного институтов организовали для рабочих вечерние подготовительные курсы. Скоро 60 слушателей курсов будут держать экзамены в вузы.

Крепкой обещает быть недавно зародившаяся дружба рабочих с вузовцами Института стали. Откровенные беседы, дружеские споры помогают студентам и рабочим лучше разобраться в жизни, по-настоящему оценить труд и знания.

* * *

На Малой Калужской улице сегодня большой праздник. Старейшему в Москве заводу «Красный пролетарий» исполнилось сто лет. Вся страна чествует славных юбиляров. Ветераны завода и те, кто еще недавно переступил пороги цехов, окидывают взглядом столетний путь «Красного пролетария».

На этом снимке вы видите представителей двух поколений рабочих: старейшего краснопролетарца токаря Василия Михайловича Агафонова и одного из самых молодых рабочих, тоже токаря, Бориса Манахова. Есть о чем поговорить этим людям. Василий Михайлович живет уже восьмой десяток лет. Из них 56 отданы заводу.

В 1901 году пришел «определяться» на заводе Вася Агафонов. Покосился мастер на его босые ноги, драную рубаху и «определил»:

– Будешь мальчиком на посылках, а прилежание покажешь – пойдешь учеником токаря.

Унизительные поручения мастеров, тычки и затрещины пришлось стерпеть, чтобы получить позволение стать к станку…

Борису и его друзьям неизвестен этот тяжелый путь к профессии. Они пришли на завод грамотными, знающими людьми. Перед ними гостеприимно раскрылись двери цехов и лабораторий: «Твори, выдумывай, пробуй». Это великое право для своих преемников Василий Михайлович Агафонов, старый мастер Иван Иванович Иванов, Николай Александрович Каменский и другие ветераны завода отстаивали на баррикадах 1905 года, в грозные дни Октябрьской революции. Много краснопролетарцев сложило свои головы за правое дело рабочих. Молодое поколение никогда не забудет подвига своих отцов и дедов.

И в труде «старая гвардия» указывает дорогу молодым. Василию Михайловичу 72 года. Ему назначена хорошая пенсия. Можно пойти и на покой.

– Нет, пока бодр и здоров, не могу без завода.

Ежедневно старый токарь приходит к своему станку. Хороший пример любви к своей профессии для тебя, Борис, и для всех молодых краснопролетарцев. Гордитесь своей профессией, любите свой славный завод, дорожите честью называться краснопролетарцами, высоко несите знамя советских рабочих.

Фото автора. 14 марта 1957 г.