Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным"

– Сколько же выходит?

Два человека опять пишут цифры… Бывший капиталист получает сто двадцать донгов зарплаты и триста прибыли. А партиец-директор? Директор – сто донгов зарплаты. Каждый из рабочих – тоже около ста донгов.

Такова первая ступень отмирания частной собственности. Непросто и нелегко было шагнуть на эту ступень. Много терпения, кропотливой работы партийцев и самих рабочих требует эта ступень. Большую роль играет молодежь, которая дома, в семье убеждает, разъясняет родителям, что к старому возврата нет.

В половине двенадцатого рабочий и служащий Ханоя едут обедать. Для милиционера под зонтом это самое тяжкое время. Две руки в перчатках, как два весла, мечутся над велосипедным морем. В двенадцать милиционер вздохнет свободно – до двух часов перерыв.

Не завидуйте столь долгому «обеду». С двенадцати до двух просто трудно работать. Ханой – это тропики. К обеду солнце пускает горячие стрелы прямо в макушку. Разбухает и тянется к цифре 40 ртутный столбик. Прибавьте к этому огромную влажность, и вы поймете немецкого дипкурьера, который жаловался в самолете: «В Ханое я чувствую себя, как рыба, брошенная в мокрую траву, – дышать можно, но очень трудно». Действительно трудно. Рубашка липнет к телу, ложишься в постель – простыни влажные. Одно спасение – зеленые ставни и два пропеллера под потолком.

Вьетнамцы легче переносят свой климат. Но перерыв на обед неизбежен. Не думайте, однако, что ханойцы в это время лежат пластом и ждут прохлады. Обед – самое бойкое время торговли.

Ханой издавна считался торговым городом. Этот титул он и теперь еще носит. Несмотря на жару, пестрые торговые улицы кипят народом.

Веками утверждался торговый порядок: каждой улице – свой товар. Вот и нареклись улицы: улица Сахара, Абрикоса, Паруса, улица Петуха, Кирпича, Хлопка. Более часа сидели мы на ступенях маленькой лавки продавца рыбы, шутника и балагура Динь Тю. Я обещал написать ему из Москвы. Вчера, отправляя письмо, я улыбнулся забавному адресу: «Ханой, улица Жареного шашлыка из рыбы…»

Старый, феодальный Ханой! Скоро он будет островком в большом благоустроенном городе. Но и на пестром островке неминуемо дыхание нового. Названия улиц, наверное, останутся. И почему не оставить названия, получившие в наши дни оттенок романтики? Но сущность торговли меняется. Рядом с лавкой Динь Тю вырос новый универмаг. Он, может быть, менее живописен, чем пестрые древние лавочки, где сзади прилавка – мастерская, а еще глубже – кровать и стол хозяина. Но универмаг удобнее, чище, в нем новые товары, с ним трудно конкурировать. Торговля на древних улицах цеховых мастеров и торговцев переживает то же самое, что и частное производство.

Давайте почитаем вывески. Их бессчетно много. Они не лишены романтики, даже лиризма, они забавны порой в своем желании во что бы то ни стало перекричать соседа. Вот вывеска: «Счастье безбрежное». Текст помельче уверяет прохожих, что только на этих розовых с птицами подушках вы будете безбрежно счастливы. Под вывеской сидит хозяин с дочерью и набивает перьями «розовое счастье». Вот вывеска «Чудеса торговли». Тут женские рубашки и шарики для пинг-понга. Вот «Розовый свет» и «Краски востока». Тут всякая всячина, начиная от кружки для клизмы, кончая женскими шляпами, зажигалками, зонтиками и пряниками из риса и гороха. Вот еще вывеска: «Ле Суон-Чыон». Тут действуют без романтики. Тут фамилия. «Фирма!» – говорили возле этой вывески и поднимали палец кверху. Но, видно, плохи дела нынче у фирмы, если вывеска облупилась и прежний воротила с улицы Сахара не намерен подновлять ее. Плохи дела и у «Богатой семьи». Старые фонари на витрине. Идет распродажа…

Из последних сил надрываются старые вывески, кричат, зазывают. Но трудно им приходится рядом с новыми, сияющими буквами: «Государственная торговля»… Тут меньше романтики, зато твердые цены, чистота и каждый донг прибыли идет не в частный карман. А при огромном патриотическом подъеме в стране это немаловажный фактор в торговле. Покупатели идут в универмаг.

Жизнь на торговых улицах замирает с темнотой. Редкий частник будет жечь лампочку в своем окне до полуночи в надежде продать лишний зонтик, термос, тропический шлем или части для велосипеда. Ханой в это время занят, ему не до покупок.

* * *

Вечером Ханой учится. Знания. Знания. Нужны знания. Знания больше всего нужны молодой стране. С неграмотностью кончено. Кончено быстро. Сейчас идет штурм более высоких вершин. Нужны инженеры, техники, нужны люди, способные читать чертежи и плавить металл, нужны квалифицированные рабочие, подкованные знаниями служащие министерств и ведомств. И Ханой учится.

Понедельник и четверг – обязательные дни учебы. Восемьдесят тысяч ханойцев в эти дни, как бы далеко ни жили от школы, как бы ни устали после работы, садятся за парты.

В Ханое шесть вузов, одиннадцать техникумов, десятки школ. Они работают днем. А вечером молодые преподаватели и сами студенты идут в школы, чтобы отдать другим все, что узнали сами.

В один из вечеров мы побывали в школе.

Тысяча привычных велосипедов во дворе, барабан вместо звонка у дверей…

– Тысяча учеников приехали, пятьсот учеников пришли пешком – не успели еще заработать на велосипед, – пошутил молодой директор Хоанг Ченг, провожая нас в классы.

Директора в вечерних школах зарплаты не получают. Директорство – партийное поручение. Директор – ровесник многим, кто здесь учится и преподает.

Мы очень стеснялись, проходя по коридорам мимо настежь открытых дверей. Раздавался шепот: «Ленсо» (советские), ученики и преподаватели поднимались с мест и бурно хлопали. Было неловко нарушать школьную тишину. Но директор заставил нас пройти чуть ли не по всем классам («для вдохновения»). От аплодисментов и возгласов «Мо нам!» дрожали пальмы под окнами. Волновались ученики. И нас тоже очень взволновала эта встреча.

Молодежь Вьетнама неутомима в труде.

Представьте класс в шестьдесят человек – по шестеро за партами. Парни и девушки. У многих на груди ордена и боевые значки.

– Посмотрите, – шепчет директор.

За партой рядом отец и сын. Дали Де и Дали Чинг. Одному сорок два, другому – семнадцать. Сосредоточенно решают одну задачу.

Молодой студент в синем кителе бойко, даже как-то весело, с улыбкой объясняет решение, чертит углы и линии на доске…

Сзади нас за партой сидит женщина. Ей сорок два. У нее трое детей остались в Южном Вьетнаме. Седые волосы, горестные складки на лбу. Вместе со всеми женщина решает задачу.

На доске карта… Через пять-шесть лет, когда Вьетнам крепко станет на ноги, когда будет много учебников, эту карту сдадут в музей. Карта полушарий нарисована на черной доске цветными мелками. Трудно сказать, сколько времени потратил классный художник, но все есть: синие моря, желтые горы, столицы, обозначены бухты и острова…

В одном из классов не было парт. Не хватает. Люди сидели на корточках и стояли у подоконников. И только двое сидели на стульях. Они не могли сидеть на полу, они не могли и стоять – рядом лежали костыли…

Это одна только школа из многих в Ханое, где учатся вечером… Есть в городе Храм Литературы. Там возле старых пагод и зеленых от тины прудов стоят памятники. Кажется, сто восемнадцать памятников – черепаха и на ней плита с иероглифами. Памятники древний Ханой ставил людям за упорство и победы в учении. Хватило ли бы камня в горах, если сейчас ставить памятники за учение?..

* * *

И, наконец, как отдыхает Ханой? Секретарь горкома союза молодежи с улыбкой убеждал нас, что ханойцы не отдыхают, некогда, мол, столько работы… Наконец, перебрав все дни недели с учебой, собраниями и воскресниками, остановились на субботе.

Субботник вечер свят для ханойца. Для семьянина это отдых в кругу родных. Молодежь же, как и везде, ищет развлечений.

В Ханое пять театров. Чаще всего тут идут исторические драмы, где главный герой чаще всего девушка. В субботний вечер мы долго стояли у огромных афиш с портретом Шопена. Вместе с Варшавой, Москвой, Прагой, вместе со всем миром Ханой почтил память великого музыканта.

Как и у нас, как и везде, самое популярное зрелище – кино. Четырнадцати кинозалов становится мало для города. В субботний вечер у входа очереди. Идут наши и китайские фильмы. Фильмы не дублируются. Сзади зрителей сидит парень и в рупор читает перевод с русского на вьетнамский. Иногда, зазевавшись, парень теряет нить повествования, действие на экране не совпадает с переводом. Тогда в зале раздается громкое цоканье языком, а мальчишки кричат какое-то слово, видимо, схожее с нашим «сапожник!». Вьетнамцы сделали пока один только игровой фильм. Он посвящен воссоединению страны, и потому нет, кажется, человека, который не видел бы этого фильма или даже не знал бы его наизусть.

Ханой. Маленькие покупатели.

«А как с футболом?» – спросят нетерпеливые поклонники мяча.

Только-только родился! В прошлом году национальная команда, как говорят ханойцы, вышла из пеленок. Вьетнамцы выиграли две международные встречи, и футбол сразу стал «болезнью номер один».

В провинции Винь Фук мы видели, как шесть часов подряд носился над полем мяч и страстные голоса кричали что-то похожее на наше «давай!». Болельщики, «отболев» свое время, выбегали на поле, а игроки садились болеть.

Утром, заметив наш интерес к футболистам, секретарь местной организации Союза молодежи с гордостью показал нам любопытный отчет, который он собирался отправить в Ханой. В нем говорилось, что за короткое время в провинции создано три команды «с ботинками» и сорок шесть – «без ботинок»…

Вместе с футболом пробудился интерес и к другим видам спорта, но не всегда еще ханойский стадион бывает полон.

Субботним вечером Ханой выходит на улицы. Ханойский асфальт не пахнет бензином. Цветы по бокам асфальта, правда, тоже без запаха, но все же в воздухе держится приятное дыхание зелени. Зеленые коридоры улиц напоминают аллеи тихого парка. Идут по этим аллеям чинно, не спеша, как и подобает в парках. Ханойцы по натуре – созерцатели. Идти не спеша, разглядывая вывески и витрины, перебрасываясь словами, – высшее удовольствие для вьетнамца.

Медленно движется улицей поток белых ребячьих рубашек и девичьих блузок. Если долго идти вместе со всеми, непременно придешь к озеру. Три озера в Ханое. На каждом есть лодки, за небольшую плату можно кататься. А если хочешь, лови рыбу удочкой. Возле рыболова, как правило, человек сорок болельщиков. Каждую поклевку переживают и комментируют не менее активно, чем наши болельщики шахматный ход Таля в матче с Ботвинником.

Озеро «Возвращенного меча» и прилегающая к нему площадь с богатырями-деревьями для каждого вьетнамца значат то же самое, что Красная площадь для нас. За сотни верст едет вьетнамец в Ханой, чтобы поглядеть на священное озеро, чтобы побывать в Храме озера, чтобы поклониться Башне Черепахи.

Башню Черепахи вы увидите на папиросах, на бланках, на книжных заставках. Остановившись у островка с башней, вы подивитесь скромности этого сооружения. Но, вспомнив легенды, потрогав рукой шершавые, опаленные пожаром и временем камни, вы поймете вьетнамцев, почитающих Башню национальной святыней.

Товарищ Хо Ши Мин.

Возле Башни в воде живут две черепахи. Двести или триста лет живут, никто не знает. Скажут только, что черепахи жили еще при таком-то царе, такой-то династии. Раз в год огромные, как круглый стол, черепахи поднимаются к острову, греются на солнце, и тогда город переживает сенсацию.

Против Башни Черепахи – еще один остров. Сюда можно пройти по узкому свайному мостику. Тут Храм. У входа вы обратите внимание на урну, вделанную из старого французского сейфа. Внутри Храма возле алтаря с бронзовыми идолами и аистами, стоящими на черепахе, стоит еще один «сейф». Веришь в Бога – бросай деньги в эту копилку. Не веришь, пришел к Храму как турист – опусти деньги у входа. Эти контрасты переходного времени вы встретите повсюду.

У стены Храма на камне сидит одноглазый старик с ящиком на коленях.

– Гадатель… – шепчет переводчик.

Последний, может быть, гадальщик в Ханое, смущенно смотрит в сторону, вполне, наверно, понимая обреченность своей профессии. Рядом с гадальщиком шумная стайка пионеров. Синим мелком рисуют на камне Спутник…

До позднего вечера не утихают голоса возле озера. Устав ходить, люди присаживаются в полотняные кресла и на скамейки. За мелкие деньги можно купить что-нибудь из бесчисленных завернутых в пальмовые листья вьетнамских сладостей. Можно заказать красных креветок или жидкого, совсем не похожего на наше мороженого, или пива, которого раньше не делал Ханой и к которому только теперь начинают привыкать.

Совсем за копейку можно выпить сладкого соку, впитавшего в себя все лучи тропиков. Для этого надо подойти к зеленой тележке, возле которой на циновке лежат узловатые длинные палки. Широким ножом хозяин остругает одну палку, крутнет колесо, похожее на пароходный штурвал. Из раздавленного стебля в стакан потечет прозрачный приторно-сладкий сок сахарного тростника. В стакан бросят кусочек льда, сомнут лимон над стаканом, и напиток готов…

Часам к десяти и улицы, и площадь у озера пустеют. Не увидишь знакомых по нашим городам влюбленных на скамейках. Старый обычай запрещает девушке оставаться с парнем. Старый обычай запрещает парню относиться к девушке, как к равной. Много нелепых, унижающих человека обычаев уже поломано. Но живо еще наследство феодализма.

Когда мы уезжали из Ханоя, молодежная газета «Авангард» готовилась начать дискуссию по вопросам морали. «Жениться и выходить замуж не раньше двадцати!» – так сформулирована одна из мыслей дискуссии. По старому обычаю женитьба и замужество (особенно в селах) очень ранние – в пятнадцать-шестнадцать лет. Это плохо влияет на потомство, это по рукам и ногам связывает молодых людей. С появлением детей они перестают учиться, им трудно работать. А сегодня, когда страна и работает, и учится, ранние браки стали заметным тормозом в росте страны…

* * *

Вот так живет город у Красной реки, город тропиков, город наших друзей. Он рано тушит свет в окнах и рано просыпается. Завтра, чуть забрезжит рассвет над Башней Черепахи, выйдет на улицу продавец риса дядюшка Нгок, а еще через час начнется работа для милиционера под зонтом. Новые станки погрузит на платформы и баржи механический завод. Реставратор в Храме Литературы переберется на крышу еще одной пагоды. Заложат завтра фундамент еще одного нового дома, новой фабрики. Еще одну вывеску частной торговли сменит вывеска государственная. Еще одну задачу решат взрослые ученики вечерней школы. А гадатель у Храма на озере еще раз горько усмехнется: «Не те времена…»

Новую жизнь, большую и счастливую, строит свободный Ханой.

Фото автора. Ханой – Москва. 1–6 июля 1960 года.

Лицом к лицу с Каспием

«На Каспии буря. В Море унесло понтон». На нем было семеро нефтяников. Несколько часов затерянные среди волн люди боролись за жизнь. Один из них добрался до берега вплавь, остальных в открытом море подобрал теплоход «Тургенев»…» Это телеграфное сообщение было опубликовано в нашей газете 6 июля. Главным героем этой каспийской драмы выглядел Анатолий Байгушев. Это он добирался до берега вплавь…

Вот как это было.

* * *

Их было семеро. Инженер Муса Кулиев, механик Алексей Гришин, шофер Садратдин Сулейманов, слесарь Николай Пчелкин, сварщик Вагиф Шафигулин, тракторист Анатолий Байгушев и слесарь Геннадий Мусаэльян.

Семеро отошли от берега на понтоне, чтобы проверить трубопровод. В двухстах метрах от причала отказал мотор. Поочередно, призывая на помощь все знания нехитрой техники, семеро пытались оживить мотор, но захлестнутый соленой водой мотор молчал… Когда подняли головы, от берега понтон отделяла уже километровая полоса воды…

Любого матроса спросите, он скажет, что нет моря коварней, чем Каспий. Только что было смирнее голубицы, и вот уже несутся волны, в белесой тьме теряется берег, кажется, вот-вот судно провалится в мутно-зеленый ад. В такие часы не одно, даже большое, судно посылало в эфир тревожное: «SOS». А эти семеро оказались прикованными к железному корыту. Понтон держался на канате у берега и был совсем непригоден для плавания. И вот он в открытом море. На берегу сейчас пыль, из окон сыплются стекла от ветра, а тут свист в ушах, соленые брызги застилают глаза. Семеро, едва уместившись на «железном ящике» с двумя дырками посередине, крепко держатся за руки…

– Можно попытаться вплавь… Все умеют?!

– Я доплыву, – сказал Гришин.

– Я доплыву, – сказал Анатоий Байгушев.

– Я доплыву…

Только двое промолчали. Геннадий Мусаэльян и Вагиф Шафигулин не умели плавать.

– Будем вместе держаться, – сказал Муса и поглядел в глаза шестерым: все ли так думают? Как думает Анатолий, он бывший матрос, кто лучше его может оценить обстановку?

Все молча кивнули. И Анатолий тоже кивнул. Но через пять минут все увидели, что бывший матрос снимает рубаху. Не сказав никому ни слова, он прыгнул в воду. Мелькнули сильные руки… Анатолий плыл в сторону, где в белесой мгле еще угадывался берег.

На «железном ящике» осталось шестеро.

– Вот так и узнаются люди, – сказал Николай Пчелкин.

– Ему тоже не легко придется, – сказал Муса, кивнув в сторону, где только что исчез человек.

* * *

Да, ему нелегко было. Нелегко плыть против ветра, то подскакивая к небу, то проваливаясь между волнами. Анатолий не помнит, сколько времени плыл… «Главное, держать вон на ту вышку…» Руки работали, как два автомата, а голова… больше всего почему-то устала голова. Перед глазами стоит друг Генка. Когда Анатолий в последний раз оглянулся, Генка поднял свою разорванную майку. «Думает, что кто-нибудь увидит». Потом в голове мелькнула афиша кино. «У меня ж два билета на берегу в пиджаке. С женой собирались пойти… Надо доплыть». Потом в голове застучали молоточки, потом какая-то песня… Наконец желанная вышка, к которой пловец держал путь, встала перед глазами.

– Я обхватил корявые, облепленные ракушками бревна. Сердце бешено колотилось: спасен, спасен! Оглянулся назад – только грязно-зеленые волны перед глазами…

Все это рассказал по нашей просьбе сам Анатолий. Когда он, пошатываясь, вышел на берег, там уже стояла толпа. Уже два часа, как пропавших искали.

– А как остальные? – это был первый вопрос, который задали пловцу. Он не ответил, только махнул рукой в сторону моря.

* * *

А на «железном ящике» продолжалась борьба. Люди и море успели узнать друг друга. Море и ветер старались повернуть «ящик» боком. Тогда удар волны – и все будет кончено. Но люди поняли слабое место «ящика». Во что бы ни стало надо держать понтон заостренным концом к волне. Обломок доски не бог весть какая снасть, но в руках Николая Пчелкина доска служила настоящим рулем. Бывали секунду, казалось: вот сейчас захлестнет, но доска упиралась в волну, и люди облегченно вздыхали. Двое из шести, измученные качкой и нечеловеческим напряжением, уже не могли стоять.

– Ничего, теперь уже должны искать нас, – говорил Николай, стирая с лица соленые брызги и капли пота. От изнеможения у него тоже кружилась голова. Сам он уже не мог ориентироваться в направлении «судна». Ему подавали команду «вправо», «влево», и он ворочал доской…

Давно уже не видно берега. По-прежнему только ветер, волны и белая пена. Все чаще Николай подносит рукав ко лбу…

Мелькнула среди волн верхушка мачты.

– Теплоход! Нас ищут!

Но мачта уплыла в сторону. Разве легко заметить в водяной каше железную скорлупку, если даже на ней стоит человек и отчаянно машет белой майкой.

* * *

А вот что рассказал Инглаб Рахманов, молодой капитан теплохода «Суворов»:

«У нас на Каспии святой закон: человек в беде – бросаем все, идем на выручку. Так было и на этот раз.

В 13 часов 30 минут на всех пристанях, на всех буровых вышках «Карадагнефти» раздался тревожный радиосигнал: «Люди терпят бедствие!» В 13 часов 40 минут из нашего порта нужным курсом вышли два катера и четыре теплохода. Я на «Суворове» тоже вышел.

Сами понимаете, когда Каспий бушует, нелегкое дело найти человека в волнах. Вместе с нами на поиски вылетел самолет. Два раза прочесывали нужный район. Два часа звучали в эфире тревожные слова. Наконец с теплохода «Тургенев» сообщили: «Люди взяты на борт!»

Чтобы понятнее было мужество, проявленное шестеркой, надо сказать, что «корыто», на котором люди держались много часов, захлестнуло волной сразу, как только осталось оно без людей…

А бывший матрос, что вплавь добрался, показал себя выносливым человеком. Но к себе на «Суворов» я такого не взял бы…», – так закончил свой рассказ капитан «Суворова».

* * *

Теперь маленький эпилог этой истории. Мы разыскали всех героев недавней каспийской драмы. Попросили их собраться вместе, чтобы сделать фотоснимок. Они собрались. Вот посмотрите: слева – Муса Кулиев, в середине – «рулевой» Николай Пчелкин, справа – механик Алексей Гришин. Сзади стоят Геннадий Мусаэльян и Садратдин Сулейманов. Шестой, Вагиф Шафигулин, не мог прийти – уехал в командировку. А седьмой? Он тоже не пришел, хотя его и очень приглашали. Не пришел Анатолий Байгушев. Не пришел потому, что стыдно смотреть в глаза товарищам.

Фото В. Пескова. А. Мамедов, В. Песков. Баку. 14 июля 1960 г.