Текст книги "Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»"

Опасно раненный, печальный

Кой-как тащится экипаж — наиболее частая поломка на российских ухабах – перелом оси, на которую приходилась вся тяжесть нагруженного экипажа при каждом попадании колеса в яму, канаву, рытвину и т. п. Если же ось и выдерживала, то рессоры держались очень недолго: они либо «просаживались» и не могли больше амортизировать удары, либо попросту лопались. Печальная судьба графской коляски могла быть предсказана всяким, кто был знаком с тогдашними российскими дорогами. Cвидетельство тому оставил маркиз де Кюстин в своих записках о России. Выехав из Петербурга в Москву, он встретил своего знакомого русского помещика. Далее предоставим слово самому маркизу:

«Осмотрев подробно мою коляску, русский вдруг разразился смехом.

– Посмотрите сюда, – сказал он, указывая на оси, рессоры, чеки, прочие части экипажа, – они не доедут до Москвы в целости и сохранности. Иностранцев, желающих путешествовать в своих экипажах, постигает одна и та же участь: они выезжают, как и вы, а возвращаются в дилижансе. (…) Едва я распростился с этим мрачным пророком, как одна из рессор лопнула» (Кюстин, 174–175).

Следует учесть, что описываемые де Кюстином события происходили на лучшем в России шоссе и через 14 лет после похождений графа Нулина. Так что, и не будучи «мрачным пророком», можно было предположить, что в Петербург въедет совсем не та коляска, что выезжала из Парижа.

…экипаж – первоначально французский термин для обозначения всех повозок, имевших рессоры – устройства, смягчающие толчки и удары при движении. Соответственно, коляска – экипаж, а вот кибитка на полозьях, приспособленная для зимней езды – нет. Однако в России понятие экипаж приобрело несколько иное значение: «барская повозка и сани разного рода для выезда» (Даль, IV, 633). Под экипажем, таким образом, понимается дорогое и роскошное средство передвижения. Характерен образ экипажа и его пассажира в шуточном «Светском словаре», опубликованном в 1825 году в «Вестнике Европы»: «Екипаж. Блестящая карета. Ее иногда можно сравнить с храмом древних, где золото сияло со всех сторон, а идолом был вол или обезьяна» (ВЕ1825, VI, 137).

…барин молодой… – слово барин, происшедшее от «боярин», первоначально выражало отношение слуг к господину, вельможе. Переходное состояние от «боярина» к «барину» зафиксировано в «Сатире на поклоны» (1781–1782 гг.) И.И. Хемницера:

 
«"Ступай, ступай, скоряй!" – повсюду слышен звук,
И топот лошадей, и лишь каретный стук.
Вся сила конская в пары уж исчезает
И город облаком, как мраком, покрывает.
И всё на тот конец, поклон чтоб развезти,
Как будто чтоб себя тем от беды спасти.
Скачи от барина ты одного к другому,
А поглядишь, так ты скакал лишь по-пустому:
Боярин к барину другому ускакал,
И ты его уже, к несчастью, не застал».
 

В XVIII – нач. XIX вв. «барин» и был синоним слова «вельможа», очень важный человек. Очень характерна в этом отношении басня того же Хемницера «Обоз»:

 
«Шел некогда обоз;
А в том обозе был такой престрашный воз,
Что перед прочими казался он возами,
Какими кажутся слоны пред комарами.
Не возик и не воз, возище то валит.
Но чем сей барин-воз набит?
Пузырями». (1779)
 

В этом значении слово «барин» использовано и в комедии А.А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815 г.):

 
«Угаров
А где наш генерал?
 
 
Княжна
Он хочет отдыхать.
 
 
Угаров
Князь славный молодец.
 
 
Барон
Вид барина большого
В его сиятельстве являет знатный род».
 

Постепенно «барами» стали называть всех помещиков (дворян). Противопоставление «барин» – «крестьяне» очень наглядно у Н.М. Карамзина в «Бедной Лизе» (1792 г.), в разговоре Лизы с матерью, после знакомства той с Эрастом:

– Эраст простился с ними до свидания и пошел. Лиза провожала его глазами, а мать сидела в задумчивости и, взяв за руку дочь свою, сказала ей: «Ах, Лиза! Как он хорош и добр! Если бы жених твой был таков!» Все Лизино сердце затрепетало. «Матушка! Матушка! Как этому статься? Он барин, а между крестьянами…» – Лиза не договорила речи своей».

В ответе Лизы явно слышится ее низкое положение, по отношению к барину – Эрасту. В поэме Пушкина слуги из дома Натальи Павловны бросаются на помощь сломавшемуся экипажу. Они первыми и видят перед собой барина.

Точно так же, уже реальности, а не в литературе реагируют крестьяне на приход молодого помещика (Д.В. Улыбышева) к 142-летнему крестьянину: «"Здорово, дедушка, – сказал я, входя в избу, довольно громко, – как поживаешь?". – "А ты кто такой?" – откликнулся с палатей голос довольно зычный. – "Вишь, молодой барин приехал, – сказал ему внук, – у нас в светлице стоять будет"» (Жихарев, 215).

«Барин, – говорится в словаре Даля, – боярин, господин, человек высшего сословия; дворянин; иногда всякий, на кого другой служит, в противоположность слуге, служителю» (Даль, I, 49). Соответственно употребление слова «барин» предполагает появление слуги, что немедленно и происходит.

Очень характерно, в этом смысле использование слова «барин» в комедии Н.В. Гоголя «Ревизор». Вот короткий фрагмент, в котором три персонажа (городничий, его жена и дочь) произносят это слово:

«Анна Андреевна.

Послушай, Осип, а какие глаза больше всего нравятся твоему барину?

Марья Антоновна.

Осип, душенька, какой миленький носик у твоего барина!..

Городничий.

Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.) А что, друг, скажи, пожалуйста: на что больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге больше нравится?»

А вот речь самого Осипа:

Осип (выходит и говорит за сценой.)

Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится».

В литературных произведениях той поры (главным образом в прозе) характеристика возраста дворянина, вне связи со слугами, чаще всего выражалась во фразе «молодой человек». Именно так представлен главный герой в «Бедной Лизе» Н.М. Карамзина в речи «от автора». В повести «Бедная Маша» (1801) А.Е. Измайлова есть такое рассуждение: «Молодой человек семнадцати лет желает приобрести себе поскорее в свете некоторое звание; девушка же семнадцати лет желает поскорее выйти замуж». Идем далее: в «историческом рассказе» Н.В. Кукольника «Сержант Иван Иванович Иванов, или все заодно» (1841) герой является читателям в таком описании: «В это самое время на небольшом коне подъехал молодой человек лет осемнадцати. Он был одет в короткий полушубок тонкого синего сукна с бобровой опушкой, на голове – соболья шапочка с кутасиком, как тогда носили дворянские дети». А в повести А.А. Бестужева-Марлинского «Вечер на Кавказских водах в 1824 году» герою, о котором рассуждают собеседники, именуя его «молодой человек», 25 лет от роду. Судя по письму П.А. Вяземского к А. И. Тургеневу от 30 апреля 1823 г.: содержащим первые впечатления от знакомства с А.С. Грибоедовым: «Здесь Грибоедов-Персидский. Молодой человек с большой живостью, памятью и, кажется, дарованием (Архив братьев… VI, 16)» – «молодой человек» было устойчивым сочетанием в речи образованных людей того времени, точно также, как (если судить по литературе) «молодой барин» – в речи слуг.

… хромает; – временную хромоту графа можно было бы оставить без внимания, если бы не одно обстоятельство. Позже, в 15 главке, эта хромота войдет в сюжет в качестве выразительной и яркой детали. Пока же, чтобы заинтриговать читателя, отметим, что граф захромал, выпав из коляски и ударившись о землю. С одной стороны, в этом нет ничего странного, так оно чаще всего и бывает. С другой – столкновение с землей и хромота – это знак, который надо уметь прочесть.

Слуга-француз не унывает – во Франции, как и во многих других странах Европы того времени, личная свобода каждого, будь он гражданином данной страны или иностранцем, была гарантирована законами. Вследствие этого русские помещики, путешествующие по Европе, вынуждены были оставлять своих дворовых в России и нанимать слуг за плату. Н.М. Карамзин, в «Письмах русского путешественника», повествующих о его путешествии по странам Европы специально пишет «наемный слуга», дабы русским читателям было понятно, а в одно месте упоминает о том, сколько столо содержать такого слугу:

«Наемный слуга мой Бидер, который (за 24 су в день) всюду меня провожает, зная (по словам его) Париж, как свой чердак, давно уже приступал ко мне, чтобы я шел смотреть Царскую кладовую, Garde-meuble du Roi. „Стыдно, государь мой, стыдно! Быть три месяца в Париже и не видать еще самой любопытнейшей вещи! Что вы здесь делаете? Бегаете по улицам, по театрам, по лесам, вокруг города! Вот вам шляпа, трость; надобно непременно идти в кладовую!“»

Интересно, что здесь, как и в поэме Пушкина, наемный слуга чувствует себя свободно и как бы вдохновляет барина на поступок. Если помнить, что су – это 1/20 ливра, то слуга обходился Карамзину в 1,2 ливра. Пять ливров, в конце XVIII века составляли экю, то есть около 30,6 гр. серебра. Плата слуге, таким образом, может быть обозначена как 7,3 грамм серебра в день. А русский рубль в то время содержал 18 грамм серебра. Это значит, что Карамзину, примерно за 35 лет до описываемых событий, приходилось платить слуге в Париже около 40 копеек в день. Мы можем предполагать, что дешевле труд слуг оцениваться не стал и Нулина слуга-француз должен был обходиться не менее чем полтинник в день.

Возвращаясь домой, русские дворяне, как правило, давали расчёт слугам. Только очень богатые соглашались платить камердинеру или камеристке, имея возможность пользоваться даровым трудом крепостных. Граф Нулин не оставил нанятого им слугу в Париже, как это обыкновенно делалось, а повез его с собой в Петербург. Это выдает привычку жить «на широкую ногу» и дает повод к разговору об особой форме снобизма. Граф явно чувствовал себя dendy и, вследствие этого, принципиально не обращал внимания на «расстройство своих дел» или, попросту говоря, угрозу банкротства. Слуга-француз – лучший знак сравнительно новой для России формы щегольства – снисходительно-высокомерного отношения ко всем принятым в «обществе» обычаям, представлениям и поступкам.

И говорит: allons, courage! – Призыв слуги: «вперед, смелее!» – ритмически совпадает с началом Марсельезы: «Allons, en fans de la patrie».

Рифма «экипаж – кураж», как отметил еще В.В. Виноградов, впервые была использована И.М. Наумовым в ирои-комической поэме «Ясон, похититель золотого руна», в духе «Нового Енея» (Виноградов1937, 98):

 
«Вулкан, по данному приказу
Тащил зевесов экипаж.
Хотел исправить по заказу,
Кричал: кураж, Вулкан, кураж».
 

Вот у крыльца; вот в сени входят. – Все события поэмы происходят в разных помещениях барского дома. Назовем их, как обычно, опираясь на свидетельство современника, в данном случае Ф.Ф. Вигеля: «…зала в четыре окошка, гостиная в три и диванная в два; они составляют лицевую сторону… Спальня, уборная и девичья смотрели на двор, а детские помещались в антресоле» (Вигель, 144). Между крыльцом и гостиной в доме помещика находились сени с туалетом и людская. Девичья примыкала к спальне, за ней – вторые сени и выход на задний двор. Этому описанию вторит известный знаток усадебного интерьера начала XIX века Г. К. Лукомский: «В доме – обыкновенно зал двухсветный, направо и налево – гостиные, по деревянной лестнице (витой) поднявшись наверх, увидим спальни и рабочие комнаты» (Лукомский, 363).

Сени – всегда – холодное, неотапливаемое помещение в доме. В барской усадьбе сени играли роль прихожей, где гости оставляли верхнюю одежду.

Покой особенный отводят

И настежь отворяют дверь… – Покой, в данном случае: «крытое место для отдыха, комната, горница, палата, всякое отделенье для жилья, огороженное стенами место внутри дома» (Даль, III, 242), проще говоря, комната для гостей, названная чуть-чуть устаревшим или устаревающим на глазах словом. В произведениях литераторов XVIII слово «покой» – приобретает значение места для уединенного отдыха, места для сна. Так в предваряющем ирои-комическую поэму «Елисей, или раздраженный Вакх» (1771) изложении событий в прозе, автор, В.И. Майков пишет:

«Песнь вторая. Ермий приходит в полицейскую тюрьму и там Елисея, перерядя в женское платье, переносит в Калинкинский дом, где тогда сидели под караулом распутные женщины. Елисей пробуждается, дивится, как он там очутился, и думает, что он в монастыре. Между тем начальница того дома, вставши, будит всех женщин и раздает им дело. Но увидя Елисея, скоро его узнала, что он не женщина, ведет его в особый покой [курсив мой – Авт.], где он ей о себе открывает, что он есть ямщик, а потом рассказывает ей о побоище, бывшем у зимогорцев с валдайцами за сенокос».

А в самом тексте поэмы, в ее Третьей песне, есть такие строки:

 
«"Домашним буди сыт: пей, ешь, живи, красуйся,
А к женщинам отнюдь с амурами не суйся.
Твоя уже чреда любиться протекла!"
Так совесть собственна ему тогда рекла,
Но он толь правильным речам ее не внемлет,
К начальнице в покой вломиться предприемлет»
 

В романе М.Д. Чулкова «Пригожая повариха, или Похождение развратной женщины» (1770) слово «покой» используется для описания комнаты, в которой есть кровать: «С четверть часа не прошло времени, как взяли меня из сего ада посадили в изрядный покой, где изготовлена была для меня кровать, стол и стул. Не могу я изъяснить, сколько тогда обрадовалась и благодарила заочно Ахаля от искреннего моего сердца, легла на постелю и, не имев долго покою, проспала с лишком половину суток».

Точно так же, в мемуарах, написанных в конце XVIII – начале XIX веков, слово «покой» («покои») чаще всего используется там, где речь идет о личных помещениях и местах отдыха. Вот «Записки» княгини Дашковой: Впрочем, я употребила все усилия, чтобы успокоиться, и вошла в свою комнату с самым хладнокровным видом; уверив княгиню, что минута моего разрешения должна последовать позже, чем мы думали, я уговорила ее вместе с теткой удалиться в свои покои отдохнуть, причем торжественно обещала позвать их в случае крайней надобности (гл. II). И еще: «Вскоре после нашего прибытия в Петергоф Петр III в сопровождении Измайлова и Гудовича явился во дворец с изъявлением покорности. Он был никем не видимый введен в отдаленный покой, где был приготовлен обед» (Дашкова).

А вот «Записки» Г.Р. Державина: «Приехав в Казань, желал с красавицей своей чаще видеться; но, будучи небольшого чина и небогат, не мог иметь свободного хода к ней в покой». (1812).

В XIX веке слово «покой», в значении: «комната, помещение», употребляется редко и главным образом в контексте «старины». Для сравнения в переводе баллады Р. Саути «Суд божий над Епископом», В.А. Жуковоского писал:

 
«В замок епископ к себе возвратился,
Ужинать сел, пировал, веселился,
Спал, как невинный, и снов не видал…
Правда! но боле с тех пор он не спал.
 
 
Утром он входит в покой, где висели
Предков портреты, и видит, что съели
Мыши его живописный портрет,
Так, что холстины и признака нет». (1831)
 

Слово «покой» тут уместно, поскольку речь идет о давно прошедших временах.

(В речи персонажа, никак не обозначенного в поэме, но от лица которого ведется повествование, такие чуть архаизированные выражения будут встречаться довольно часто. Объяснение этому – чуть ниже.)

Покоем можно было назвать любую комнату в доме, но по первому значению – это помещение для отдыха. Слово же особенный может означать одновременно: а) отдельный, то есть находящийся в другой (по отношению к барским комнатам) половине дома; б) особый, то есть специально предназначенный для гостей; в) отличный, то есть лучший (Даль, III, 701).

Помещения для гостей могли находиться во флигеле или в отдельном крыле господского дома, или на втором этаже – «в антресоле» – там же, где обычно были комнаты для детей, их гувернеров и учителей. «Гостевые покои» использовали лишь время от времени, когда в них была надобность, а все остальное время держали закрытыми, чтобы там не топить и не убираться. Поэтому воздух в них застаивался, и по приезде гостя его комнату нужно было поскорее проветрить.

Пока Picard… – имя слуги графа с французского переводится как пикардийский или пикардиец. Однако существует и близкое по произношению picaro, что означает интриган и плут. В Испании же picaro (плут) – персонаж, чаще всего выступающий как слуга (о связи «Графа Нулина» с испанским плутовским романом см. в комментарии к главке 15). Вместе с тем, фамилия не придумана Пушкиным. В то время был хорошо известен Луи-Бенуа Пикар (1760–1828) – актер, драматург и театральный деятель. В 1825 г. в Париже были поставлены две его пьесы «Les Surfaces» и «Landau».

… шумит, хлопочет – Хлопотать – прежде всего, суетиться, тревожиться, понукать и погонять, часто – попусту. В сочетании с говорящим именем слуги определение его занятия как хлопоты вызывало отчетливую картинку понукания Пикаром домовой прислуги, при явном нежелании трудиться самому, что составляет отчетливый контраст с тем, как он кряхтит за чемоданом при отъезде.

И барин одеваться хочет – данном случае одеваться означает «переодеваться». Дорожный костюм графа – пыльный, а после падения еще и грязный. Но даже если бы и не было падения, переодевание все равно бы состоялось. К обеденному столу не полагалось выходить ни в дорожной, ни в домашней одежде. Обед, даже в кругу семьи – официальное (если не сказать – церемониальное) действие, наполненное глубоким символическим смыслом. В обеде – главном событии дня – концентрировались и семейные, и сословные традиции российского дворянства. Ритуал обеда был торжественным и церемонным (см. комментарий к главе 11). Соответственно, обеденный костюм строг и официален. Гость не мог себе позволить никаких вольностей в одежде. При этом сохранилось довольно много свидетельств того, как хозяин дома, желая утвердить свое превосходство и выразить снисходительное презрение к гостям, выходил к обеду в обычней домашней одежде – в халате.

Сказать ли вам, кто он таков? – Одна из нескольких явных отсылок к сказово-басенной поэтической традиции конца XVIII – первой четверти XIX веков. В этой традиции басня – это, прежде всего устный рассказ, а затем уже письменный текст. Рассказ подразумевает прямой контакт сказителя и слушателей, что и отражают речевые обороты, которые подразумевают прямой контакт рассказчика и его аудитории. Оборот «сказать ли» подразумевает паузу для возможного ответа слушателей: «сказать, сказать» или: «да говори же». Это придает всему произведению характер живой разговорной речи, чем и пользовались многие поэты. Этот оборот мы находим в стихотворении-басне И.И. Дмитриева «Желания»:

 
«Вдруг от начальника приказ ему лихой
Лететь в другое государство;
Куда ж? сказать ли вам,
Сердца чувствительны и нежны? (1797)
 

Есть он и у Карамзина, в шуточных стихах «Исправление», написанных в том же самом – 1797 – году:

 
«Как друг ваш столь переменился,
Угодно ль вам, друзья, спросить?..
Сказать ли правду?.. Я лишился
(Увы!) способности грешить!»
 

Читатель меня бы не понял, если бы, написав басня, я не заглянул в сочинения И.А. Крылова. Вот, пожалуйста, басня «Мешок»:

 
«Сказать ли правду вам тишком?
Не дай бог, если разоритесь:
И с вами точно так поступят; как с Мешком». (1809)
 

Но интереснее два фрагмента из стихов, в которых есть прямые пересечения с сюжетом «Графа Нулина». Первый фрагмент – из стихотворения В.И. Майкова «Неосновательная боязнь»

 
«На этот случай я хочу сказать вам сказку,
В которой господин велит впрягать коляску
И хочет к одному он другу побывать;
А может быть, чтоб там он стал и ночевать,
Об этом я не знаю;
Да только баснь мою я снова начинаю».
 

(Между 1763 и 1767)

Именно это: «баснь и или сказку», о том, как некий господин сел в коляску (а точнее, все же, выпал из нее) и что из этого вышло – рассказывает нам повествователь в поэме «Граф Нулин». Второй же фрагмент из басни (сказки) «Черный кот» современника Пушкина А.Е. Измайлова:

 
«Сказать ли сказку вам про черного кота,
Который уж в преклонные лета
В молоденькую мышь влюбился
И чуть-чуть жизни не лишился?..» (1824)
 

Нулин – не в преклонных годах, но с котом, погнавшимся за мышью, рассказчик его сравнит (об этом – ниже).

Где промотал он в вихре моды… – Русский дипломат князь П.Б. Козловский, проведший в Париже зимний сезон 1823–1824 гг., в своей книге «Социальная диорама Парижа» подробно и точно очертил круг светских развлечений. Во-первых, это «концерты и балы», которые давали:

– королевские министры;

– парижская аристократия, селившаяся в предместье Сен-Жермен (Козловский, среди прочих, отметил празднества, даваемые бывшими наполеоновскими маршалами Сюше и Сультом, бароном Ротшильдом, племянницей Талейрана – Франсуазой Жюст де Ноай);

– крупные финансисты, «именуемые в Париже обществом Шоссе-д'Антен»;

– послы и знатные иностранцы (Козловский, 81–82).

Во-вторых, регулярно устраивались «публичные собрания», вроде бала в парижской ратуше. Помимо балов, светская жизнь включала в себя обязательное посещение театров и салонов, а днем – прогулки в парижских парках в коляске или верхом. Каждый выход в свет требовал перемены всего костюма целиком или его отдельных деталей. Перчатки, шляпы, шейные платки, чулки менялись по несколько раз в день.

Свои грядущие доходы. – Ю.М. Лотман трактовал это выражение так: «Молодым людям охотно верили в долг рестораторы, портные, владельцы магазинов в расчете на их „грядущие доходы“. Поэтому молодой человек из богатой семьи мог без больших денег вести в Петербурге безбедное существование, при наличии надежд на наследство и известной беззастенчивости» (Лотман1995, 495). Однако в Париже будущая состоятельность графа не была очевидной. Скорее можно говорить о другом варианте «жизни в долг» (этот вариант тоже рассматривался Ю.М. Лотманом) – возможности заложить свое имение, то есть «души» крепостных крестьян, и жить на полученные деньги в расчете на выгодный брак или наследство, которое бы позволило выплатить долг с процентами и выкупить родовую собственность. Как правило, это не удавалось – и приданое, и наследство проматывались так же, как и родовое поместье. Поскольку отъезд графа – вынужденный («Жалеет о Париже страх»), а служить он, видимо, не собирается – его приезд в Россию связан именно с расстройством его финансовых дел и необходимостью заложить или даже продать часть крестьян.

Себя казать, как чудный зверь, – казать, в данном случае, представлять, демонстрировать. Чудный – странный, удивительный.

А.А. Белый писал о том, что выражение «чудный зверь» несет в себе характеристику дендизма и близко к понятию «светский лев» (Белый). Это наблюдение представляется нам верным лишь отчасти. Перенасыщенность данной части поэмы архаизмами («казать», «чудный», «Петрополь», а чуть раньше – «покой особенный») – не только литературный прием в духе Лафонтена (см. комментарий к 7-й главке), но и способ «разделить» автора и рассказчика. Описание графа Нулина дано не только сторонним наблюдателем, но и человеком гораздо более консервативных взглядов, типичным провинциалом и пожилым человеком. Этому в большой мере способствует «крыловско-лафонтеновская» манера изложения с использованием архаизмов и последующим перечислением предметов, которую Л.И. Вольперт назвала поэтикой «болтливости»» (Вольперт1990). Читатель волей-неволей вспоминает хрестоматийные строки:

 
«По улицам слона водили, Как будто напоказ —
Известно, что слоны в диковинку у нас…»
 

Басня «Слон и моська» к 1925 году была опубликована как минимум трижды (в 1811, 1815 и 1819 годах) и была хорошо известна. Естественно, напрашивались параллели казать – напоказ и чудный зверь – диковинка. В том же значении «удивительно, интересно» – слово «чудно» использовано и в другой басне Крылова – «Лжец». Там собеседник лжеца в ответ на рассказ об удивительном «римском огурце» высотой в гору отвечает:

 
«– Поверить трудно!
Однако ж как ни чудно,
А все чуден и мост, по коем мы пройдем,
Что он лжеца не подымает…»
 

В январе 1825 года газета Ф.В. Булгарина «Северная пчела» напечатала еще одну басню Крылова – «Булыжник и Алмаз», где обыгрывался мотив приезда в столицу «напоказ». Булыжник, узнав о счастливой участи попавшего в столицу алмаза, просит проезжающего мимо мужика:

 
«– Пожалуйста, земляк
Возьми меня в столицу ты с собою!
Возьми меня. Как знать?
Коль там я покажуся
То также, может быть, на дело пригожуся».
 

Басенный «зачин» в описании графа Нулина фиксирует образ повествователя – пожилого соседа-ворчуна, рассказывающего в тесном кружке слушателей о чудном звере из Парижа, с подробным перечислением всех его удивительных атрибутов. В свое время этот прием удачно использовал И.И. Дмитриев в своей сказке «Модная жена». Там автор, которому только-только пошел четвертый десяток, «прячется» под маской старика:

 
«Ах, сколько я в мой век бумаги исписал!
Той песню, той сонет, той лестный мадригал;
А вы, о нежные мужья под сединою!
Ни строчкой не были порадованы мною.
Простите в том меня: я молод, ветрен был,
Так диво ли, что вас забыл?
А ныне вяну сам: на лбу моем морщины
Велят уже и мне
Подобной вашей ждать судьбины
И о цитерской стороне
Лишь в сказках вспоминать; а были, небылицы,
Я знаю, старикам разглаживают лицы:
Так слушайте меня, я сказку вам начну
Про модную жену». (1791)
 

Манеру добродушного деревенского рассказчика, с «простодушной», по выражению Л.И. Вольперт, интонацией (Вольперт2010, 223). Пушкин «прорепетировал» в конце 1825 года в небольшом отрывке «Из Вольтера»:

 
«Короче дни, а ночи доле,
Настала скучная пора,
И солнце будто поневоле
Глядит на убранное поле.
Что делать в зимни вечера?
Пока не подавали кушать,
Хотите ли теперь послушать,
Мои почтенные друзья
Рассказ…» (II – 318)
 

В Петрополь едет он теперь – в примечаниях к «Евгению Онегину» Пушкин привел «прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича», в которой были такие строки:

 
«Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят
Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени…» (V – 193)
 

Изданная в 1822 г., эта идиллия имелась в библиотеке Михайловского (Лобанова, 25) и была в момент написания «Граф Нулина», что называется, «под рукой». Возможно, именно оттуда «Петрополь» и перекочевал в текст поэмы. Вообще же Петрополем именовался Санкт-Петербург только в поэтической речи и только в двух случаях.

Первый – когда речи хотели придать особенно торжественный оттенок. Так, Г.Р. Державин использовал название Петрополь в оде «На отсутствие Ее Императорского Величества в Белорусские губернии во время открытия наместничества в сей столице»: «Из Петрополя сокрылась / Матерь от своих детей» (1780), еще в одной – «На присоединение без военных действий к Российской державе Таврических и Кавказских областей»: «Златые Петрополя башни / Блистают как свещи… (1784), а также в стихах «На кончину Великой княгини Ольги Павловны»:

 
«Вижу блаженну
Чистую душу
Всю из огня,
В свет облаченну!
В райскую кущу
Идет дитя;
Зрит на Россию,
Зрит на Петрополь,
Зрит на родных». (1795)
 

Точно так же В.А. Жуковский в своем знаменитом на всю Россию произведении «Певец во стане русских воинов», прославляющем героев войны 1812 года, поместил такие строки:

 
«Наш Витгенштеин, вождь-герой,
Петрополя спаситель
Хвала!.. Он щит страны родной,
Он хищных истребитель».
 

Второй: когда в стихах идет речь о литературе и литераторах и речь автора становится подчеркнуто (и даже излишне) поэтической. Тот же Державин, вообще предпочитавший именно эту форму поэтического обозначения северной столицы, в послании к Капнисту органично вводит Петрополь в ряд возвышенной архаизированной лексики:

 
«А мне Петрополь населять
Когда велит судьба с Миленой
 
 
И некую поэта тень —
Да правду возглашу святую:
Умей и ты презреть златую
Злословну, площадную чернь». (1796)
 

А.А. Бестужев-Марлинский начинал свое «подражание первой сатире Буало» (1819) строчкой: «Бегу от вас, бегу Петропольские стены». Склонный к патетике В.К. Кюхельбекер вопрошал в 1821 году в своем стихотворении «Массилия» безымянного «плавателя»:

 
«Быть может, знаешь ты семью моих друзей:
О! Как прядется нить их драгоценных дней
В стенах Петрополя родимых и священных?»
 

И даже К.Ф. Рылеев, предпочитавший чисто русскую конструкцию – Петроград – не устоял и в стихотворении «Пустыня», вспоминая о «приятелях-певцах», вздохнул:

 
«Они все в Петрополе;
В моей счастливой доле
Лишь их недостает!» (1821)
 

А практически в то же самое время, когда писался «Граф Нулин» (или неделей-другой позже), Д.В. Веневитинов заканчивал послание «К друзьям на Новый год» такими строками:

 
«Но средь Петропольских затей
Не забывайте звуков лирных,
Занятий сладостных и мирных,
И старых искренних друзей».
 

Но в нашем случае архаико-патетичный Петрополь должен был вызывать иронию подготовленного читателя, поскольку у него неизбежно возникала ассоциация со знаменитыми стихами Д.И. Фонвизина «Послание к слугам моим – Шумилову, Ваньке и Петрушке», впервые опубликованными еще в 1769 г. Там, в частности, обращаясь к ливрейному лакею Ваньке (в чьи обязанности входило сопровождать барина, стоя на запятках кареты), автор восклицает:

 
«На светску суету вседневно ты взираешь
И, стоя позади, Петрополь обтекаешь;
Готовься на премудрый дать ответ,
Вещай, великий муж, на что сей создан свет?»
 

Нулин – воплощение «светской суеты» – направляется именно туда, где найдется лучшее применение его талантам. Именно такое ироничное отношение к возвышенно поэтическому «Петрополю» демонстрировал Пушкин и ранее, в послании 1815 г. «К Галичу»:

 
«Пуская угрюмый рифмотвор,
Повитый маком и крапивой,
Холодных од творец ретивый,
На скучный лад сплетая вздор,
Зовет обедать генерала, —
О Галич, верный друг бокала
И жирных утренних пиров,
Тебя зову, мудрец ленивый
В приют поэзии счастливый,
Под отдаленный неги кров.
(…)
Садись на тройку злых коней,
Оставь Петрополь и заботы»… (I – 128)
 

Еще раз появляется Петрополь в язвительном контексте стихотворения «Тень Фонвизина» («Вралих Петрополя богиня, / Пред ним со страха пала ниц»), напрямую отсылающего читателя к шуточному посланию Дениса Ивановича.

С запасом фраков и жилетов,

Et cetera, et cetera. – Этот отрывок – скрытая отсылка к стихам И.И. Дмитриева «Путешествие N. N. в Париж и Лондон, писанное за три дни до путешествия» (Гроссман1958, 275). Под N. N. скрывался Василий Львович Пушкин – дядя Александра Сергеевича, сам поэт и предмет постоянных шуток и розыгрышей в литературных кругах. В 1803 году Василий Львович побывал в Париже и Лондоне и опубликовал в «Вестнике Европы» пространное письмо с описанием своего путешествия, после чего и появилась на свет литературная шутка Дмитриева. Стихи Дмитриева построены на постоянном перечислении событий и лиц, встречаемых N. N. в путешествии, а также вещей, им приобретаемых. Есть там и строки, невольно приходившие в голову при знакомстве с багажом графа Нулина: