Текст книги "Лекции по истории средних веков"

«Христианин сначала отказался от исполнения муниципальных обязанностей, потом отказался от звания декуриона. Чтобы остаться христианином, он должен был перестать быть гражданином. Тогда устрашенное правительство стало издавать суровые законы, стало возвращать беглецов в курии; определяло как обязанность, что каждый собственник земли в 25 югеров должен быть куриалом. Христианин продал свою землю, отдал ее в пользу церкви, сделался бедным; законы воспретили эту продажу и эти пожертвования. Они пригвоздили человека к курии, они принуждали всех быть магистратами по очереди. Тут-то и потерял силу муниципальный строй. Муниципальные обязанности, как невыносимая тяжесть, давили не только на материальные средства, но и на совесть христианина. Их возненавидели, их проклинали. Страстное сочувствие обращено было к церкви, курия же внушала только отвращение. Смертный приговор муниципальному строю в его прежнем виде был произнесен: он погибал, несмотря на строгие меры императорского правительства, направленные к его поддержанию».

Таким образом, Фюстель де Куланж наглядно объясняет связь между распространением христианства и падением муниципального строя.

Еще лучше, яснее, глубже и художественнее изображает Ренан этот интересный процесс внутренней социальной жизни империи. Большой отрывок из его последнего сочинения «Mark Aurèle»²⁴ мы позволим себе привести в переводе.

«По мере того как Римская империя приходила в упадок, христианство поднималось. В продолжение III в. христианство сосет, как вампир, древнее общество, подрывает все его силы и приводит его к тому общему расслаблению, против которого напрасно борются патриотические императоры. Христианству незачем было нападать открытой силой: достаточно было только запереться в своих церквах. Оно мстит за себя, переставая служить государству, ибо оно удерживает почти для одного себя основания (принципы), без которых государство не может существовать. Это та самая великая война, которую ведут против государства наши консерваторы. Армия, магистратура, общественная служба имеют нужду в известном количестве серьезных и честных элементов. Когда классы, которые могли бы доставить эту серьезность и эту честность, замыкаются в воздержании, страдает все тело.

Церковь в III в., захватив в свою пользу все, истощает гражданское общество, отнимает у него кровь, водворяет в нем пустоту. Малые (христианские) общины убили большое (римское) общество. Античная жизнь, жизнь вполне внешняя и мужественная; жизнь, проявлявшаяся в военной славе, героизме и цивилизме, жизнь форума, театра, гимназий – побеждена жизнью еврейской, жизнью антивоенной, любящей тень, жизнью людей бедных, сидящих взаперти. Политика не предполагает людей слишком отделившихся от земного. Когда человек решается искать только неба, он не имеет здесь, на земле, отечества. Нацию составляют не монахи или аскеты; ненависть и презрение к свету не готовят к борьбе с жизнью. Индия, которая из всех стран наиболее погружалась в аскетизм, представляет с незапамятных времен землю, открытую для всех завоевателей. То же самое в некотором отношении было с Египтом. Неизбежное последствие аскетизма есть то, что он заставляет рассматривать все не относящееся к религии – ничтожным и пошлым. Воин, правитель в сравнении со священником – грубые существа; гражданский порядок является только как гнетущая тирания. Христианство улучшило нравы древнего мира, но с точки зрения военной и патриотической оно разрушило древний мир. Гражданская община и государство могли впоследствии существовать рядом с христианством, лишь только заставив его подвергнуться самым глубоким изменениям.

«Они живут на земле, – говорит автор письма к Диогнету, – но в действительности их отечество на небе». В самом деле, когда у мученика спрашивают о его отечестве, он отвечает: «Я христианин». Отечество и гражданские законы – вот, по Клименту Александрийскому, тот отец и та мать, которых должен презирать настоящий гностик, чтобы сесть одесную Бога. Христианин затруднен и неспособен, когда речь идет о мирских делах; Евангелие образует верных, а не граждан. То же самое было и в исламе, и в буддизме. Господство этих двух всеобщих религий покончило со старой идеей отечества. Не было больше ни римлянина, ни афинянина: только христиане, магометане, буддисты. Впредь люди будут распределяемы по их культу, а не по их отечеству; их будут разделять ереси, а не вопросы национальности.[38]38
  Эту последнюю мысль Ренана надо считать преувеличением, потому что возникновение и развитие ересей в средние века часто определялось противоположными национальными интересами.


[Закрыть]

Вот что видел ясно Марк Аврелий и что сделало его так мало благосклонным к христианству. «Лагерь благочестия», эта новая «система отечества, основанного на Божественном слове» (Ориген), не имеет ничего общего с римским лагерем, который никак не помышлял приготовлять своих граждан к небу. Церковь в самом деле признает себя совершенным и полным обществом, высшим, чем общество гражданское; пастырь имеет более значения, чем магистрат.

Отечество христианина – церковь, как отечество еврея – синагога; христианин и еврей живут во всех странах, где они находятся, как иностранцы. Христианин едва даже признает отца и мать. Он ничем не обязан империи, а империя ему обязана всем, ибо только присутствие верных (верующих), рассеянных в римском мире, останавливает гнев небесный и спасает империю от разрушения. Христианин не радуется победам империи; общественные бедствия кажутся ему подтверждениями пророчеств, осуждающих мир на гибель от огня и варваров. Космополитизм стоиков также имел свои опасности, но горячая любовь к цивилизации и греческой культуре служили противовесом излишествам их отрешенности.

Во многих отношениях христиане были, конечно, верными подданными. Они никогда не бунтовали; они молились за своих гонителей; несмотря на свои неудовольствия против Марка Аврелия, они не приняли участия в возмущении Авидия Кассия. Они выставляли на вид принципы самого абсолютного легитимизма. Так как Бог дает власть тому, кому Ему угодно, то следует без всякого испытания повиноваться тому, кто владеет ею официально. Но эта видимая политическая ортодоксия была, в сущности, только культом успеха. «Между нами не было никогда партизанов Альбина, приверженцев Нигера», – говорит с похвальбой Тертуллиан в царствование Септимия Севера. Но по правде, чем Септимий Север был более законным государем, чем Альбин или Песценний Нигер? Он имел больше успеха, чем они, вот и все. Христианский принцип – «нужно признавать того, кто держит в своих руках власть» – должен был содействовать водворению культа совершившихся фактов, то есть преклонению перед силой. Либеральная политика ничем не обязана и никогда ничем не будет обязана христианству. Идея представительного правительства противоположна той, которую прямо проповедовали Иисус, св. Павел, св. Петр, Климент Великий.[39]39
  Это мнение может вызвать серьезные возражения. Идея представительного правительства была не чужда церкви и выражалась главным образом в соборах, которые имели с самых первых веков важное значение и представляли не что иное, как съезд уполномоченных от общин епископов или других уважаемых людей. Это особенно видно во время реформационного движения новых времен.


[Закрыть]

Самую важную из гражданских обязанностей, военную службу, христиане не могли нести. Эта служба кроме необходимости проливать кровь, что экзальтированным верующим казалось преступным, соединена была с такими действиями, которые для боязливой совести казались идолопоклонническими.[40]40
  Существуют любопытные свидетельства об уклонении христиан от военной службы – они собраны Ле-Бланом; в Актах мучеников постоянно повторяются слова: «Nolo militare christianorum».


[Закрыть] Без сомнения, было много христиан-солдат во II в.; но очень скоро несовместимость призваний сделалась явной: солдат оставлял оружие или делался мучеником. «Нельзя служить двум господам» – вот принцип, беспрестанно повторяемый. Изображать меч или лук на перстне было делом запрещенным. «Мы достаточно сражаемся за императора, – говорили христиане, – если молимся за него». Большой упадок римского войска, замечаемый к концу II в. и особенно ярко обнаружившийся в III в., имеет свою причину в христианстве. Цельс заметил здесь истину с удивительной проницательностью. Военная храбрость, которая, по воззрению германца, одна только и открывает Валгаллу, не есть даже добродетель в глазах христианина. Если она употребляется на службу делу хорошему – в добрый час, если нет – это не больше как варварство. Конечно, человек, очень храбрый на войне, может быть человеком очень посредственной нравственности, но общество, составленное из совершенных людей, было бы так слабо! За то, что он был слишком последователен, христианский Восток потерял всякую военную силу.

Ислам этим воспользовался и дал миру печальное зрелище этого вечного восточного христианина: везде он один и тот же. Несмотря на различие рас, вечно обожаемый, вечно избиваемый, неспособный смотреть прямо в лицо военному человеку, вечно подставляющий свою шею под удар сабли; жертва малоинтересная, потому что она не возмущается и не умеет держать оружия даже тогда, когда его кладут ему в руки.

Христианин бежал также гражданских должностей, общественных повинностей, гражданских почестей. Добиваться этих почестей, искать этих должностей или даже только принимать их – это значило показать знак веры в такой мир, который принципиально считался осужденным и в основании был запятнан идолослужением. Закон Септимия Севера позволил «приверженцам иудейского суеверия» достигать почестей, освободив их от обязанностей, противоречащих их верованиям. Христиане, конечно, могли воспользоваться этими разрешениями, но они этого не сделали. Украшать венками свою дверь при объявлении дней торжества, принимать участие в увеселениях, в общественных удовольствиях – было для них отступничеством. То же запрещение по отношению к трибуналам (суду). Христиане никогда не должны были обращаться к ним со своими тяжбами; они должны были обращаться к третейскому суду своих пастырей. Невозможность смешанных браков окончательно воздвигала непреодолимую преграду между церковью и обществом. Верным (верующим) запрещено было прогуливаться по улицам, вмешиваться в общественные разговоры; они должны были видеться только друг с другом. Даже гостиницы не могли быть общими, во время путешествия христиане приходили в церковь и здесь участвовали в агапах, получали долю при раздаче остатков от священных приношений».

Далее Ренан говорит, что христианство имело влияние на искусство. Скульптура и живопись считались враждебными ему. Отсюда находит себе объяснение поразительный факт исчезновения скульптуры в первой половине III века. По словам Ренана, христианство «сразу убило античное искусство». Более медленное, хотя не менее решительное поражение нанесено им богатству. Христианство явилось в этом отношении «необычайной экономической революцией». Римская империя, уничтожив родовые привилегии, расширила, напротив, имущественные. Не установив настоящего равенства между гражданами, она создала глубокое различие между богатыми и бедными; ошибочный взгляд греков, презиравших крестьянина и рабочего, нашел здесь себе полное выражение. Первоначально и «христианство не сделало ничего для крестьянина: оно даже повредило сельскому населению установлением епископств, выгодами которых пользовались только одни города». Но христианство имело огромное влияние на поднятие достоинства ремесленника, рабочего. Одна из заповедей, с которыми Церковь обращается к рабочему, состоит в том, чтобы он исполнял свое ремесло со вкусом и прилежанием. Слово «operarius» входит в честь. В надгробных надписях ремесленник и мастерица – христиане получают похвалы за то, что были хорошими тружениками. Ведущий честную жизнь, снискивающий честным путем ежедневное пропитание работник именно и есть идеальный христианин. Скупость – высшее преступление в глазах христианина. Милостыня считалась священной обязанностью для каждого. Богач, не дающий своего излишка неимущим, признается похитителем чужого добра. Сама церковь делалась благотворительным учреждением, где находили кров и пропитание бедные и странствующие.

«Богатого везде приносили в жертву». Немногие из богатых вступали сначала в лоно церкви. Их положение было одним из самых трудных. Бедные, гордившиеся евангельскими добродетелями, третировали богатых с таким видом, который мог показаться высокомерием. Богатый должен был заслужить прощение своему богатству; царствие небесное было ему недоступно, пока он не очистит своего богатства милостыней или не искупит мученичеством. Общности имущества не было уже, если только она вообще когда существовала. То, что именовалось «апостольской жизнью», то есть идеал первоначальной жизни Христа, оставалось мечтой, потерянной вдали. Но собственность верного только наполовину ему принадлежала, и в действительности церковь предъявляла на нее уже такие права, как и сам владелец собственности.

Вот очень интересные, глубокие, верные, только иногда парадоксальные и преувеличенные положения великого французского историка-мыслителя, в которых он определенно и прямо высказал мысль, что новая сила, вырастающая в человеческом обществе на закате дней империи, не могла не подорвать окончательно основ древнего государства и общества.

Итак, мы видели, что положение империи в III в. было критическое, что нужны были коренные и всесторонние меры для того, чтобы обновить разрушающееся здание, восстановить силы дряхлеющего организма, иначе катастрофа должна была неминуемо разразиться. Прежде всего нужно было отразить варваров, остановить их усилившийся напор. И действительно, целый ряд энергичных императоров Иллирийского дома, как Клавдий Готский, Аврелиан, Проб и другие, так упорно и успешно сражались с германскими полчищами, что принудили германцев временно приостановить свое наступательное движение в пределы империи. А последующие императоры: Диоклетиан (284–305) и Константин (306–337), примирившийся с христианством после неудачной борьбы не на жизнь, а на смерть и искусно воспользовавшийся великой новой силой, целой системой последовательных реформ придали государству новый вид, поставили империю на ноги и на некоторое время отсрочили ее падение, а восточной ее части дали возможность просуществовать целых одиннадцать веков. Останавливаться подробно на реформах Диоклетиана и Константина за недостатком времени мы не будем и ограничимся тем, что отметим только главные пункты, очертив только остов нового здания бюрократической монархии со строго централизованным управлением и самодержавной, освобожденной от всех ограничивающих форм, властью императоров во главе.

Прежде всего Диоклетиан, приноравливаясь к требованиям времени и понимая обнаруживавшееся не раз в продолжение III века стремление провинций, особенно западных, к самостоятельности и отдельности, а также невозможность для одного императора управиться с таким обширным, растянутым на огромное пространство государством, как римская империя (особенно ввиду опасности, угрожавшей целости империи на северных и восточных границах), избрал, уже вскоре после вступления на престол, себе в соправители друга своего Максимиана, дав ему особый почетный титул Цезаря. Но уже через несколько лет после того, в 293 году, Диоклетиан решился назначить еще двух Цезарей, опытных полководцев Галерия и Констанция Хлора. Сам же Диоклетиан присвоил себе и распространил на Максимиана титул Августа. Управление государством было разделено между этими четырьмя лицами следующим образом: Восток и Фракию Диоклетиан оставил себе, Италию, Африку, Испанию отдал Максимиану, Констанций Хлор получил Галлию и Британию, Галерий – Иллирию, юг Македонии и Грецию. Такая система верховного управления должна была поддерживаться всегда, причем четыре верховных правителя – оба Августа и оба Цезаря – составляли нечто вроде искусственной династии. Каждый Август, вступая в исправление своей высокой обязанности, усыновляет одного из Цезарей, который считается наследником его сана и власти. По истечении двадцатилетнего срока оба Августа отказываются от власти в пользу своих Цезарей, которые, приняв титул Августов, назначают и усыновляют себе двух новых Цезарей; эти последние, по истечении того же срока, должны заступить их место в качестве Августов и так далее в том же порядке.

Эта идея равномерного распределения власти в Римской империи некоторое время была осуществлена; во главе ее мы видим, впрочем недолгое время, четырех лиц. Несмотря на такую систему, мысль о единстве власти не исчезла, так как один из Августов носил название главного – римского императора и ему должно было принадлежать первенство, то есть решающий голос в делах управления и избрания цезарей. Таким путем Диоклетиан надеялся предотвратить произвол легионов при избрании нового императора, создать прочный и определенный закон престолонаследия, обеспечить для империи способных правителей, облегчить защиту отдаленных провинций. Сам Диоклетиан остался верен своему плану и по истечении срока в 20 лет со вступления на престол сложил с себя императорское достоинство и возвратился к частной жизни.

Сущность этого учреждения была очень скоро отвергнута, так как появилось соперничество между отдельными правителями, но некоторые частности его удержались. Так, сохранен был порядок областного управления; из четырех провинций, находившихся под властью августов и цезарей, образовались четыре префектуры: 1) Восток (Oriens); 2) Иллирия; 3) Италия с Африкой; 4) Галлия с Британией и Испанией.

Во главе управления этими префектурами стояли гражданские чиновники (praefecti praetorio). Первоначально такое название носили чиновники военные, начальники преторианских когорт, императорской гвардии (как, например, известный Афраний Бурр при Нероне); теперь же они сосредоточивали в своих руках только гражданскую власть. На их рассмотрение шли судебные дела высшего порядка, влекшие за собой высший денежный штраф; им же было предоставлено право помилования приговоренных к смерти преступников. Военная же власть была вполне отделена от них и получила самостоятельную организацию. Это разделение было сделано для того, чтобы лишить возможности отдельных правителей усиливать свою власть до размеров, опасных для центрального правительства. При таком положении дел можно было надеяться на безопасность империи со стороны честолюбивых стремлений высших чиновников, так как без денег не могли ничего предпринять военные правители провинций, а без войска – гражданские.

Префектуры подразделялись на диоцезы (dioceses), которых было всего 12, диоцезы – на провинции (всего 101), также имевшие свое более или менее самостоятельное управление. Таким образом, вокруг префектов и других правителей собирается целый штат чиновников (comités) самых различных наименований. Лактанций, автор сочинения «De mortibus persecutorum» (главный источник для истории гонений христиан, особенно при Диоклетиане), с негодованием говорит об этом увеличении должностных лиц. Система, естественно, оказывалась вредной и для муниципального строя: последние более или менее способные люди покидали курии, чтобы занять какое-нибудь более выгодное место (ведь служба в куриях только разоряла их) в рядах императорской бюрократии – это с одной стороны; с другой – чиновники центрального управления в диоцезах, которые стояли к городским общинам каждой провинции гораздо ближе, чем прежнее далекое и почти неизвестное учреждение – римский сенат, гораздо больше вмешивались в дела общин, стесняли их самоуправление. Все это наносило сильный удар по разлагающемуся муниципальному строю. Деление империи на провинции впоследствии имело значение в делах управления христианской церкви: провинции совпали тогда с епархиями, диоцезы – с митрополиями; для дел же внешних и финансовых назначались также особые центральные учреждения с огромными канцеляриями.

Таким образом, деятельность Диоклетиана привела к созданию бюрократического строя в империи. В этом отношении Рим и на этот раз, правда вряд ли к пользе, послужил образцом для новейших государств Европы.

Благодаря реформам Диоклетиана ослабевшая империя восстанавливает несколько свои силы, сплачивается воедино более крепкой, хотя искусственной и потому непрочной и подверженной случайностям связью, поддерживается целой армией чиновничества, выстроенной и распределенной по ступеням длинной, расходящейся вниз во все стороны, но ведущей вверх к одному центру – императору – иерархической лестницы. Разумеется, недостатки нового строя сказались весьма скоро; бюрократизм и централизация дали только временный отдых империи, они не спасли ее от гибели, а только отсрочили смертный час, хотя, впрочем, для восточной половины империи – надолго.

Для той же цели объединения империи последующими реформами придан новый и пышный блеск императорской власти. Многие атрибуты для этого были заимствованы с Востока: явились диадема, царский жезл, одежды, установлен придворный этикет и церемониал, коленопреклонения, челобитье, целование рук, чего прежде и в помине не было. Император получает высокий титул «Dominus» (то есть «владыка», «господин»), тогда как прежде он, несмотря на фактическую высоту своего общественного положения, довольствовался званием «princeps senatus» и в частной жизни ничем не отличался от обыкновенных сенаторов и других состоятельных полноправных граждан. Регалии императорской власти Рима сделались впоследствии необходимой принадлежностью власти государей в образовавшихся на территории империи средневековых монархиях.

Вслед за тем в правление Константина в пользу Римской империи во всемирной истории совершился новый важный факт: император и империя получили поддержку в христианстве, в том самом христианстве, которое до сих пор упорно и страстно преследовалось римским правительством. Многие, объясняя мотив, побудивший Константина принять христианство, объявить его равноправность с религиями языческими в пределах своего государства, утверждают, что не одна сила нравственного убеждения самого императора в преимуществах новой веры над старыми культами заставила его обнародовать Миланский эдикт. Говорят даже, что это было далеко не главным побуждением для столь важной государственной меры, что цель Константин преследовал политическую: его глубокий и тонкий государственный ум понял непобедимую силу христианской общины и, конечно, лучше пожелал он иметь христиан в числе защитников государства, чем в числе его врагов и для того принял их веру под покровительство закона.²⁵

Этот взгляд нельзя не признать правильным. Действительно, христиане, хотя и не имевшие численного перевеса в римском государстве и составляющие еще меньшинство населения, представляли тем не менее сильную общественную организацию. Между их общинами существовал крепкий союз; все более деятельные силы государства отходили к христианскому обществу. Эту-то силу общины и понимал Константин и искал в христианах точки опоры для своей власти. Вступив же в союз с христианством, которое уже имело свою крепкую организацию, император должен был признать его в том виде, в каком оно уже утвердилось. Таким образом, государство не могло преобразовать уже утвердившиеся порядки церкви, а потому и отношение между светской властью и церковью в Риме должно было получить иной вид, чем, например, в еврейской земле – родине христианства.

Перенесение столицы империи из западной части (Рима) в восточную – Византию (Константинополь) также имело важное значение. Помимо всего прочего, факт перенесения столицы показывает, что Римская империя в сознании римлян уже более не связывалась с одним только Римом, не ограничивалась одним «вечным городом», но что все уже были убеждены, что – везде Рим, где римская монархия.

* * *

Мы характеризовали в самых общих чертах административные реформы Диоклетиана и Константина. Но наиболее интересны и важны для изучения реформы экономические, которые нам следует теперь осветить и рассмотреть в связи с вопросом первостепенной историко-экономической важности – о происхождении колоната.

Прежде всего определим, какие подати существовали в Римской империи. Отличительная черта податной римской системы, по мнению немецкого экономиста Родбертуса,²⁶ еще с республиканских времен вплоть до эпохи Диоклетиана есть единство подати и стремление облагать не отдельные виды дохода или промыслы, а все хозяйство граждан. В древнем мире вообще, а в римском в особенности, прямые подати ложились первоначально не на землю лица, или состояние (aurum mercatorium), даже не на доход, а на все имущество лица, – такая подать называлась tributum. Облагалось хозяйство, в которое почти нераздельно входили и земледельческие, и промышленные, и торговые элементы. Начиная с эпохи Августа единство древнего хозяйства начинает разрушаться, а вместе с тем и подать дробится. При Диоклетиане появляется уже несколько видов податей: поземельная, подушная, промысловая, торговая и т. д. Главными из них являются две: 1) поземельная (capitatio terrena или iugatio) и 2) подушная (capitatio humana). Особенное значение имеет подать поземельная.

Как она распределялась? Что составляло единицу обложения? Со времен податной реформы Диоклетиана и Константина слово iugum[41]41
  Оно естественно сближается с греч. ύ – пара волов, и можно думать, что так называлась земельная единица – участок, который может обрабатываться одним плугом.


[Закрыть](означает «ярмо» или «упряжка волов») – единица обложения – означала земельный надел, служивший основанием для раскладки поземельного налога; это единица распределения подати, и iugum вполне соответствует древнерусскому «соха». Благодаря недавно найденным и только что изданным сирийским отрывкам, содержащим в себе переведенный с греческого сборник законов V века по P. X., в настоящее время нет уже сомнения, что римская coxa (iugum) или голова (caput) не есть отвлеченная идеальная, фиктивная единица или величина известной стоимости, с которой взимается известная монета, как думали прежде, а совершенно реальная единица измерения полей и земель, установленная законом в соответствии с различным качеством земли в различных местах и потому не везде одинаковая по величине.

Вот важные факты, которые теперь подтверждаются сирийским законником и могут считаться несомненными. При Диоклетиане совершено было всеобщее измерение недвижимых имуществ в империи, введен был кадастр, составлены писцовые книги, долженствовавшие подлежать пересмотру через каждые пятнадцать лет. Правда, существуют указания на то, что общие переписи производились и раньше, даже во времена Августа. Так, евангелист Лука говорит: «В те дни вышло повеление от кесаря Августа сделать перепись по всей земле. Сия перепись была первая во время правления Квириния Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город» (Лука 2, 1–3). Но известие это сомнительно; в те времена общей переписи не было, имелись только частные цензы сирийских имуществ.

Такие кадастры должны были, по первоначальному предначертанию, повторяться периодически, и по прошествии каждого периода, смотря по собранным сведениям, подати должны были уменьшаться или увеличиваться. Это распределение податей называлось индиктом (indictio). Отсюда произошло в римской империи исчисление по индиктам, то есть по кадастровым 15-летиям (начиная с 312 года), по бюджетным периодам. При кадастре единицей измерения служит югер 0/₄ десятины). Но податной величиной, подлежащей земельному налогу, единицей распределения его считалась соха – iugum или caput, которая состояла не всегда из одного и того же количества югеров, а заключала их в себе больше или меньше, смотря по тому, к какому из семи определенных законом классов земли принадлежал участок. В Сирии, например, существовала такая норма для возделанной земли помимо пастбищ:

соха равняется пяти югерам земли под виноградником

соха = 20 югерам земли первого класса

* = 40 * * второго или лучшего класса

* = 60 * * третьего класса

* = 225 деревьям масличной или оливковой плантации 1-го класса

* = 450 деревьям масличной плантации 2-го класса

Таким образом, если мы оставим в стороне виноградные и масличные насаждения, то уже в римской империи земля по качеству почвы разделялась на три разряда, точно так, как это было после в Византийской империи, а затем и в Московском государстве. В последнем при определении величины сохи, то есть при определении количества податей на ту или другую местность принималось в соображение качество почвы. Вообще способ распределения налогов, употреблявшийся в Московском государстве, едва ли следует считать совершенно оригинальным, как этого желает Соколовский.

«Податная система древней России, – говорит он, – представляет в высшей степени своеобразное явление… Подати налагались в древней России не на лицо, а на имущество. Так как имущество состояло главным образом в земле, то она и была преимущественным предметом обложения… Для распространения поземельных налогов употреблялся весьма оригинальный способ. Вся занятая земля Московского государства разделялась на участки, называемые сохами, таким образом, что каждый из этих участков по доходности был равен другим и мог быть обложен в одинаковых размерах с другими.

Понятно, что при различных достоинствах земли соха не могла представлять какой-нибудь определенной величины и изменялась по временам и местным условиям. Вникая в смысл системы, вернее было бы сказать, что делилась не земля, а сумма налога разделялась на определенные, равные доли, которые потом и разлагались по земле, причем равномерность обложения не могла быть иначе достигнута, как только пропорциональным изменением величины участков. При определении величины сохи, т. е. при определении количества податей на ту или другую местность, принималось в соображение, во-первых, качество почвы, разделяемой в этом отношении на худую, среднюю и добрую. Первой полагалось на соху больше, второй – менее, третьей – еще менее: так, если в соху доброй земли полагалось 800 четвертей, то средней земли шло 1000, худой 1200 и так далее» (Соколовский П. Экономический быт земледельческого населения России перед крепостным правом).²⁷

Из сказанного только что нами о податной системе Римской империи последнего периода видно, что Соколовский не прав, приписывая податной системе Московского государства такую полную оригинальность.²⁸

Итак, с целью более правильного распределения податей существовал кадастр, податные книги. Мы не знаем точно, как была сделана опись, но только известно, что она простиралась на все римские владения. Составить ее, конечно, было трудно, это была очень важная и сложная операция, которая притом должна была постоянно повторяться, так как имущества быстро менялись, хозяйства то увеличивались, то уменьшались числом, владетели участков беспрестанно менялись и так далее. Но правильного повторения кадастра не было, производились только частные переписи. Писцовые книги велись аккуратно; есть сходство между римским и византийским порядком их ведения и русским, так что гораздо правильнее предполагать заимствование этой системы в Московском государстве из Византии, чем от татар. Сама по себе сложность системы предполагает необходимость наличия многочисленных чиновников, которые составляли, вели и проверяли книги. Греческие названия этих чиновников сходны с русскими: дозорщики, справщики. Теперь, когда было известно, сколько следовало податей с известного количества земли определенного качества, сколько такой земли находится в каждой провинции и общине, являлась возможность правильного разложения податей. Таким образом, если в известный год император решал, что следует собрать такую-то сумму на государственные потребности, то эту сумму распределяли сначала на провинции, потом на городские общины, на курии и, наконец, сообразно с количеством и качеством земли – между отдельными землевладельцами. Общая цифра государственного бюджета подвергалась частым колебаниям, а следовательно, изменялась и величина налогов. Ярким примером того, каким огромным колебаниям могли подвергаться подати в провинциях, служит распоряжение Юлиана Отступника, понизившего в Галлии сумму податей со 100 (приблизительно) миллионов рублей до 28 миллионов.