Текст книги "Бальзам Авиценны"

Глава 3

Спустя пять дней после встречи с Мирадором нотариус отправился в публичный дом под игривым названием «Добрый вечер». Часы показывали одиннадцать утра, а заведение начинало работу в семь, однако это ничуть не смущало мсье Фиша. Прекрасно осведомленный о здешних порядках, он не стал ломиться в закрытые парадные двери: правовед обошел здание и проник в него с черного хода. Пытавшаяся преградить ему дорогу пожилая неопрятная консьержка, получив подачку, тут же исчезла, и Эммануэль поднялся на второй этаж.

Очутившись в длинном узком коридоре, в который выходили двери комнат «девушек», он отыскал тринадцатый номер и постучал. Никакого ответа. Мсье Фиш постучал снова, уже громче, и услышал в ответ пожелание немедленно убираться по известному ему адресу, высказанное хриплым женским голосом. Но это ничуть не смутило настойчивого правоведа.

– Жюли, солнышко! – проворковал он. – Открой, детка. Это Эммануэль.

– Да хоть сам английский король! Какого черта?

Тем не менее дверь приоткрылась и выглянула смазливая девица с опухшим лицом. Ее белокурые волосы украшали папильотки из газетной бумаги, а круглые белые плечи покрывал несвежий пеньюар.

Эммануэль просунул в щель носок башмака, чтобы красотка не вздумала захлопнуть дверь перед его носом, и одновременно сильно нажал на нее плечом. Его маневр увенчался успехом: мсье Фиш проник в будуар кокотки.

– Скотина! – громко взвизгнула Жюли. – Что тебе надо? Я закричу!

– Тихо! – Нотариус попытался зажать ей рот, но она укусила его за палец. Тогда Эммануэль схватил ее за горло и прошипел: – Заткнись, или я сверну тебе шею! Где Шарль?

– Откуда я знаю? – просипела проститутка, тщетно стараясь угодить коленом в пах юриста.

– Лгать нехорошо. – Мсье Фиш сердито встряхнул ее, как тряпичную куклу. – Где Шарль?

Почувствовав, что кто-то появился у него за спиной, Эммануэль шарахнулся в сторону, но не удержался на ногах и повалился на пол, увлекая за собой отчаянно отбивавшуюся Жюли. Над их головами просвистела дубинка – на счастье нотариуса, нападавший промахнулся.

Увидев над собой полуодетого поджарого смуглого человека, замахнувшегося дубинкой для нового удара, Эммануэль выпустил кокотку и завопил:

– Шарль! Это я, Шарль!

Нападавший, как ни в чем не бывало, сунул дубинку под мышку и протянул мсье Фишу руку, помогая подняться. На Жюли он не обратил внимания.

– Я думал, приперся какой-то легавый. – Шарль подтолкнул приятеля в смежную комнату и бросил подруге: – Добудь нам бутылочку: в горле пересохло.

– Иди ты… – Жюли на четвереньках доползла до дивана, легла и моментально провалилась в сон.

В смежной комнате Шарль Рико, почесывая мускулистую грудь, равнодушно поинтересовался у нотариуса:

– Чего тебя принесло в такую рань? Я только ночью приехал.

– Скоро полдень! – Эммануэль вытащил часы, щелкнул крышкой и поднес циферблат к самому носу Рико. – И у меня важное дело.

В сонных глазах Шарля мелькнуло подобие заинтересованности, но тут же пропало. Он пошарил за кроватью и вытащил початую бутылку вина. Посмотрел на свет, сколько осталось, и хотел припасть губами к горлышку, однако мсье Фиш одной рукой отвел в сторону бутылку, а другой показал Шарлю листок бумаги с нарисованной на нем пучеглазой рыбой.

Сонливость Рико сняло как рукой. Он оставил бутылку и настороженно взглянул на приятеля, а тот уже достал изящную табакерку с перламутровыми рыбками на крышке. Шарль порылся в своей одежде, в беспорядке сваленной около постели, и вытянул за цепочку брелок – на нем играли в волнах две перламутровые рыбки, плывущие навстречу друг другу.

– Одевайся, – распорядился мсье Фиш, усаживаясь в продавленное кресло.

Рико открыл створки встроенного в стену умывальника, ополоснул лицо холодной водой из кувшина, намылил щеки и быстро побрился. Потом надел рубашку, повязал пестрый галстук и заколол его булавкой с фальшивой жемчужиной. Его наряд довершили жилет с низким вырезом, полосатый сюртук и касторовая шляпа. Свою дубинку он засунул за пояс брюк.

– Куда мы направляемся? – глотнув из бутылки, поинтересовался он.

– В Швейцарию, – невозмутимо ответил Эммануэль.

– Вот как? – Рико сдернул с тумбочки плюшевую салфетку и смахнул ею пыль с сапог. – Позволь полюбопытствовать: зачем?

– У меня есть адресок. – Мсье Фиш похлопал по карману, где лежал полученный от Мирадора конверт. – Навестим одного почтенного человека.

– А потом?

– Потом увидим. – Нотариус встал. – Ты готов? Пошли. Все необходимое купим по дороге.

Выйдя в будуар, Шарль подошел к спящей Жюли и ласково похлопал ее пониже спины:

– Я ухожу!

– Можешь не возвращаться, – не открывая глаз, пробурчала проститутка.

– Пожалуй, я так и сделаю, – заключил Рико, выходя следом за Эммануэлем в коридор…

Провожали русских торжественно. Масымхан подарил Кутергину саблю с украшенным бирюзой эфесом, помог ему сесть в седло и показал на вооруженных нукеров, застывших в плотном конном строю:

– Они поедут с вами.

– Зачем? – удивился Федор Андреевич.

– Нехорошо урус-тюре путешествовать, как простому человеку. – Масымхан хитро улыбнулся. – Мои джигиты проводят тебя до реки.

Капитан решил не спорить: у кочевников свои обычаи и, если не хочешь испортить отношения с местным князьком, лучше не пытаться отговорить его от задуманного. Денисов подкручивал сивый ус и хмурился: навязанный им не то эскорт, не то конвой его насторожил.

Однако, вопреки дурным предчувствиям Матвея Ивановича, все шло нормально. Отдохнувшие кони бежали весело, партия двигалась быстро, а нукеры Масымхана вели себя предельно дружелюбно. Понемногу хорунжий успокоился и попросил Федора Андреевича показать дареный клинок.

– Твоя шашка была значительно лучше, – вернув капитану саблю, заметил Денисов.

Чтобы скоротать время в дороге, Матвей Иванович принялся рассказывать Кутергину и фон Требину об обычаях киргизцев и родословной Масымхана. В древности якобы жил великий полководец и у него были три выдающихся военачальника, от одного из которых вел свой род Масымхан, считавшийся степным аристократом. Согласно обычаям кочевников, он не мог разориться: если родовитый князек терял все, он вновь получал коней, овец, юрты и подчиненных людей от своего рода или других, близких родов. Поэтому такие, как Масымхан, страшились только смерти.

– Наверное, полководца звали Батый или Чингис, – предположил Федор Андреевич. – Других великих завоевателей среди кочевников я что-то не припомню.

– Тамерлан, – напомнил Николай Эрнестович. – А еще Бабур, основатель династии Великих Моголов.

– Да, но они не кочевники, – возразил Кутергин. – Один правил в Самарканде, а другой – в Фергане. Вряд ли князек ведет свой род от военачальников оседлых народов.

– Наверное, – согласился Матвей Иванович. – Знаете, как они меряют богатство? Лошадьми! Видели соболью шапку Масымхана? Она стоит несколько десятков лошадей…

Проходили день за днем. Экспедиция двигалась на юго-восток, и природа вокруг постоянно менялась – свежие краски степи поблекли, уступая желто-серому однообразию песка. Ветер стал горячим, словно дыхание раскаленной печи, и жаркий воздух струился над вершинами холмов, как призрачное колеблющееся покрывало, за которым, скрываясь от глаз людей, кривляясь и гримасничая, танцевали бестелесные духи пустыни. О них рассказывали сопровождавшие русских нукеры шепотом, добавляя: тот, кто увидит их, сойдет с ума или умрет от страха.

Кутергин постоянно делал короткие остановки, определялся на местности и сверялся с картами, снятыми ранее побывавшими в этих неприветливых местах офицерами-картографами. Ему помогали фон Требин и солдаты. Казаки смотрели на них со снисходительными улыбками – рисование песков на бумажках казалось им заумной блажью господ офицеров из петербургских штабов. Любой станичник ориентировался в бескрайней степи, как во дворе своего дома, и поэтому плохо понимал, зачем нужно тратить столько времени и сил на то, что каждый из них уразумел с малолетства, чуть ли не впитав с молоком матери. Нукеры, как все степняки, отличались крайним любопытством, хотя тщательно скрывали это, но вскоре и они потеряли интерес к занятиям Кутергина и его солдат. Ничего угрожающего в непонятных действиях русских киргизцы не увидели. Им даже не было смешно. Но, самое главное, тут не пахло злым колдовством, и кочевники успокоились.

После нескольких долгих утомительных переходов экспедиция, наконец, вышла к реке. Казаки начали ладить «салы», готовясь к переправе. Надули пустые бурдюки, привязали к ним пучки камыша, прикрепили утлые плотики к хвостам лошадей и погрузили на них седла, оружие и одежду, а сами остались в чем мать родила. Серо-желтые воды равнодушно приняли плывущих и позволили им без потерь перебраться на другой берег. Нукеры прикрывали переправу. На следующее утро они распрощались с русскими и отправились в обратный путь.

– Не нравится мне все это, – проводив их взглядом, заметил хорунжий. – Не зря их Масымхан посылал.

– Тебе не дает покоя патрон? – тихо спросил Федор Андреевич.

– Да нет, – протянул Денисов. – Ломаю голову: отчего князек не открылся до конца? Что-то он знает, но молчит!

– Не мучайся сомнениями, Матвей Иванович, – посоветовал фон Требин. – Азиаты они и есть азиаты. Смотрите, кругом ни души!

Хорунжий только угрюмо хмыкнул. Здесь начинался практически неведомый европейцам край древних караванных троп, редких колодцев и неожиданных набегов воинственных текинцев. Здесь люто казнили отступников: зашивали их в сырые бараньи шкуры и обрекали на мучительную смерть от зноя и разъедающих тело ненасытных червей. Здесь гулял по просторам ветер-афганец и солнце иссушало тело человека, а ночь пронизывала холодом до костей и заставляла с нетерпением ждать утра. С восходом все начиналось сначала…

На дневке Кутергин обсудил с Денисовым и фон Требиным дальнейший маршрут: предстояло проверить несколько колодцев, взять пробы почвы, снять местность на карту и отыскать удобные места для переправы через реку. Но это уже на обратном пути, а сейчас главное – вода!

– Понятно. – Матвей Иванович сдвинул лохматую папаху на затылок и принялся разглядывать карту капитана, похожую на весьма схематичный рисунок местности: неточный, сделанный в приблизительном масштабе, зато ориентированный по странам света.

– К этим колодцам я доведу. – Хорунжий указал на несколько точек. – Но тут не все отмечены, есть и другие.

– Ты знаешь к ним дорогу? – поинтересовался Федор Андреевич.

– Найдем, – кивнул казак. – В общем, помотаться придется.

– Ничего, справимся. – Николай Эрнестович растянул в улыбке запекшиеся губы. – И дальше пройдем.

– Не люблю загадывать, – отрезал хорунжий.

Теперь движение экспедиции замедлилось: много внимания уделяли съемкам местности. Рутинное однообразие пейзажа и нелегкой работы утомляло, однако люди не сдавались.

В один из дней, абсолютно ничем не отличавшийся от других, дозорные казаки сообщили, что видели всадника с заводными лошадьми: промелькнул далеко в стороне и скрылся. Денисов дотошно расспросил дозорных и заключил, что это кто-то из местных: для них проделать даже четыре сотни верст по пескам – обычное дело. Однако почему текинец не отправился в пустыню на верблюдах?

День спустя сомнения разрешились: дозорные привели в лагерь давешнего всадника. Он ехал на поджаром ахалтекинце. У седла в чехле висело ружье. На него капитан взглянул с особым интересом, но тут же опытным взглядом определил – это не винтовка. Лицом всадник чем-то напоминал галку – носатый, с широким тонкогубым ртом, скрытым черными усами и короткой бородой. Едва увидев его, Матвей Иванович усмехнулся.

– Здорово, Нафтулла!

– Салам, Денис-бала. – Нафтулла спешился, снял тельфек и обнажил бритую голову, прикрытую засаленной тюбетейкой. Поклонился русским офицерам, как заведенный повторяя: – Садам алейкум, салам!

– Ты чего за нами тянешься? – прямо спросил хорунжий.

– Ай, не нужно сердиться. – Нафтулла в притворном испуге выставил перед собой ладони. – Земля принадлежит не тебе, а Аллаху! И он позволяет каждому ехать куда вздумается.

Кутергин прислушался к его голосу: интонации азиата показались Федору Андреевичу знакомыми. Точно, этот человек говорил с ним ночью в форте.

– Он просился ехать с нами, – шепнул капитан казаку.

Словно подслушав, Нафтулла на ломаном русском языке начал путано объяснять, что он бедный мелкий торговец и разбойники могут разорить его, отобрав товар. Разные племена и роды враждуют между собой, и им ничего не стоит обидеть одинокого путника. Хорошо, если только ограбят, но вдруг убьют? А на казаков Дениса-бала никто не решится напасть. Поэтому Нафтулла и держался поближе к ним. Напрасно русские подозревают его в чем-то недостойном: он никогда не замышлял против них дурного.

– Зарекалась ворона говно клевать, да все никак мимо пролететь не может, – заключил хорунжий.

Станичники дружно заржали, Кутергин и фон Требин тоже не удержались от улыбок: азиат действительно внешне очень походил на ворону. Не понимавший причины их веселья Нафтулла заискивающе заглядывал в лица офицеров и тоже улыбался, хотя ему было совсем невесело: отпущенные Имамом две луны истекали!

– Прилипнет теперь, как смола, – сердито сплюнул Кузьма Бессмертный. – Я его поганые повадки знаю: ни в жисть не отвяжется.

– Ладно. – Капитан махнул рукой. – Пусть, если так хочет, едет за нами. Когда-нибудь это ему надоест.

– Ага, – поддакнул Денисов. – Все высмотрит и наведет кого…

– Так что же нам, убить его? – возмутился фон Требин. – Тогда уж точно никому ничего не скажет.

– Николай Эрнестович прав, – поддержал его Кутергин. – Не убивать же его в самом деле?

– Как знаете, а по мне так лучше порешить, – глухо ответил Денисов.

– Ну, знаете ли, Матвей Иванович! – Фон Требин даже задохнулся от негодования, но под взглядом капитана сдержался и замолчал.

Хорунжий мрачно поглядел на него и дал знак казакам отпустить Нафтуллу. Азиат кланялся офицерам и благодарил, потом прыгнул на ахалтекинца, взял повод заводных лошадей, нагруженных тюками, и выехал из маленького лагеря русских. Проезжая мимо Федора Андреевича, он неожиданно обернулся к нему:

– Денис-бала не верит. А ты верь! Ты и я один кисмет!

Когда он скрылся в песках, капитан окликнул урядника Бессмертного:

– Кузьма! Скажи-ка, что означает у местных словечко «кисмет»?

– Кысмэт? – на манер степняков повторил казак. – А это у них так называется судьба…

Все случилось неожиданно, ранним утром, когда уже растаяли пряные ароматы ночи и солнце успело растворить в своих лучах краски земли, сделав ее бесцветной. С ног до головы покрытые пылью, два казака передового дозора вымахали на гребень бархана, и тут же хлопнул выстрел. Сипя простреленной грудью, один из дозорных начал сползать с седла, а другой не стал ждать следующего выстрела, развернул жеребца и помчался назад. Он привстал на стременах, сорвал с головы лохматую папаху и, размахивая ею, на всем скаку заорал:

– Эгей, эй-эгей!

В погоню за ним полетели десятка полтора конных, беспорядочно стреляя из ружей и размахивая сверкавшими кривыми клинками.

Казаки в мгновение ока расчехлили ружья и дали ответный залп, разом выбив из седел половину нападавших, потом рванули из ножен тяжелые шашки. Пригнувшись в седлах и опустив руки с клинками вниз, чтобы затекли они злой горячей кровью для смертельного удара, станичники развернулись полумесяцем жидкой лавы. На коне да во поле казака не тронь! Кочевники давно знали, что в открытом бою один казак стоил десятка и взять жизнь этих осторожных и смелых всадников можно только хитростью. Горе тому, кто не знал этого!

Дрогнула прокаленная зноем земля под копытами коней. Окружить и вырубить басурманов до единого! Пластать их острой шашкой, до боли в плече, до багровой темноты в глазах.

– Ур-р-а-а-а!..

Федор Андреевич, поддавшись общему порыву, тоже выхватил подаренную Масымханом саблю и пустил коня в галоп. Рядом, размахивая шашкой, скакал бледный фон Требин. Кутергин оглянулся: как там Епифанов с Рогожиным? Солдаты уже примкнули к ружьям штыки и на всякий случай разворачивали повозку. Позади них на дальнем бархане темнел силуэт всадника на высоком тонконогом коне. «Нафтулла», – понял капитан.

Враги повернули коней и скрылись за барханом, оставив убитых валяться на песке. Перевалив через гребень холма, Кутергин увидел небольшой караван и скакавших навстречу казакам всадников в пестрых одеждах. Привстав на стременах, они крутили над головами саблями, раздирая рот в крике:

– Алла-а-а…

С лязгом и воплями конные сшиблись. Фон Требин тоже устремился в беспорядочную, как ему показалось, сумасшедшую схватку. На миг рядом промелькнуло лицо Денисова с налитыми кровью выпученными глазами, и он услышал злой окрик:

– Не ломай строй, мать твою!..

«Какой строй?» – подумал Николай Эрнестович. Какой тут строй, если здесь рубят налево и направо, отражая удары и вертясь в седлах, как на карусели? Хрипели и кружились под взбешенными седоками взмыленные кони. Все смешалось: свои и чужие.

На поручика наскочил молодой азиат с тонкими усами на узком смуглом лице. Короткий замах саблей – и Николай Эрнестович ощутил тупой удар по голове. Боли не было, только солнце вдруг показалось черным и неестественно большим – оно неимоверно расширилось, стало величиной во все небо, а в середине его открылась мрачная бездна и помимо воли фон Требина втянула его в себя, словно всасывая, как невесомую пушинку. Поручик хотел вцепиться в гриву коня и закричать, но силы покинули его, и он полетел в эту бездну, растворяясь в ней…

Федор Андреевич увидел, как сползал с седла окровавленный Николай Эрнестович, и сам налетел на тонкоусого. Высекая синеватые искры, скрестились их клинки. Азиат оказался проворным и ловким. Кутергин едва поспевал отбивать его удары: они градом сыпались один за другим, быстрые, безжалостные. Срубить гяура с серебряными украшениями на плечах, и пусть его душа провалится в ад!

Тонкоусый попробовал достать капитана сбоку, но тот парировал выпад и, разгадав тактику азиата, сам начал атаковать. Через несколько мгновений лицо тонкоусого покрылось пепельной бледностью, которую не мог скрыть даже темный загар. Он понял: перед ним мастер клинка. Сабля Кутергина змеей скользнула к груди противника в коварном прямом выпаде, особенно трудном в конном бою. Но азиат сумел извернуться и отбил удар. Он дико завопил и с непостижимой ловкостью вскочил ногами на седло. Держа саблю обеими руками, тонкоусый обрушил ее на капитана, намереваясь разрубить того до седла.

Прикрывая голову, Федор Андреевич бросил свой клинок навстречу чужому. Но внезапно рука, сжимавшая дареную саблю, стала странно легкой, и тут же плечо пронзила острая боль. Скосив глаза, Кутергин увидел: сабля Масымхана переломилась пополам! Однако клинок азиата все же удалось отбросить, и он угодил точно в пряжку портупеи на правом плече. Боль быстро распространялась вниз по руке, и пальцы отказывались служить.

Капитан быстро перебросил обломок сабли в левую руку и отчаянно рванулся вперед. Противник, сидя уже в седле, вновь замахнулся и собрался нанести последний удар. Кутергин нырнул под его руку и со всей силой вогнал обломок в правый бок азиата, всадив его по самую рукоять.

– А-а! – взвыл тонкоусый, и перед глазами Федора Андреевича молнией сверкнул его булат.

«Господи, да что же это? – с суеверным ужасом подумал капитан. – Неужто у него две жизни? Просто смерть с косой!»

Но тут азиат обмяк, из горла у него широкой струей хлынула кровь, и он рухнул под копыта коня. Кутергин подхватил его саблю и бросился в сечу.

Вокруг все вертелось в смертельном танце: храпели и кусались кони, высекали искры клинки, всадники в седлах отклонялись в стороны, откидывались на лошадиный круп, пригибались к гриве, наносили и отбивали удары. Денисов наседал на рослого темнолицего азиата в красном халате. Видно было, что тот уже устал: вот он на мгновение замешкался и над ним взметнулась тяжелая казачья шашка. Темнолицый успел закрыться, но русская сталь шутя расправилась с мусульманской – резко опустившись на стременах, Матвей Иванович с потягом рубанул по пыльной синей чалме…

Казалось, схватка продолжалась вечно, но на самом деле все закончилось довольно быстро. Кутергин успел навсегда ссадить с седла еще одного противника и вдруг обнаружил: биться больше не с кем. Казаки плотным кольцом окружили трех оставшихся в живых иноверцев. В центре на покрытом красивой попоной верблюде сидел седобородый старик в белых одеждах – он безучастно смотрел поверх голов сражавшихся, словно происходящее его ничуть не касалось. Позади него, странно согнувшись, сидел молодой мужчина, тоже одетый в белое. В отличие от старика, он настороженно вертел головой, с опаской поглядывая по сторонам. А вокруг верблюда чертом вертелся воин в красном бешмете и огромной белой папахе: он бешено размахивал саблей, не давая никому приблизиться.

Опустив оружие, казаки мрачно наблюдали за ним, отступая на шаг или два, когда он слишком приближался. Потом кто-то хихикнул, за ним другой, и вскоре все станичники хохотали, сбрасывая нервное напряжение кровавой схватки.

– Эй, брось шаблюку! – с притворной строгостью приказал один из казаков.

– Пупок надорвешь махамши, – поддержал второй.

– Всех мух разогнал, – смеялся третий. – Брось, не тронем!

Казаки то отступали от яростно наскакивавшего на них азиата, то вновь сжимали круг. Некоторым уже наскучило это занятие, и они спешились, осматривая лошадей и вытирая окровавленные клинки. Судьба оставшихся в живых противников их не занимала: пусть ее определяют офицеры.

Неожиданно сидевший на верблюде молодой мужчина улучил момент, когда воин в папахе оказался рядом, и с силой ударил его ногой в висок. Сабля выпала из ослабевших пальцев, и азиат рухнул как подкошенный. Удивленные казаки подошли ближе – воин был мертв. Станичники стащили мужчину с верблюда и увидели, что его руки стянуты сыромятными ремнями.

– Не трогать его! – приказал Федор Андреевич. Плечо у него припухло, и пульсирующая боль отдавалась даже в кончиках пальцев. Казалось, рука онемела, каждое движение давалось с трудом, хотя следов крови не было видно нигде.

– Поручика насмерть, – глухо сказал подъехавший Денисов. – Откуда только эти черти свалились?

Ответить капитан не успел – из плеча боль вдруг стрельнула в шею и затылок, да так сильно, словно с. размаху хватили обухом по голове. Замутило до тошноты, и стало темно в глазах. Цепляясь за жесткую гриву коня, Кутергин сполз с седла, рухнул на прокаленный солнцем песок и потерял сознание…

– Клинок башку задел, а он в горячке не почуял. Во, какую дулю набил!

Федор Андреевич с трудом открыл глаза. Его голову поддерживал унтер Епифанов, а Денисов, стоя на, коленях, плескал капитану в лицо тепловатой водой из баклажки. Рядом хлопотал урядник Бессмертный: с видом заправского эскулапа он щупал плечо Кутергина. Именно голос Кузьмы и прорвался к Федору Андреевичу сквозь мрак беспамятства.

– Прошу извинить, господа! – Капитан приподнялся на локте, но боль заставила его снова растянуться на песке.

– Очнулся? – Матвей Иванович заткнул баклагу. – Слава богу! Вишь ты: басурман тебе голову задел. Мне бы сразу понять, как увидел тебя без фуражки.

Кутергин с трудом поднял левую руку и ощупал затылок: с правой стороны набухла огромная шишка, покрытая корочкой запекшейся крови. В пылу сабельной рубки он даже не почувствовал, как получил удар по голове и потерял фуражку.

– Ваш высокородь, встать сможете? – Епифанов с тревогой заглянул ему в лицо.

– Попробую. – Капитан с помощью унтера сел и осмотрелся.

Неподалеку стоял молодой мужчина в белом. Рядом с ним, прямой как палка, застыл старик. За их спинами, кося любопытным черным глазом, медленно прохаживался Нафтулла.

«Прилетел, как стервятник», – подумал Кутергин.

– Сколько людей потеряли? – спросил он у Денисова.

– Пять. Одного сразу подстрелили, троих срубали, еще один кончается: грудь пробита. Да поручик еще. Двое ранено.

– Шесть убитых, – подвел итог капитан. – А этих, разбойничков?

– Тридцать семь было, а с теми, – хорунжий показал плетью на старика и мужчину, – тридцать девять.

– Почти без потерь. – Федор Андреевич попытался встать, но не смог.

– Сиди уж. – Матвей Иванович зло сплюнул набившуюся в рот пыль. – Это у вас там, в петербургских академиях, так потери считают. А у меня казаки с одной станицы! Понял?! Как я дитям ихним в глаза глядеть буду, когда возвернусь? – Он все больше распалялся и почти кричал: – Они почему со мной охотой идут? Считают, удачлив я… Может, оно и так, да только я в первую голову казака берегу, человека в нем вижу, односума своего, а не нижнего чина.

Денисов сердито хлопнул плетью по голенищу сапога, тяжело вздохнул и уже спокойнее добавил:

– Поручик давеча строй поломал, хорошо, ты подоспел, а то бы…

– Прости его, Матвей Иванович. Он о подвиге мечтал. О мертвых плохо не говорят.

– Во-во. – Хорунжий покрутил головой. – Подвиги, ордена! Война жизнь дарит – вот высшая награда! Да ладно, чего там, у станичника душа на конце сабли держится.

В стороне несколько казаков с помощью Рогожина, привычно орудовавшего лопатой, шашками рыли могилу, отгребая песок руками. В стороне рядком лежали тела убитых – мусульман и православных. Смерть примирила их, и необъятная пустыня готовилась вместе упокоить недавних врагов.

– Они поодиночке хороши. – Денисов кивнул на мертвых басурман. – Но куда им против казака? Строю не знают, и выучка не та… Ладно, чего со стариком и парнем делать?

– Расспросить надо. – С помощью Епифанова капитан поднялся и стоял, пошатываясь как пьяный. – Может, это следы их каравана видели нукеры Масымхана?

– Не, у них винтовок не было, – мрачно сообщил хорунжий. – Наверное, еще какой шайтан бродит. А старик-то слепой!

Опираясь на Акима, капитан вместе с Денисовым подошел к пленным. Следом устало плелся Кузьма Бессмертный. Федор Андреевич поискал глазами Нафтуллу – здесь он еще или уже исчез? Нафтулла был здесь. Держась на расстоянии от русских, он вытянул шею, стараясь получше увидеть происходящее и надеясь уловить хотя бы обрывки разговора. Кутергин решил не обращать на него внимания: шут с ним, пусть болтается.

Услышав шаги, слепец повернул к офицерам загорелое, с тонкими чертами лицо и пригладил ладонями длинную седую бороду. Молодой мужчина что-то шепнул ему, и старик важно кивнул в ответ.

– Кто вы? – спросил Федор Андреевич, и Денисов перевел его вопрос на язык кочевников.

Старик молчал.

– Кто вы? – повторил капитан на арабском.

Старик изумленно поднял брови, а его молодой спутник впился глазами в лицо русского, словно тот возник перед ним, как сказочный джинн из лампы Аладдина.

– Ты не араб. – Голос у старика был низкий, звучный, с повелительными интонациями.

– Да, я не араб, – согласился капитан, – но кто вы?

– Искатель истины. – Старик ощупью нашел плечо молодого мужчины и положил на него руку. – Это мой сын. Прошу вас: не нужно нас мучить. Лучше сразу убейте.

Федор Андреевич перевел Денисову слова старика, и хорунжий недоуменно пожал плечами: бред какой-то!

– Мы не собираемся вас мучить и убивать, – заверил капитан. – Почему ваши люди напали на нас?

– Они не подчинялись мне. – Слепец покачал головой. – Так же, как и моему сыну.

– И все же, кто вы? – Федор Андреевич твердо решил добиться своего. – Откуда направлялись и куда шел ваш караван?

– Тебя интересует мое имя, из какого я племени и род моих занятий? Или что-то другое? – Старик крепче стиснул плечо сына.

– Я хочу знать, кто вы? – упрямо повторил капитан: увиливания старика начинали раздражать его. К тому же Кутергин не настолько хорошо владел арабским, чтобы соревноваться со слепцом в витиеватостях, помогающих ускользнуть от прямого ответа.

– Мое имя тебе ничего не скажет, а если я солгу, ты все равно не узнаешь правду. Шли мы издалека, а куда направлялись, теперь не имеет значения. Позволь мне спросить, чужестранец: кто ты и твои люди? Мой сын сказал, вы не похожи на правоверных.

– Я русский офицер, а мои люди – солдаты и служивые казаки.

– Русские? – Слепец был явно озадачен. – И среди вас нет ни одного мусульманина? Сын сказал мне, что есть!

Федор Андреевич не сразу понял, о ком говорил старик. Недоуменно оглянувшись, он вдруг наткнулся взглядом на черные холодные глаза Нафтуллы: поджав ноги, он сидел на песке и выклянчивал у казаков какую-то вещь убитого караванщика. Наверное, сын старика имел в виду именно его?

– Этот человек пристал к нам, опасаясь за свою жизнь и товар. Почему он вас интересует?

Слепец не ответил. Его лицо стало непроницаемо-отчужденным, словно он прислушивался к одному ему слышимому звуку. Его сын тоже молчал. Денисов нетерпеливо щелкнул плетью:

– Время идет, капитан! Солнце уже вон где, людям надо отдых дать, и рану твою не грех как следует осмотреть.

Казаки похоронили убитых и насыпали над могилкой небольшой холмик: скорее по привычке и следуя обычаю, чем надеясь, что он сохранится, – ветры и зной быстро заровняют его и скроют все следы.

– Эй, Денис-бала! – неожиданно подал голос Нафтулла. – Тут недалеко старая заброшенная крепость. Урус-тюра ранен, пойдем туда. Я покажу.

– Крепость? – Матвей Иванович обернулся к Кутергину. – Рискнем? Хоть и глиняные, а стены и крыша над головой. А старика и его сынка возьмем с собой. Там с ними и разберемся. Не бросать же их в пустыне?

Федор Андреевич вяло кивнул: его познабливало, голова разламывалась от боли, губы спекало внутренним жаром. Он позволил Епифанову увести себя и уложить в повозку на попоны. Старика и его сына вновь усадили на верблюда. Казаки собрали оружие убитых и поймали разбежавшихся лошадей. Впереди, показывая дорогу, ехал на своем ахалтекинце Нафтулла.

К заброшенной крепости добрались в сумерках. Кутергин оперся на локоть здоровой левой руки и выглянул из повозки. Сквозь застилавшую глаза багровую муть боли он увидел неровный прямоугольник полузанесенных песком потрескавшихся глиняных стен, низкие строения с темными провалами окон и круглую башню, казавшуюся на фоне полыхавшего заката черным пальцем, устремленным в темнеющее небо. Капитан хотел спросить, есть ли там вода, но перед глазами поплыли радужные круги, в ушах зазвенело, и Федор Андреевич потерял сознание.

Он уже не чувствовал, как Епифанов и казаки бережно сняли его с повозки и понесли полутемными переходами. Кутергину казалось в бреду, что он все еще скачет на коне, размахивая саблей, но лошадь вдруг сбросила его прямо в зыбучие пески. Нещадно палило солнце, и чужие кони вбивали упавшего в пыль, топча тяжелыми копытами…

– Федор Андреич! Федор!

Капитан с трудом вынырнул из липкого забытья и разлепил тяжелые веки. Словно из тумана выплыло бородатое лицо. Нестерпимо ярко блеснула серьга в ухе. Лицо качалось, исчезало и появлялось вновь. Кто это, Денисов?