Текст книги "Пират, ищи!"

Казачонок

Цирк озарился белым светом. Открылся красный занавес, и на арену стремительно выскочили кубанские казаки на золотисто-рыжих дончака́х. Впереди – усатый казак Митрофан Сердюк, за ним – пять молодых всадников. С пронзительным гиканьем казаки мчались по арене, соскакивали с седел то на одну, то на другую сторону и так же молниеносно вспрыгивали в седло. Полы бурок у них развевались широкими крыльями. Сбросив бурки, они рубили шашками лозу и метко стреляли в бумажные мишени.

Оркестр заиграл «Русскую». Всадники скрылись за кулисы. На арене остался один казачонок Петя. На полном скаку он встал в седло и заплясал. Петя так быстро и уверенно перебирал ногами, словно плясал не на скачущей лошади, а на земле. Золотистая Ласточка быстро несла его по арене, и казалось, будто конь летит по воздуху, не касаясь земли.

Казачонок вдруг скользнул в седло, тонко вскрикнул и упал с седла навзничь. Какая-то женщина в публике испуганно вскрикнула: «Ах!» Ей показалось, что мальчик сорвался с седла и потерял сознание. Ноги его были в стременах, голова висела у задних ног коня, а бессильные руки пылили опилками. Нет, это, конечно, не случайность. Это, вероятно, цирковой номер, но что-то уж очень долго… Как бы лошадь не ударила его копытами по голове… Кто-то в публике не выдержал и крикнул: «Довольно!»

Казачонок пружинисто подтянулся, вскочил в седло и умчался за кулисы. Цирк взорвался аплодисментами.

Петя выехал на арену и, сделав над седлом сальто, снова умчался за кулисы.

Митрофан Николаевич подошел к сыну и обнял его.

– Молодец, Петро! Здо́рово у тебя «обрыв» получился.

– Прощальный номер, ба́тько, – проговорил раскрасневшийся Петя, отстраняясь от отцовских усов, щекотавших его лицо.

– Наш-то прощальный – это верно, а тебе придется еще выступать.

– Нет, батько, я с вами поеду.

– Петро, я уже говорил. Нельзя тебе ехать. Это ж тебе не цирк… Мне-то не привыкать, а ты еще малый.

– С собой не возьмешь – все равно убегу.

– Хватит тебе, дурень. Тебе жить надо. Убить могут.

– Поеду, – упрямо твердил Петя, – все равно поеду. Мне уже скоро паспорт дадут. А ты думаешь, что я все маленький.

Митрофан Николаевич смотрел на сына и думал: «Упрямый, бисов сын, – весь в меня».

Всю ночь по улицам Москвы двигались колонны войск, машины с пушками на прицепах, громыхали танки. Чуть брезжил рассвет, когда из ворот цирка выехала группа всадников-казаков. Впереди ехал Митрофан Николаевич, за ним – попарно молодые казаки, группу замыкал Петя. На лицах казаков было суровое выражение. А Петя радовался. Он едет на фронт! Ему хотелось улыбаться, говорить с товарищами и даже запеть песню, но он молчал. А то еще подумают – мальчишка. Чтобы казаться побольше, Петя приподнялся над седлом и ехал на вытянутых ногах.

Отец оглянулся на сына и подумал: «Радуется, дурачок, и не знает, что в пекло едет… Пропадет дытына, и роду Сердюков не останется. И зачем только я его взял?..»

Вся группа цирковых наездников попала в кавалерийский полк, которым командовал подполковник Мирошников. Циркачей (как их прозвали в полку) посылали в разведку в тылы врага, и они часто привозили в седле «языка».

Но в эти опасные выезды разведчики не брали Петю.

Он ездил с поручением в подразделения или в тыл полка. Петя обижался. Он жаждал подвигов, а его не пускали в настоящее дело. Петя пытался уговорить командира полка, но тот, как и отец, был непреклонен.

– Рано тебе, Петя, в бой идти, – говорил он, – приучайся пока, присматривайся, а там видно будет… Война не на один день. Придет и твое время.

– Да, придет… Гайдар вон в пятнадцать лет в разведку ходил, а мне скоро шестнадцать будет.

Но и ссылка на Гайдара не помогла Пете. Казачонок уходил от командира полка рассерженный. «Наверно, с батьком договорились не пускать меня…» – думал он.

Стоял дождливый, слякотный октябрь сорок первого года. Враг наступал. А отступать нашим некуда – ведь позади Москва.

Однажды командир полка вызвал к себе Петю.

– Скачи, казак, к соседям слева и установи с ними связь. Что-то не отвечают. Да смотри в оба. Опасно.

Обстановка видишь какая… – Подполковник Мирошников развернул перед Петей карту с «обстановкой». – Смотри и запоминай: вот наше боевое расположение. Доложишь им. Их штаб должен быть вот тут, в деревне Королёвке.

Петя внимательно посмотрел на карту и сказал:

– Понял.

– Ну, аллюр три креста!

– Есть! – воскликнул Петя и пулей выскочил из избы, где временно располагался штаб полка.

Петя накинул на себя бурку и, вскочив в седло, с места рванул Ласточку в галоп. Наконец-то он получил настоящее боевое задание! Он выполнит его, и пусть тогда батько увидит, что Петро уже не маленький: сам командир полка задание дал и даже казаком назвал!

Где-то недалеко, справа, ухали пушки, и земля вздрагивала. В небе гудели вражеские самолеты. За лесом, слева, горела деревня, едкая гарь доносилась до Пети. «Жгут, сволочи…» – подумал он.

Сначала Петя ехал по истоптанному мягкому полю, копыта коня вязли в сырой земле. Потом он спустился в балку и поехал кустарником. А вот и березовая роща на высотке. За ней должна быть Королёвка.

От южной опушки рощи до деревни Королёвки не более километра. Выехав на опушку леса, Петя шевельнул шенкелями[1]1
  Ше́нкель – обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью.


[Закрыть], и Ласточка понеслась к деревне широкой рысью.

Деревня состояла из одной длинной улицы. Деревянные серые домики притихли и будто ссутулились. Никого не видно.

«Здорово замаскировались… – подумал Петя, въезжая в улицу и поглядывая по сторонам. – Наверно, все жители эвакуировались…»

И вдруг он услышал неясный человеческий гомон где-то в середине улицы. Вон кто-то вышел со двора на улицу – в каске и шинели грязно-серого цвета. Похож на немца. Наверно, пленный. Но у него в руках автомат! Неизвестный солдат сначала уставился на черного всадника, а потом побежал во двор и закричал истошно:

– Казак-партизан! Казак-партизан!

Петя рванул повод на себя и, подняв Ласточку на дыбы, повернул ее на месте кругом и поскакал карьером обратно. Голову низко пригнул к луке́, черная бурка веером расстилалась по воздуху. Со двора, куда скрылся солдат, выбежали несколько автоматчиков и торопливо, без прицела, застрочили вслед казачонку. Пули засвистели вверху, над головой, где-то справа, слева, как будто над самым ухом. Петя оглянулся и увидел двух мотоциклистов. Они мчались за ним, не стреляя. «Наверно, живым хотят захватить», – мелькнула мысль у Пети. Он обернулся и выстрелил несколько раз в немцев. Один мотоциклист сковырнулся вместе с машиной набок и закричал, барахтаясь на земле. Вот и окраина деревни. Второй мотоциклист настигал Петю. Петя сделал крутой поворот направо и поскакал целиной по лугу, заросшему мелким кустарником. Здесь мотоцикл не пройдет. Петя обернулся и хотел выстрелить в мотоциклиста, но патроны в карабине кончились. Немецкий мотоциклист затормозил перед кустарником и, соскочив с машины, дал очередь по всаднику. Немец видел, как русский казак схватился за грудь и затем, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Черная бурка тащилась по кустам – будто крылья подрубили всаднику. Голова и руки бессильно повисли. Немец прекратил стрельбу и побежал вслед за конем, крича на ходу:

– Хальт, пферд! Хальт, пферд![2]2
  Стой, лошадь! (нем.)


[Закрыть]

Наверно, ему очень понравилась Ласточка и он хотел ее поймать. Но русская лошадь не понимала немецкой команды и мчалась карьером к лесу, волоча за собой поверженного казака. И бежала она как-то странно: боком, по-собачьи, словно оберегала хозяина, чтобы не наступить на него.

И вдруг немецкий автоматчик остолбенел от удивления: убитый казак пружиной вскинулся в седло и скрылся за деревьями. Немец открыл по лесу трескучую пальбу, но Петя был уже далеко…

Соскочив с коня, Петя вбежал в избу к командиру полка, не спрашивая разрешения. Петя поднял было руку «к козырьку», но тут же торопливо опустил ее, вспомнив, что кубанки у него на голове нет.

– Товарищ подполковник, ваше приказание не выполнил. В Королёвке – противник…

Увидев окровавленного Петю, подполковник крикнул:

– Санинструктора сейчас же сюда! Санинструктора!

– Ничего, товарищ подполковник, это я так, немного поцарапался… Я не знал, где искать штаб… Виноват.

Выслушав казачонка, подполковник подошел к нему и положил руку на плечо.

– Ничего, казак, на войне как на войне – всякое бывает. А за находчивость – молодец. Теперь тебя можно и в настоящее боевое дело пустить… Не растеряешься. После того как санинструктор забинтовал Пете израненные лицо и руки, казачонок долго не ложился спать, хотя был уже поздний вечер. Он старался быть на виду у красноармейцев, чтобы все знали, что он ранен.

Ночью вернулся из разведки отец и, увидев Петю с забинтованными головой и руками, встревожился:

– Что с тобой, сынок? Где это тебя так, а?

– Я, батько, «обрыв» сделал перед фашистами, а там кусты. Ну и поцарапался немного. А санинструктор забинтовал как тяжелораненого. Я ему говорил – не надо, а он свое: заражение крови, говорит, может быть.

Отец осмотрел Петину бурку и, увидев несколько пулевых пробоин, покачал головой:

– А поклевали они тебя, сынок, здо́рово… Ласточку не задело? – Задело, батько, немного, но ветврач сказал – не опасно. А за меня, батько, не бойся. Подполковник сказал, что я теперь в разведку могу.

– Уж больно горячий ты. В разведке выдержка нужна.

– Так я с тобой пойду. Ты и научишь меня. Тебе в Гражданскую войну восемнадцать было, а мне тоже нынче шестнадцать исполнилось. И я могу.

Митрофан Николаевич посмотрел на сына и с гордостью подумал: «Орленок, такой не пропадет в беде».

Было отцу и жалко Петю (сын ведь) и радостно – в сердюковскую породу пошел.

Прыжок

Поздней осенью сорок первого года, когда немцы приблизились к Москве, кавалерийский полк, в котором служил Петя Сердюк, был направлен в боевой рейд по тылам врага.

К этому времени Ласточку выписали из ветлазарета совершенно здоровой, и Петя был очень рад этому. Ему казалось, что другой такой чудесной лошади нет ни у кого на свете.

И вот однажды…

Ночь была тихая, спокойная, будто во всем мире нет никого, нет и противника, который мог подстерегать под каждым кустом. Стремена и пряжки были тщательно обмотаны зелеными тряпками, и кони и люди сливались с густыми лесными тенями.

Лейтенант Котов, вручая Пете донесение, приказал:

– Товарищ Сердюк, доставьте начальнику штаба в поселок Рудня. Времени на исполнение – час. Путь движения – правее шоссе, через лес, азимут – сорок четыре. – А потом по-дружески, тихо добавил: – Помни, Петро, мы находимся в расположении противника… При встрече – в бой не вступать, разведать и обойти…

Петя повторил приказание, вскочил в седло и почти бесшумно нырнул меж сосен. Густой сосновый лес словно проглотил его. Только раз негромко хрустнула под ногами лошади сухая веточка, будто переломилась кость, и потом все стихло.

Лунная белизна кое-где прорывалась меж деревьев яркими бликами. Всадник правил лошадь по затемненным местам. Двигался легкой рысью, напряженно присматриваясь к кустам и деревьям. Земля местами покрыта тонкой ледяной корочкой, которая хрустит под ногами коня – раздражает ненужным шумом.

Проехав с полчаса, Петя очутился на опушке леса. Перед ним открылась широкая болотистая луговина. Продвигаться дальше опасно. Петя свернул налево и в это время услышал невдалеке говор. Круто придержав лошадь, настороженно прислушался: «Говор слева… Метрах в ста… Противник».

Сначала Петя хотел повернуть направо и ускакать, объехать болото где-нибудь правее и следовать дальше, в поселок Рудня. Но тут же мгновенно передумал: «Надо разведать… куда направляются… сколько их…»

Петя свернул на опушку, где кустились молодые елочки. Потянул правый повод и, нажимая правым шенкелем на грудь лошади, сказал тихо, властно:

– Ложись, ложись!

Послушная лошадь слегка присела и медленно повалилась на левый бок. Откинув голову, она распласталась на сыроватой земле и глубоко вздохнула.

Петя прилег на грудь лошади и слегка раздвинул перед собой веточки елок. Теперь он прекрасно замаскирован. Могут пройти совсем близко и не заметить. Только бы Ласточка лежала спокойно.

Говор приближался, и уже можно было различить отдель ные немецкие слова. Петя почувствовал биение своего сердца – оно било как молотком. «Может, напрасно я задержался? Влипнешь и донесение не доставишь… – Но тут же успокоил себя: – Ладно. Если налезут, дам из автомата и гранатой подсыплю». Он скользнул левой рукой по поясу, на котором были пристегнуты две гранаты – рябоватые «лимонки». Руки цепко вросли в автомат.

Петя вспомнил слова отца: «Сынок, когда трудно, держи сердце в руках, а придет время – бей».

Вот они уже ясно видны – восемь всадников. Остановились. Один из них вынул из сумки карту и осветил ее тонким пучком карманного фонарика. В этот момент одна лошадь громко заржала, и ее ржание раскатилось по лесу звонким призывом. Пете показалось, что Ласточка напрягается всем телом, чтобы дать ответ. Петя судорожно вцепился рукой в верхнюю губу лошади и строго, умоляюще прошептал:

– Тихо… тихо…

Немец, смотревший на карту, указал по тому направлению, где лежал разведчик, и что-то проговорил.

Два всадника отделились от группы и спокойным шагом двинулись прямо на Петю. Вот они приблизились метров на пятнадцать. Петя нажал спусковой крючок автомата, и по лесу раскололась дробная очередь выстрелов. Один всадник вместе с лошадью рухнул на землю, а лошадь другого рванулась назад. Немец вылетел из седла.

Петя дернул за повод, Ласточка вскочила, он прыгнул в седло и, лавируя меж сосен, поскакал в лесную темноту. Того и гляди, разобьешь голову. Сзади слышны крики и стрельба. Пули посвистывают и щелкают по ветвям.

«Только бы ускакать… донесение доставить…» – тревожно думал Петя.

Слышит – скачут вслед за ним и кричат: «Хальт!» Лес редеет. Петя вылетел на простор. Впереди – широкий ров, справа и слева – болото. Ров шириной метров семь-восемь…

Возьмет ли его Ласточка? А она широким карьером смело неслась по тропе вперед. Вот уже виден ров, но лошадь не сбавляет ходу, а, наоборот, набирает и силу и скорость.

Петя отдает повод, пришпоривает Ласточку, и она пружинисто делает рывок вперед – вверх через ров…

Когда Ласточка, как сказочный Конек-горбунок, перенесла своего хозяина через страшный ров, Петя оглянулся. Преследователи подскакали ко рву и, круто осадив коней, пустили вслед Сердюку автоматную очередь. Петя почувствовал, как обожгло ему левую ногу в бедре. Проскакал дальше и въехал в лес. По всему телу вдруг разлилась какая-то странная теплота и слабость. Опасаясь погони, он углубился в лес и оторвался от противника. «Перевязку надо сделать… Перевязку…» Слезая с седла, Петя застонал от резкой боли и, упав на землю, потерял сознание. Ласточка испуганно покосилась на хозяина лиловым глазом, храпнула и отошла в сторону.

Прошло несколько минут – и Петя очнулся. Ему показалось, что прошло несколько часов. Кругом него странная тишина. Только где-то далеко-далеко ухнул взрыв и где-то высоко-высоко рокочет самолет. Петя взглянул в просвет между деревьями: падает белая лунная полоса света и звезды мерцают, словно шевелятся. Значит, еще ночь? Надо торопиться, а то скоро рассвет. А где же Ласточка? Оглянулся по сторонам – нет ее. Неужели ушла? Петя хотел приподняться, но не смог. Слабость. Сильно хотелось пить…

И лечь бы в тепле, чтобы не шевелить ни ногами, ни руками.

От сырого холода тело охватила мелкая дрожь. И почему-то ужасно хочется спать. Наложить бы повязку на ногу, но пакет в переметной сумке. Где же Ласточка? Она где-нибудь здесь, неподалеку. Не уйдет. Петя вложил два пальца в рот и тихо свистнул. Прислушался – нет, не отвечает. Еще раз свистнул посильнее и в ответ услышал справа легкое ржание. Ласточка! Треснул сломанный сук, и из лесных теней показалась лошадь. Повод у нее волочился по земле. Подойдя к хозяину, она ткнулась мягкими губами в ладонь и чуть зашевелила ими.

– Ах ты, глупая… Нет у меня ничего сейчас… Что ты, не видишь, что ли?..

Пете показалось, что Ласточка просит у него сахару.

Он еще раз попытался подняться и не мог. Как же сесть в седло? Петя придвинулся к лошади и уцепился за «щетку». Ласточка послушно согнула ногу, но стояла неподвижно и смотрела на хозяина так, словно спросить хотела, чего ему нужно. Петя потянул за повод вниз и сказал:

– Ложись… Ложись…

О, это слово хорошо знала Ласточка! Она посмотрела на землю, как будто примеряясь, где бы лечь, чтобы не задавить хозяина, и затем, приседая, осторожно повалилась на левый бок. Седло оказалось рядом с Петей. С усилием он вполз в седло и, уцепившись за переднюю луку, шевельнул лошадь.

Ласточка встала. Петя посмотрел на компас, закрепленный на правой руке, и тронул Ласточку.

…Рассветало. Молочный туман заливал лощину. Дозорные конники Пухов и Ведерников находились в укрытии на опушке леса. И вдруг они увидели странного всадника, выезжавшего из леса: конь шел без управления, повод уздечки волочился по земле; чтобы не наступать на повод, конь отвел голову в сторону и шел как-то боком; всадник лежал грудью на передней луке, прильнув лицом к шее коня и судорожно вцепившись руками в гриву.

Дозорные конники подъехали к странному всаднику и узнали в нем Петра Сердюка. Они подхватили повод от Ласточки и хотели снять с седла своего товарища, но он забормотал: – Не надо… Я сам доеду… Скорее в штаб…

Когда приехали в расположение штаба, из землянки выбежал старый казак Митрофан Сердюк и принял сына на руки. Тело Пети ослабело и отяжелело.

– Петро, сынок… Ну что ты, а?.. Очнись…

Прибежавший санинструктор привел Петю в чувство и сделал ему перевязку. Увидев встревоженного отца, Петя тихо сказал:

– Ничего, батько, не беспокойся. Ласточку мою никому не отдавайте. Я скоро вернусь из госпиталя…

Разбойник и Мишка
(Рассказ сержанта)

Шла битва за Сталинград. Наша транспортная рота находилась на левобережье в блиндажах, вырытых в склоне оврага. Местность там степная, голая – ни лесочка, ни кусточка. Старший повозочный ефрейтор Нестеров вез боеприпасы к берегу реки, на баржу, как вдруг налетел «юнкерс» и сразил обоих его коней. Жаль было лошадей, но горевать в бою некогда – надо доставать замену. В это время из колхоза «Победа», Эльтонского района, привели партию верблюдов – подарок фронту. Председатель колхоза Воробьёв сказал командиру дивизии генерал-майору Родионову: – Гоните вы этих «коршунов» от Волги-матушки поскорее. А мы уж вас всем обеспечим, чем надо… Живые подарки распределили по полкам⚘. Но командир транспортной роты гвардии лейтенант Саблин был такой страстный конник, что, кроме лошадей, ничего не признавал. Поэтому-то, когда он увидел двух верблюдов, приведенных Нестеровым с ДОПа[3]3
  ДОП – дивизионный обменный пункт.


[Закрыть], рассердился на старшего повозочного:

– Ну к чему, Матвей Иваныч, ты этих «жирафов» приволок в нашу конную роту? Куда они годятся? Ни подковать, ни замаскировать… Гляди, какая мишень: при первом же огне вом налете скосит их осколками. И роту демаскировать будут. Да и климат им на западе не подходящий будет…

А старый служака свое докладывал командиру роты:

– Товарищ гвардии лейтенант, лошадей-то у нас нехватка, да и те ослабли, а груза надо подвозить много. Дороги-то, видите, как дождями развезло, машины грузнут. А эти вездеходы не затормозят и не забуксуют. И овса им не надо.

Было бы только соломки вдоволь или бурьяну да соли.

Я на них с малолетства работал, знаю. А насчет маскировки не беспокойтесь: я научу их, как вести себя на фронте…

Приведенные Нестеровым верблюды были разные: один одногорбый, тонкий и высокий, упрямый и злой, а другой – двугорбый, пониже ростом и поплотнее сложен, спокойный и послушный. И шерсть у них разная была: у дромадера[4]4
  Дромаде́р – одногорбый верблюд.


[Закрыть] – грязно-песочного цвета, реденькая и короткая, а у двугорбого – буроватая, густая и кудрявая.

Первого Нестеров окрестил Разбойником, а второго Миш кой. Запряг их Нестеров в парную повозку, сделал один рейс на ДОП и докладывает командиру роты: все, дескать, в порядке – и груза привез целую тонну, и вовремя уложился. Тогда командир роты вечерком, в сумерках, выстроил наш взвод в овраге перед блиндажами, скомандовал Нестеро ву четыре шага вперед перед строем и сказал торжественно так:

– Товарищ гвардии ефрейтор, вручаю вам двух тяжеловозов.

И передает ему поводья. А верблюды тут же, за спиной лейтенанта, стоят и спокойно смотрят на людей, будто все это их совсем и не касается.

Передал лейтенант Нестерову верблюдов и говорит дальше:

– Работайте на верблюдах и берегите их, как ценное народное достояние. Только научите их военному делу, а то ведь они допризывную подготовку не проходили…

Кончил серьезно говорить, а в глазах улыбка. Улыбаемся и мы.

Принял Нестеров верблюдов и сказал командиру роты свое солдатское слово:

– Все будет в порядке, товарищ гвардии лейтенант! Не подведу роту.

И взялся Нестеров за военное обучение верблюдов. Толковый, опытный был мужик, из-под Уральска. Старый, а еще крепкий. Председателем колхоза работал. У него три сына были на фронте, и сам добровольцем пошел. Спокойный, работящий. За это его в роте все уважали. Командир роты его даже по имени-отчеству называл, а мы в шутку величали Бородачом.

Первым делом Нестеров стал приучать своих верблюдов ложиться по команде. Послушный Мишка очень скоро понял команду и ложился, а Разбойник или не понимал команды, или просто не хотел ее выполнять. При налетах авиации он страшно пугался, дрожал и рвался куда-то бежать. А когда Нестеров хватал его за повод и дергал вниз, понукая лечь, Разбойник артачился, хрипло кричал и отплевывался жидкой зеленой жвачкой.

Как-то мы посоветовали Нестерову:

– Чего ты с ним нянчишься? Попотчевал бы его кнутом хорошенько – глядишь, и послушнее был бы.

А Нестеров на это спокойно ответил:

– Нет, товарищи, на кнуте далеко не уедешь. Хуже будет. Я уж знаю.

И стал прикармливать непослушного Разбойника хлебом с солью. Соль-то верблюды любят больше всего – жить без нее не могут. Положит Нестеров кусочек хлеба на землю, посыплет его густо солью и приговаривает: «Ложись… ложись».

А так хватать не дает. Чтобы воспользоваться вкусным угощением, непокорный верблюд вынужден был ложиться на землю. Но этого еще мало. Ведь когда верблюд ляжет, то здоровенная его голова на длинной изогнутой шее высоко торчит над землей – хорошая мишень для осколков. Матвей Иванович стал приучать верблюдов вытягивать по земле шею. Послушный Мишка охотно это проделывал, получая в награду хлеб с солью. А Разбойник тоже ляжет, вытянет шею по земле, схватит лакомый кусочек и опять задирает голову кверху. Глаза злые, уши маленькие, нижняя губа отвисла ложечкой, а верхняя над ней нависла. По одним губам видно было, что капризный. Уж на что терпелив был Матвей Иванович, но и тот иногда не выдерживал и ругался:

– У-у, чертяка противный! Погоди вот, дьявол, трахнут тебя враги по непослушной башке, тогда припомнишь, чему я тебя, дурака, учил…

Глядя на старания Нестерова в дрессировке верблюдов, мы шутили:

– Вот, Матвей Иваныч, как война кончится, в цирк с ними пойдешь. На старости лет кусок хлеба. И народ потешать будешь, и денег много заработаешь.

А Нестеров серьезно нам отвечал:

– Не понимаете вы этой скотины – вот и смеетесь.

Я в свой колхоз взял бы их за хорошие деньги. Вы еще увидите, на что они способны…

Сначала Нестеров возил грузы с ДОПа до нашей роты, а на передовую его не пускали. Но когда командир роты увидел, как верблюды работают и слушаются своего хозяина, он доверил Нестерову возить боеприпасы на огневые позиции полковых батарей.

– Вот вам и «жирафы»! – говорил командир роты. – Надо было к ним только умелые руки приложить – и смотрите, какая это полезная скотина на фронте. Пожалуй, придется одному взводу целиком на верблюжьи упряжки перейти. А тебя туда, Матвей Иваныч, старшим инструктором, что ли, назначить?

От этих слов Нестеров повеселел. Каждому ведь приятно среди товарищей примерным быть.

Повез Нестеров снаряды на огневые позиции батарей и с первого же раза попал под артиллерийский налет.

– Ложись! – крикнул Нестеров и прыгнул в щель.

Оба верблюда шлепнулись по команде на землю. Мишка вытянул по земле шею, а Разбойник задрал голову кверху и крутит ею во все стороны: не то выбирает направление, куда бы стрекача дать, не то высматривает врага, чтоб оплевать его жвачкой. Снаряды сначала свистели и ложились далеко от батареи – то недолет, то перелет, – а то вдруг снаряд прошуршал совсем близко и… тр-рах по батарее!

Разбойник испуганно взревел, вскочил на ноги, рванулся в сторону и, оборвав постромки[5]5
  Постро́мки – ремни в запряжке лошадей.


[Закрыть], помчался по степи куда глаза глядят. От страха ввалился в овраг, там его Нестеров и нашел потом. Верблюд лежал и тяжело дышал, обессиленный, мокрый от пота, в крови. Два осколка поразили его: один пронзил холку, а другой в затылке застрял.

Пришлось раненого Разбойника эвакуировать в ветлазарет, где ему сделали операцию и удалили из головы осколок.

Через три недели Разбойника вернули в строй, и он опять стал таскать грузы, но переменился как-то… Не знаю только отчего: то ли тяжелое ранение запомнилось, то ли покорило терпеливое упрямство Нестерова. Своенравный верблюд стал послушнее: при обстреле быстро ложился и струной вытягивал по земле длинную шею. Только вздрагивал и стонал – видно, все-таки боялся.

Зимой, когда наши войска дробили и уничтожали окруженных врагов, снарядов потребовалось очень много, а дороги так завалило снегом, что машины застревали. Даже в пароконной упряжке трудно было ездить: дороги узкие, а чуть в сторону – снег по брюхо лошади. Все обозы пришлось перевести на одноконную упряжь, и многие части завели себе верблюжьи транспортные роты, которые перевозили много боеприпасов. И у нас сформировали один взвод на верблюдах, а старшим в нем поставили Нестерова.

Лошадям тогда туговато пришлось: из кормов одна солома была, а работа тяжелая. Истощение началось и падёж… А верблюды ничего – всё выносили.

Нестеров придумал возить живыми тягачами санный по езд: связал по трое саней за каждым верблюдом. Один взвод за три взвода груза возил. За выполнение такого боевого дела Нестерова в сержанты произвели и наградили медалью «За боевые заслуги». А командир роты, старший лейтенант Саблин, назвал его фронтовым ударником. Все мы очень рады были и поздравляли его.

Но после битвы на Волге опять перешли на коней и всех верблюдов вернули из частей в колхозы: колхозам надо было с весны хлеб сеять – тягла у них совсем мало осталось.

А Нестеров со своей парой верблюдов не мог расстаться.

Мы шли на запад, и эти степняки легко переносили новый для них климат.

Нестеров берег их от огня противника, но на войне ведь всякие неожиданности бывают…

В январе сорок пятого года наши войска гнали гитлеровскую армию от Вислы к Одеру. Остатки разбитых частей скрывались в лесах. Наши войска так быстро продвигались вперед, преследуя противника, что даже обозы на конной тяге не успевали за пехотой и отрывались от своих частей. Да и пехота не шагала пешком, а двигалась на машинах и трофейных лошадях.

Зима на Западе какая-то скучная, мокрая: то выпадет снег, а то, глядишь, через два дня растает. Нестеров как-то сказал:

– Вот кислятина… Не поймешь, то ли зима, то ли осень. Вишь, и в климате у нас более четкий порядок: уж если зима, так зима, а осень так осень!

Западный сыроватый климат и жесткие шоссейные дороги особенно расстраивали Нестерова. Дело в том, что подошвы у верблюдов мягкие, их ведь не подкуешь. Скользят по мокрому асфальту, падают, а потом захромали – подошвы потерлись до живого мяса. А у Мишки еще и растяжение связок получилось. Хоть бросай верблюдов на месте. Нестеров смастерил из толстой резины башмаки и обул в них своих тяжеловозов. Пошли опять хорошо: не скользят и подошвы не трутся о камни. Только Мишка от растяжения не мог работать. Нестеров перепряг Разбойника в одноконную повозку.

Отстала немного наша рота от своего полка в районе города Дейч-Кроне.

Вечерело. Наступили сумерки. Наш обоз двигался по лесной дороге. И вдруг застрочили из лесу. Пули – фью-у, фью-у… цвик-цвик! Гвардии старший лейтенант Саблин скомандовал: «В ружье!», а потом: «Цепью в кювет! Ло жись!

Беглый огонь!»

Схватились мы за свои автоматы – да с повозок долой. Залегли в кювет и смотрим: где же враги? Не видать их.

А они спрятались за деревьями и сыплют: видно только, как огонь из автоматов брызжет. По этим огонькам и повели мы ответный огонь. А обоз, конечно, на дороге остался. Лишившись управления, Разбойник шарахнулся с дороги в сторону, в лес, а Мишка, привязанный сзади за повозку, оборвал повод и лег на дороге.

Увидел Нестеров, что Разбойник мчится в лес, прямо в лапы к врагу, да как крикнет что есть мочи: «Ложись!»

Услышал Разбойник повелительный голос своего хозяина и плюхнулся на землю.

Ведут огонь фашисты со всех сторон, а один из их автоматчиков подполз к Нестеровой повозке и потянул за повод Разбойника. Верблюд ни с места, даже голову не поднял с земли. Хотели мы этого фашиста на мушку взять, да опасались в верблюда попасть. А бандит видит, что верблюд не трогается с места, взял и ткнул его автоматом в морду. Не привык Разбойник к такому обращению: поднял голову и харкнул на врага вонючей жвачкой. Залепил ему все лицо. И смех и грех! Закричал что-то фашист и еще сильнее ударил Разбойника автоматом. А сам пополз от него. Рассвирепел Разбойник, вскочил с земли и бросился за обидчиком. А тот испугался, вскочил и полоснул очередью в живот верблюду. Взревел Разбойник не своим голосом и присел, но не упал. Двумя прыжками он настиг фашиста, хрупнул его за шею зубами и всем телом рухнул на него…

Тут раздалась команда нашего командира роты. Выскочили мы из кювета и с криком «ура!» повели на ходу огонь из автоматов, забросали противника гранатами. Рассеялись фашисты по лесу, оставив на месте убитых и раненых…

Подошли мы к Разбойнику. Он медленно и тяжело умирал: часто закрывал большие помутневшие глаза и протяжно стонал. Из-под него вытащили мы фашистского налетчика. Он был мертв. Разбойник переломил ему позвоночник.

Покачал седой головой наш Матвей Иванович и печально сказал:

– Ах ты, милый мой Разбойник… Не пришлось тебе дойти с нами до логова звериного… И труды мои пропали…

Жалко и нам было животное, а еще больше своего друга Нестерова.

Остался от парной упряжки один Мишка, и, после того как он перестал хромать, пришлось спаровать его с трофейным конем, тяжелым рыжим брабансон⚘ ом. Сначала верблюд недовольно косился на коня, но потом привык, и тянули они дружно.

В первых числах мая сорок пятого года, после падения Берлина, наша рота двигалась колонной по длинной Франкфуртштрассе. Впереди, верхом на красивом коне, ехал гвардии капитан Саблин, а на первой подводе, запряженной верблюдом и конем, восседал гвардии старшина Нестеров.