Текст книги "Песня песка"

Зона молчания

Передача должна была начаться в полдень, сразу после третьего урока, и Ана опять опоздала. Сад, с которым она столкнулась на втором этаже, возмущенно потряс руками, процедил сквозь зубы «драапа!» и потащил её за руку с таким видом, словно она едва не сорвала торжественное собрание.

Все и правда уже собрались.

В гаандхарва-заале от яркого света болели глаза. Ана не заходила сюда уже несколько лет. Зал когда-то закрыли на плановое обновление, на которое не выделили достаточно средств, и в итоге большинство теперешних учеников даже и не подозревало, что в видая-лая есть гаандхарва-заала. Впрочем, сейчас это больше походило на склад, пропитанный пылью. Краска на потолке выцвела и облупилась, стены заставили тяжёлыми на вид ящиками из тёмной морёной фанеры и старой мебелью, сломанной и давно списанной. Даже пол под ногами скрипел и прогибался.

Скамеек в гаандхарва-заале тоже не оказалось. Сад, впрочем, предупреждал, что на собрании всем придётся стоять, драапа, как на молитве. Однако электрика работала, и лампы на потолке выжигали глаза. Сад лично руководил восстановлением заалы и очень гордился тем, что им удалось починить приёмное устройство и древний, вышедший из строя усилитель, подключенный к десяткам вещателей у потолка.

Ана попыталась вспомнить, какие мероприятия устраивали здесь раньше – и не смогла. Зал завершался сценой, часть которой несоразмерно затягивал плотный занавес из грубой ткани – как перед началом непонятного представления.

Всё это огромное, занимающее треть этажа помещение, заполняли дети. Ученики, правда, вели себя на удивление тихо – казалось даже, что они чем-то напуганы. На стенах висели яркие таблички с изображением указательного пальца, поднятого к напомаженным женским губам. Вокруг шелестел взволнованный детский шёпот.

Несмотря на дюжину работающих дхаавов, в заале быстро сгущалась духота. Ана подумала, что вряд ли сможет дотянуть до конца эфира.

Невысокий сутулый мужчина – из новых учителей – нервно покашливал, прикрывая рот кулаком. Слышался обеспокоенный голос Канти, которая говорила с кем-то на гали. Шуршала одежда – что-то было потеряно и срочно искалось по карманам. В воздухе витала пыль.

Сад измождённо вздохнул и потёр красный лоб. Он всё ещё держал Ану за рукав.

– Я и не вспомню, когда мы собирались вот так последний раз! – улыбнулась Ана. – Столько детей в одном месте!

Они протискивались вглубь заалы и столкнулись с учениками, которые предательски отступали к выходу. Сад раздражённо схватил одного из беглецов за плечо и что-то прокричал.

Люди в гаандхарва-заале постоянно менялись местами, некоторые придвигались поближе к сцене, другие же, напротив, жались к стенам, где висели таблички, призывающие к тишине.

Сад наконец оставил в покое незадачливого мальчишку и снова потащил Ану сквозь толчею. Ана высматривала в толпе своих учеников, но не видела ни одного знакомого лица.

Над головами неожиданно расплескалась звонкая мелодия.

– Скоро начнётся! – прошептал Сад.

Ана заметила Илу – та мелькнула вдали от сцены и вновь утонула в толпе. На секунду Ана замешкалась, и Сад настойчиво потянул её за собой.

– Пойдём, уже скоро! Ты должна это увидеть! Мы полностью его восстановили!

Свет мигнул и разгорелся вновь, но уже не так ярко, как раньше. Ана вздрогнула, решив, что сейчас во всём здании отрубится ток. Сад тоже задёргался. Шум в гаандхарва-заале нарастал волной.

Многие уже не стеснялись говорить в полный голос. Музыка ускорилась и напоминала теперь гудки в хагате, извещающие об отбытии поездов.

Ана и Сад стояли совсем близко к сцене, всё ещё таинственно скрытой от глаз, хотя занавес уже покачивался, вздрагивая от нетерпения. Они столкнулись с Вайсом, и Сад по привычке принялся с ним о чём-то пререкаться, как вдруг замолчал.

Пыльная штора поднималась.

Стоявшие в первых рядах – в основном, взрослые – задержали дыхание от волнения. Остальные ещё не понимали, что происходит. Музыка заливалась над головой.

На сцене высилось угловатое устройство, от которого тянулось за кулисы множество проводов.

Тень от занавеса спадала. Аппарат ещё не работал.

– Неужели это… – проговорила Ана.

– Да! – заулыбался Сад. – Мы его починили! Он, конечно, не выдаёт такую мощность, как раньше, но вполне…

– А зачем занавес и вся эта музыка?

– Так это же первое открытие после стольких лет!

Сад немного смутился и полез в карман за платком, чтобы вытереть со лба пот.

На сцену вышел мужчина в серой спецовке, похожий на невзрачных техников из патмана, раболепно встал перед аппаратом на колени и стал копаться в переплетениях цветных проводков, торчащих из бесчисленных разъёмов. Сад нервно посмотрел на часы.

Музыка смолкла, прерванная на высокой ноте, и рассыпалась шорохом помех. Учителя и даже неугомонные дети послушно замолчали, уставившись на аппарат. В зале повисла тишина.

Сад напряжённо смотрел на сцену. Воротник его рубашки смялся и вылез поверх пиджака, однако он не замечал или не придавал этому значения.

Мужчина в спецовке поднялся и поспешно удалился за край сцены.

Ана вздохнула.

Уши заложило от низкого нарастающего гула, который не предвещал ничего хорошего. Аппарат включился.

Сад снова взглянул на часы.

Ничего не происходило. По всем вещателям передавали тишину. Зашелестел возбуждённый шёпот. Кто-то из детей позади Аны рассмеялся.

– Да кто это там?! – Сад гневно обернулся.

Передатчик молчал.

– Может, просто опаздывают, – сказала Ана.

– Сейчас должны начать, – сказал Сад.

– Нет сигнала? – громко предположил кто-то.

Ана вновь заметила Илу – та стояла с другой стороны сцены, рядом с приёмным устройством. Ила нарядилась в пёстрое праздничное платье с длинной бахромой на рукавах, но выглядела странно уставшей. Она обнимала себя за плечи, как будто её знобило, несмотря на духоту, и глядела, закусив губу, в сторону сцены.

Но смотреть было не на что.

Электрический гул со всех сторон нарастал, и Ана поняла, что это не придурь старых вещателей, забившихся от многолетнего молчания пылью, а сама, какая она есть, передача. Сад покачал головой.

– Уже должны… – пробормотал он.

Зазвенела высокая нота – электрическая машина безуспешно попыталась изобразить человеческую речь. Люди в зале разволновались. Стоял гомон, как в утренние часы в хагате.

– Драапа!

Сад забрался на сцену и протелепал за кулисы. Через минуту он вернулся вместе с техником. Вещатели под потолком дребезжали. Сад что-то настойчиво втолковывал технику, резко, как при конвульсиях, подёргивая рукой. Техник молча мотал головой.

Они остановились у приёмного устройства, и техник церемонно опустился на колени.

Сад обратился к залу:

– Извините! У нас небольшие технические проблемы. Но, поверьте, скоро всё…

Зал взорвался возмущёнными криками.

– Не волнуйтесь! Скоро всё заработает! – Сад покосился на техника, копошащегося в проводах. – Немного терпения, мы всё починим! Пожалуйста, успокойтесь!

Спокойствие выходит за линию ожидания.

Искажённая передача затихла и сникла – звук убавили до предела. Сад неловко потоптался на сцене, безучастно наблюдая за работой техника и спустился вниз. Он подошёл к Ане и, вытащив из кармана огромный мятый платок, принялся натирать им лицо и шею.

Звук усилился. Техник поднялся на ноги и в ответ на удивлённый возглас Сада развёл руками и громко прокричал:

– Всё в порядке! Именно это и передают!

Сад выругался.

Из вещателей полилась дикая какофония. Протяжная электрическая мелодия, напоминающая неверно сыгранный человеческий голос, резво вклинивалась в остальной шум, и с каждой секундой становилась всё чётче и ритмичней, точно неведомая машина потихоньку училась произносить слова.

Громкость нарастала.

У Аны потемнело в глазах. Она покачнулась и уткнулась в кого-то локтем. Её оттолкнули. Дышать было тяжело. Ана тужилась вздохнуть полной грудью, но вместо этого ослабленно хрипела.

Надрывная музыка, которую передавал трясущийся от напряжения аппарат, не отличалась от записи на кассете Нива.

Но это было невозможно! Невозможно! Невозможно!

Ана зажала уши руками.

Несколько секунд она ещё слышала ровные оглушающие удары – будто старое здание содрогалось от чудовищных подземных толчков, – а потом её с головой накрыла мёртвая тишина. Ана решила, что лишилась слуха.

Она опустила руки. Из вещателей сыпался треск – помехи приёмника со сбившейся частотой. Все вокруг смотрели на Ану. Она попыталась улыбнуться – как-то показать, что у неё всё в порядке – и не смогла.

Треск в вещателях затих, потекло монотонное шипение – и тут же оборвалось тишиной.

– Всё! Хватит! – крикнули в зале.

Его поддержали другие.

– Ахи́ эту трансляцию!

Кто-то из детей вдруг начал смеяться.

– Спокойно! Спокойно! – Сад перекрикивал возмущённые возгласы. – Давайте ещё немного…

Тишина вновь сменилась причудливым шумом, вещатели загудели, как в самом начале передачи, а потом прорезался пронзительный электрический голос.

Сад закашлялся – лицо его лоснилось от пота, даже на воротнике рубашки выступили тёмные пятна.

Ана испугалась. Воздух в зале раскалился. Из-за яркого света перед глазами плыли круги. Голос надрывно нарастал.

Дети плакали. Кто-то отрывисто крикнул – за спиной Аны. Ана обернулась – одновременно с Садом, лицо которого уже воспалилось от пота, – и в этот момент голос стал до невыносимости громким.

Ана зажала уши.

– Выключай! Выключай! – заорал Сад, взбираясь на сцену.

Двери заалы распахнулись. Все повалили к выходу.

* * *

В коридоре стояла неразбериха. Приёмное устройство наконец отключили, но Ана слышала разрывающий барабанные перепонки шум, как если бы всё здание видая-лая захлестнуло нескончаемое дикое эхо.

Сад стоял у стены и спорил с кем-то, яростно жестикулируя. Ана различала лишь отдельные слова.

Женский голос:

– Почему не выключили раньше… Были дети…

Сад:

– Я пытался… мы могли…

Ана искала в образовавшейся толкучке Илу, но её нигде не было видно. Со всех сторон раздавались детские голоса, крики, плач. Ане показалось, что свет на потолке начал мигать.

* * *

Учительскую заполняла глубокая тишина, дышать было нечем.

Сад расшторил окно.

Он стоял, сцепив за спиной руки, и смотрел на людный перекрёсток внизу. Солнце садилось, цвета вокруг потеряли жизнь и яркость.

– Ты уверена, что с тобой всё хорошо? – сочувственно спросила Ила.

Из кабинета Сада донёсся нервный трезвон гииразы, и тот, вздрогнув, понёсся к двери.

Ана сидела на стуле рядом с неработающим приёмником. Сейчас никому бы и в голову не пришло включить радио.

– Нормально, – сказала Ана и коснулась ладонью лба. – Прихожу в себя потихоньку.

– Да, это было как-то… неожиданно, – неуверенно проговорила Ила. – Что-то у нас всё в последнее время не ладится.

– Сад звонил в управу? – спросила Ана.

– Звонил, конечно, – ответил Вайс; он стоял у шкафа и, не глядя, перебирал классные журналы на полке. – Говорил я, что ничего не будет работать, но нет! Понадеялись непонятно на что. Надо было сразу им сообщить, что мы не располагаем…

Вайс достал один из журналов, перелистнул несколько страниц и раздражённо бросил его на полку.

– А теперь мы во всём виноваты! – фыркнул Вайс.

Ана непонимающе уставилась на него.

– В управе сказали, что проблема была на нашей стороне, – объяснила Ила. – Что-то с вещателями.

– Что-то! – усмехнулся Вайс. – Этому хламу лет тридцать, и последние десять им никто не пользовался!

– Но вы же проверяли! – удивилась Ана.

– Один раз. – Вайс снова листал журналы. – Как видишь, этого не хватило.

– Ладно, – сказала Ила. – Мало ли что говорят в управе. Может, это они сами и устроили, а теперь…

– Дорогая, ты как себе это представляешь? – спросил Вайс, не оборачиваясь. – Ты серьёзно считаешь, что так было во всех видая-лая? И они всех теперь убеждают, что это не их проблема? Смешно, да!

– Ой, ну всё! – Ила повернулась к Ане. – Давай в самад сходим? А то что-то здесь сегодня, – она показательно кашлянула, – дхаав плохо работает.

* * *

Когда Ана вышла из видая-лая, уже стемнело, и на стенах домов зажигались синие фонари. Она некоторое время стояла, вдыхая тусклый вечерний воздух, словно ожидала кого-то. Вдалеке, увлекая за собой длинные слепые вагоны, пронёсся поезд.

– Только бы не сегодня… – едва слышно проговорила она.

В вагонах оказалось не так людно, как она боялась. В первом же забравшем её от работы поезде нашлись свободные места.

Ветер хлестал в приоткрытые окна.

Улицы смеркались, небо меняло цвет с пепельного на тёмно-серый. Поезд увозил её в ночь.

Ана вновь поехала по западной ветке, опасаясь, что угодит в давку – и поезд провёз её мимо обрушившейся башни, над которой всё ещё кружил огромный виман, прощупывая длинными лучами страшные разломы в стенах. Ана подумала, что завтра дети опять спросят её, когда заработают северные линии, и что случится, если на видая-лая упадёт долия.

Вид разрушенного, расколотого пополам здания больше не пугал Ану. Руины уже стали частью города – такой же, как синие огни или толкучка в плевах по вечерам.

Ана вернулась домой ночью.

На самых высоких башнях северного округа зажглись мощные прожекторы и насторожено, как часовые, осматривали погасшее небо, высвечивая редкие перистые облака.

Ана включила радио.

В новостях никаких прогнозов не сообщали – говорили о восстановлении города и дожде из долий в мёртвых песках. По другой волне лилась музыка, по ещё одной – образовательная передача, бессмысленная в такой поздний час. В комнате было почти невозможно дышать.

Весь воздух выгорел за день, и дхаав лишь бессильно шелестел, прогоняя через себя углекислый газ. Ана попыталась настроить очиститель, выкрутила до упора мощность, изношенный механизм натужно раскручивал что-то в своих металлических недрах, пока наконец не выдохнул слабую струю воздуха.

Ана достала из тумбочки у кровати ампулу и шприц. Резкий запах ша́ра, которым она смачивала бинт, ударил в нос.

Она вернулась к приёмнику и переключила его на волну, по которой всегда передавали поздний выпуск новостей, но вместо отрывистого голоса ведущего зазвучала протяжная медленная песня, мелодичный плач, переложенный для струнного оркестра. Помех не было, даже пыльный вещатель перестал шипеть.

Ана смотрела в окно, но видела лишь собственное отражение. Она задыхалась. После укола не полегчало.

Она выключила свет – в темноте дышалось почему-то легче. Песня зазвучала громче. Высокий, дрожащий женский голос затухал на тонкие мгновения – Ана почти слышала, как певица отрывисто вдыхает, – и вновь продолжал тянуть нескончаемо длинную ноту, до невозможности долго, пока не надорвутся голосовые связки, и вся песня не захлебнётся в тишине.

Приёмник опять задребезжал, и Ана переключила волну. В тёмную комнату быстро вливалось чьё-то торопливое бормотание.

– Непредвиденная трагедия… возможные последствия… повторного падения…

Ана закрыла глаза. Препарат так и не начал действовать, очень хотелось спать, но она боялась задохнуться во сне.

– Трагичная случайность… сочетание факторов… Изменение предсказанной каала́ки падения…

Ана вздрогнула.

– …как следствие непонимания… не можем разделить всей… безответственность…

Ана выключила радио, и в комнате стало ещё темнее.

Она разделась, легла в постель. Несколько минут смотрела в потолок. И заснула.

Во сне она видела ночной город, где вместо дождя шёл снег, а сама она ехала на поезде, который, презрев все законы, взлетал над домами по почти отвесным путям.

Вагоны раскачивались, в окна бил ураганный ветер. У неё развевались волосы.

Она была без дыхательной маски.

Вдруг поезд остановился – замер посреди чёрной пустоты. Свет в вагонах погас, и Ану оглушила страшная тишина.

Она собиралась выйти – хотя ей попросту некуда было выходить, – но не смогла встать. Из вещателей полился сдавленный, неотличимый от шёпота голос, который произносил какие-то слова по слогам. Ана прислушалась в надежде, что голос всё объяснит ей – где её маска, что это за поезд, почему кругом чёрная пустота, а она не в силах пошевелиться – и проснулась.

Она несколько минут лежала в постели, думая, что уже рассвело, пока не увидела, что улицу за окном ещё заливает глухая полуночная темнота. Тогда она повернулась лицом к стене и попробовала представить тот самый поезд из сна, иссиня-чёрную ночь, закрытые двери вагона, голос, шепчущий что-то, странно растягивая слова – но сон не хотел возвращаться.

Только спустя несколько минут Ана поняла, что всю комнату пронизывает дикий холод.

Она встала с постели.

Дхаав с выкрученным до упора регулятором натружено шумел, выдыхая ледяные струи. Ана убавила мощность, однако её всё равно трясло от холода. Тонкое одеяло не помогало. Она полезла в шкаф, чтобы достать тёплую одежду. Свет включать не хотелось – электрические лампы окончательно лишили бы её надежды заснуть.

Она вытащила большую куртку, с трудом нацепила её на себя одеревеневшими пальцами и уселась на постель.

Действие препарата, который она колола перед сном, почти не чувствовалось, но дышалось легко. Синий уличный свет слабо освещал потресканные стены.

Ана сидела на кровати в красивой синей куртке Нива, которую тот надевал только по праздникам. Днём она защищала от жары, а после заката – от холода. Куртка была удобной и мягкой, с длинными широкими рукавами и – неожиданно чужой.

Во внутреннем кармане что-то лежало.

Ана вытащила из кармана жёлтый конверт, аккуратно надорванный с края. Долго смотрела на него, решая – читать или не читать, – потом наконец вытряхнула сложенный пополам листок, от которого пахло песком.

Ядовито-белая гербовая бумага.

Ана подумала, что это какое-нибудь официальное извещение, но потом пробежала глазами первые несколько строк, и лицо её побледнело.

Она медленно прочитала послание до конца. Руки у неё дрожали – листок выпал и осел на пол.

Ана долго сидела, уставившись в одну точку. Её трясло, как от лихорадки. Она закрыла лицо и заплакала.

* * *

В этот раз на занятие пришли все ученики – все, кто был записан в вечернюю группу. Ана несколько раз перепроверила список, чтобы точно никого не пропустить.

С самого утра она мучилась от мигрени, и боль усиливалась волнами – от яркого света, шума, даже от музыки в поездах. Классная комната находилась на солнечной стороне здания, поэтому, несмотря на вечерние часы, все окна тщательно зашторили, а у потолка горела режущая глаза электрическая лампа.

– Сегодня, – сказала Ана, машинально переворачивая страницы учебника, – у нас последнее занятие, после чего вам предстоит пересдача.

Парень на первой парте нахмурился. Кто-то хихикнул на заднем ряду. Со скрипом сдвинулся чей-то стул.

– Поэтому сегодня у вас последняя возможность. Я готова задержаться, если это понадобится. Если у вас будут какие-то вопросы…

Дети молчали.

– Хорошо. Мы ещё вернёмся к этому в конце урока. У нас осталась последняя тема, по ней тоже будут билеты. Откройте учебники на странице…

Ана быстро пролистала свою потрепанную книгу.

– Пустыня разделяется на несколько лок. Что, никто не помнит? Это нужно обязательно знать. Первая ло́ка…

Ана повернулась к доске, но, увидев раскрошенный кусочек мела, передумала рисовать.

– Первая лока называется нанди́н, – сказала она. – Это двенадцатая глава. Раньше так называли степь, переходящую в пустыню. Сейчас нандин – это граница пустыни с городом. Вот, например, наш город со всех сторон окружён нандин. Правда, северные районы сейчас активно орошаются и…

– Сугуру? – послышался знакомый голос.

– Да?

– Сугуру, а почему…

Паренёк, поднявший руку, тут же замялся.

– Давай же! Смелее! – Ана улыбнулась, хотя голова всё ещё раскалывалась от боли. – Мы пока не на зачете. Можно задавать вопросы.

– А это правда, что пустыня движется?

Ана закрыла учебник и помассировала виски.

– В каком-то смысле – да. Движутся дюны, но буквально на дюйм за несколько лет. Общая площадь пустыни при этом не увеличивается, как раз, напротив… – Ана попыталась вспомнить цифры, которые однажды передавали по радио. – Если взять наш город или соседние города, то можно увидеть, что города растут, наступают на пустыню.

Ана вдруг разволновалась и встала из-за стола.

– Итак, нандин! Как я уже сказала, это первая лока пустыни, часто переходящая в степь. В нандин обычно нет высоких дюн, изредка можно даже встретить заросли джата.

Ана вздохнула.

– После нандин следует карпара́за. Карпаразу ещё часто называют «открытой пустыней». Открытой – потому что она не граничит ни с чем, кроме пустыни. Если нандин – это граница пустыни, и её протяженность невелика, то карпараза может быть огромна. Зачастую она простирается на сто, двести, триста, четыреста миль.

Ана, сама того не замечая, нервно расхаживала перед доской.

– Следующая лока пустыни называется мекха́ла-агка́ти. Мекхала-агкати означает «пояс ветров». Климат и уровень магнетизма…

Ана покосилась на закрытый учебник, решив, что её объяснения звучат слишком заумно. Вряд ли об этом будут спрашивать на зачёте.

– Многие на самом деле путают пояс ветров с зоной молчания. Это неверно. Запомните, на это будут обращать особое внимание на зачёте. Через пояс ветров можно передавать сигнал по радиорелейным путям, там могут летать специально подготовленные виманы. Однако магнетизм в мекхала-агкати уже довольно силён, поэтому на виманах как правило отсутствует электронное оборудование.

Ана остановилась перед доской. Неплохо как-нибудь изобразить всё это, нарисовать карту пустыни – тогда дети лучше запомнят, – однако мел наверняка опять начнёт крошиться.

– В мекхала-агкати часто падают долии, дюны там обычно не очень высокие, не такие, как в карпаразе, и песок…

Ана снова вздохнула. Головная боль не отпускала.

– Кстати, самую вершину атмосферной короны тоже часто называют поясом ветром – это граница, выше которой корабли уже подняться не могут. Попытки были, но… – Ана на секунду прикрыла глаза. – После пояса ветров следует нирутта́ра, или «зона молчания». Кстати, кто знает, почему она так называется?

– Там не работает связь! – выкрикнул кто-то.

– Правильно! Только надо сначала поднимать руку. В зоне молчания не работает связь. И не могут летать корабли, кроме особых ракет, вахатов. Но вахаты на самом не летают над зоной молчания, а поднимаются высоко-высоко, чтобы…

Дети внимательно следили за Аной. Рассказ о вахатах заинтересовал их куда больше, чем локи пустыни, которые они не смогли выучить на прошлом зачёте.

– Итак, зона молчания, – продолжала Ана. – Считается, что причиной высокого магнетизма в этой локе являются частые падения долий, однако это точно неизвестно. Зона молчания постоянно меняется. Она может расти или, напротив…

Ана замолчала – она была не уверена, действительно ли когда-нибудь мёртвые пески отступали, или же она придумала это сейчас, чтобы не пугать детей.

– Зона молчания окружает наш город со всех сторон, – говорила Ана. – Даже на севере, далеко на севере, после Магхавана, тоже начинается зона молчания. Но ближе всего она находится на юге – около двухсот пятидесяти миль. Поэтому у нас нет прямого сообщения со всеми южными городами. Например…

Дети заскучали и перешептывались.

– Вы уже один раз не сдали зачёт! – громко сказала Ана. – Постарайтесь сосредоточиться. Вам нужно будет знать все локи, все их особенности, включая температурные режимы. Например, где обычно наиболее высокая температура?

Дети молчали.

– Разумеется, это зона молчания. Обезвоживание там может наступить уже в течение получаса. Даже в поясе ветров, куда часто летают исследовательские корабли, воздух настолько тяжёлый, что приходится постоянно носить дыхательную маску. Все эти вещи вам нужно будет знать. Вам это понятно?

Несколько учеников активно закивали головами.

– Обязательно прочитайте двенадцатую главу. Там это описано.

– Сугуру! – крикнул кто-то с заднего ряда.

Ана посмотрела на полного мальчишку, который нетерпеливо тянул вверх руку.

– Да, можешь спросить.

– А что потом, после нируттары?

Ана вздохнула.

– Потом… – сказала она.

* * *

После занятия Ана вышла из видая-лая одна. Она раскрыла карту с пометками Илы. Ещё не стемнело, но по холодному ветру и сонной усталости прохожих уже чувствовалось приближение ночи.

Её путь домой, задуманный Илой, начинался на той же самой линии, в том же направлении, что и обычно, но ей нужно было проехать куда больше станций, добраться почти до самой конечной у границы песков, пересесть на западную ветку, потом пересесть снова… – и в итоге дважды пересечь весь город изломанным, как лабиринт, путём.

На перроне снова оказалось людно, мелькали полицейские, вопил вещатель, предлагая пути объезда. Ане пропустила два поезда, прежде чем смогла уехать со станции – в переполненном и душном вагоне, стоя у самых дверей и держась за высокий поручень у потолка.

До западной линии Ана ехала долго; несколько раз ей хотелось выйти – в вагоне выгорел весь воздух, – но она боялась, что следующего поезда придётся ждать несколько часов.

Добравшись до нужной остановки, Ана долго стояла на перроне, над засыпающей улицей, глубоко и часто вздыхая.

В плеве на западной линии, до которого Ане прошла квартал пешком, никого не оказалось. Она поднялась на перрон как раз в тот момент, когда отходил поезд, и едва успела заскочить в закрывающиеся двери.

Поезд уносил её прочь – сквозь ранние сумерки и досаждающий гам голосов, сиплое хрипение дежурных вещателей и занимающиеся уличные огни. Она взволнованно теребила в руках карту линий. Ей редко приходилось ездить по этой ветке, и она боялась пропустить нужную станцию, которую Ила отметила заштрихованным кружком.

Северные города. Хапур, Бахис.

На следующей линии будто множество лет не ходили поезда. Пустынный плев, в котором всё покрылось пылью, искалеченные перила на лестнице, заляпанный перрон. Ана удивилась, когда состав всё же пришёл – старый, давно снятый с производства, с пятнами ржавчины на стенках.

Она проехала две остановки, а потом вышла снова – по плану ей предстояла ещё одна пересадка. До новой станции пришлось идти почти три квартала пешком, и там уже оказалось людно. Ана смогла пробиться в первый прибывший поезд, но свободных мест на скамейках не оказалось.

Неподалеку от неё сидела пожилая женщина и прикрывала лицо платком, как если бы в вагоне плохо пахло, хотя Ана не чувствовала никаких запахов. Заметив Ану, бессильно повисшую на поручне у двери, женщина быстро убрала платок от лица и как-то наигранно посмотрела в другую сторону.

Через несколько остановок толпа в вагоне спала. Ана достала из кармана карту, чтобы свериться с маршрутом.

Выходить нужно уже на следующей станции.

Ей предстоял долгий путь пешком через широкую улицу, похожую на спешно сооружённый базар. Разноцветные шатры, примыкающие к стенам. Люди с круглыми подносами, заваленными цветистой мишурой, похожие, скорее, на приставучих попрошаек, чем на торговцев.

Большинство деляг уже прикрывали лавки, считая, видимо, что торговать в сумерки – это плохая примета, но улица всё ещё бурлила толпой. Многие, как и Ана, возвращались с работы, задерживаясь по пути у броских лотков.

Вокруг кипел гомон, как во время народных гуляний – билась ключом заводная речь на гали, приёмники играли со всех сторон разом, яростно перекрикивая друг друга, какой-то зазывала включил вещатель, и тот оглушал прохожих раскатистым звоном.

Ана старалась побыстрее пройти через торговую улицу, но уже на выходе с рынка чуть не столкнулась с высоким парнем в расшитой куртке, надетой поверх ещё одной, точно такой же. Парень тащил переносной лоток с огромными бусами из ненатуральных синих камней и не глядел перед собой, уставившись на раскидистый прилавок у стены. Ана едва увернулась от него и тоже невольно посмотрела на торговый развал.

И тут она увидела его.

Нив!

Он стоял к ней спиной и о чём-то спорил с торговцем. Ана крикнула – так громко, насколько ей позволяла дыхательная маска, – однако он даже не обернулся, как будто забыл собственное имя. Ана бросилась к прилавку, но ей преградил дорогу кряжистый мужчина с большим потёртым радиоприёмником. Ана оттолкнула его, и мужчина, чуть не выронив свою драгоценную покупку, прокричал ругательства ей вслед.

Нив тем временем быстро шагал по направлению к хагате.

Ана что было сил побежала за ним, но спазмы в груди быстро её осадили. Она опёрлась о какую-то стену, с которой посыпалась штукатурка. Перед глазами всё плыло. Она несколько раз хрипло вздохнула. Забившиеся фильтры в маске издавали протяжный свист.

Нив же только прибавлял шаг.

Отдышавшись, Ана пошла вслед за ним – так быстро, насколько могла, – хотя и понимала, что догнать не сможет. Нив неумолимо удалялся, пока не скрылся под навесом у входа в хагату.

Когда Ана зашла в плев, то едва дышала.

Нива нигде не было. На скамейке у стены сидела молодая женщина. Пожилой мужчина говорил по гииразе, прикрывая ладонью рот. Привычный полицейский в красном балахоне со скучающим видом расхаживал у лестницы на перрон.

Затишье прорезал громкий гудок – на станцию прибывал поезд.

Ана полезла вверх по лестнице, опираясь о шаткие перила. Её толкали спускающиеся пассажиры. Когда она поднялась, то поезд уже отбывал, и двери захлопнулись сразу после того, как она ввалилась в вагон – обессиленно хрипя, на грани обморока.

Нива в вагоне не было видно. Состав раскачивался, стремительно набирая ход. Ана измождённо прислонилась к стене.

Она не понимала, в какую сторону едет. К восточной окраине? На северо-запад? Может, Нив не зашёл в хагату, а спустился вниз по улице. Она потеряла его. Навсегда.

Придя в себя, Ана осмотрелась.

Все скамейки заняли. Несколько человек кучковались напротив окон, держась за поручни у потолка. Ана, всё ещё покачиваясь от слабости, доковыляла до конца вагона и выбралась в тамбур.

Следующий вагон.

Здесь уже дышалось посвободнее. Мальчишка лет десяти вцепился в колонну и раскачивался так, словно хотел опрокинуть поезд. Ана хромала между рядами, вглядываясь в лица.

У потолка взорвалась истеричная музыка, поезд прибывал к станции. У Аны сжалось сердце. Несколько человек встали со скамеек и обступили двери. Поезд дёрнулся, замедлил ход. В окнах протянулся длинный перрон.

– Нив! – крикнула Ана.

Пассажиры уставились на неё. Мальчишка, обнимавший колонну, испуганно вздрогнул. Пожилой мужчина, сидевший в тени, нахмурился и покачал головой.

Поезд устало выдохнул, покачнулся и встал. Ана метнулась к дверям, ещё не решив, выходить или нет.

Перрон забивала толпа – и хлынула в вагон потоком, когда открылись двери. Ану толкали – она мешала входящим. Воздух пробил сигнальный гудок – завершение посадки. Ана увидела знакомую фигуру на дальнем конце перрона. Нив на мгновение мелькнул перед её глазами и тут же утонул в толчее.

– Нив! – крикнула она.

Ана выскользнула из вагона в последнюю секунду и побежала к спуску с перрона. Пролетела по лестнице, пересекла плев и, уже на улице, чуть не рухнула от слабости на колени. К горлу подступил тёплый комок.