Текст книги "Лесной царь"

Лесной царь
Перевод стихотворения Гёте

 
Кто скачет, кто мчится под хладною
                                                        мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка
                                                      приник;
Обняв, его держит и греет старик.
 
 
«Дитя, что ко мне ты так робко
                                               прильнул?»
«Родимый, лесной царь в глаза
                                           мне сверкнул:
Он в тёмной короне, с густой
                                                    бородой».
«О нет, то белеет туман над водой».
 
 
«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;
Весёлого много в моей стороне;
Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
Из золота слиты чертоги мои».
 
 
«Родимый, лесной царь со мной
                                                 говорит:
Он золото, перлы и радость сулит».
«О нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы».
 
 
«Ко мне, мой младенец; в дуброве
                                                      моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей:
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять».
 
 
«Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из тёмных ветвей».
«О нет, всё спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне».
 
 
«Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой».
«Родимый, лесной царь нас хочет
                                              догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко
                                              дышать».
 
 
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок подгоняет, ездок доскакал…
В руках его мёртвый младенец лежал.
 

Перчатка

 
Перед своим зверинцем,
С баронами, с наследным принцем,
Король Франциск сидел;
С высокого балкона он глядел
На поприще, сраженья ожидая;
За королём, обворожая
Цветущей прелестию взгляд,
Придворных дам являлся
                                      пышный ряд.
 
 
Король дал знак рукою —
Со стуком растворилась дверь:
И грозный зверь
С огромной головою,
Косматый лев
Выходит;
Кругом глаза угрюмо водит;
И вот, всё оглядев,
Наморщил лоб с осанкой горделивой,
Пошевелил густою гривой,
И потянулся, и зевнул,
И лёг. Король опять рукой махнул —
Затвор железной двери грянул,
И смелый тигр из-за решётки прянул;
Но видит льва, робеет и ревёт,
Себя хвостом по рёбрам бьёт,
И крадётся, косяся взглядом,
И лижет морду языком,
И, обошедши льва кругом,
Рычит и с ним ложится рядом.
И в третий раз король махнул рукой —
Два барса дружною четой
В один прыжок над тигром очутились;
Но он удар им тяжкой лапой дал,
А лев с рыканьем встал…
Они смирились,
Оскалив зубы, отошли,
И зарычали, и легли.
 
 
И гости ждут, чтоб битва началася…
Вдруг женская с балкона сорвалася
Перчатка… все глядят за ней…
Она упала меж зверей.
Тогда на рыцаря Делоржа с лицемерной
И колкою улыбкою глядит
Его красавица и говорит:
«Когда меня, мой рыцарь верный,
Ты любишь так, как говоришь,
Ты мне перчатку возвратишь».
 
 
Делорж, не отвечав ни слова,
К зверям идёт,
Перчатку смело он берёт
И возвращается к собранью снова.
 
 
У рыцарей и дам при дерзости такой
От страха сердце помутилось;
А витязь молодой,
Как будто ничего с ним не случилось,
Спокойно всходит на балкон;
Рукоплесканьем встречен он;
Его приветствуют красавицыны
                                               взгляды…
Но, холодно приняв привет её очей,
В лицо перчатку ей
Он бросил и сказал: «Не требую
                                                награды».
 

Сельское кладбище
Элегия

 
Уже бледнеет день, скрываясь за
                                                     горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идёт, задумавшись, в шалаш
                                    спокойный свой.
 
 
В туманном сумраке окрестность
                                             исчезает…
Повсюду тишина; повсюду мёртвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук
                                             мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый
                                                   звон.
 
 
Лишь дикая сова, таясь, под древним
                                                        сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Её безмолвного владычества покой.
 
 
Под кровом чёрных сосн и вязов
                                             наклонённых,
Которые окрест, развесившись, стоят,
Здесь праотцы села, в гробах
                                                 уединённых
Навеки затворясь, сном непробудным
                                                            спят.
 
 
Денницы тихий глас, дня юного дыханье,
Ни крики петуха, ни звучный гул рогов,
Ни ранней ласточки на кровле
                                                щебетанье —
Ничто не вызовет почивших из гробов.
 
 
На дымном очаге трескучий огнь,
                                                   сверкая,
Их в зимни вечера не будет веселить,
И дети резвые, встречать их выбегая,
Не будут с жадностью лобзаний их
                                                  ловить.
 
 
Как часто их серпы златую ниву жали
И плуг их побеждал упорные поля!
Как часто их секир дубравы трепетали
И потом их лица кропилася земля!
 
 
Пускай рабы сует их жребий
                                              унижают,
Смеяся в слепоте полезным их трудам,
Пускай с холодностью презрения
                                                внимают
Таящимся во тьме убогого делам;
 
 
На всех ярится смерть – царя,
                                  любимца славы,
Всех ищет грозная… и некогда найдёт;
Всемощныя судьбы незыблемы
                                                 уставы:
И путь величия ко гробу нас ведёт!
 
 
А вы, наперсники фортуны
                                       ослепленны,
Напрасно спящих здесь спешите
                                            презирать
За то, что гробы их непышны
                                        и забвенны,
Что лесть им алтарей не мыслит
                                           воздвигать.
 
 
Вотще над мёртвыми, истлевшими
                                                  костями
Трофеи зиждутся, надгробия блестят,
Вотще глас почестей гремит
                                       перед гробами —
Угасший пепел наш они не воспалят.
 
 
Ужель смягчится смерть сплетаемой
                                                     хвалою
И невозвратную добычу возвратит?
Не слаще мёртвых сон под мраморной
                                                    доскою;
Надменный мавзолей лишь персть
                                               их бременит.
 
 
Ах! может быть, под сей могилою
                                                        таится
Прах сердца нежного, умевшего любить,
И гробожитель-червь в сухой главе
                                                   гнездится,
Рождённой быть в венце иль мыслями
                                                       парить!
 
 
Но просвещенья храм, воздвигнутый
                                                         веками,
Угрюмою судьбой для них был
                                                      затворён,
Их рок обременил убожества цепями,
Их гений строгою нуждою умерщвлён.
 
 
Как часто редкий перл, волнами
                                               сокровенный,
В бездонной пропасти сияет красотой;
Как часто лилия цветет уединенно,
В пустынном воздухе теряя запах свой.
 
 
Быть может, пылью сей покрыт
                                 Гампден надменный,
Защитник сограждан, тиранства
                                           смелый враг;
Иль кровию граждан Кромвель
                                          необагренный,
Или Мильтон немой, без славы
                                      скрытый в прах.
 
 
Отечество хранить державною рукою,
Сражаться с бурей бед, фортуну
                                                  презирать,
Дары обилия на смертных лить рекою,
В слезах признательных дела свои
                                                  читать —
 
 
Того им не дал рок; но вместе
                                     преступленьям
Он с доблестями их круг тесный
                                              положил;
Бежать стезёй убийств ко славе,
                                      наслажденьям
И быть жестокими к страдальцам
                                               запретил;
 
 
Таить в душе своей глас совести
                                                    и чести,
Румянец робкия стыдливости терять
И, раболепствуя, на жертвенниках
                                                       лести
Дары небесных муз гордыне посвящать.
 
 
Скрываясь от мирских погибельных
                                                 смятений,
Без страха и надежд, в долине
                                               жизни сей,
Не зная горести, не зная наслаждений,
Они беспечно шли тропинкою своей.
 
 
И здесь спокойно спят под сенью
                                            гробовою —
И скромный памятник, в приюте сосн
                                                  густых,
С непышной надписью и резьбою
                                                простою,
Прохожего зовет вздохнуть над
                                               прахом их.
 
 
Любовь на камне сем их память
                                               сохранила,
Их лета, имена потщившись начертать;
Окрест библейскую мораль изобразила,
По коей мы должны учиться умирать.
 
 
И кто с сей жизнию без горя
                                              расставался?
Кто прах свой по себе забвенью
                                                   предавал?
Кто в час последний свой сим миром
                                                  не пленялся
И взора томного назад не обращал?
 
 
Ах! нежная душа, природу покидая,
Надеется друзьям оставить пламень
                                                       свой;
И взоры тусклые, навеки угасая,
Еще стремятся к ним с последнею
                                                   слезой;
 
 
Их сердце милый глас в могиле нашей
                                                        слышит;
Наш камень гробовой для них
                                                  одушевлён;
Для них наш мертвый прах в холодной
                                               урне дышит,
Еще огнем любви для них воспламенён.
 
 
А ты, почивших друг, певец уединённый,
И твой ударит час, последний, роковой;
И к гробу твоему, мечтой
                                          сопровождённый,
Чувствительный придет услышать
                                                  жребий твой.
 
 
Быть может, селянин с почтенной
                                                     сединою
Так будет о тебе пришельцу говорить:
«Он часто по утрам встречался здесь
                                                  со мною,
Когда спешил на холм зарю
                                       предупредить.
 
 
Там в полдень он сидел под
                                    дремлющею ивой,
Поднявшей из земли косматый корень
                                                         свой;
Там часто, в горести беспечной,
                                           молчаливой,
Лежал, задумавшись, над светлою
                                                      рекой;
 
 
Нередко ввечеру, скитаясь меж
                                           кустами, —
Когда мы с поля шли и в роще
                                                соловей
Свистал вечерню песнь, – он
                                  томными очами
Уныло следовал за тихою зарей.
 
 
Прискорбный, сумрачный, с главою
                                             наклонённой,
Он часто уходил в дубраву слезы лить,
Как странник, родины, друзей, всего
                                                 лишённый,
Которому ничем души не усладить.
 
 
Взошла заря – но он с зарею
                                               не являлся,
Ни к иве, ни на холм, ни в лес
                                            не приходил;
Опять заря взошла – нигде он
                                          не встречался;
Мой взор его искал – искал —
                                           не находил.
 
 
Наутро пение мы слышим гробовое…
Несчастного несут в могилу положить.
Приблизься, прочитай надгробие
                                               простое,
Что память доброго слезой
                                      благословить».
 
 
Здесь пепел юноши безвременно
                                                сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он
                                            в мире сём.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нём.
 
 
Он кроток сердцем был, чувствителен
                                                     душою —
Чувствительным творец награду
                                                  положил.
Дарил несчастных он —
                       чем только мог – слезою;
В награду от творца он друга получил.
 
 
Прохожий, помолись над этою
                                                     могилой;
Он в ней нашёл приют от всех земных
                                                       тревог;
Здесь всё оставил он, что в нём
                                        греховно было,
С надеждою, что жив его
                                          спаситель-бог.
 

Рыбак

 
Бежит волна, шумит волна!
Задумчив, над рекой
Сидит рыбак; душа полна
Прохладной тишиной.
Сидит он час, сидит другой;
Вдруг шум в волнах притих.
И влажною всплыла главой
Красавица из них.
 
 
Глядит она, поет она:
«Зачем ты мой народ
Манишь, влечешь с родного дна
В кипучий жар из вод?
Ах! если б знал, как рыбкой жить
Привольно в глубине,
Не стал бы ты себя томить
На знойной вышине.
 
 
Не часто ль солнце образ свой
Купает в лоне вод?
Не свежей ли горит красой
Его из них исход?
Не с ними ли свод неба слит
Прохладно-голубой?
Не в лоно ль их тебя манит
И лик твой молодой?»
 
 
Бежит волна, шумит волна…
На берег вал плеснул!
В нем вся душа тоски полна,
Как будто друг шепнул!
Она поет, она манит —
Знать, час его настал!
К нему она, он к ней бежит…
И след навек пропал.
 

Море
Элегия

 
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной
                                               любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою.
Что движет твое необъятное лоно?
Чем дышит твоя напряжённая грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются тёмные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя —
Ты бьёшься, ты воешь, ты волны
                                        подъемлешь,
Ты рвёшь и терзаешь враждебную
                                                     мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят,
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны
                                                     волны,
И сладостный блеск возвращённых
                                                      небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь
                                                 смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
 

К ней

 
Имя где для тебя?
Не сильно смертных искусство
Выразить прелесть твою!
Лиры нет для тебя!
Что песни? Отзыв неверный
Поздней молвы о тебе!
Если б сердце могло быть
Им слышно, каждое чувство
Было бы гимном тебе!
Прелесть жизни твоей,
Сей образ чистый, священный, —
В сердце – как тайну ношу.
Я могу лишь любить,
Сказать же, как ты любима,
Может лишь вечность одна!
 

Певец во стане русских воинов

Певец

 
На поле бранном тишина;
Огни между шатрами;
Друзья, здесь светит нам луна,
Здесь кров небес над нами.
Наполним кубок круговой!
Дружнее! руку в руку!
Запьём вином кровавый бой
И с падшими разлуку.
Кто любит видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет боя…
О, всемогущее вино,
Веселие героя!
 

Воины

 
Кто любит видеть в чашах дно,
Тот бодро ищет боя…
О, всемогущее вино,
Веселие героя!
 

Певец

 
Сей кубок чадам древних лет!
Вам слава, наши деды!
Друзья, уже могущих нет;
Уж нет вождей победы;
Их домы вихорь разметал;
Их гробы срыли плуги;
И пламень ржавчины сожрал
Их шлемы и кольчуги;
Но дух отцов воскрес в сынах;
Их поприще пред нами…
Мы там найдём их славный прах
С их славными делами.
 
 
Смотрите, в грозной красоте,
Воздушными полками,
Их тени мчатся в высоте
Над нашими шатрами…
О Святослав, бич древних лет,
Се твой полет орлиной.
«Погибнем! мёртвым срама нет!» —
Гремит перед дружиной.
И ты, неверных страх. Донской,
С четой двух соименных,
Летишь погибельной грозой
На рать иноплеменных.
И ты, наш Пётр, в толпе вождей.
Внимайте клич: Полтава!
Орды пришельца снедь мечей,
И мир взывает: слава!