Текст книги "В тени трона"

Мария Федоровна была случившимся огорчена и опечалена безмерно. Отдых был испорчен окончательно: она ведь только о том и думала, как бы утихомирить Мишу и вернуть его на верную стезю – без грозного вмешательства Ники, однажды уже пообещавшего посадить непокорного брата под домашний арест. Безотлагательная династическая женитьба могла бы спасти положение – пока не поздно! Но одного желания мама, к сожалению, недостаточно – необходимы другие силы, не менее могущественные. Бабушка Виктория умело справлялась с такими задачами, но ее уже нет с нами…

Этикет не позволял вдовствующей императрице сразу же после непристойного казуса в «Англетере» проститься с родней во дворце и, не мешкая, отчалить с детьми от гостеприимного копенгагенского берега. Последние дни визита были, таким образом, скомканы, смяты и безрадостны – для всех, кроме влюбленных Михаила и Натальи, укрывшихся в отеле и почти не расстававшихся.

Наконец пришел день отъезда. Императорские яхты вышли в море и взяли курс на Санкт-Петербург, а Наталья отправилась на вокзал и села в берлинский поезд – там предстояло сделать пересадку. Мария Федоровна с облегчением перевела дыхание – она не исключала, что ее Миша пригласит «эту даму» составить ему компанию на борту царской «Зарницы». Но – обошлось…

Предстоящее пересечение российской границы и возвращение в отечество тревожило не только Наталью, но и Михаила: могли не впустить, задержать или арестовать. Всё могли безнаказанно учинить жандармы по приказу начальства… Предвидя такой опасный поворот событий, Михаил попросил барона Фредерикса вмешаться заранее, нажать на нужные кнопки и приглушить возможные неприятности. Любезный барон, не желавший расползания копенгагенского скандала, так и сделал: вмешался и нажал. И Наталья беспрепятственно пересекла российскую границу.

Михаил вернулся к своим гусарам в Орел, а она – в Москву, где по поручению великого князя был снят для нее, на чужое имя, особняк из восьми комнат, в том числе две детских, рядом с Петровским парком.

А пока в особняке шел ремонт, Михаил пользовался всяким удобным случаем, чтобы отлучиться из Орла и встретиться со своей Наташей в Москве или столице. Судьба пока им сказочно благоприятствовала: Вульферт, угрозами и шантажом добившись повышения адъютантского жалованья с трех до пяти тысяч рублей, уехал отдыхать за границу и вернется лишь к зиме, поэтому угроза, что бывший кирасир их выследит и устроит скандал, временно отпала. Но любой сказке приходит конец…

В один из приездов в Петербург Михаил решил развлечь любимую новыми впечатлениями: на новеньком «роллс-ройсе», мимо Валдая и Твери, повезти в Москву по накатанной дороге. Этот наиважнейший тракт заложил еще сам Петр, путевые дворцы и домики для отдыха высокородных путешествующих особ были поставлены вдоль лесной дороги, и ямщики, меняя коней, полтора века гоняли по нему из конца в конец между столицами. Потом наступили другие времена: на смену каретам и возкам пришла рельсовая «чугунка» с ее дымящим паровозом, а затем уж по следам ямщицких троек покатили все более входящие в обиход авто.

Путешествие из Петербурга в Москву по российской глубинке в роскошном «роллс-ройсе» наедине с любимым человеком представлялось Наталье увлекательным приключением. Выехали спозаранку. Следом за серебристо-кремовым флагманом, но не впритык, а чуть поодаль, шла машина сопровождения – с механиком, охранником и съестными припасами. За рулем «роллс-ройса» сидел Михаил, обожавший автомобили и быструю езду, от которой дух захватывало. Он вел авто уверенно и легко, то поглядывая на дорогу, то поворачиваясь к Наташе, сидевшей с ним рядом.

Не доезжая Валдая, у деревни Глухово, случилось дорожное происшествие: лошадь, запряженная в телегу, испугалась мчащегося навстречу мотора, стала вырываться из оглобель и бить копытами. Груженная сеном телега опрокинулась набок, мужик-возчик и ехавший с ним малолетний сынок свалились с воза наземь. Мальчонка, размазывая по лицу текущую из носа кровь, ревел во весь голос, а мужик, оклемавшись, сидел на дороге и угрюмо глядел на выскочивших из машины сопровождения охранника с механиком. Деревенские, числом с дюжину, успели собраться на месте происшествия и молча глазели – но не на ушибленного мужика с сыном и опрокинутый воз, а на невиданный в этих краях роскошный автомобиль с помятым от удара о телегу серебристым крылом. Подоспел и полицейский, следивший за порядком на столбовой дороге, и, сопя от усердия, принялся составлять протокол происшествия. Михаил и Наталья назвались чужими именами, следствию от них не было никакого прока. Зато охранник в разговоре с полицейским кое на что намекнул, и тот сообразил, с кем имеет дело и кому принадлежит пострадавший супермотор. Неудивительно, что это обстоятельство изменило дальнейший ход событий: угрюмого мужика с мальчонкой быстренько отправили с глаз долой в Глухово, а перед автомобильными путешественниками извинились за непредвиденную задержку и пожелали им счастливого пути. Все было бы расчудесно, если б инцидент на том и закончился. Но дело обернулось иначе: полицейский настрочил подробный отчет и отправил его по начальству. Фигурировавшее в отчете известное лицо, а также его спутница и его «роллс-ройс» – такая информация не могла пройти незамеченной мимо чиновников департамента полиции и офицеров жандармского управления. Они ее и заметили, и отметили, и довели до сведения вышестоящего начальства.

А Михаил с Натальей, ничуть не расстроенные случившимся на дороге, решили доехать своим ходом до Валдая, там переночевать и назавтра продолжить путь в Москву по железной дороге. Механик, прихватив с собою охранника, отгонит «роллс-ройс» с Валдая обратно в Петербург и займется его починкой, а влюбленные, добравшись до Первопрестольной, отправятся в отель «Националь», где для них заказаны номера, а оттуда поедут взглянуть, как продвигается обустройство их особняка. В какой гостинице великий князь остановится в Валдае, не знал никто – до того часа, пока водитель машины сопровождения, совмещавший шоферскую должность с обязанностями тайного агента охранки, не протелеграфировал своему куратору в Санкт-Петербург: гостиница «Пиковая дама», комната номер семь. Этот адрес без промедления занесли в пухлую папочку, на обложке которой было выведено твердой рукой «Вульферт Наталья Сергеевна».

«Пиковая дама» во многом, если не во всем, уступала «Англетеру», в том числе в белизне постельного белья и в мягкости матраса. Да и вид из окна не тот: в Копенгагене за ним открывалась идеально выметенная и ухоженная площадь, а в Валдае – обычная провинциальная глухомань, темные улицы да деревянные заборы. Зато тишину ночи ничто здесь не нарушало, кроме петухов уже на рассвете.

После той сказочно проведенной ночи в придорожной гостинице «Пиковая дама» – в такой же сказочной для Натальи глуши – у нее возникло предчувствие: лишняя детская комната в особняке на окраине Петровского парка недолго будет пустовать…

При всем многообразии дел у барона Фредерикса отчет о происшествии у деревни Глухово, что под Валдаем, не остался без его внимания, когда без помех достиг кабинета министра двора и лег на его стол. Иначе и быть не могло: царь поручил барону присматривать за тайными службами, вот он и присматривал. И ни минуты не сомневался в том, что столь важное донесение внимательно изучил и взял на заметку начальник петербургского охранного отделения жандармский генерал-майор Герасимов. А дальше пойдет, а выше? Так, вопреки желанию барона, докатится и до Семьи, и до самого императора. Только этого не хватало – сейчас, когда страсти, казалось бы, немного поутихли… Листая содержимое жандармской папочки, Фредерикс неодобрительно покачивал головой: такой милый и обходительный молодой человек, родной брат государя – а вот ведь раз за разом попадает в пренеприятнейшие ситуации с этой своей любовной историей! И сам Вульферт, как на грех, оказался скандальным и совершенно бессовестным человеком: получив отступные, даже и не думает успокаиваться, а продолжает требовать надбавок. Денег не жалко, но ведь неведомо, каким будет следующий шаг бедового поручика: от него можно ожидать чего угодно. Он уже дважды грозился неверную жену застрелить на публике. А случись, что эта Наталья Сергеевна забеременеет? Почему бы ей не зачать, согласно законам природы? Тогда, как это ни смешно, окаянный поручик будет по закону считаться отцом новорожденного царского племянника. Такая дикая ситуация доведет Николая, в житейских делах опирающегося на нравственную чистоту и порядок, до бешенства. Никоим образом нельзя этого допустить.

Легко сказать, а сделать трудно или вовсе невозможно. Вскоре Михаил явился к Фредериксу с жалобами на преследования соглядатаев, на трудности тайной жизни с любимой и с просьбой срочно устроить развод Натальи с мужем. Причина проста: Наталья Сергеевна в положении. Ясное дело, что повлечет за собой рождение ребенка от великого князя – при живом законном отце поручике Вульферте. Ну вот, стряслось! Мудрый барон, поглаживая усы, размышлял, что тут можно предпринять для блага императора, Семьи и самого Михаила. А вот что: добавить поручику денег, повысить его в звании или же отправить на Кавказ, под, допустим, случайную пулю абрека – как библейский царь Давид отправил на передовую мужа своей избранницы Вирсавии. Чего только ни приключалось, если вспомнить, в закоулках дворцовой жизни: и измены, и предательства, и убийства из-за угла, а от любовных треугольников, как говорят в таких случаях французы, просто рябит в глазах… Что ж, придется, как видно, вызвать сюда этого Вульферта на мужской разговор и внятно ему объяснить, в какую передрягу он угодил; вот уж, право, без драки попал в большие забияки! Втолковать ему, чем все это, не приведи Бог, может для него кончиться одномоментно.

Размышляя таким образом, Фредерикс следил взглядом за Михаилом, длинными шагами мерившим кабинет и излагавшим свои претензии к окружающему миру. Единственное, что, казалось, примиряло его с мерзкой действительностью и наполняло радостью, – это скорое отцовство. Да еще надежда на то, что зарвавшийся поручик с помощью многоопытного министра двора оставит Наталью Сергеевну в покое. Обвинений в адрес брата и вдовствующей императрицы, которые, по разумению барона, и являлись камнем преткновения на пути матримониальных планов великого князя, Михаил старательно избегал, но это отнюдь не заслоняло общей картины. И упоминание им писем к брату с просьбой унять строптивого Вульферта не стало для Фредерикса откровением – об этих родственных посланиях барон знал от самого царственного адресата и потому, с молчаливого согласия царя, решил по мере сил посодействовать Михаилу. Слышал барон от Николая и то, что в одном из писем Михаил обещал, вызволив Наталью из брачных оков, с ней под венец не идти. Такой половинчатый расклад устраивал, с грехом пополам, Семью – и Николая, и Марию Федоровну.

Получив от брата письменное обещание сохранять семейную благопристойность, Николай не то чтобы сменил гнев на милость, но послабление все же дал: Наталья Сергеевна получила разрешение на раздельное проживание с мужем, согласившимся на развод. Но устное согласие – это еще не грамота с печатью; между согласием сторон и документальным оформлением развода почти год впереди. За год многое может случиться. Злой Вульферт покамест пребывает в счастливом неведении, не знает о беременности своей законной супруги, но обязательно узнает, и это даст ему в руки крупный козырь в торговле за повышение ставок: не захочет же император, чтобы его родной племянник носил фамилию Вульферт, а сам поручик оказался на ветви генеалогического древа дома Романовых! Тут надо все взвесить, и предвидеть, и биться за каждую копейку.

Братские отношения между Николаем и Михаилом, несмотря на царское послабление, оставляли желать лучшего и в основном ограничивались перепиской. Все свое время, свободное от командования Черниговским гусарским полком, который он привел в безукоризненный порядок, Михаил отдавал Наташе; их жизнь в ожидании первенца была полна счастьем.

24 июля 1910 года Наталья родила мальчика, нареченного – в память о покойном старшем брате ее невенчанного мужа – Георгием.

7
До войны четыре шага

Глядя издали, снизу вверх, на жизнь монархов в их дворцах и замках, нам может показаться, что главное занятие царей и королей – это участие в пышных церемониях свадеб, рождений и похорон многочисленной родни, разбросанной по разным странам. Ну, еще псовая охота. И парадные воинские смотры под гром сводных оркестров.

Вот и великий князь Михаил Александрович за считаные недели до рождения сына отправился вместе с матерью в Лондон на похороны короля Эдуарда Седьмого – сына королевы Виктории и Альберта Саксен-Кобург-Готского, почивших в бозе много лет назад.

Современники этого печального события, да и позднейшие историки не расходятся во мнении: похороны британского монарха превзошли пышностью и размахом все траурные церемонии, какие только видел наш мир. Катафалк с гробом, проследовавший из Букингема в Вестминстер, где соборный колокол пробил 68 раз – по одному удару на каждый год жизни усопшего, а затем к Паддингтонскому вокзалу, откуда скорбящим предстояло на траурном поезде отправиться в Виндзор – к месту погребения, сопровождали верхом десятки представителей королевских семей со всего света. За конной кавалькадой следовали одиннадцать экипажей, в которых ехали сиятельные принцессы и принцы, герцоги и герцогини, бароны и баронессы. В первой карете везли Цезаря – любимого фокстерьера покойного. Тридцать пять тысяч солдат стояли в парадном строю вдоль всего пути траурной процессии. Сотни тысяч британцев толпились за ними, желая хоть взглядом проститься со своим королем. Англия искренне скорбела, и это, по мере возможности, утешало осиротевшую королевскую родню.

Нельзя сказать, что Михаил вовсе пренебрегал представительскими обязанностями, налагаемыми на него принадлежностью к царской Семье. Он подчинялся этикету, но ни гордости, ни волнения души от близости к великим мира сего не испытывал. Подобные церемонии казались ему искусно поставленными операми в роскошных декорациях на театральной сцене, где каждый участник исполняет отведенную ему роль, а после спектакля снимает грим и переодевается в удобное повседневное платье. Он, пожалуй, был один такой в Семье – другие относились к протокольным церемониям с большей серьезностью. Он, да еще покойный Джорджи.

В траурной кавалькаде Михаил ехал на гнедом жеребце английской породы, по правую руку от него гарцевал на белой арабской кобыле король Сербии Петр, по левую – болгарский царь Фердинанд на пегом ганноверце. По отцовской линии Михаил приходился болгарину дальним родственником; здесь, на похоронах, они встретились впервые.

Соседство столь важных персон не отвлекало великого князя от тревожных мыслей о доме: об ожидаемых со дня на день родах Наташи, о том, что, несмотря на обещания самого Ники и оборотистого Фредерикса, развод до родов не будет оформлен и младенца запишут на имя номинального родителя – гадкого Владимира Вульферта. Эта дикость повергала Наталью в тоску и депрессию; она, при всей любви к отцу ребенка, не могла уразуметь, как родной брат всемогущего царя не может справиться с каким-то жалким поручиком, и в порыве гнева готова была допустить трусливое предательство Михаила. Чем же еще можно объяснить то, что он никогда не показывается в обществе со своей «звездочкой», а держит ее – на потеху гонителям – в четырех стенах! Такое чудовищное подозрение проскальзывало в ее письмах к Михаилу из подмосковного Удельного, где было арендовано небольшое поместье для беременной – чтоб она дышала чистым лесным воздухом, а не городским чадом. Свободомыслящие друзья, не боясь кривотолков в свете и недовольства властей, старались скрасить Натальину хандру и навещали ее в Удельном: старый друг композитор Рахманинов с женой, писатель Куприн. Знаменитые творческие люди иногда демонстрируют свою независимость и даже бросают дерзкий вызов власть предержащим.

Уже в Виндзоре, в часовне Святого Георгия, где все было готово для погребения, Михаил оказался в небольшой группе близкой родни рядом с внуком покойного, наследником престола – рослым молодым человеком крепкого спортивного сложения, в военном мундире, украшенном множеством орденов.

– Приношу мои соболезнования, Дэвид, – прошептал ему Михаил, стараясь не нарушить благоговейную тишину часовни. – Твой дед был великим королем. В России его любили.

– Увидимся позже, Майкл, – откликнулся Дэвид. – Спасибо за теплые слова.

«Позже» – это вечером, ближе к ночи, за поминальным ужином для близкой родни. Траурный спектакль закончился, опустился занавес, отгородив сиятельных действующих лиц от публики.

В ожидании короля приглашенные прохаживались по столовому залу, ведя необязательные разговоры давно не общавшихся родственников. В первые же минуты завязавшейся между Михаилом и Дэвидом беседы обнаружились общие интересы: спорт, вождение автомобиля, бокс, фотография. Печальный повод их встречи за поминальным столом отодвинулся на задний план, и разговор пошел совсем в другую сторону.

– Ты держишь охотничьих собак у себя в России? – поинтересовался Дэвид, будущий король Эдуард Восьмой, когда, как всегда бывает за поминальным столом, разговор постепенно перешел к темам земным.

– Держу, – увлекаясь темой, ответил Михаил. – Меделяны.

– Как наши бигли? – продолжал расспрашивать Дэвид. – На лис, на зайцев?

– Какие там зайцы! – усмехнулся Михаил. – На медведей!

– Я охоту обожаю, – сказал Дэвид. – А ты?

– Я тоже, – признался Михаил.

– Надо в Россию съездить, – сказал Дэвид. – Пойдем на медведя? С собачками твоими?

– Обязательно! – пообещал Михаил. – Приезжай!

– А то у нас медведей нет, – посетовал Дэвид. – И волков тоже нет… Расскажи про собачек!

– Эти собачки покрупней волка будут, – сказал Михаил. – И посильней… Таких больше нет нигде, только у нас.

– Да и медведей в Европе уже не осталось, – кивнул Дэвид. – Всех перебили.

– А собачки мои, меделяны, – продолжал Михаил, – к человеку привязываются, как дети. Ну, почти как дети… – поправился он. – Нежные звери, вот кто они такие!

– А можно пару этих – как, ты говоришь, они называются? – ко мне завезти? – заинтересовался Дэвид. – На племя? У меня псарня отличная.

– На кого ты их тут будешь натаскивать? – резонно усомнился Михаил. – На воробьев?

– Да, верно, – неохотно согласился Дэвид. – А я, знаешь, когда маленький был, все ждал, когда мне твой брат, царь, пришлет живого медвежонка. А он так и не прислал.

Наконец в трапезный зал вошел отец Дэвида – новый король Георг Пятый. Приглашенные потянулись садиться за стол.

Едва ли даже самые проницательные из них могли предположить, что эта встреча – последняя в тесном семейном кругу. Мировая война стояла на пороге Европы, Англии, этого зала – истребительная война, которая сокрушит империи и приведет к исчезновению целых династий. До начала этого безумия оставалось четыре года, четыре шага. Одержимый идеей революции сербский националист Гаврило Принцип не научился еще толком стрелять из пистолета, не вступил еще в террористическую организацию «Молодая Босния», а наследнику австро-венгерского престола эрцгерцогу Францу-Фердинанду и в страшном сне не могло присниться, что в балканском Сараево, близ Латинского моста, ему предстоит принять смерть от бандитской пули… Все в нашем лучшем из миров свершается в час назначенный: одержимый Гаврило научится стрелять, «Молодая Босния» направит его на теракт, и эрцгерцог, а заодно и его супруга получат смертельные ранения. Австро-Венгрия предъявит Сербии ультиматум, который не будет выполнен в полном объеме. Начнется война сначала на Балканах, потом в Западной Европе, а в итоге станет мировой.

В Удельном все было готово к появлению на свет долгожданного младенца, но Михаил, спешно вернувшись из Лондона, в тот же день перевез Наташу обратно в город: в Москве ей была гарантирована, если в том возникнет необходимость, срочная и наилучшая медицинская помощь.

Но устройством благополучного разрешения от бремени проблемы не исчерпывались. Вульферт, зная о предстоящем рождении ребенка, продолжал через Фредерикса нажимать на Михаила, требуя все больше и больше отступных. Даже для великого князя, богатого человека, плохо разбиравшегося в финансах, называемые поручиком суммы казались заоблачными. К тому же бесконечная нервотрепка, постоянное беспокойство за здоровье Наташи, ее настроение и утомительные разъезды между Орлом и Москвой привели к обострению язвенной болезни, мучили боли в желудке. На лечение не хватало ни времени, ни сил.

Роды прошли вполне благополучно, Михаил был совершенно счастлив. Его любовь к Наташе лишь крепла, он не мог и недели прожить в разлуке с ней. Своим счастьем он делился в письмах с непреклонным Ники – и сердце венценосного брата дрогнуло. Через четыре месяца после рождения племянника Николай Второй подписал секретный указ, не подлежавший огласке: «…сына состоящей в разводе Натальи Сергеевны Вульферт, Георгия, родившегося 24 июля 1910 года, Всемилостивейше возводим в потомственное дворянское Российской Империи достоинство с предоставлением ему фамилии Брасов и отчества Михайлович». Брасов – по названию имения Михаила под Локтем. Получив отступные до последней копейки, Вульферт успокоился, подобрал коготки и подмахнул развод задним числом – якобы судебное решение вынесли еще до появления на свет младенца Георгия. Все бюрократические формальности таким образом были соблюдены, а официальные документы с датами слегка подчищены и подправлены. Михаил, Наталья и младенец Георгий наконец-то обрели свободу. А подновленные документы еще год с лишним кочевали по инстанциям, пока обрели должный канцелярский вид – со всеми подписями и печатями.

В письмах и разговорах с царем счастливый Михаил благодарил брата за помощь в борьбе с зарвавшимся поручиком и обещал Ники и мама не доводить дело до законного брака. Пусть все остается как есть… Семья немного успокоилась и готова была принять на веру обещания Михаила. Только причастный к семейным тайнам барон Фредерикс, знаток человеческих слабостей, сомневался в незыблемости обетов, но свои сомнения держал при себе и ни с кем ими не делился.

А Николай под материнским давлением вдовствующей императрицы сделал еще один шаг к признанию сложившейся щекотливой ситуации: через полгода после косвенного признания младенца Георгия племянником царь даровал мадам Вульферт высочайшее право именоваться графиней Натальей Сергеевной Брасовой. Более того, Николай разрешил ей и проживание в великокняжеском имении Брасово, где до мая 1911-го ради поддержания нравственности Михаила и во избежание лишних разговоров было ей категорически запрещено появляться. Братская щедрость открывала перед Михаилом поистине райские возможности: он мог без хлопот приезжать из соседнего Орла, где был расквартирован его гусарский полк, в Брасово, в свой дворец в Локте, и вести размеренную семейную жизнь с Наташей, сыном Георгием и падчерицей Татой.

После сутолоки губернского Орла умиротворенность Брасова действовала на Михаила успокоительно, как целебные травы на рану. Чарующая красота среднерусской природы, величественные дубравы, прозрачные березняки и осинники, непуганая живность в лесах, тучные поля и усыпанные скромными цветами луга – все это находило живой отклик в душе великого князя. Тысячи десятин имения, тысячи вольных людей, под надежной государевой рукой никогда не знавших крепостного ярма, укрепляли Михаила в поисках индивидуальной свободы и справедливости на бескрайних просторах владения его венценосного брата. Неудивительно, что здесь, вдали от столичной суеты, душа Михаила раскрылась…

В размышлениях о неведомых поворотах судьбы его поддерживала светлая вера во Всевышнего; он благодарно наполнялся ею, глядя на своих брасовцев и локотчан, преданных тому же Богу и тому же жизненному уставу, что и он сам. Десятки церквей и монастырей, по всему краю воздвигнутых ими и их предками, говорили о твердой приверженности православной христианской вере. Сам Михаил никогда не пропускал возможности приехать в Площанскую пу́стынь, где, стоя перед чудотворной иконой Казанской Божией Матери, он, вглядываясь в темно-золотой лик, задавал Богородице вопросы, на которые сам не умел найти ответа, и, казалось ему, улавливал вразумительные слова ее, обращенные к его сердцу.

Выходя из полутемного придела Площанской пу́стыни на солнечный свет, великий князь ощущал благодатное очищение души, словно бы Иоанн Креститель ласковыми руками погрузил его в чистые воды Иордана. У древней иконы под участливым взглядом Богоматери он испытывал блаженную близость к Богу, без которого ничто не совершается на этой Земле – ни любовь, ни смерть, ни даже случайное, казалось бы, появление Михаила пред этим чудотворным ликом. И всякий раз, глядя на Святую мать с Божественным младенцем на руках, он укреплялся в своем решении заключить брачный союз с избранницей в православном храме, по Божьему закону.

Решение царя было для Михаила и Натальи проблеском надежды, что время сгладит острые углы, Семья сменит гнев на милость, все понемногу уляжется и успокоится… Наташа с детьми чудесно освоилась в новом доме: дворец не дворец, замок не замок – но роскошно приспособленный для привольной жизни великого князя и его семьи просторный дом, вмещающий и хозяев, и гостей, и прислугу. И Наталья, радушная хозяйка, создала в доме такую обстановку, что охотно повалили к ним гости – и местные, и приезжие, с ночевкой.

Михаил был рад такому образу жизни и званым гостям; его общительный характер этому способствовал. Особенно ему был приятен старый друг Наташи еще по первому, «музыкальному», браку Сергей Рахманинов. У него с Михаилом обнаружилось немало общих интересов: музыка, лошади, автомобили. Любовь великого князя к лошадям ни для кого не составляла секрета; он ее никогда и не скрывал, она занимала первое место среди его увлечений. В жизни Рахманинова, разумеется, главенствовала страсть к музыке, иначе и быть не могло. Но и Михаил среди всех прочих искусств более всего тяготел к музыке: он играл на фортепьяно, флейте и гитаре и даже сочинял музыкальные композиции. Но любовь к лошадям и автомобилям тоже сближали великого князя и великого композитора.

Рахманинов наезжал в Брасово с женой и двумя дочерями, подружившимися с Татой; то было семейное, дружеское общение, напрочь лишенное сословных помех. Назавтра после многолюдного ужина, с утра Михаил и Сергей садились в седла и отправлялись на верховую прогулку. Великий князь с гордостью показывал знаменитому композитору свои хозяйственные почины в Локте: мебельную фабрику, элеватор, паровую мельницу, мыловаренный цех – все по последнему слову техники, по английскому и немецкому примеру. Потом заезжали в школу, содержание которой оплачивал Михаил из своего кармана, – дети, приветствуя гостей, подымались из-за парт, учителя и обслуга сбегались поглазеть на высоких визитеров, задать вопрос, послушать ответ. Доброжелательное любопытство царило на таких встречах-экспромтах с простыми людьми – на фабриках ли, в школе, и не было там и намека на раболепство перед братом царя и владельцем этих земель. Острым слухом музыканта Рахманинов подмечал интонацию собственного достоинства, с которым держались в разговоре городские локтовские обыватели и брасовские сельчане, и ему было отрадно это чувство.

Возвращаясь как-то с подобной прогулки, Рахманинов признался:

– Знаете, я вижу здесь у вас прообраз будущей России…

– А почему? – удивился Михаил.

– Локоть – островок совершенства в беспокойном русском море, – подумав, сказал Рахманинов. – Достоинства и уверенности в завтрашнем дне. Дай Бог такое всей России.

– Люди здесь никогда не были крепостными, – объяснил Михаил. – Свобода и достоинство у них в крови, как у нас с вами. Власть должна открыть им доступ к культуре – открыть школы, обеспечить работой и хорошим заработком. Это достижимо при здравом взгляде на предмет. Предмет есть, а взгляд возможно выработать.

– Вашими бы устами да мед пить… – сказал Рахманинов. – И вот мечта: русский Остров Локоть, утопающий в белой сирени!

Городок действительно утопал в кипени белой сирени, и густой ее аромат стлался меж домами по улицам.

Жизнь, поделенная пополам – армейская служба в Орле и брасовский семейный быт, – понемногу налаживалась и входила в ровное русло. Теперь можно было подумать и о серьезном лечении недугов – расстроенных Наташиных нервов и язвы Михаила. Врачи рекомендовали заняться этим за границей – в Италии или Англии; само путешествие поспособствует восстановлению здоровья.

Решили ехать в Италию. Николай дал свое согласие на заграничную поездку – при том условии, что невенчанная пара поедет инкогнито и в разных поездах. Наташа согласилась скрепя сердце.

Путь в Италию лежал через Вену; там, вдалеке от отечества, договорились встретиться в отеле «Версаль» и дальше ехать уже вместе, не разлучаясь.

Такие конспиративные приемы не могли сбить с толку жандармского генерала Герасимова – ему был высочайше поручен надзор за великим князем, и генеральские шпики, глаз с него не спуская, шли за поднадзорным его высочеством со спутницей по пятам.

Наталью такая почти неприкрытая слежка выводила из себя и вконец расшатывала нервы. Она отдавала себе отчет в том, что похожа на золотую рыбку в аквариуме, и Михаил – брат царя и отец ее ребенка! – мало чем от нее отличается; их свобода иллюзорна, а счастье зависит от чужой недоброй воли. Только разрыв Михаила с Семьей и законный церковный брак спасут Наталью Сергеевну Брасову от беспрестанного унизительного надзора. Михаил знал об этой мечте Наташи – любимая женщина не позволяла о ней забыть.

Даже за границей Наталья ловила на себе свинцовые взгляды охранки. На свою гувернантку она, как ей казалось, вполне могла положиться, а вот оба адъютанта Михаила особо не скрывали своей принадлежности к надзорному ведомству. И это внушало Наталье Сергеевне страх и доводило порой до нервного срыва. Она не желала жить словно под лупой в руках чужих людей и продумывать каждый свой шаг, чтобы уйти от сыщиков. И это была не мания преследования, преследование было реальным, и Миша не мог – или не хотел? – положить этому конец. Она не скрывала от Михаила своих подозрений, и он, слушая, испытывал невыносимую душевную боль. Только женитьба могла спасти их обоих. Его напоминания о честном слове, данном Николаю, не производили на Наталью никакого впечатления: она считала, что благополучие и покой ее семьи и ребенка важней любых данных обещаний. Сложившаяся ситуация ее не устраивала, и она не могла длиться вечно; над их любовным союзом навис топор. Лишь пугающая перспектива остаться ей, дважды разведенной женщине с двумя детьми, без средств к существованию удерживала Наталью от бесповоротного шага.