Текст книги "Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою"

Глава четвёртая

Командир крейсера коммодор Честер в этот момент вошёл вслед за учёным в его рабочий кабинет, под который тот самым бесстыдным образом использовал запасной адмиральский салон. Большую часть службы почти любого корабля эти роскошные апартаменты пустуют, поскольку адмиралы довольно редко переходят с привычного флагмана на корабли второго и третьего ранга, но даже командиры не осмеливаются его занимать, поскольку идеи (а точнее – капризы) у носителей широких нашивок возникают спонтанно и воплощаются в жизнь мгновенно. Да и вообще традиция. Но для этого «яйцеголового» сделали исключение. Вроде бы пустяк, но и он на фоне водопада неприятностей, обрушившихся на коммодора, усиливал общее раздражение.

– Скажите, – требовал Честер, стоявший, широко расставив ноги, на тёмно-бордовом ковре, притом, что сам Френч, несмотря на знаки различия младшего по чину, плюхнулся в обширное кресло перед заваленным бумагами, рулонами магнитофонных плёнок и перфокартами столом, – есть какой-то способ обратить возможности вашего устройства для спасения крейсера и победы над врагом?

Он уже объяснил профессору суть полученных им от Хилгарта распоряжений и инструкций Адмиралтейства.

– Выбор у нас с вами крайне невелик, хотя мне отвратительно вам это говорить. Или мы как-то сумеем выпутаться, или… Ни один носитель сверхсекретной информации, ни один ваш прибор не должны попасть в руки противника. Меня это тоже касается, следовательно, мы с вами в равном положении, я могу не чувствовать себя виноватым…

– Было бы неплохо, если бы вы смогли несколько чётче изложить ваши представления о том, чего вы ждёте от меня, – осторожно ответил Френч. Он видел, в каком состоянии капитан, и опасался, что его нервы могут не выдержать раньше, чем профессор найдёт выход, устраивающий всех или в крайнем случае хотя бы его лично.

– Я знаю, что вы можете своими машинами не только помехи ставить, вы загипнотизировать любого способны, как этих русских собирались. Думаете, если с Эвансом от меня таились, то я на своём корабле не знаю всё, каждый шаг, слово и поступок любого? Большая ошибка. Сделайте так – прямо сейчас – усыпите или иным способом обезвредьте всех русских, что здесь находятся. Второе – внушите командованию русской эскадры, что нас здесь просто нет. Что мы идём, как и положено, четвёртыми в кильватере «Тайгера». Разве это так сложно?

Голос капитана прозвучал почти жалобно и с последней надеждой. Действительно, что стоит профессору устроить такой пустяк? Он, в той мере, что ему сочли нужным сообщить, знал и о миссии отряда, и о назначении изуродовавших его корабль антенн и прочих устройств. А остальное выяснил сам, распорядившись установить скрытые микрофоны в жилых и рабочих помещениях незваных гостей, в том числе и Строссона, личного порученца Гамильтона-Рэя, приставленного им наблюдать за этой компанией.

Они воображали, что простодушные моряки понятия не имеют о подобных штучках. Доверенный шифровальщик, уорент-офицер, с которым Честер отплавал вместе больше десяти лет, круглосуточно писал на магнитофон все разговоры и выкладывал на стол командира краткие, но информативные сводки.

Выслушав коммодора, профессор решил, что просто словами доказать ему что-то едва ли удастся.

– Пойдёмте со мной, – предложил Френч наиболее убедительным и внушающим расположение тоном, на какой был способен. За многие годы преподавания в лучших университетах «старой доброй Англии» кому только не приходилось внушать не только знания, но и стиль мышления. От особ королевской крови до полусумасшедших вундеркиндов «из низов общества». – Вы всё увидите и поймёте сами. Тогда и будем решать…

Почти все отсеки кормовой части крейсера, от ЗКП[37]37
  ЗКП – запасной командный пункт, находится в надстройке позади второй трубы, под кормовым мостиком.


[Закрыть] до подбашенного колодца башни «D»[38]38
  Башни главного калибра на английском флоте обозначаются буквами латинского алфавита последовательно от носа к корме.


[Закрыть], на три палубы, включая верхнюю, были заняты техникой, безраздельным хозяином которой был профессор, сменивший университетскую кафедру на ненадёжную зыбкость корабля.

Невероятные возможности этих устройств, полученных, нужно сказать, при странных обстоятельствах, нельзя было познать в полном объёме, экспериментируя «на белых мышах», условно выражаясь. Хорошо, что нашлись люди, богатые и могущественные, давшие возможность проводить «полевые испытания» в практически неограниченных масштабах.

Первый раз Френч под руководством и покровительством очень серьёзного, но и благожелательного джентльмена достаточно успешно применил свою аппаратуру в миллионном мегаполисе год назад. Или – полтора, воспоминания о прошлом странным образом плыли, их не удавалось привязать к конкретной дате, а документальных подтверждений, увы, не осталось. Френч несколько позже понял, почему так случилось, но предпочёл оставить эту догадку при себе. То казалось, что работать пришлось в Москве ранней осенью, то – вьюжной зимой. И в какой-то странной Москве, не той, где он много раз бывал на симпозиумах и конференциях. Что особенно интересно – в прессу о тех событиях ничего не попало. Совсем ничего. О причинах такой информационной блокады у него тоже имелись соображения. Не вина Френча и его помощников, что всё предприятие (какую бы цель оно ни преследовало) закончилось полной неудачей. Нет, не его, организаторов. Сам профессор получил совершенно сказочный гонорар, а теоретические расчёты и техническое воплощение замысла продемонстрировали высочайшую согласованность[39]39
  См. роман «Хлопок одной ладонью».


[Закрыть].

Сейчас – вторая попытка. С учётом всех предыдущих ошибок. Правда – ошибки учитывали те, кто затеял очередную операцию. Самому профессору нужно было только подготовить новых людей взамен потерянных прошлый раз и перестроить алгоритмы под новые планы. И вот сейчас – не хочется об этом думать – эксперимент грозит закончиться значительно хуже первого. Тогда Френч был именно исследователем, сидящем в тепле и уюте и отдающим распоряжения лаборантам и аспирантам.

Профессору только сейчас начало казаться, что дело в неудачном выборе темы и материала. Если бы сначала потренироваться на какой-нибудь Колумбии или Сомали – результаты могли бы получиться куда более впечатляющими. А тут чёрт дёрнул согласиться с условиями, выдвинутыми всё тем же сэром Арчибальдом и адмиралом Гамильтоном-Рэем. И как бы ни пришлось расплачиваться головой за научное любопытство и желание хоть на шестом десятке забыть о столь низменной, но, увы, необходимой субстанции, как деньги. Пожить, как подобает джентльмену, избавленному от материальных забот.

Они шли по казавшимся бесконечными отсекам, забитыми снизу доверху лабораторным оборудованием в зелёных и серых металлических ящиках. Мимо людей в белых и синих халатах, трудящихся за письменными столами, пультами вычислительных устройств, у круглых экранов осциллографов и радиолокаторов, по которым бежали колонки цифр и переплетение разноцветных кривых совершенно непонятных графиков.

Сейчас эта спокойная, несмотря на то что происходило на крейсере и за бортом, академическая обстановка вызывала у коммодора крайнее раздражение. Сначала ради этой ерунды испоганили его честный боевой корабль, а теперь из-за неё скорее всего придётся умирать. Один повод для горького удовлетворения – не одному ему умирать, всем этим – тоже. Даже стрелять не придётся, хотя Френча он с удовольствием пристрелил бы своей рукой. Достаточно по любому телефону передать условную команду на минно-торпедный пост, и полтонны эластита сделают своё дело, превратят в огонь и пепел все эти «творения высокого разума». Вместе с его, «разума», носителями.

Иногда коммодор Честер умел подниматься до истинно высокой поэзии, почти не уступая своим японским коллегам, успевавшим на гибнущих кораблях сочинять изысканные прощальные хокку, не заботясь, увидит ли кто-нибудь не всегда каллиграфически выписанные иероглифы.

– Уилки! – позвал Френч сорокалетнего мужчину с внешностью боксёра-средневеса, лишь золотые очки и глаза за их стёклами опровергали первое впечатление.

– Мистер Сэм Уилки, – представил его профессор коммодору, – заведующий лабораторией, доктор философии и физики. – Сэм, командир крейсера хочет знать, в состоянии ли вы ввести двести человек из девятисот присутствующих на этом корабле в полную прострацию, мышечную и умственную? Никаких более сложных эмоций, на которые настроены излучатели, не требуется.

– Легко, шеф. Соберите их в подходящее помещение, где мы развернём рефлекторы, желательно так, чтобы они стояли плечом к плечу и не двигались, и всё займёт у меня от силы минуту, – ровный тон Уилки показался Честеру издевательским.

– Как я это сделаю, пусть вы подохнете вместе со всеми своими родственниками?! – взорвался командир. – Они расползлись, как тараканы, по всему крейсеру, взорвали рулевую машину! Откуда мне знать, где они? Их что, пригласить по громкой связи на чашку чая в подходящий трюм?

– А мне? – резонно спросил учёный. – Включив генераторы пси-энергии на полную мощность, я легко могу превратить в пускающих слюну идиотов всех находящихся на борту, включая себя и вас. А выборочно… Вы способны из своего пистолета одним выстрелом убить всю свору атакующих вас с разных сторон бультерьеров?

Переждал исполненный бессильного бешенства взгляд коммодора.

– Вот и я тоже. У нас нет возможности воздействовать на людей избирательно. За исключением тех, кто уже прошёл предварительную обработку, чьи характеристики внесены в нужные ячейки памяти, и сами они собраны в нужном месте, оснащённом правильно расположенными волноводами и излучателями…

– А сбить с нашего следа русскую эскадру вы можете? Поставить какую-то завесу… Да, дьявол забери, сделать хоть что-нибудь?!

– Завесу мы уже поставили. На всех экранах русских кораблей именно то, о чём вы просите. Радиосвязь по-прежнему не работает, радиолокаторы принимают только то, что мы на них транслируем. Они видят – «Гренвилл» вслед за «Тайгером», «Лайоном» и «Блейком», полным ходом идущий на северо-восток тридцатиузловым ходом, успешно увеличивая отрыв, а не болтается, как, извините…

Честер несколько воспрянул духом. Какая-то польза от этих учёных всё же есть. За час-полтора руль как-нибудь приведут в порядок, и тогда полными ходами – пусть трубки в котлах горят – на юг, на юг. До ближайшего нейтрального порта, и катись оно всё… Жить намного лучше, чем не жить, какими бы словами подобная ерунда не облекалась. «Дульце эт декорум э про патриа море»?[40]40
  Сладостно и почётно умереть за Родину (лат.).


[Закрыть] Сейчас, ждите…

– Только, сэр, одна маленькая загвоздка. На антенны русских мы сигнал посылаем, а вот как быть с глазами пилотов русских разведчиков? В оптическом диапазоне мы – как на ладони, прошу прощения, сэр. А ещё есть моряки русского парохода, что болтается у горизонта. Они тоже нас видят. То есть на повестке один вопрос: кому поверит русский адмирал – донесениям своих радиометристов или непосредственным наблюдателям?

Вот чему коммодор за свою сравнительно долгую жизнь не научился – так это нормальному русскому мату – командному языку вероятного противника. Отчего выругался совсем не остроумно, пусть и экспрессивно. Состояние его для людей, профессионально занимающихся в том числе и психологией, было вполне очевидно. Таким людям, как Честер, да и всем другим коммодорам и адмиралам, правильнее всего – стоять на мостиках и вести куда-нибудь свои железные коробки, зная лишь пункт назначения. Думать при этом о чём-то отвлечённом – явно непосильный труд. От перенапряжения у них может «выбить предохранители» и тогда…

Френч почти незаметно кивнул доктору Уилки, тот – кому-то ещё. И коммодор с мгновенно остекленевшими глазами сначала пошатнулся, попытался что-то сказать коснеющим языком, потом, медленно подогнув ноги, опустился на палубу отсека, превращённого в лабораторию. Пару секунду посидел в позе Будды и повалился вперёд, ткнувшись лбом в палубу.

Учёные умирать не хотели, ни за «старую добрую Англию», ни за деньги. Куда проще нейтрализовать одного коммодора, накрыв его лучом из параболической антенны. Этот портативный излучатель, с дальностью всего двадцать метров и углом раствора всего в десять градусов был установлен одновременно с монтажом всего оборудования, и на такой, в частности, случай. Любого человека или сколь угодно большую группу, оказавшуюся в пределах расположенных в ключевых точках, чётко очерченных прямо на палубах рабочих помещений и приборных отсеков зон, можно было парализовать, стереть память или заставить делать то, что потребуется специалистам. Сейчас времени программировать объект не было, и его просто отключили.

– Ну и что теперь, мистер Френч? – спросил Уилки, – строго по букве закона мы с вами заслуживаем суда и приличного тюремного срока.

– Сомневаюсь, что в ближайшее время этот факт станет предметом расследования. Назревают куда более масштабные события.

– События меня занимают гораздо меньше. Меньше, чем возможность взлететь на воздух или быть банально расстрелянными. Капитан выразился вполне недвусмысленно – попасть живыми в руки русских нам никто не позволит…

– И что теперь? Вы в состоянии прямо сейчас написать программу, способную заставить капитана отменить все свои планы и инструкции относительно нас?

– Конечно, нет, и вы это знаете, – пожал плечами Уилки. – Зато мы можем немедленно привести его в чувство и очень убедительно попросить сделать то же самое без помощи техники…

– Если вы в состоянии сделать это – так не теряйте времени. Таймер уже, возможно, отсчитывает последние минуты…

– Кстати, о таймере, сэр, – вмешался инженер не слишком высокого статуса, работавший за одним из ближайших столов, – вам не кажется, что не только капитан, кое-кто ещё мог озаботиться сохранением «тайны государственного значения»?

– Чёрт возьми, Френч, – сказал Уилки, больше не считающий нужным употреблять в отношении руководителя, ставшего подельником, вежливые приставки, – а парень прав, тот же проклятый Эванс вполне может нажать какую-нибудь хитрую кнопочку.

– Ну и ваши действия в таком случае?

– Очень просто, – снова ответил инженер. – Я сейчас же могу запустить один генератор, блокирующий, грубо говоря, движение и взаимодействие заряженных частиц в проводниках и диэлектриках. В нашем случае – ни одна управляющая команда ни от какого прибора никуда не дойдёт. От карманного пульта до взрывателя мины – в том числе. Едва ли мистер Эванс, подобно Гаю Фоксу[41]41
  Фокс, Гай – английский дворянин-католик, участник т. н. «порохового заговора» против короля Якова (1605 г.), которому было поручено поджечь фитиль, ведущий к бочкам с порохом, спрятанным в подвалах королевского дворца.


[Закрыть], побежит с факелом в пороховой погреб…

– А вы представляете, что в этом случае произойдёт со всей остальной электрикой и электроникой крейсера? – спросил Френч.

– А нам какое дело? Я так понял, речь идёт о спасении собственных задниц в первую очередь…

Эффект от срабатывания программы был действительно впечатляющий. Выглядело это, как если бы разомкнуть все синапсы[42]42
  Синапс – область контакта (связи) нервных клеток (нейронов) друг с другом и с клетками исполнительных органов. Крупные нейроны головного мозга имеют до 20 тыс. синапсов, некоторые – только по одному.


[Закрыть] нервной системы человека. Впрочем, нет, не все, а только те, что связывают головной и спинной мозг с двигательными центрами. Мыслить человек по-прежнему может, а вот произвольно двинуть хоть одним пальцем, хоть веком дрогнуть – увы! То же и крейсер. Зря старался Карташов, грубо и нецивилизованно обесточивая пост живучести. Обычный штатский инженер одним щелчком тумблера превратил современный, напичканный электропотребляющими приборами корабль в подобие флагманского корабля Нельсона или даже древнегреческой триремы. Общим для этих плавсредств было то, что единственными источниками энергии остались мускульная сила да огонь в камбузной печке и на кончике фитиля масляной лампы или сальной свечки. Даже батарейки и аккумуляторы карманных фонариков разрядились в ноль.

Правда, нужной команде Френча аппаратуры этот «блэк-аут» не коснулся, она по-прежнему работала, должным образом экранированная и имеющая автономное питание. Иначе что бы значили эти гражданские люди со своими, ставшими никчёмными приборами на охваченном паникой и смутой судне? А так они могли сохранять суверенитет, ощущая себя высокоучёными монахами хорошо укреплённого монастыря в охваченной феодальными смутами средневековой Европе.

Находившиеся рядом инженеры вмиг оттащили коммодора в свободный от приборных шкафов угол, да там и оставили лежать прямо на линолеуме. Некому было сейчас о нём заботиться, и незачем тоже. Френч с помощником соображали, как действовать дальше, остальные, бросив работу, демонстративно закуривали там, где это раньше категорически запрещалось, и горячо обсуждали случившееся и ближайшие перспективы.

В принципе, неплохим был только что предложенный вариант – парализовать вообще всех людей, находящихся на корабле, кроме учёных, поставить вокруг него мощную гипнотическую завесу, чтобы несколько часов, пока протянут аккумуляторы, русские не могли его увидеть, а тем более – захватить. Самим уничтожить оборудование и документы, спустить на воду мореходный катер и направиться в сторону ближайших островов. Причалить к берегу в небольшом туристском городке, выдать себя за обычных путешественников или, вообще не привлекая ничьего внимания, взять такси до аэропорта – и на этом всё.

Схема до крайности простая, но на практике трудноисполнимая. Прежде всего потому, что ни один из людей Френча понятия не имел о том, как это сделать практически. Как говорил один доморощенный мыслитель: «Легче нести ахинею, чем бревно». Легче разработать программу одновременного перепрограммирования тысяч людей, чем вручную наладить тали и спустить на воду, при неработающих электромоторах шлюпбалок, двадцатитонный катер. Остальное – из той же оперы. Как, например, пройти несколько сотен океанских миль и попасть в крошечные, как мушиный след на глобусе, острова, не умея пользоваться навигационными приборами?

Значит, нужно придумать что-то другое. Например, опять-таки парализовать весь экипаж крейсера, потом десяток наиболее подходящих тел перетащить в одну из лабораторий, вновь вернуть к жизни, наложив при этом на сознание нужную поведенческую программу: «Беспрекословно повиноваться, доставить господ учёных до ближайшего безопасного населённого пункта, после чего всё забыть. Навсегда». Технически возможно, но займёт минимум четыре-пять часов, это не считая времени, нужного, чтобы удалиться за пределы видимости русских кораблей, которые уже будут в рядом с крейсером, пусть и невидимым. А как быть с барражирующими в небе самолётами?

Неизвестно, существуют ли в английском языке поговорки, аналогичные русским про гору и Магомеда, про волка и ловца, на которого ему следует бежать, но сработать она сработала. Распахнулась наружу выходящая на левый борт кормовой надстройки дверь, прямо под крылом мостика, и в просторное помещение салона нельзя сказать, что ворвалась, скорее – проникла, а ещё лучше – перетекла с палубы совершенно бесшумно стройная девушка.

Камуфляжный костюм неизвестной английским учёным расцветки безупречно, как туалет от Харрордса, сидел на её высокой тонкой фигуре. Изяществу фигуры и движений, подходящих арабской танцовщице, не мешало даже огромное для нормального человека количество оружия и боеприпасов, распределённых на ремнях и в многочисленных карманах брюк и куртки. Ещё учёным мужам бросились в глаза прекрасные волосы, большие, будто светящиеся глаза и лицо, своими чертами свидетельствующее о безусловно славянской принадлежности этой дивы.

Остановившись в четырёх шагах от Френча, она немедленно направила свой автомат на ошеломлённых её появлением «специалистов».

– Все поднимают руки и не двигаются с тех мест, где сейчас находятся, – сказала девушка на безупречном английском, но с совершенно не свойственными этому языку мягкими мелодичными интонациями и обертонами. Половина находящихся в «лаборатории» Френча людей не столь уж давно работала несколько месяцев в Москве, близко общались с русскими девушками и дамами, оттого не могли спутать этот, если так можно выразиться, «акцент» ни с каким другим.

Мистер Чарльз Доджсон, более математик, чем писатель Льюис Кэрролл, о подобных ситуациях выразился метко: «Становилось всё страньше и страньше». Вот и мистеру Френчу стало совсем уже странно. Русская эскадра ещё достаточно далеко, в полусотне миль примерно, а откуда тогда «это»? Тяжеловооружённая мисс, судя по всему, не могла скрываться среди подготовленных к «спецобработке» русских волонтёров, никакой грим не помог бы прятаться девушке со столь выраженными формами в тесных кубриках среди сотен мужчин, при отсутствии индивидуальных гальюнов, душевых и умывальников. Разве только… – мелькнула у профессора интересная мысль.

При всеобщей растерянности, не исключившей, впрочем, вполне естественного, инстинктивного, без участия мыслительного аппарата интереса полутора десятков молодых мужчин, вторую неделю обходившихся «без берега», к прелестной, слишком уж отличающейся от дубоватых соотечественниц особе, появление двух её коллег, тоже с автоматами, дополнительного ажиотажа не вызвало. Они как раз выглядели именно теми самыми волонтёрами, кандидатами в зомби и ещё раз на тот свет. От них даже пахло так, как и должно – по́том, не только своим, табачным перегаром, впитавшемся в одежду, многими другими ароматами, свойственными обитателям казарм, тюрем и корабельных кубриков.

И никаких специальных пояснений их появление не требовало – людям, привыкшим мыслить аналитически, всё стало понятно. Русскими проведена вполне успешная контракция, задуманная, как только им стал известен план «Дискрешен»[43]43
  Discretion – при обычном английском дефиците словарного запаса может означать «осмотрительность», «осторожность», «свободу действий», «личное усмотрение кого-то» и ещё т. п.


[Закрыть]. Откуда известен и как – не суть важно. Важно, что русские морские диверсанты захватили корабль, любезно приглашённые на борт британской разведкой. Тем самым не только выполнили свою задачу, но и дали ответ на так мучившую Френча и его людей проблему.

– О…! А кто это тут у них…? – нецензурно, не стесняясь присутствия Марии, удивился Кузнецов, увидев распростёртое на линолеуме массивное тело командира, явно не подающего признаков жизни.

– Если я правильно понимаю, – ответила Варламова, наизусть знавшая знаки различия всех армий и флотов мира, как «цивилизованных», так и «независимых» республик, империй, султанатов, герцогств и прочих образований, доросших до формирования регулярных вооружённых сил, – перед нами как раз командир данного крейсера. Едва ли на нём служат сразу два коммодора. Да вон и серебряный значок на кителе… И что же мы видим на этой интересной картинке? – спросила она тоном учительницы, преподающей французский язык в детском саду по методике мадемуазель Марго.

Сама же и ответила:

– Мы видим либо приключившийся с господином коммодором совершенно неожиданный инсульт. Либо – банальный бунт на корабле, начинающийся, как водится, с убийства капитана. Только вот состав заговорщиков… кажется… мне… – Мария говорила всё медленнее, язык совершенно не слушался, и в глазах плыло. Ещё секунда, и с ней случится то, что уже произошло с командиром. Инсульт не инсульт, но тотальное поражение речевых и двигательных центров. А вот сознание пока сохранялось. Такая специфика испытанной на Честере программы – новая задача накладывалась на мыслящий, но отключённый от своих эффекторов мозг.

Егор уже лежал на полу, сражённый мгновенным параличом. Карташов отстал на два-три метра, его достало не так тотально, но и он сползал на палубу, выронив ППД и бессильно цепляясь скрюченными пальцами за броневую дверь. Маша это видела и, успев понять, что происходит, словно зависла между стремлениями нажать спусковой крючок или выхватить блок-универсал из нагрудного кармана.

Слишком неожиданно всё случилось. Именно к такому повороту событий никто не был готов. Мистер Уилки оказался сообразительнее всех. Только валькирия появилась и заговорила, он быстрым движением, пока никто не помешал, повернул верньер одного из своих устройств. На его метнувшуюся к пульту руку никто не обратил внимания – все смотрели совсем не туда, куда стоило бы, да и Мария неизвестно с чего разболталась сверх меры. Видимо, на неё так своеобразно подействовало плавно наращивавшее свою напряжённость психополе.

Только Френч и его сотрудники не учли того факта, что Варламова, пусть и была анатомически и физиологически совершенно нормальным человеком, но мозг её и психика функционировали несколько в другом режиме, «на другой волне», не на той, под которую был подстроен оптимум генератора. Да кроме этого, включённый гомеостат хотя и не нейтрализовал внешнее психополе, но значительно повышал общую резистентность организма валькирии. Проще говоря, до последней возможности не позволял ей потерять сознание и контроль над своим телом. Точно так же она держалась бы на ногах и сохраняла сознание даже с простреленным сердцем, пока организм затягивал рану и подключал резервные источники жизненных сил.

Маша совершенно инстинктивно, не зная об ориентации психополя, просто чтобы расширить сектор обстрела и получить большую свободу действий, попыталась отскочить назад, к комингсу двери.

Отскочить – слишком сильно сказано, она качнулась назад и сделала два шага, еле-еле сохраняя равновесие и напоминая сильно пьяного, из последних сил держащегося на ногах человека. Ноги подгибались, и глаза, словно дымом, затягивало серой мутью. Очень трудно стало вдыхать густой и липкий воздух.

Целую секунду учёная братия напряжённо ждала – когда же упадёт, наконец, эта девчонка без чувств, как её напарники, и не успеет ли сначала перекрестить салон длинной автоматной очередью. Ствол она так и не опустила, значит – несколько пуль наверняка кому-то достанутся. Вопрос – кому конкретно.

Девушка, выйдя из фокуса магического эллипса, пришла в себя так же быстро, как и начала впадать в транс. И злость её охватила нешуточная. Всё же совсем обычной девушкой она до сих пор не стала. Когда начали действовать глубинные стереотипы, наносная культура, приобретённая за последний год, ещё удерживалась, но уже еле-еле. Реакция разъярённой пантеры была бы более естественной, чем старательно удерживаемая личина девицы Варламовой, якобы внучки-правнучки знаменитых композиторов, актёров и многих поколений военнослужащих дворян.

Пули короткой, в три патрона, очереди разметали седеющие волосы и оставили глубокую царапину на куполообразном черепе доктора физики и философии, оправдавшего-таки свою полубандитскую внешность. Мария подсознательно зафиксировала его движение к пульту, и теперь, когда возникла необходимость, могла бы с точностью указать, какой именно тумблер включил учёный. Просто в тот момент она ожидала от противника более агрессивных поступков, вот и просмотрела этот, мелкий.

– То, что голова ещё цела, это не ваша удача, а мой каприз, – сообщила девушка, окончательно приходя в обычную психологическую и физическую форму. – Пока я не устроила принудительную вентиляцию в каждом из находящихся в пределах прямого выстрела организмов – немедленно привести моих друзей в исходное состояние, – подпоручик мельком взглянула на магазин своего автомата, как бы прикидывая, не раздаёт ли несбыточных обещаний, то есть – хватит ли патронов на каждого из присутствующих. Кивнула успокоенно-удовлетворённо. – Минуты вам достаточно на обратную операцию или требуется дополнительная стимуляция?

Снова взгляд на «ППС» с открытым затвором на боевом взводе, теперь чуть более задумчивый. И совсем лёгкая мечтательная улыбка, скользнувшая по губам.

Речь красавицы, столь виртуозно владеющей своим огнестрельным оружием, сама по себе оказала на присутствующих воспитательное воздействие. Они просто не знали, что валькирии были с детства приучены формулировать свои мысли ясно, доходчиво, в наиболее подходящей к обстоятельствам стилистике и тональности. Разумеется, окажись Маша в положении Кристины, на одесской Молдаванке с её специфическими аборигенами, она легко сумела бы использовать лексикон, экспрессию и неповторимый акцент торговки с Привоза или «воровки на доверии», но здесь избранный ею стиль был более уместен.

– Время пошло…

Одной левой рукой, не опуская автомата, она извлекла из нагрудного кармана портсигар, прихватила губами фильтр сигареты, заодно выставила на клавиатуре команду «Переход». Предварительную. Вдруг ситуация потребует экстренной эвакуации. Тогда стандартного резерва «растянутого настоящего» хватит ей, чтобы выскочить с корабля в Замок, даже если неприятный тип в белом халате нажмёт сейчас, к примеру, невидимой отсюда ногой кнопку самоликвидации.

Однако на такую героическую глупость мистер Уилки и все его коллеги отнюдь не ориентировались.

Прикурив, Маша выпустила дым и на всякий случай сообщила в пространство между собой и учёными:

– Такая сигарета горит в среднем две минуты, а я до фильтра докуривать привычки не имею…

– Не беспокойтесь, мисс, всё будет в полном порядке. Я уже снял поле. Ваши друзья как раз через минуту-другую начнут приходить в себя. Только, прошу вас, больше не делайте опрометчивых движений… Мы, честное слово, не хотели вам ничего дурного, мы, напротив, второпях приняли вас за пособников командира и, так сказать…

Варламова присела на край лабораторного стола, сбила о какой-то прибор удлиняющийся столбик пепла.

– Хватит трепаться. Все мои движения исключительно целенаправленные. От опрометчивых следует воздерживаться вам. Сегодня в особенности. Это явно не ваш день. Но если его переживёте, в дальнейшем такая привычка лишней тоже не будет…

Видно было, что прелестная русская спецназовка не прочь поболтать на общефилософские темы даже в такой обстановке. Это сразу успокоило сотрудников, не имеющих непосредственного отношения к руководству «проектом», а один программист в дальнем углу с радостью и некоторым стыдом за неподвластную разуму физическую реакцию организма вдруг понял, что влюбился в эту славянскую Лорелею раз и навсегда. И, прикажи она, без колебаний воткнул бы кинжал (будь он у него) в спину самого профессора Френча, а пуще того – мерзавца Уилки, дерзнувшего посягнуть на жизнь этого ангела, пусть и вооружённого в данный момент. Но ведь мир так груб и несовершенен, как ещё слабой девушке защитить свою жизнь и честь?

Это может показаться невозможным, но Маша сейчас волевым посылом, брошенным в пространство и нашедшим самую расположенную к восприятию жертву, в течение нескольких минут достигла того же результата, что Миледи, в течение пяти дней нейролингвистически охмурявшая пуританина Фельтона, чтобы убедить его убить герцога Бэкингэма[44]44
  См. роман А. Дюма «Три мушкетёра».


[Закрыть].

На третьей минуте Егор Кузнецов, поднявшийся как после нокаута, но не ощущая сопутствующих последствий, почувствовал себя достаточно пришедшим в себя, чтобы от всей души, как иногда позволял себе «поучить» матроса, совершившего нечто такое, за что грозил беспристрастный и не нарушающий «прав человека» трибунал, врезал по зубам столь много сегодня претерпевшему Уилки.

Вслед за этим, хотя и не поэтому, полностью вернулся в окружающую реальность и Карташов.

– Давайте, господин инженер, начинайте разбираться, какая от нас с вами польза здесь, и нам – от этих высокоучёных придурков, – сказала Варламова Николаю, увидев, что он «вполне в меридиане».