Текст книги "Постоянство разума"
Автор книги: Васко Пратолини
Жанр: Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Я еще был мальчишкой. У меня были свои друзья. – Теперь к Дино и Армандо прибавились Джо и Бенито. Нас свел случай, но дружба стала долгом. – С Милло мы после этого ссорились и мирились по крайней мере дважды.
– Да, – сказала она, – но с того вечера наши отношения изменились. Он больше не чувствовал себя у нас как дома. Теперь его подолгу упрашиваешь пообедать у нас в воскресенье.
– Это тебя очень огорчает?
– Очень. Если подумать, – говорит она, – то он был груб, но ты тоже перешел все границы. Тебя мог оправдать лишь возраст. А я оказалась меж двух огней. Он мне прежде все говорил глазами, а тут сразу пришлось услышать… Мне больно стало, словно я не все сделала, чтобы убедить его в ненужности любви, на которую я не могла ответить. Твоя грубость дала мне понять, как мучит тебя память об отце. Я и другое поняла: ты лгал, притворялся, что веришь вместе со мной. Сколько кинжалов тогда вонзилось в мое сердце. Вдруг я увидела: ты уже вырезе, а наше время прошло.
Я ходил в третий класс технического училища. Вдали от нее проводил я долгие часы с друзьями у речки и у мостика возле боен, но и это теперь приобрело иной смысл. Дино еще был «одиночкой, безработным, холостым вдовцом» – так мы его дразнили порой, а мы с Армандо уже обзавелись девочками.
13
Паола и Розария – девчонки, больше о них, пожалуй, ничего не скажешь. Они столь же привлекательны и столь же ограниченны, как и любая другая, которой можно сказать: «Помолчи, дуреха, все равно ничего не поймешь», да еще так, чтоб это звучало упреком и в то же время походило на ласку. Все, что у ребят приводит к драке, с ними кончается лаской. Ты их отталкиваешь, говоришь им: «Check out, baby.[17]17
Хватит, бэби (англ.).
[Закрыть] Убирайся!» – зная, что их горести всегда можно исцелить поцелуем. У них нет ни гордости, ни целомудрия. Впрочем, как раз целомудрия хватает. У Паолы, например, даже избыток. Не девушка, а лилия или там фиалка. Но чувство достоинства и целомудрие фатально проявляются лишь на самой низкой ступени. Это целомудрие плоти, а не духа. Они готовы на все, развязны до того, что кажутся распутными, но до конца ничего не доводят. В наше время танцуют рокк, летают на Луну, мы вольны поступать как хотим, а они точь-в-точь как их прабабушки, думают совсем о другом. Им лет шестнадцать, восемнадцать, пусть даже они работают на заводе или в конторе, но и у станка и за пишущей машинкой у них перед глазами только одна свадьба и маячит. А не выйдет – они в двадцать два, двадцать четыре года готовы записаться в старухи и сразу скисают. С такими девочками всегда легко сговориться, если только они не предпочтут тебе кого-нибудь постарше. Добиться их взаимности не трудней, чем услышать музыку, бросив жетон в автомат-проигрыватель. Они ведь работают на заводах, они служат, им рожать людей завтрашнего дня, а сердце их все еще рабски привязано к очагу. До чего же и впрямь буржуазны эти милые болтуньи. Конечно, я имею в виду Паолу; Розария выросла в другой среде и думает по-иному, но обе они друг друга стоят.
Значит, Армандо с Паолой, я с Розарией. Поначалу было не так. Первым познакомился с Паолой я. Стоял весенний день, разлилась Терцолле, Армандо тряс меня и Дино за плечи, заставлял нас любоваться наводнением. Как всегда, торчал на своем месте рыбак с черной повязкой, теперь уже мы видим в нем не пирата, а одного из тех полоумных, которые, вооружившись удочкой и приманкой, часами ждут, пока клюнет рыбка. Он был нашим лучшим клиентом. Мы продавали ему червей по пять лир за пригоршню, часами рылись в грязи, чтобы накопать их. Иногда он оплачивал наш труд натурой.
– Хватит вам по две сигареты на брата?
Что бы там ни было, а его молчаливость исключала доверительные отношения. Если мы настаивали на наличных, он обращался к супруге, сидевшей под зонтом в обществе троих детей:
– Выдай им пятьдесят лир!
– Из своего или твоего кошелька? – В зависимости от полученного ответа она прижимала к груди самого младшего, откладывала в сторону вязанье и расплачивалась с нами. Как добродетельная супруга и мать семейства, она считала своим долгом спросить: – Куда вы теперь отправитесь?
В те дни, зачитав до дыр похождения Нембо, Кида и Луизы Лэйн, мы не находили себе иных занятий и, раздобыв несколько монет, играли друг с другом на деньги, сидя у моста подле бойни, – Армандо владел замусоленной колодой карт. Мы сидели прямо на мостовой, прислонившись к опорам моста, и разыгрывали свой турнир. Я всегда вел рискованную игру и неизменно оставался без гроша после нескольких партий. Пусть теперь они, выдающие скупость за ловкость, по очереди обирают друг друга. Вдобавок, я был уверен, что Дино, при всей своей жадности, вернет мне мой проигрыш. Он готов был кому угодно отказать даже в окурке, но не отказывал, если его о чем-нибудь просил я. Порою я нарочно, в наказание, просил его о чем-нибудь, и тогда он, корчась от жадности, прятал глаза, глотал слюну и все же делал по-моему. Только предупреждал:
– Смотри не говори, что я возвращаю тебе твое же.
Тут уж я понимал, что он раскололся:
– Давай, давай, не надо лишних слов!
Дино подчинялся. Ну, а если выигрывал Армандо, для меня наступал черный вечер. Армандо мне друг: когда ездим на его машине, он бензин не бережет. Что же до остального, то и теперь и прежде он не умел извлекать радость из щедрости.
Вот один из таких вечеров. Мне наскучило слушать перебранку ребят. Я обхожу мост, не зная, что предпринять дальше. Этот мост, по которому через реку переезжают поезда, расположен рядом с бойней. В такие часы здесь и на отгороженной забором площадке пусто. Раньше прямо к мосту вела аллея. На скамье меж двумя платанами – старики и влюбленные. Сел и я. Под ноги попался мячик, одним ударом носка я загнал его за забор.
– Теперь сам иди к сторожу за мячом! Видишь, не мой, а брата. И не думай, что раз я одна…
Ворчит, как старуха. А ведь почти девчонка. Волосы длинные, рассыпались по плечам. Шерстяная кофточка. А брат тут как тут, распустил нюни. Сторож грозит мне кулаком, но мяч возвращает. Она успокаивает братишку и возвращается ко мне:
– Я – Паола. А ты кто?
– Не будь ты девчонкой, я б тебе, дуре, дал по шее.
Это ее не злит, она даже улыбается:
– Ты здесь часто бываешь?
Темнеет. Дино и Армандо перешли к другому столбу, где горит фонарь. Паола засыпает меня вопросами, трещит, как пулемет. Ну, как на допросе в полиции. Я уже знаю, что она живет у Понте-ди-Меццо, обожает Пэта Буна и Тайоли,[18]18
Эстрадные певцы.
[Закрыть] а на следующую зиму ей обеспечено место в конторе «Манетти и Роберте» – у нее диплом стенографистки.
– Ты для своих лет кажешься крошкой.
– Оттого что кофточка велика.
Что делать с такой девчонкой? Притиснуть к платану, обнять, чтоб убедиться, какая она на самом деле взрослая? Не успел я и притронуться к ней, как она уже прикидывается оскорбленной:
– Не смей со мной так обращаться. Прощай!
Только она ушла, я о ней и думать позабыл. А на другой день вижу, как внимательно она разглядывает витрину колбасной у нашего училища.
– Привет! Ты что, только из школы?
– В этом году у нас вторая смена, классов не хватает. Но скоро конец, экзамены…
Сегодня на ней платье, кофточки больше нет. Маленькая, но совсем женщина. Волосы перехвачены лентой, губы намазаны, золотая цепочка точно обрисовывает грудь. Забавная, изящная, а смотреть на нее тошно. Глаза широко распахнуты, во взгляде сомнение: то ли меня изучает, то ли вообще начеку. В одной руке пестрая сумочка, другой придерживает за руку братишку, который лижет мороженое и косится на меня. Хочу отвести ее к берегу, там меня ждут Дино и Армандо, но она отказывается:
– Это не наш квартал, я вообще не ищу общества. – И она уводит меня к тому же платану у бойни, усаживает на ту же скамейку. – Учишься на землемера или на техника?
– Нет, я же тебе сказал: осенью поступлю на «Гали».
– А я думала, ты пошутил, что-то ты на рабочего не похож.
– Может, лучше о другом поговорим?
Нам нелегко найти общую тему. Разве что потолковать о машинах. Ей бы хотелось иметь «открытую, низкую или еще такую, что покачивается, как лодка на море». Значит, либо «спринт», либо «кадиллак», если я ее правильно понял. Что же до остального, то Модуньо ей не нравится, читает она только иллюстрированный «Болеро», спорт. – для мужчин, а в кино ее сводит с ума Тони Кэртис, ни одного английского слова не знает и учить не хочет – у «Манетти и Роберте» знать язык не требуется. Ну, а дальше что?
– Тебе какая актриса нравится? – Ждет, что я назову Лолло или Мэрилин.[19]19
Джина Лолобриджида и Мэрилин Монро.
[Закрыть]
– Эва-Мари Сент, – говорю я.
Но она, конечно, не видела «В порту»,[20]20
Итальянское название фильма известного американского режиссера Элия Казана. Эва-Мари Сент – американская киноактриса.
[Закрыть] она не ходит в кино, когда показывают полицейских и гангстеров.
– Одна стрельба и драки!
Мы молча глядим друг на друга. Она улыбается. Темнеет. Сидевший на другом краю старик с палкой ушел. Братишка играет в мяч посреди аллеи. А я, словно это тоже предусмотрено правилами игры, беру ее за руку. Она тотчас же закрывает глаза и принимается вздыхать. Думаю, ждет поцелуя. На мгновение прижимаюсь к ее губам, ощущаю холодок ее зубов, но она тут же вскакивает, хватает за руку ребенка и оставляет меня на скамье одного.
На следующий вечер мы, конечно, являемся втроем. Она одна.
– Я с братом только иногда гуляю, просто случайно. – Все так, словно мы встретились впервые. – Привет!
– Привет!
Усевшись в ряд, занимаем всю скамейку. Мило болтая, она предлагает заполнить анкету:
– Ты чем занимаешься?
– Знаешь, поступаю на «Гали».
– Ах, да. Твое призвание. Ну, а ты?
– Торгую, не в лавке, но у нас постоянное место у лоджии Порчеллино.
– Хоть над вами не капает, а все же не лавка. А ты?
– Я, как и он, помогаю отцу. У нас траттория в Кастелло.
– Как мило! – Через несколько минут она встает, словно ей наскучило быть на одном месте, и пересаживается ближе к Армандо. Все выглядит совсем невинно, но говорит больше любых слов. Армандо мне подмигивает. В душе я уже уступил ее. Раз она ему нравится, мы с ней можем «остаться друзьями». Для меня одного этого жеста довольно, чтоб относиться к ней хуже, чем к проститутке.
С Розарией меня познакомил Армандо, он же, кстати, свел меня и с Электрой.
– От Паолы толку мало, – сказал он мне как-то вечером. – Так, одни поцелуи… Она девушка честная. – Он этим не был доволен, но в то же время как бы гордился. – Вот что, ребята, мы с вами давно уж шатаемся без толку, – сказал он.
В то время закончили строить и заселили дома «для греков», возведенные на самом краю города, между больничным поселком и лугом. Мэр, префект, музыка, флаги – а мы обо всем узнали только случайно. Беженцы, столько лет прожившие в казармах, перетащили в новые дома свои нищенские пожитки и темные промыслы, служившие источником дохода этим «оборванцам»: торговлю сигаретами, консервами, зажигалками, о которой знала вся Флоренция. Теперь они перенесли свою «малину» в удобные, хорошие, новые, свежевыкрашенные квартиры, поселились «почти в дачной зоне», которая, однако, как и предвидели, вскоре должна была превратиться в хлев, где держат скот без ухода, а значит – в рассадник грязи. «Мужчины заняты подозрительными делишками, женщины сплошь проститутки». Очутившись словно за санитарным кордоном недоверия и презрения всего квартала Рифреди, несколько сот человек, раскинувших здесь «цыганский табор», в свою очередь демонстративно пренебрегали кварталом. Торговали они на улицах и перекрестках, где их знали и откуда они не могли уйти; старики, женщины и дети, словно в крепости, оставались в плену этих расположенных квадратом новых домов, между которыми пролегали аллеи и грядки тотчас же увядших цветов. Их дома окружали решетки на высоком каменном фундаменте. У трех подъездов постоянно дежурили полицейские. Все вместе напоминало лепрозорий. Покуда Дино и я ходили в школу и на работу, Армандо одним из первых проник за эту изгородь, он пришел туда даже раньше коммунистов, проведших там первый предвыборный митинг.
– К счастью, я нашел гречанку, – добавил Армандо. – Если будете себя вести хорошо, я вам ее одолжу, как ту, что покончила с собой.
Я заставил его говорить уважительнее.
– У нее было имя, ее звали Электрой. – Даже при одном упоминании о ней мне казалось, будто меня вываляли в грязи. Я был ему признателен за то, что он не принял меня всерьез.
– Ладно, – сказал он, – эту зовут Розария, она тоже идет на все. Деньги берет только у тех, кто ей не по душе. С тех, кто ей нравится, не берет вовсе. Мне с ней хорошо. Она ничего не требует, да еще вдобавок дешево продает мне сигареты, которые я за двойную цену сбываю шоферам грузовиков.
– Когда?
– Хоть сегодня вечером.
Розария не спросила меня, чем я занимаюсь. Она взглянула на нас почти рассеянно, сначала на меня, потом на Дино. Ему подала руку, а мне сказала:
– Привет!
Смоляные волосы собраны над затылком так, чтобы виднелась шея. На ней черный, шерстяной, плотно облегающий тело джемпер, желтая юбка. Дино верно сказал: «Есть в ней что-то хищное…» Глаза темные, задумчивые, глубокие, поначалу кажется даже, что она бог знает как умна. Она стройна. У нее узкие бедра, длинные ноги, а грудь высокая, полная.
Мы условились, что они под каким-нибудь предлогом оставят нас одних. Армандо ее «одалживал», а спорить с Дино о первенстве мне ведь не приходилось: скажу «после меня» – он и доволен. В первый же вечер мы с ней отправились на прогулку вдоль берега.
– Привет! Ты гречанка?
– Ну вот, – ответила она, – все тот же вопрос. Такая же итальянка, как ты. После войны нас выселили из Пат-раса – мы сохранили итальянское гражданство. Я тогда еще пешком под стол ходила.
Та же история, что и у Электры. Меня удивило, что Армандо не рассказал ей об Электре.
– Ты ее тоже знал? – спросила она. – Из-за нее семью прогнали из приюта для беженцев. Им пришлось перебраться в жалкую лачугу, они и сейчас там живут. Там, конечно, лучше, чем было в приюте, но теперь они из-за этого потеряли право на квартиру.
– Все из-за нее?
– Раз ты знал ее, значит, поймешь. Вела себя слишком скандально. Братья – трое их у нее – без конца ее колотили. У нас такое поведение, знаешь, не принято, – добавила она. – Покуда были живы старики, она хоть немного их слушалась. Но отец и мать Электры умерли в больнице. Отец – когда они жили в бывшей полицейской казарме на Виа-делла-Скала, а мать – уже после того, как они перебрались на виа Гуэльфа, что за старой табачной фабрикой. Вот где люди мерзли! Я там тоже жила. Не забыть мне, как мерзли на виа Гуэльфа. Зимой можно было на пальцах пересчитать тех, кто не схватил воспаления легких.
Мы шли вдоль зарослей камыша; совсем близко у перекрестка раздавались голоса, они доносились к нам издалека – слабое эхо чьей-то беседы.
– Отчего она с собой покончила?
– Тебя это задело? С нами всеми судьба поступила жестоко. Только я ничего не замечаю – молода, жить люблю. – Она шла, чуть опережая меня, и вдруг остановилась, скрестив руки за спиной. – Зачем мы сюда пришли? Разговаривать об Электре? Ты из тех, кто в нее был влюблен?
– Нет, встретился с ней всего один раз, – ответил я, чувствуя, как на лице вспыхнула краска стыда. Розария не заметила моего неожиданного волнения.
– Ну и что ж? Я тебе верю, знаю, кто ты. Мне твой приятель все рассказал. Узнала, что ты умен, а что красив – и сама вижу.
Она уселась спиной к камышам, склонив голову:
– Давай отдохнем!
Я это понял как приглашение. Когда я шел следом за ней, мной владело желание, естественное при таких обстоятельствах и навязанное соучастием друзей. Теперь я мог делать с ней все, что хотел, «повалить» ее, как выражался Армандо, но воспоминания об Электре с необъяснимой силой заставили вспыхнуть угрызения совести и погасили мой порыв. Розария сидела, запрокинув голову, выставив грудь. Выражение ее лица пугало: казалось, будто любовь могла ее убить. Я сел рядом с ней, с трудом сдерживая охватившую меня дрожь. Сказал ей:
– Знай, мне ничего не нужно…
– Со мной не так просто, – улыбнулась она. – О нас пошла дурная слава. Впрочем, думай как хочешь и что хочешь. Спорим, что твой Армандо уже успел похвастаться.
– Да, – признался я, – это так.
Меня отталкивал сильный запах ее тела. Во рту она держала шпильку, которую теперь воткнула мне в волосы.
– Да он и впрямь трактирщик! Впрочем, тут ничего дурного нет.
– Электра, – сказал я, – тоже жила с теми, кто ей нравился.
– Электра жила со всеми, каждый раз с кем-нибудь другим. Это не ее вина, она была больна.
– Что значит больна?
В тот первый вечер она больше ничего не захотела сказать. Я проводил ее немного и был рад, что не пришлось ее даже целовать. Она шла, держа меня под руку, и что-то напевала. Прерывая молчание, она внезапно спросила:
– Хочешь взять у меня сигареты за полцены? – Потом вытащила из-за пазухи пачку «Муратти». – Только одна и осталась. Денег не нужно. Заплатишь завтра. Если ты на самом деле такой честный, завтра снова придешь.
– Я не такая, как Электра, – сказала она мне на следующий вечер. – Но не вижу греха в том, что выбираю сама. Скоро выйду замуж за своего двоюродного брата. У нас ведь свои обычаи, как у гречанок или женщин из Апулии. Муж для нас все равно что король. Когда мужья вечером возвращаются домой, мы разуваем их, и вода у нас уже согрета, и таз готов. После трудного дня у нас еще многое недоделано. Но мы рады оказать им услугу. Мы, женщины, заботимся о доме. У нас не принято, чтобы женщины ходили на работу. Такие, как Электра, исключение. Ее и колотили за это. Не хотела дома сидеть или сбывать сигареты и другое барахло. Предпочла завод. Они ее любили, но ничего с ней не могли поделать. Такой был разлад в их семье.
– Вы и впрямь, как цыгане, – сказал я.
– Ты только не шути, бывает и везение, и дурной глаз. – Она перекрестилась, тронула меня за руку. – Вот такие разговоры мне не по душе.
– Ну, а счастье? В чем ваше счастье?
Я нарочно посмеивался, а она отвечала всерьез:
– В том, что мы женщины! Это наше ремесло.
Прошли недели. Теперь мне с ней было легко, но я все еще не желал близости, особенно из-за этого запаха, который мне казался противным. Как-то вечером шел" дождь, нам пришлось укрыться под мостом. Уселись с ней рядом на камне – том самом, с которого мы ныряли, пока не обмелеет Терцолле. Как-то Дино столкнул меня в воду с этого камня – так я научился плавать.
– Дома, в Греции, наши были обеспечены. У них был свой участок земли. Мне суждено было стать крестьянкой. У нас были поля и виноградники, у нас было розовое вино «химеттос», оно пахло смолой. Я запомнила из-за цвета. Ведь мне к концу войны было всего три года, и тогда нас изгнали из страны, тотчас после концлагеря. Мы теперь потеряли все, – сказала она. – Мужчинам пришлось выкручиваться, идти на любую работу. И теперь, когда у нас есть дома, люди все еще видят в нас прокаженных. Если бы мы не стали ловчить с самого начала, пришлось бы с голоду подыхать при том пособии, что мы получаем.
– Но вы пошли против закона, – сказал я. – Право воровать есть у тех, кто голоден, кто родился несчастным. А вы обыкновенные жулики.
– А закон был справедлив к нам? Наши старики выбрали родиной Италию. Как она вознаградила нас за это? Ведь могли же мы отречься, стать греками, по-прежнему жить на своих землях. Те, кто так поступил, сейчас живут лучше прежнего. Время от времени они приезжают к нам погостить. Они по сравнению с нами – настоящие баре. Конечно, и там есть нищета, но у нас ведь была собственная земля. А тут торгуй не торгуй – останешься оборванцем. Помогли нам те, кто ведет большую торговлю на «черном рынке», но они-то начинали, имея деньги. Мужчины слушаются их, они помогают им заработать, они подчиняются им, как мы своим мужьям. Мужья приходят домой вечером, и женщины моют им ноги, подают кебаб, горячий, прямо с огня. Спорим, тебе бы понравилось жареное мясо с душистой травой. Я бы так и клала его тебе в рот прямо с вертела!
Особенно хорошо она умела готовить гювеш, его готовят из мяса молодого барашка, а не из крольчатины – только барашек и тесто. Едят из той же кастрюли, в которой готовят.
– Нужно только все делать с любовью, чтобы хорошо получилось, – сказала она. Еще она умела делать кефледес из риса, рубленого мяса и тыквы. – Да, но не с пармезаном, дурачок. Тебе бы пришлись по вкусу и массака, и долмадес, и ладера.[21]21
Блюда греческой кухни.
[Закрыть] Боже, как мне хотелось бы угостить тебя всем этим!
Она пододвинулась ко мне, приблизила свои губы к моим. Я сидел откинувшись назад, опершись на руки. Теперь я уже видел перед собой не Электру, а ее – Розарию, юную, полную жизни, запах ее тела сливался со свежим запахом зелени, доносившимся из зарослей камыша. Я повалил ее на траву. Она притворно сопротивлялась:
– Нет, нет, только не теперь… – И боролась и наконец уступила с одной лишь мыслью – отдаться мне целиком, взять на себя все, что было страданьем и болью. Нет, я не был с нею нежен. Я был груб и жесток: слишком все это долго тянулось и требовало выхода. Под конец я чувствовал себя совсем опустошенным, она же испытывала какое-то идиотское блаженство. Во мне поднялось чувство ненависти, желание оскорбить ее.
– Как же ты будешь ладить со своим двоюродным братом? Что ж он за южанин, если не ревнует тебя?
– Он король, – повторила она. – У короля не может быть подозрений. Мы служанки, нам это нравится. Таков закон, который мы чтим. Вот если король пренебрегает нами, тогда мы виноваты.
– Сволочь, ты, – сказал я.
– Что ж! Может, я в тебя влюблена? Я не гашу свет допоздна, только свистнешь – прибегу.
Такова уж ее логика, отталкивающая, но принятая мной.
В один из вечеров, после того как она уже сдружилась с Паолой, которая обхаживала Армандо, и мы, исключив из нашей компании Дино, гуляли вчетвером, она открыла мне тайну Электры.
– Виноват один из наших, – сказала она. – Знаю, об этом нельзя говорить, нельзя предавать… О том, что бывает у нас, вообще нельзя говорить. Но я вижу, как много ты об этом думаешь.
– Мне нужно все всегда понять до конца. Не выходит– значит, беда – я, как пес, кидаюсь на друзей, ссорюсь с матерью.
Она приласкала меня. Мы лежали на постели из трав посреди камышей.
– Я же говорю: один из наших, родом из Луканьи. Он овладел ею, когда она была совсем девочкой. Причем, неплохой парень как будто… Тебе не понять наших страшных ночей в казармах. Спали на одной кровати, под одним одеялом, втроем-вчетвером. Она еще не была женщиной, но знала все. Не она первая, и со мной так же было, – добавила она спокойно. – Спала, и кто-то ко мне подобрался. Но я не стала из этого делать трагедию. А Электра и без того была немного сумасшедшая, ну, больная. Ему было почти двадцать, они могли бы пожениться, но он исчез, спутавшись с какими-то торговцами шерстью, а потом вернулся с женой-немкой. Вернулся, чтоб уехать тотчас: ему угрожала тюрьма за дезертирство с военной службы. Что до Электры, то она уже не могла обойтись без мужчин и повела себя так, чтобы больше ни в кого не влюбляться.
– Тебе это кажется убедительным?
– Ее поймет только женщина, – сказала она. – Нет для нее другого бунта, другой защиты. Что ж, ты бы хотел, чтобы она себе пулю в лоб пустила? Мы – южане, но мы из Греции. Для нас мужчина – самое святое.
– Король.
– Конечно, король! – воскликнула она. – А ты? Кто ты?
Она растрогала меня. Я начал смутно ее уважать.
– Но отчего же она покончила с собой? – спросил я.
– Она не хотела, – сказала Розария. – Дозой ошиблась. Это были другие таблетки, не снотворные, как тогда писали в газетах. Забеременела, хотела сделать выкидыш…
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?