Текст книги "Кто осудил Иисуса? Точка зрения юриста"

По общему признанию, такие люди, как Фридрих Великий, Наполеон и Гете, выразили сомнение в отношении историчности Иисуса, в основном, чтобы идти в ногу с модными интеллектуальными веяниями своего времени. Всеми исследователями отмечается недостаточность сведений об Иисусе в документах его времени, отсутствие безупречных фактов, отраженных незаинтересованными источниками, и противоречивость информации, имеющейся в нашем распоряжении. Исследование историчности Иисуса – трудная задача, которую посчитает практически невыполнимой даже самый проницательный детектив.

До эпохи Просвещения подобные изыскания вообще были невозможны, поскольку считалось, что Новый Завет вдохновлен Святым Духом, и любой сомневающийся подвергался преследованию как преступник. Лишь слепая вера считалась истинной верой. Это положение настолько укоренилось в сознании людей, что его последствия чувствуются и по сей день. Попытки подвергнуть сомнению утвердившееся отношение к земной жизни Иисуса напоминают робкие шаги по чрезвычайно тернистой тропинке. Даже теологи с сожалением отмечают огромное недоверие среди прихожан-христиан к признанной и находящей подтверждение в исторических документах критике.[125]125
  См.: Лапид и Луц, с. 136.


[Закрыть] «Существует, – по словам Царнта,[126]126
  С. 17.


[Закрыть] – не только упрямое неверие, но и упрямая вера».

Кюнг более чем кто-либо другой, открыто высказывается в статьях и лекциях против широко распространенной слепой веры в вопросах вероисповедания и пытается привести веру в Иисуса и исторические знания об Иисусе к единому знаменателю:[127]127
  С. 157.


[Закрыть]

Слепая вера в вопросах вероисповедания еще не зло, но уже опасно. Слепая вера может не разглядеть истинного Иисуса и повести нас дорогой благих намерений к ложным выводам в теории и на практике. Слепая вера способна сделать человека и общество в целом глухим, авторитарным, самодовольным. С другой стороны, знание исторических фактов может открыть новые горизонты для христианина, дать ему глубокое понимание и удовлетворение, вдохновить его различными способами. Просвещение, как подтверждает история, способно предотвратить религиозный фанатизм и нетерпимость. Лишь вера, сочетающаяся со знанием, знающая вера и верящее знание, способны сегодня достичь понимания истинного Христа во всей его широте и глубине.

Первая стадия изучения жизни Иисуса, так называемая стадия литературной критики, восстала против образа Христа, созданного церковной догмой. Этому посвящено короткое поэтическое высказывание Гете в его «Западно-восточном диване»:

 
Иисус нам ясным слогом
Предписал Творцу служенье:
Кто признал Иисуса Богом,
Тот отверг его ученье.[128]128
  Перевод Д. В. Щедровицкого.


[Закрыть]
 

Лессинг в работе «Фрагменты из Раймаруса», опубликованной в 1773 году, выбрал научный подход. Целью стадии литературной критики был поиск исторического Иисуса. Нужно было показать, каким он был на самом деле, и определить его место в настоящем как Учителя и Спасителя. Позже Альберт Швейцер был вынужден констатировать неудачу этой попытки следующим образом:[129]129
  Швейцер, Предисловие к 6-му изданию Geschichte der Leben-Jesu-Forschung.


[Закрыть]

Она ослабила те оковы, которыми он в течение веков был прикован к скале церковной доктрины, и вдохнула жизнь и движение в эту личность, радуясь тому, что исторический Иисус, судя по всему, приближается к своему истинному образу. Но он не желает оставаться в таком образе; он минует наше время и возвращается в свое собственное.

В конце XIX – начале XX века центральный тезис в области исследования жизни Иисуса гласил, что Иисус из Назарета никогда не существовал и эта личность является измышлением, основанным на неверном понимании тех, кто первыми стали проповедовать христианскую веру. Речь шла не о том, что историческая личность была обожествлена посредством веры, но, скорее, о том, что миф, посредством веры, создал историческую личность.[130]130
  Древс, предисловие (с. XII): «Отказ от исторического Иисуса может совершенно справедливо мотивироваться теми же аргументами, что и прогрессивные религиозно-исторические исследования нашего времени, поскольку претендует на ту же степень вероятности, что и принятые формы преподнесения истории истоков христианства с теологической точки зрения». Кюнг (с. 154): «Карл Барт, а с ним Бультман и Тиллих, в результате выводов из раннелиберальных исследований проблем, связанных с историческим Иисусом, стали приверженцами исторического скептицизма (который ни в коей мере не поддерживается Швейцером) и связали его с концепцией веры Кьеркегора, которая не отличается исторической аккуратностью (или отдает предпочтение догме, а не истории), что не свойственно истинной вере».


[Закрыть]

Среди немецких, английских, французских и американских ученых, выдвинувших тезис о неисторичности Иисуса, были Артур Древс, Бруно Бауэр, Давид Фридрих Штраусс, Джон М. Робертсон, Эмиль Бёрнс и Уильям Бенджамин Смит.[131]131
  См.: Древс, Предисловие.


[Закрыть] Согласно этим ученым, древние символические идеи были сконцентрированы в личности, истории и притчах Иисуса. Исследуя эту точку зрения с позиции верующего христианина, Альберт Швейцер писал:[132]132
  С. 396.


[Закрыть] «Современное христианство должно считаться – да и всегда должно было считаться – с возможностью отказа от исторического существования Иисуса». Он также выступил против любой теории, проводящей различие между историческим Иисусом и Иисусом веры, но при этом представляющей последнего в образе, столь же отдаленно соответствующем его историчности, сколь мало соответствовал ей привычный стереотип.

Иисус из Назарета, который публично выступил в качестве Мессии, который учил этике Царства Божьего, который основал Царство Небес на земле и умер в освящение своей миссии, никогда не существовал. Эта личность была выдумана рационализмом, наделена жизнью либерализмом и облечена в исторические одеяния современной теологией.

Швейцер в последнем анализе все-таки признает историчность Иисуса, однако скорее робко, чем уверенно: если критически исследовать все данные, существование Иисуса более вероятно, чем его несуществование. Однако Швейцер считает вопрос о правдоподобности фактического существования Иисуса второстепенным для веры.

В наши дни, насколько мне известно, ни один признанный ученый не сомневается в историчности Иисуса. Ученые, преимущественно американские, английские, французские и скандинавские, взяв за основу подход литературно-критической стадии в изучении жизни Иисуса, попытались выйти за рамки сомнений в отношении историчности Иисуса и проложить новые пути.

Их исходным пунктом стало убеждение в том, что писания слишком явно указывают на свою ключевую фигуру, чтобы делать фундаментом веры фигуру воображаемую. Более того, жизнь и смерть этой личности, очевидно, практически полностью соответствовали заявлениям первых проповедников христианского учения. К примеру, проповеди Петра в Книге Деяний содержат элементы древней традиции, которая не упоминает о «Господе» или о «Воскресшем», а просто об «Иисусе» или «Иисусе из Назарета». Если бы за этим Иисусом из Назарета не стояла реальная личность, трудно было бы представить, чтобы Павел признал власть Иакова как брата Господа, тем более, что ему самому, как он полагал, принадлежала наивысшая заслуга в проповеди веры (I Кор. 15, 10). Зачем признавать брата Господа, если Господь никогда не существовал в физическом облике?

Суммируя сказанное, можно сделать вывод, что описания евангельских событий приобрели бы совсем иной тон, если бы в их центре была вымышленная личность. Хвала была бы гораздо напыщеннее; любая слабость замалчивалась бы. Смерть не изображалась бы как смерть человека, одинокого и измученного, но как смерть героя, чей дух и непоколебимая вера, в конечном счете, возобладали над физическим уничтожением. Соответственно, Новый Завет в целом представлял бы собой произведение, отполированное до блеска; но мы имеем дело с прямо противоположным фактом. Эрнст Блох пишет: «Хлев, сын плотника, мечтатель среди простых людей, позорная казнь в конце – все это исторический, а не приукрашенный стиль, характерный для легенд».[133]133
  Блох, The Principle of Hope, с. 1256.


[Закрыть]

Так называемый литературно-исторический метод (известный также как «критика формы» и «историческая критика»), разработанный Эрнстом Кеземанном, признается сегодня практически всеми историками, исследующими личность Иисуса. Этот непрямой метод имеет два важных исходных пункта – различных, но взаимосвязанных.

Процедура, связанная с первым пунктом (принцип «поперечного сечения»), гласит: возьмите нехристианский исторический труд той эпохи, описывающий все условия, события и личности, игравшие хоть какую-то роль, особенно в предполагаемый период жизни Иисуса и во время его публичной деятельности. Сравните этот источник с любым отрывком Евангелия, упоминающим – хотя бы вскользь – те же условия, события или личности. Затем проверьте «новые данные», содержащиеся в Новом Завете.

Если подтвержденные исторические сведения совпадают с данными евангелий, можно понять с достаточной степенью точности, какие описания евангелий исторически точны, а какие следует считать вымышленными или обусловленными потребностями проповеди. Если евангелист правдиво передал конкретное, подтвержденное историческое событие, нет никаких причин полагать, что его описание Иисуса в той или иной ситуации также не опирается на историческую истину. Если бы Иисус был фантомом, евангелист рассказал бы о нем абстрактно, вне связи с конкретными ситуациями или историческими событиями. Повествование тем более заслуживает доверия, если описываемое событие имеет нейтральный характер, а потому не может использоваться для того, чтобы возвысить образ Иисуса.

В этой связи возникает следующий вопрос: содержат ли евангелия какие-либо заявления относительно Иисуса, которые не соответствуют ни еврейскому культурному наследию в целом, ни учению раннего христианства? Даже если можно обнаружить хотя бы один такой факт, апостериорный вывод о подтвержденной историчности практически гарантирован.[134]134
  Зимонис, с. 23 и далее.


[Закрыть] Пристрастие Иисуса к хорошей пище,[135]135
  Матф. 11, 19; Лук. 7, 34.


[Закрыть] его общение с грешниками и блудницами и даже то, что он вообще общался с женщинами, – все это примеры подобных фактов.

Еще более убедительным и гораздо более продуктивным является второй исходный пункт, дополняющий первый. Он вытекает из следующей посылки: точно установлено, что евангелисты и те священнослужители, которые дополняли и редактировали их труды, ставили перед собой двойную цель. С одной стороны, они стремились изобразить Иисуса как Христа, посланного Богом, наделенного божественной властью и силой, а также способностью творить чудеса: «Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий…» (Иоан. 20, 31). Во-вторых, они хотели доказать, что пришествие Иисуса было точным исполнением обетований, данных пророками. В Евангелии от Матфея часто повторяется следующая фраза с небольшими вариациями: «Да сбудется реченное Господом через пророка». Кроме того, они стремились изобразить Иисуса в постоянном конфликте с иудейским фарисейством, чтобы взвалить на плечи евреев как можно больше ответственности за смерть Иисуса и приуменьшить ту роль, которую сыграли в этом римляне.

Учитывая все перечисленное, можно сказать, что те фрагменты, в которых не упоминаются предполагаемая власть и божественная сила Иисуса и не содержится тезис о том, что его появление исполнило пророческие обетования, автоматически претендуют на историческую точность. Отрывки, не упоминающие о противостоянии между Иисусом и иудаизмом, или же те, в которых он явно говорит о своем иудейском вероисповедании (вероятно, связанные с критичным или враждебным отношением к Риму), или, – если пойти еще дальше, – отрывки, показывающие, как Иисус, распятый на римском кресте, оплакивается еврейским народом, – также заслуживают доверия. Вот несколько примеров:

1. Все евангелия упоминают о том, что Иисус был крещен Иоанном Крестителем. Под этим подразумевается так называемое омовение покаяния. Люди, исповедовавшие свои грехи, совершали ритуальное погружение в воду, чтобы смыть эти грехи, дать клятву обращения и взять на себя обязательство жить в страхе пред Богом. Но если Иисус был Христом, облеченным божественной властью, единородным Сыном Божьим, он не нуждался в крещении. Тот факт, что Иисус был крещен Иоанном и стал, таким образом, одним из его учеников, подразумевает осознание им собственного греха, но никак не божественную природу. Очевидно, этот эпизод невозможно было скрыть. Нельзя было также сказать, что это Иоанн просил отпущения грехов у Иисуса, а не Иисус у Иоанна. Такое положение дел представлялось невозможным, поскольку общины Крестителя были широко представлены в первой половине I века и состояли в конфликте с последователями Иисуса.[136]136
  См.: Кольпинг, с. 336.


[Закрыть] Следовательно, любая попытка умолчать о крещении Иисуса у Иоанна или по-иному распределить роли могла быть сочтена мошенничеством.[137]137
  Нет сомнений в том, что слова, приписываемые Крестителю в Матф. 3, 11 и Иоан. 1, 29–30 имеют откровенно керигматический характер – это, очевидно, обусловлено необходимостью объяснить странность ситуации.


[Закрыть] Крещение Иисуса стало эпизодом, который было весьма сложно объяснить. Отец Церкви Игнатий высказал мнение, что Господь намеревался освятить воду во время своего крещения, и Фома Аквинский спустя тысячу лет был вынужден заимствовать этот аргумент.

2. Судя по описаниям евангелий, жизнь Иисуса была далеко не беззаботной. Смерть настигла его в то время, когда он только начинал свое публичное служение. Его успех был довольно скромным. О славе не могло быть и речи. На родине его высмеивали, от него отрекались и даже объявили сумасшедшим.[138]138
  Лук. 4, 28–29; Марк. 3, 21.


[Закрыть] Если он изредка и добивался одобрения, ему сразу же приходилось сталкиваться с сомнениями близких, спорами и ссорами окружающих, у него возникали трения с учениками.[139]139
  Иоан. 6, 60–67; 7, 7.


[Закрыть] Атмосфера покинутости и одиночества нависла над всем повествованием.

Эти два примера прямо противоречат идее о возвышенном статусе Иисуса. Более того, ни одно из ветхозаветных пророчеств не говорит, что Мессия должен пройти крещение покаяния или вести смиренную и простую жизнь.

3. Тот факт, что евангелисты откровенно описывают смерть Иисуса на кресте, расценивается как наиболее убедительное доказательство историчности Иисуса. Они не считали смерть на кресте достойной смертью мученика; напротив, такая смерть, скорее всего, воспринималась как в высшей степени позорная; это была наиболее бесславная участь, которая могла постигнуть Мессию. Если бы Иисуса побили камнями, как других мучеников, или обезглавили бы, как Иоанна Крестителя, это еще можно было бы вынести. Во времена Иисуса распятие было наиболее постыдным наказанием, как об этом ясно сказал Моисей: «…ибо проклят пред Богом всякий повешенный на дереве…» (Втор. 21, 23).

Моисей, конечно же, не имел в виду распятие на кресте, т. е. вид казни, использовавшийся римлянами и другими оккупантами (персами или греками). «Проклятыми» были богохульники, которых побивали камнями, и другие преступники, которых предавали смерти путем удушения; их трупы оставались висеть на перекладинах для устрашения. В своей неколебимой верности письменному слову и по причине буквального образа мысли, евреи, жившие позднее, осыпали проклятиями и другими унижениями тех, кого привязывали или пригвождали к крестам для казни. Вдобавок к этому осквернению распятые тела часто оставляли без погребения, на попрание псам, гиенам, медведям и стервятникам. Для всего древнего мира распятие было оскорблением. С точки зрения римлян, это был вид казни, характерный для варваров, хотя сами они широко его использовали. Сама казнь производилась рабами и наемниками.

Жертвами такого «варварского» способа казни также в основном были рабы или люди, принадлежавшие к низшим сословиям покоренных народов. Если жертвой оказывался римский гражданин, это было сенсацией. Хенгель говорит[140]140
  С. 149 и далее.


[Закрыть] об одном таком исключительном случае, который описан Светонием. Неверный охранник прокуратора Испании Гальбы был приговорен к смерти, так как отравил из жадности своего подопечного. Осужденный заявил о своих правах римского гражданина, после чего Гальба приказал повесить его на чрезвычайно высоком кресте,[141]141
  Кресты не были такими высокими, как их изображают на большинстве картин, посвященных сцене на Голгофе. Они были приблизительно в рост человека; ступни жертвы лишь на десяток сантиметров не доставали до земли.


[Закрыть] выкрашенном белой краской. Прокуратор Сицилии, Гай Веррес, распял римлянина на побережье Сицилии, возвышающемся над материковой частью Италии, чтобы подчеркнуть совершенную бесполезность римского гражданства.[142]142
  См.: Блинцлер, с. 368 и далее.


[Закрыть] В провинциях прокураторы были наделены правом распинать как римлян, так и бунтовщиков. Хенгель пишет:[143]143
  С. 155 и далее, 163.


[Закрыть] «Казни бунтовщиков и опасных преступников носили военный характер… Предполагаемый Сын Божий, который не мог спасти самого себя в свой последний час (Марк. 15, 31), который, напротив, просил помочь ему нести крест, вряд ли мог рассчитывать на сострадание низших сословий».

Впоследствии Павел в своей теологии обратил, так сказать, неизбежность в достоинство. Эрудированный еврейский теолог с хорошими связями, он, должно быть, осознавал, что Иисус из Назарета был невинной жертвой. Но он, вероятно, избрал особый стратегический путь: поскольку христианство вращалось по римско-эллинистической орбите, людям, для которых распятый человек был всего лишь обычным преступником, казалось, что Павел разделяет их мнение. Дабы придать больше веса собственному учению, он даже процитировал Моисея, который писал о повешенном как о «проклятом пред Богом»: Иисус принял на себя проклятие всего мира посредством своей «позорной» смерти на кресте, и потому стал Избавителем язычников, т. е. избавителем тех, к кому Павел и его преемники обращали свои писания. Другими словами, Павел признает проклятие креста и клеймо виселицы в своих знаменитых словах: «…для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» (I Кор. 1, 23). Однако он также утверждает, что это проклятие освободило людей от Божьего проклятия, так что Христос стал Избавителем именно через смерть на кресте.

Христос искупил нас от клятвы Закона, сделавшись за нас клятвою, ибо написано: проклят всяк, висящий на древе, дабы благословение Авраамово через Христа Иисуса распространилось на язычников, чтобы нам получить обещанного Духа верою. (Гал. 3, 13–14)

Евангелист Иоанн рассуждает так же. Для него час распятия является одновременно и часом возвышения и прославления (Иоан. 3, 13; 8, 28; 12, 32; 12, 34; 17, 1; 17, 5). А Послание к Евреям утверждает, что Иисус «…вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление…» (Евр. 12, 2).

Ранняя христианская Церковь не могла принять крест в качестве символа новой веры. Блинцлер пишет: «Если что-то по-настоящему и смущало общину, так это факт, что почитаемый ею Мессия и Сын Божий принял позорную смерть на орудии казни, предназначенном для преступников».[144]144
  Блинцлер, с. 405 и далее.


[Закрыть] Символом молодых христианских общин была рыба, намекающая на начало, на рыбаков и на Генисаретское озеро. Кроме того, у рыбы было тайное значение: греческое слово, обозначающее рыбу, было аббревиатурой, составленной из слов «Иисус Христос, Сын Бога-Спасителя». Крест проник в литургию лишь с течением времени – после того, как император Константин запретил казнь через распятие. Со II века и далее основным христианским символом был жертвенный агнец. Пятошестой (Трулльский) собор, состоявшийся в 692 г. н. э., настоял на необходимости изображений Спасителя в облике человека. Хотя уже в V веке Иисуса изображали на кресте, художники все еще не желали показывать его распятым. Вместо этого он стоял на небольшом пьедестале на кресте, с открытыми глазами, руки его были воздеты, словно для благословения, вокруг головы сиял солнечный диск, мистический символ избавления. Только с VIII века в христианском искусстве стали появляться изображения мертвого Христа на кресте.

Крест предоставляет нам три свидетельства в пользу историчности Иисуса. Во-первых, позор распятия никак не согласуется с попытками возвеличить его. Во-вторых, ни одно пророчество не говорит о том, что Мессия будет распят.[145]145
  Наоборот: согласно пророчеству Захарии (13, 3–4) именно лжепророк будет «поражен». Однако понятно, почему некоторые древние отцы Церкви время от времени стремились связать смерть на кресте с каким-нибудь таинственным пророчеством, ведь исполнению пророчеств придавалось огромное значение. Одним из таких пророчеств является 53-я глава Книги Исаии (текст, относимый к второ-Исаии), где упоминается «страждущий раб Божий» как некто, кто явился, но не был признан, был презираем и умер позорной смертью, но после этого воскрес, чтобы явить славу божественного обетования.


[Закрыть] И, наконец, крест доказывает, что не евреи убили Иисуса, но он принял мученическую смерть как жертва Рима.

Маленькие несоответствия, недосмотры, неточности и нелепости в писаниях последователей являются очередным доказательством историчности Иисуса.[146]146
  Сюда нужно отнести и намеренные неточности. Я имею в виду нередко встречающуюся последовательность высказываний, не обладающую внутренней логикой, как, например, в эпизоде со спором между учениками о том, кто займет первое место (Марк. 9, 33–37). Здесь мы, вероятно, имеем дело с подлинными высказываниями Иисуса, которые в тексте оказались рядом несмотря на их несовместимость, поскольку в этом случае они явно восходят к какому-то оригинальному источнику.


[Закрыть] Любой автор, представляющий его как Мессию, упускает из виду тот факт, что это национальная фигура иудаизма, имеющая смысл только для евреев. Он тем самым сводит на нет христологическую попытку высвободить Иисуса из пут иудаизма и показать его как Избавителя всего человечества.

Следующий пример впечатляет еще больше. Иисус твердо верил в то, что мир близится к концу и что он, наряду с учениками и всем народом Израиля, увидит начало Царства Божьего, Парусию. Как оказалось, он ошибся (теологи иногда иронично говорят об «отсрочке Парусии»).[147]147
  Некоторые теологи-догматики, однако, отказываются признать ошибку Иисуса. Они обращаются к четырем словам Второго послания Петра (3, 8–13), которые, в свою очередь, являются цитатой хорошо известного отрывка Псалтири (89, 5), где сказано, что один день, как тысяча лет для Господа, а тысяча лет, как один день. С другой стороны, Кюнг говорит: «Человеку свойственно ошибаться. А если Иисус из Назарета был истинно человеком, он мог и ошибаться».


[Закрыть] Эта кардинальная ошибка была основана на краеугольном камне учения Иисуса, и удивительно, что церковная цензура никак не скрыла этот факт.

К счастью, ни Павел, ни всеобъемлющая церковная цензура, последовавшая за ним, не смогли полностью утаить историческую основу, хотя и пытались сделать это, стремясь убрать все то, что могло приуменьшить славу Воскресшего Христа. Крошечная часть биографического материала все-таки просвечивает сквозь слой приукрашиваний, позволяя нам мельком увидеть подлинную личность Иисуса.

Глава четвертая. Рождение: как, где и когда

Лишь Матфей и Лука приводят генеалогию и обстоятельства рождения Иисуса. Оба говорят о зачатии от Святого Духа и называют Марию девой (Матф. 1, 18 и далее; Лук. 1, 27–28). Ни Марк, ни Иоанн, ни Павел ни разу не обмолвились о девственном рождении; а в дальнейшем повествовании Матфей и Лука принимают как нечто само собою разумеющееся, что отец Иисуса был плотником (Матф. 13, 55) по имени Иосиф (Лук. 4, 22). Описание девственного рождения, возможно, вообще не входило в их первоначальные рукописи, а было добавлено позже. Удивительно, но всем известная Рождественская история Евангелия от Луки ни разу не упоминает о девственности Марии: «Пошел также и Иосиф… записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна» (Лук. 2, 4–5).[148]148
  В Хердеровском унифицированном переводе Библии, опубликованном в 1980 году, говорится не «его жена», а «его невеста». Оба перевода имеют право на существование и подкрепляются текстовыми вариациями. То же можно сказать об Иерусалимской Библии, из которой взяты все библейские цитаты в оригинальном издании этой книги, а также о Переводе короля Иакова. [В немецком издании в этой цитате использована фраза seinem vertrauten Weibe – «с его верной супругой». – Прим. перев.].


[Закрыть]

Многие другие отрывки этого евангелия описывают семью с вполне нормальными отношениями между родителями и ребенком. Именно «родители» принесли младенца Иисуса в Храм (Лук. 2, 27). В Евангелии от Луки (2, 33) читаем: «Иосиф же и Матерь Его дивились сказанному о Нем»; «родители Его» каждый год ходили в Иерусалим на праздник Пасхи (2, 41).

Лишь Матфей (1, 23) поднимает вопрос о девственности. Он считает, что таким образом исполнилось пророчество Исаии: «…Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил» (Ис. 7, 14). Слова Исаии, впрочем, не могут относиться к рождению Иисуса. Исаия пророчествовал царю Ахазу, что его супруга родит ему наследника престола (Езекию), и это действительно произошло за семь веков до рождения Иисуса. Не говорил Исаия и о девственнице (которой жена Ахаза уже не была), но о «девушке», т. е. о недавно вступившей в брак молодой царице.

Матфей ссылается на писания пророков в греческом переводе, поскольку древнееврейский оригинал в то время уже использовался редко. Оригинал на иврите употребляет слово альма – «девушка». Это подтверждают Кумранские находки; свитки включают в себя полный текст Книги Исаии на иврите. В результате ошибки при переводе на греческий язык в Септуагинте[149]149
  Это греческий перевод Ветхого Завета, произведенный по приказу царя Птолемея (305–204 гг. до н. э.) вслед за завоеванием Палестины Александром и ее последующей эллинизацией. Говорят, что перевод был сделан семьюдесятью переводчиками, однако это число, возможно, установлено традицией. Особое значение этого перевода в том, что он позволил евреям, живущим в диаспоре, читать их Библию.


[Закрыть] было использовано слово партенос (девственница). Если бы Исаия хотел указать на девственность, он употребил бы слово бетула. Возможно, Матфей стал жертвой этой ошибки. Но более вероятно то, что ошибка Септуагинты соответствовала его замыслу, и потому он сознательно ее использовал.

История о девственнице была незнакома апостолам первой христианской общины. Павел не обронил ни единого слова о чудесном рождении: «…родился от жены…» (Гал. 4, 4). Марк также не упоминает о девственном рождении; он не подвергает сомнению то, что Иисус был рожден естественным образом. Так, когда Иисус проводит служение в синагоге своего родного города, люди, изумляясь, спрашивают: «Не плотник ли Он, сын Марии…?» (Марк. 6, 3). Удивительно, но эти слова Марка повторяются в Евангелии от Иоанна (6, 42) – тем самым евангелистом, который якобы так сильно стремится описать божественное происхождение Иисуса.

Принимая во внимание, что такое сенсационное и уникальное событие, как девственное рождение, не упоминается большинством проповедников Евангелия и даже, наоборот, опровергается ими и что сам Иисус ни разу не говорит о себе как о сыне девственницы, можно прийти лишь к одному выводу: девственное рождение – это миф. Именно это мнение является в наше время преобладающим среди теологов. Кюнг пишет:[150]150
  С. 456.


[Закрыть] «То, что Иисус является сыном Божьим, никак не зависит от девственного рождения… Нет никакого несоответствия между рождением от Бога и естественным произведением потомства людьми».

Сейчас невозможно точно установить, в какой исторический момент зародилась вера в девственное рождение. В Книге Деяний (1, 14) единственное, что мы узнаем о Марии, – это то, что она присоединилась к последователям Иисуса; ее роль в общине была незначительной. Мысль о ее девственности, возможно, показалась бы абсурдной таким мужам, как Иаков или Петр.

Впрочем, с другой стороны, верование в девственное рождение, похоже, играло определенную роль еще до возникновения культа Марии. Такое учение полностью соответствовало духу того времени – исключение составлял Израиль.[151]151
  Кольпинг (с. 322): «Представление о том, что ангел может наедине общаться с девушкой, была несовместимо с этическими нормами евреев того времени».


[Закрыть] Идея о том, что рождение человека, наделенного божественными качествами, могло стать результатом соития бога с девственницей, была широко распространена повсюду в античном мире. В египетской мифологии подобным чудесным образом рождался фараон; в греческой мифологии боги имели обыкновение вступать в «священные браки» с дочерьми человеческими, от которых родились такие герои-полубоги, как Персей и Геракл. Таким образом, вера в мать-девственницу не является исключительно христианской. Считалось, что Александр Великий не был естественно рожденным сыном македонского царя Филиппа II, но был порожден Зевсом посредством вспышки молнии. Почему бы не придумать что-то похожее и для Иисуса?[152]152
  См. также: Лапид, Ein Flüchtlingskind, с. 69 и далее:
  Конечно же, не может быть просто совпадением тот факт, что, например, Митра, «Спаситель» и бог-Солнце римлян, именем которого и поныне называется первый день христианской недели (Sunday. – Прим. перев.), был рожден девственницей в яслях не когда-нибудь, а именно 25 декабря, и пастухи воздавали ему почести; он обещал миру мир, а позже был распят и воскрес в день Иштар (Easter – западный эквивалент названия христианской Пасхи; этимологически – имя богини плодородия Иштар. – Прим. перев.) и, наконец, вознесся на небо; и это только наиболее поразительные черты его сходства со Христом греческого Евангелия.


[Закрыть]

Культ Марии возник при Евсевии Кесарийском и императоре Константине, когда христианство стало государственной религией и власти видели политическую целесообразность в создании альтернативы важному в эллино-римских кругах культу Исиды.[153]153
  Меня так и не убедила ссылка Кноха (с. 221) на Деян. 1, 14, которую он приводит в качестве «свидетельства раннехристианского поклонения Марии». На самом деле все наоборот. Кроме второстепенного упоминания Марии в Книге Деяний (1, 14), существует множество других прямых ссылок на других персонажей – например Марию Магдалину. Если эти отрывки рассматривать как свидетельства поклонения, то и Магдалина достойна такого же почитания.


[Закрыть] Богиня-Мать Мария заменила Богиню-Мать Исиду. Храмы Исиды были переделаны в церкви Марии; ей же были посвящены храмы Цереры, Минервы и Венеры, а качества этих богинь были приписаны Марии. Новая «богиня» уже никак не могла быть женой плотника.

Из женщины, лишь мельком упоминаемой среди последователей Иисуса в первоначальной общине, из простой «жены», родившей Иисуса (как назвал ее Павел), лишь по той причине, что она «мать Иисуса» (как беспристрастно называл ее Иоанн), Мария превратилась в божество, перед которым благоговели, как перед древней богиней. Этот процесс начался в IV веке и позже получил сильнейшее развитие в период Контрреформации. В 1854 году папа Пий IX провозгласил догму «непорочного зачатия», в которой зачатие уже самой Марии считалось безгрешным, так что она не имела первородного греха. А в 1964 году под влиянием кардинала Вышинского папа Павел VI провозгласил Марию «Матер Экклесия» против воли Собора. «Матерь Божия» и «Царица небесная» – эти понятия были официально возведены в ранг первостепенных вероучительных положений Церкви.

Если мнимая девственность Марии и играла какую-то роль[154]154
  Следующим, кто упомянул о девственном рождении, был отец Церкви Игнатий Антиохийский, цитировавший Матфея и Луку.


[Закрыть] до возникновения культа Марии, в нее верили только в том смысле, который можно найти у Матфея и Луки. Лишь зачатие сына Иисуса, будущего Мессии, по-настоящему имело значение (virginitas ante partum). Миссия ангела у Матфея не простирается далее этого. «Встав от сна, Иосиф поступил, как повелел ему Ангел Господень, и принял жену свою, и не знал Ее. Как наконец Она родила Сына Своего первенца, и он нарек Ему имя: Иисус» (Матф. 1, 24–25). Рождественская история Евангелия от Луки также ясно утверждает: «…и родила Сына своего Первенца…» (2, 7).

В ранних описаниях Иосиф предстает молодым безбородым юношей. Лишь по причине возникновения культа Марии он был полностью отстранен и получил роль смиренного кормильца семьи. С тех пор его изображают исключительно в образе добродушного старца с бородой, очевидно, равнодушного к плотской жизни, монашествующего супруга.

В течение трехсот лет Церковь не выказывала никакого интереса к дальнейшей жизни Марии в браке.[155]155
  Кравери, с. 26. Однако Протоевангелие Иакова, составленное предположительно в конце II века, было «написано для прославления Марии, которая теперь представлялась как потомок Давида (что, в любом случае, уже было высказано Иустом); ее девственность понималась как «целомудрие», а братья Иисуса были детьми Иосифа от его предыдущего брака» (Кольпинг, с. 321, ссылка 42).


[Закрыть] Лишь возрастающее благоговение перед ней и развивающийся культ Марии побудили к серьезному обсуждению ее девственности. Учителя Церкви, такие как Тертуллиан и Амвросий,[156]156
  Кравери, с. 27.


[Закрыть] яростно спорили о таких понятиях, как vulva reservata и uterus clauses. Vulva reservata не исключала возможности, что Мария имела супружеские отношения позже и родила других детей. Впоследствии, под влиянием культа Марии, стала общепринятой концепция uterus clauses. С того момента провозглашалось, что Мария никогда не расставалась с девственностью, что она «вечная девственница» (semper virgo).[157]157
  Святая инквизиция дала одному из своих станков для пытки название «Железная дева», или «Наша госпожа печали». Он представлял собой высокий саркофаг из литого железа в виде женской фигуры, в который насильно вталкивали еретиков. Затем их пронзали железными шипами или сжимали, пока они не умирали.


[Закрыть] Эта догма была утверждена Латеранским собором в 645 г. н. э. Мария никогда не имела супружеских отношений и не рожала больше детей. Отцы Церкви не хотели верить в очевидное, но считали очевидным то, во что хотели верить. Однако рассуждения о Марии в контексте социальных представлений ее собственного времени неизбежно привели бы к обратным выводам. Для живущей на Востоке еврейки бракосочетание и потеря девственности были столь же естественными, как и рождение детей. Половое воздержание – изобретение Церкви, соответствовавшее интересам Римской империи в IV веке. Люди вступают в супружеские отношения – богиня же подобного не совершает.