Текст книги "Волчий Бог и танцевальная чума. Опера"

Волчий Бог и танцевальная чума
Опера
Velikaya Lives Lui Braun

© Velikaya Lives Lui Braun, 2023

ISBN 978-5-0060-8688-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Волчий Бог и танцевальная Чума

06.05.21г.

Опера

Эпиграф

На шахматной доске,

Притаившейся коброй в броске,

Расставив пешки пред игрой

По бело-чёрной клетке,

Числом и буквой в секторной разметке

Расчётливо идёт отважный бой.

Сосредоточенно, отточено.

Ни пешка, ни ферзь, ни королева, ни царь…

Я – геймер!

Прошу уважать!

Сама нападаю, отступаю, рассчитываю ходы,

Воплощаюсь, развоплощаюсь,

Перевоплощаюсь, во все известные фигуры и финты!

Хожу заученно, намечен каждый шаг,

По центру поля или ход в овраг,

Юзом, шлюзом, гуськом, зигзаг…

Гимнастика ума,

Неординарные ходы игре дала.

То конь, шлею под хвост словив,

Взбрыкнул подкованным копытом,

Гвоздём цыганским в ногу вбитым,

Пошёл, пришторив шорой глаз,

Он за угол свернул, скрыл сквер его повозку,

Размылся контур по подобию наброска,

Туманной дымкой смок,

Так, словно некто курит папироску…

Стучала гулко о каменья колесница,

Кованая ось крутила спицы, заключённые в кольцо,

Везла гонца,

Табачное разлилось кружевцо узором кузнеца,

Вуальной клеточкой решёточки окна

Прикрыв лицо искусного лжеца.

Зубами жёлтыми, ухмылкой хитреца,

У козьей ножки сломана коленка,

Мосол промаслился в тазу,

Седая Колли метит пенку,

Яснее ясного в ночь,

Прочь… дурные мысли, прочь…

Но, огонёк, как будто маслом смазан фитилёк,

Тлеет, махоркою копытце жжёт…

Газетка новостная млеет, клубится фимиамом по аллее,

Разделся, скинул свадебный наряд цветущий сад…

Лепестковый пеньюар бросил к босым ногам,

Яблоневый дурман по остывшим следам шагал…

Извозчик прикрывал лицо от глаз сторонних,

По переулкам, скрыв от посторонних в фаэтон,

Набросив верх, закутавши в хитон,

Как будто спрятав в капюшон открытую повозку,

Карету гнал.

Сургуч четыре стороны сковал листа,

Печать застыла неспроста,

Зажатые молчат уста

Запрятанного в тайнике старинного письма,

Каллиграфические скрытые секреты

Прочти, и вскроются давнишние обеты…

Назад отсчитывая стрелки,

Взметнутся языками пламя белки.

По глади амальгам мелькнёт экран,

Прокрутит киноленту жизнь,

Застынут кадры выхваченных сцен,

То, что давно забыто, отболело, обратилось в тлен,

Вдруг в новых красках вспыхнет, оживёт,

Смельчак не промолчит,

Да стыд глаза иглой кольнёт,

Желчь разольётся, пеной поплывёт со рта,

И грязные уста в который раз солгут, клевеща,

Зловеща зависть…

Масло разольёт на ткань,

Близка Демидовская Грань,

Стаканы разбивая в скань,

Козырная шестёрка, встав с низов,

Поднятая с колен,

Любую масть берёт тузов,

И вдребезги кривые зеркала,

Вобрав тайник из отражений,

Без лжи и льстивых искажений,

Осколки, ртутным лезвием блеснув,

Оставят на рубашке крап,

И, пыльную блесну кинув на десну,

Захлопнет карабин капкан, порвёт брылю.

От боли крик «Молю!»

Меня не тронет, не изменит план,

У женщины видны усы,

В моей руке зажат капкан,

Как обережный талисман Благословлённому.

Вспомнив весну былую,

Сердце своё волнуя вновь,

Вчерашняя любовь,

Одна, в тишину, сквозь часовую лупу

Станет смотреть на луну большую,

Толочь время в ступу… прошлое щупать…

Увеличит оптики стекло – смолы янтарный глаз,

Завершённого цикла слеза запеклась,

И масляный диск нарезкою фраз, подборкою фаз

Включил адамовы веки…

Ушедшие вехи жизненной реки обратил в стихи,

Пластинка, да в учёт пошли грехи,

Музыкой на игле, по длинной спирали слинки,

Потянут нить ноты… длиною в трудодень,

Промозгнет разом всё… отступит напрочь лень,

Едва держась,

Закутавшись в демисезонное пальто,

Захлопнув полы, словно дверь,

На два замка, на два Барто,

Дрожала, убегая ночи тень,

К концу приблизил циферблата стрелки день,

Секундомер отсчитывал минуты,

Собака чёрная Малюты устала ждать

И то и дело, лишь дверь распахивалась смело,

С двух лап на всю опору привставать.

Видения, фантомы, растушёвка, наброски…

Летели эхом отголоски от цокота подкованной кобылки,

Неслись по мостовой копыта,

Дорога каменка разбита,

У лошади дрожат поджилки,

Сквозь шкуру проложив прожилки, напряжены,

Росток несет хомут,

Обтачка – шильдик,

В вороте – петлица…

Суметь за крюк не зацепиться —

Задача мастера, уловка мастерицы…

Пока ещё несут свой груз подбитые копытца,

Свеча горит, мигая в фонаре, и жизнь коптится…

Качает рессора «лебединую шею»,

Как бровь над зрачком колеса,

Очерченная полоса подведена сурьмой,

Выгнувшись дугой, нависла, крылом прикрыла глаз,

Подмигивая, старый тарантас

В марево ночи

Волной плескает тёмный омут чёрной свечи,

Топи – да не тонут, ахая, стонут,

Взбаламутили омут, панически страшны,

Поднятые Балдой со дна хвосты…

Намотанные силой на кулак,

Метнулись хаотично батогами,

Свистят и, воздух рассекая, бьют,

Так сильно, словно меч стальной кувалдою куют,

Аж жуть – гусиным пупырем по коже,

До чёртиков трясёт тремор… и всё же,

Преодолев безумие боязни,

Страх неминуемости казни

Взлетает, вьётся чёртов кнут,

Кровь стынет в жилах, оторопь берёт,

Отчаянно спеша,

Плеть бьёт дрожащий круп безбожно,

И в боли мчится одер шибко,

Исключена у поступи ошибка,

По темноте, почти что наобум, вслепую,

Лишь блеклый лунный свет по дрогам,

Морось присыпкой перламутра,

Успеть торопятся до утра,

Пока сгущенный мрак не разбивает свет,

Не отразился солнца первый чистый луч в дисперсии калет,

Не ослепил и в преломленье этом

Видна не стала скрытая карета.

Вот слон ногами влез в бутылку,

Скатился спьяну на дешёвую подстилку,

Тяжёлой поступью

Ногой притопнул – эйн!

Подпрыгнула под грузом пяти тон

От тяжести викторианского броска

Разложенная на двоих – «доска»,

Половая тоска, сжатая в тисках,

Прогнулась на скобах в дугу,

Тяжёлой радугой, осевшей на лугу,

Зелёную кровать

На коромыслах раскинутых рук

Кием качать рукоятки двух,

Шары до лузы гонять,

В авоську кидать.

Тура… ладьёю по реке через седой Урал

Захватывала северный портал,

И сам Ермак, сплавляя по реке фигуру башни – дом,

Перевозил его в Тобол.

Передвигает пешки моя рука – длань,

За голову солдатика взяла,

Пехоты войско повела в атаки даль,

Сцепились рукопашным, драка…

Белые и чёрные,

Клешня отброшена у рака —

Перчатка дуэлянта-дурака.

Змея меняет хвост…

Отрубленные по плечо лапы лягушат

Помыты, скинуты в ушат,

Горячею водой ошпарены, облиты,

Поставлены туда,

Где стройным рядом плиты

Промышленного общепита,

В запруду фритюрниц масло разлито,

«Аннушка пролила…» – по Булгакову,

Кухарка ахала,

Давала махами– махами,

Летели ракетами,

Рисованными анкетами – бланки их.

Разделочная доска,

При ударе о сталь тесака сортировала порции…

Приблизительные пропорции веса,

Дымовая завеса, сизая гарь, поварская кухарская марь…

Полевая кухня – специальный прицеп,

Уже взял на прицел:

– Жарь! До золотистой корочки жарь! —

Выкрикнул пекарь,

Отрезал, как лекарь прописал рецепт латынью,

Подсушенными сброшены на сито:

– В банкетный зал их, гостям-гурманам на стол!

Первый, второй, третий… пошёл.

Штабная палата раскрыла латы,

Через двери крылаты,

Каталки, солдаты…

Избавилась от лишнего груза

К визиту знатного француза,

Облачена в банкетный зал,

Белые скатерти льна на столы нанизав,

Салфетки, фужеры, сервизы, мормонки, фраже…

Деликатесных блюд расставлен ряд уже,

Легли помимо лап початки кукурузы,

Поча – поча…

У Розенбаума песня горяча о чёрном цветке,

Он в теме… он знает…

О «горькой» в стакане,

Надрывом кадык голосит…

Чолпон-Ата, собрав в букет лугов басы,

Большой тюльпан разложил на лист,

Чёрен и чист памяти обелиск…

Кресты… погосты… петроглифы…

Слегли фигуры, выведены с поля,

Получена вольная!

Вольному воля, ветром по полю,

Завернуть свою долю в гранёный фрак,

Чёрный пиджак – лапсердак!

Судьбе наперекор, бросая укор,

Сам с собой монолог,

Свою политику веду,

Молчаливый диалог в каждом шаге фигур…

Есть цель – на шпиль поставить флаг,

Собственный стяг!

Как водружали знамя на Рейхстаг!

За этой шахматной игрой

Моя родимая земля, мои моря и якоря, мой мир,

Моя власть, забава…

Любовь, предательство,

Моё актёрское дурачество,

Поражение…

СЛАВА!

 
Вечным огнём воспылавшая лава вулкана
Запеклась в кулон павлиньего глаза,
Птичьим пером лоб мой помазан,
В руках держу жар,
Полыхает пожар!
Кострища, валежник, кресты… развели мосты,
Сожжённые огнём, – мои слова чисты!
 

Акт 1 Реквием

Самый страшный недуг —

Без друзей, без подруг – хворь души,

Не обессудь,

Раскрыли руки в рёбрах – грудь,

Булатные в сердце вонзились ножи…

Доставать ценный груз, подожди, не спеши,

Лезвий стальных лязг – куражи,

На четыре камеры мотор разложив,

Растиражировал врач сердце мое в тиражи самиздата,

Охраняемая палата, особый вес,

Штамповал чёрный пресс,

Газетной рубрики стресс-полоса

Некрологом узким зависла коса,

Срезал серп волоса у пшеницы,

На соломинах сникшие злака крупицы,

Под флагом пиратским – штамп,

Синим чернилом начернил штам,

Пресс-папье прокатал – промокал,

Палач обвинил, глашатай – объявил нам;

– Чума!

Да здравствует Великая Чума Иерсиния Пестис!

Нестерпимая боль, мысли в ноль,

Так, что хочется наложить… руки,

Разом скрестить на груди муки.

Зажав крест распятия в кулаке,

Скулы свести на венечном замке, сцепить,

На две стороны дуги скрепить… все,

Слышать плач и не завопить в ужасе.

Виртуозно играет смычок на длинной руке – трости,

На скрутке конских волос – пучок запутался в музыке,

Перебирают пальцы грифа стройного позвонки,

Струны трогают щупами,

Приучить к рукам скрипку думают,

Тёмными думами,

Тайно увести пленницу свою, трюмами.

Бесконечной прокруткой льёт плач,

Зацепила иголка спираль Фибоначчи,

Не иначе заело винила пластинку,

И по спирали растянутой слинки,

Медяки собирая в клатч,

Заказную требу играет палач,

С барской руки кидает нищим на глазницы – пятаки…

Закрывает яблоки.

Пошетта, слёз завязав в носовой узелок,

В потаённом кармане припрятав платок,

Присев на градус сорок пять, широты не сумела объять,

Параллельны до поры ей параллельные миры.

От горьких потоков платочек горяч,

Приберёг в свою горсть монеты для сдач…

Под «Маруськиным ободком» губач,

Плаха да чёрный кумач,

Паха и жжёный тёртый калач…

На костяшках передних обугленных лап

Марганец объедает кость,

Почернела у суки трость,

Да, цвет брюшка блошки,

Выжигая, жжёт,

Промеж ручья двух слёз,

Стекает капли ЙОД,

И горит помидор,

Превысивший код коды – чумовой оды.

Доедать им объедки чужого стола,

Прописала рецептом – Чума.

Таков бал Чумы, выжигает дотла,

Я Чуме вас всех отдала.

Кто не со мной,

Кто не поверил,

Кто не уверен…

Перед вами отныне захлопнуты двери!

Как монеты щедрой рукой – отлетайте с ладони,

Я для вас… сплю.

Успокаивая душу мою…

Вы!

Со святыми велели уснуть в раю…

Путали путами инакомыслия,

Легкомыслия, завистью,

Мысли пустые, слова бессмысленные,

Стираются девичьей памятью,

Замятью всё, огненной шалостью,

Разлетаются стаи огарками жалости.

Думай думу теперь сама, мёртвая голова,

Собери себя мыслями,

В «горе от ума» слёзы чистые!

Ты тяжёлой легла отдохнуть, крайность не вынести,

Тесновата твоя кровать, но не вылезти,

Голова венцом стянута, не поднять чела,

На диванной подушечке сон вековать улеглась пчела.

Белоснежна атласа постель, снег в морозную степь,

Чёрной думой по ней шагов тянется цепь, звеня,

Кто-то всё же пришёл укачать колыбель, проводить меня…

Свой нанёс визит,

Ветром плачет свирель – по ушам свистит.

Вечный сон к савану в капюшон лёг,

Пыль, стряхнув с дорог, с головою скрыл,

Балахон от ног до чела накрыл,

Запах воска пролила свеча,

Формодент сгоряча

Плачет чёрной слезой, заливает рот,

Воск потоками в грот, унисон панихид,

Дым кадильниц шкварчит,

Пригорели кусочки смолы,

На зубах смоль горчит, вяжет рот,

Чёрным ладаном жжёт опять,

Может, сможет Ливан разогнать

От меня эту тёмную рать, выжигать

На древесных углях, гори,

Огнём полыхай, «проклятый рай».

Сгорел элитный бордель, головешками став,

Всё же, есть у Чумы – УСТАВ.

Устав, толпу в чистых глазах отражать,

Стяжать будет долго, слезою солёной дрожать,

Бездонным колодцем топить ведро журавля,

Ледяное стекло хрусталя – вдребезги,

На осколках замёрзшей воды зеркала разбиты,

Стопки разлиты,

Пепел осыпается,

Собака плачет, кот облизывается,

Кот плачет – собака скалится.

Холодит…

В пол,

Льна свободно пошитый виссон – плоть,

В унисон ветра вой, хоть…

Бездыханно тиха… болотная гладь – гать – лиха…

Молчать! Всем приказ – замолчать!

Не шевельнётся рука, взять,

Обернуть время вспять, в попытке дать,

Даже веко не дрогнет слегка,

Слёз хрустальных иссякла река,

Закрыты вежды на века… пока,

Всё относительно… пока…

Чем прогоните, как заглушите боль?

Не стелите греми цветами вдоль,

Траурная юдоль раскидала пихтовую ветвь,

Впредь… призрачных теней броски

Навевать станут ноты тоски,

Орхидею чёрною млеть,

В жизнь, как в траур, смотреть…

На расшивке фаты – мазки,

В кружевах затаённая смерть,

Ставя метки,

Сплела стальную жердь,

Заманила девицу в клеть.

Не молчите и

Не играйте впустую словами… это не фестиваль,

А млечной звезды по чёрному небу слепому

Путь в осознанный «рай»!

С края на край – дуга пролегла,

На крюки коромысла взяла два ведра – почерпать!

Через край вода плескается в борта,

Бабушкины очки,

На дуге – зрачки синего вина

Испиты до дна.

Одинокой дорогою молока упирается жизнь

В подпирающие бока берегов,

Облаков растянувшихся вдаль – туннель,

Осыпается мелкой пыльцой облачный край,

Хлопковая фланель отбелённого полотна,

По-детски наивно чиста,

Не дождалась аиста,

Пустое гнездо мается на крыше паяца.

Так печально лететь в этом тесном строю,

Что не выдержу, может, вам подпою,

Привычный дела ход работой разобью,

Подвою своры лай, подскулю… волком подтяну.

Наполнив музыкой тоски панихиды скрижаль,

В обертон на луну так хочу завизжать,

По Фибоначчи побежать ввысь,

Серпантин распустить вниз,

Визг, срывая в комариный писк, – ныть:

– УУУУУ-зииии.

Разбить децибелом стекло, вдрызг, вдребезги,

Выпустить на зелёный цветущий луг красивых хрустальных коз,

Из стекла прозрачнее слёз – стада,

На просвет без стыда…

Напиться и убежать туда,

Выть,

Луну в тремор дребезжать…

Горечь скрыв, может быть, поспешить,

Дорогой лунной дрожа на пробор – в ночь,

Расчесала волос чёрный тон,

Вороньего крыла канекалон шелковистой реки,

Воды нити тонки, дают рябь

Вкруг луны, тихо плещется хлябь,

Прочь летит звуковой фаэтон,

Ноту несёт в вышину,

Вопль волка на луну!

– УУУУУУ.

В финальный день, не видя больше ничего,

Лишь только бледный диск луны блестит в глазах его,

Зрачок, пластинку волчую включив, по небу раскрутил винил.

Разлились звуковолн лучи, пульсируя звучит,

Позолоченный граммофон, наполняет усиленно фон

И измеряет пульсом метроном – музыку ночи.

Подвесов маятник включив,

Волк песню поёт свою:

– УУУУУУ.

Вытянув морду, раскрыв скулу,

Щёки на впадине стиснули ноту,

Выпускают на волю ограниченной квотой,

Плоской, длинной, звуком единым

Повторяется он, кустодой

Выть на луну, волчья мода…

Так музыкант в тоннеле перехода,

Открыв для зрителя портал,

Один и тот программный лист

Календарём отсчитывал.

Из года в год этот фрактал

Людей, пространство искажал,

В кривые зеркала планету всю зажал.

Грудь распирает, мучительно давит тоска,

Напряглась, замерла змея для броска,

В стойку диспетчера встала,

Капля яда на трубчатом зубе висит,

Почти что упала зависти запала,

Водорослью горит,

Фиалками йода мерит

Пепельный берег…

Жемчужный блонд – сер,

Серебристой золою осев, пыль разбавляет песок,

Поседел, словно он с головы волосок,

Омытый солёной волной,

Мраморно голубой кант,

На шее стянулся в бант – соль.

Пулей в ночи жостер ломкой крушины спешит,

Метит гроздью к груди припасть,

Чёрной ягоды сок расплескать на левый сосок…

Отлетая, срикошетить в висок контрольный бросок.

Взрывы, молнии, вспышки, мошки… мишень,

Нет передышки слепца.

Где был ты, Мишель?

Когда в тёмную ночь,

Скинув с балкона, словно отправив с крыльца,

Грач выпускал на волю птенца.

Летит фотовспышка, и нет передышки,

Не видно конца,

Не видно лица юнца.

Подземный переход…

Мать прижала дитя к груди и не в силах встать и уйти,

В этом странном убогом дорожном пути

Пересеклись нити судеб,

Скрутились в клубки…

Никому не нужные отказники,

Изгнаны обществом люди,

Тут же спят, друг друга, как близкие, будят…

От горки до горки на красном пригорке ждут,

Когда тряпочного джута

Им на руки и ноги повяжет распутья – пута,

Суета распустившегося кнута.

Уединение необходимым стало.

Заточить надо стёртое жало,

Руки не доходили, времени не хватало,

Готовилась заранее, похоронное собирала.

Книжки строчила, рукописи точила…

Как точит моль шерстяную вещь в ветошь,

Волосяная вошь бьёт начёс,

Взъерошенный ковш на макушку,

Шишкой-пучком нарос,

И вгрызается в тело чесоточный клещ – скабиес,

Роет в коже туннель,

День и ночь, ночь и день спутал он,

Затерялся в подкожных ходах,

Узелках, пузырьках, трещинках…

Лабиринтах…

Чешется…

Расчёска осыпала зубья серые,

Побила десну – цинга,

Виола глубокой рытвиной,

Зубы на белый лист выплюнула,

Стоят частоколом в письменно-буквенный ряд,

Бланк заполнен, под штампом шапка,

ШТАМ! Вопреки!

Папка «Дело» – на узелки,

Договоры, счета, сделки,

Аудитные стрелки, метки, метрики.

Знала о возможности полного отключения сознания,

От присутствия во внешнем мире,

Помогли всем миром – собрали голому рубище,

За саван – спасибо!

Как мишень постояла под дулами в тире,

Закрываюсь теперь в одноместной квартире…

Совесть чиста, как у снятой с креста,

На душе пустота.

Один метр на два…

Полная тишина, гробовая,

Ни мёртвая, ни живая… лежу,

Брошена сорняком в межу…

От плевков в лицо отхожу…

Лифт пошёл, ниже вас всего этажом,

Уходите все!

Стук, стук… отдаётся усиленно на уши звук…

Не стучитесь в портун, не тревожьте мне слух,

Уберите стон плачек, причитанья старух…

Не бросайте монет и земли в эту дверь,

Вас не слышу теперь,

Заложила турунды в аппарат слуха,

Глуха к мольбам на два уха.

Крепко спит, поутих громовых молний штрих,

Полушёпотом сник голос среди чужих,

Но контрастом всё громче, в могильной тиши

Слышен стал даже звук немоты:

Быть собой!

Под землёю и над землёю звучит,

Словно мир весь решил заучить

Мой торжественный стих,

Хор включив,

Вырывается изнутри вызревшим гнойником,

Вскрылся сам,

Порезавшись о слова, распахнул своё жерло хорал,

Напором силы, мощи своей

Открывает вулканом замки гробовых гвоздей,

И ликует живая душа, получившая власть в мир теней!

Акт 2 Танцевальная чума – чёрная смерть

Чёрные тени нижнего мира,

Я у трапезы вашей,

Для вашего пира поднимаю златую чашу!

Зелье вечности пью,

Вам пою величальную оду, елей на уши лью…

Поднимая Чуму на защиту Души, ставлю верши,

Кода слова спеши!

Моя кустода первая, последняя и снова первая.

Отныне и впредь!:

Чёрную зависть, чёрную лесть, чернокнижье и чёрную месть…

Чёрный рынок жилья,

Чёрный рынок живого сырья…

Чёрную смоль, чёрную боль!

Поразит теней чёрная смерть, – кустода моя!

Первое, последнее, и снова первое слово повторяю – Я!

Чума чёрным огнём

Живёт дольше, чем труп, её сложно убить,

Так и Душа будет жить!

Всеобъемлющая, властная, царствует над миром теней,

Поражает силой своею тех, кто руку на Душу занёс.

Поднимаю Чуму за хвост длинных волос седины,

Из могилы тяну – на защиту поставить Души!

Плохо тело своё не лечить – врачевать,

Иерсиния Пестис идёт воевать,

Зверя в человеке убивать.

Уже потрудился чесоточный клещ,

Он предвестником был,

Он принёс эту весть!

Язв болезни не счесть, перехвачено горло,

Басней о вороне,

«В зобу дыханье сперло»

Колотым стеклом щитовидка забита лишок,

Куриная торба сжала в тиски смешок,

Кот посажен в синий мешок.

Вакцину кто не получил,

Движений танца не учил…

Тому она сама ведёт

Свой танцевальный мастер-класс,

Всего лишь представления час,

В розницу и для широких масс,

Кулиса чёрной сцены разошлась,

Вшита молния белая,

Две собачки полотнища разделили с лица,

Начальной стадии концерта первый сучий акт

И продолжением сюит акт длинного @чьего «конца».

Чёрный склаваж подчеркнул её бледность лица.

Всё же словил раздвоенный чёрный крючок,

На рыбалке по последнему зимнему льду колкому,

«Настю», колотую иголками,

На последний шанс шла в нерест Щучка!

Попалась на голую закорючку – крюк,

Спаянная двумя… вешалка для брюк,

Чёрная лунка затянута льдом,

Мертвецким холодом повеяло,

Двери распахнув «последнему шансу» уверенно,

Даже наживку не принесла в свой дом.

Эх! Гуляет Чума!

Веселье без ума.

Своих собрала, больных веселит,

Беспорядочность связей

Обилием оргий горчит в судный день,

Горечь полети на губы легла,

Огнём обожгла!

Слышу, кто-то от боли кричит… немым ртом говорит,

Рыбий вздох на мели, помощи молит,

«Цветок жизни» увял, голову потерял,

Рыбий пузырь издох,

Весикой Писцис,

На губах седой головы остановленный вдох,

Скисло молоко…

В одеяле Гербера, перекрыла Венера тоннель чакры «соль»,

Голубая юдоль, неуёмная боль

Опирается спьяну на стену, как на ножку консоль…

Мягкость тела, безволие…

Невольники Чумы, в неволе более вы.

Чокнуться можно!

Чокнулись стаканы грузом в 200 грамм,

Два гранёных борта, как стаканы на 20 граней,

767 и 767, губастый стакан на грудь принимали,

Поздравления отбивали, тостили,

День рождения гранёного бокала

На одиннадцатое попадало сентября, постили!

Винная кровь льётся,

Виноделие мнётся,

Виноград топчется-давится,

Бьёт в Маруськин поясок крови ободок,

Отстоялся от времени сок,

И, оперу включив, подбирая в тональность ключи,

В микрофоне звучат на 110 децибел – звуковизги,

Разбивают стаканы вдребезги,

Брызги красного вина, перепила.

По-бухарински – забухарили!

Ээээй, Маруська, где наша не пропадала?!

Фото сработало,

Фотосессия ботами,

В карты снов Нострадамуса накидало наброски,

Образом – стеклянные отголоски;

Два гранёных стакана, рядом стоящих,

Чокнутых, настоящих, разлетелись в осколки.

Стакан, спирт… помянем 911!

Доктор чумной схватил клюв,

Тайной амфоры – паманду,

Вороном чёрным летит…

Воронка, глаз синий включив, на спасение мчит.

Неразрывные узы фимиамов душистых соцветий и трав…

Тигель долго варил, маска Клио хранила состав,

И век в сто лет, по дням перелистав,

Времени река обернулась вспять,

Чума пришла, пора её встречать!

Танцуют с нею все,

Стоит только начать свои права качать!

Танцы – танцы… дикие танцы на крови

Танцующих чуму, Чума, испепели!