Текст книги "Бог в поисках человека"

В Св. Писании, как мы подробно разъяснили[183]183
  См. выше A. I. 2 б).


[Закрыть], с «откровением» связано само собой разумеющееся представление о Божественном явлении. Epiphaneia, Phanerosis, Phanerousthai [греческие слова, означающие Богоявление] суть центральные библейские понятия. «Живой Бог в своем священном бытии – творческая, ведущая, направляющая и спасительная сила как конкретно присутствующая действительность – Самого себя выводит в “явь” и позволяет пережить Себя в опыте. Новый Завет, подводя итог, разъясняет событие спасения как эпифанию суда и милости Божией: в “явлении” открывается здесь Бог, любящий людей, Его величие, Его истина, Его спасение. Именно в пришествии Иисуса Христа мы переживаем великую эпифанию дарованного Богом спасения»[184]184
  Seckler, Der Begriff der Offenbarung 63.


[Закрыть]. В противоположность словоупотреблению, ставшему общепринятым в Новое время – время, которое понимает откровение в апокалиптической перспективе и связывает его с открытием и появлением на свет новой невиданной действительности, для Священного Писания «Божественное откровение и эпифания спасения строго тождественны»[185]185
  G. Greshake, Epiphanie in Geschichte. In: G. Oberhammer (Hg.), Epiphanie des Heils. Wien 1982, 161–177; здесь 163.


[Закрыть]. – Это широкое «эпифаническое понимание» откровения под влиянием эллинистической и гностической мысли было сужено настолько, что откровение больше не определялось в его отношении к человеку и было заодно чрезмерно интеллектуализировано: завоевание и стяжание спасения происходят посредством знания. Вместе с тем сформировалось особое понимание откровения как «теории обучения», опираясь на которое средневековое богословие встраивает событие откровения в новую смысловую рамку. Это богословие разрабатывает, прежде всего, положение о том, что христианская вера, которая становится возможной только в результате Божественного акта откровения, {78} сообщается как дар Бога посредством Святого Духа. Знание истин необходимых для спасения дается верующему через откровение, и, таким образом, многообразие откровений посредством их теоретической систематизации привязывается к некоему фундаментальному событию – откровению первой истины (veritas prima). Тем самым, непосредственно усматривается и значение Иисуса Христа. «Он один принес весть от Отца» (ср. Еф 1, 9), поэтому все должны ему внимать (ср. Мф 17, 5, Мк 1, 11; 9, 6, Лк 3, 22; 9, 35; 2 Пет 1, 17). Божественный Учитель той истины, что заставляет сердце гореть (ср. Лк 24, 32), а разум направляет к правильному постижению Евангелия, открывает блаженное будущее. – Великие богословы Средневековья придавали понятию «откровение» функцию ключа к христианской вере. Это понятие обозначает «уникальный исток, пребывающее основание и глубочайшую сущность христианской веры»[186]186
  Seckler, Der Begriff der Offenbarung 65.


[Закрыть].

На этом фоне становится отчетливо видно, насколько обеднело понятие откровения, сформировавшееся со времен номинализма в школьном богословии. Ведь здесь в расчет принимаются только сверхъестественные тайны рассудка, «добродетель веры заключается в приверженности невидимым veritates revelatae»[187]187
  [(Бого)откровенные истины] Там же.


[Закрыть]. – I Ватиканский Собор, как было показано, расставляет акценты иначе, дабы избежать подобного рода рационализма, замыкавшего усвоение обязывающих истин [откровения] в границах человеческого разума и, тем самым, в конечном итоге допускавшего даже легитимность атеизма. В противоположность этому Собор недвусмысленно подчеркивает, что человеческий разум (ratio) вполне способен своими силами, на основании [созерцания] творения, прийти к определенному знанию о Боге. Ни доктриналистские, ни концептуалистские искажение в понимании откровения со стороны школьного (неосхоластического) богословия, которое толкует Бога как провозвестника (сверхъестественного) учения или причины появления в человеческом рассудке соответствующих понятий, не могут оправдывать себя ссылками на высказывания Собора, даже если общеупотребительное различение «естественного» и «сверхъестественного» откровения[188]188
  См. выше A.I.2.


[Закрыть], которое строит свои аргументы, опираясь на способы сообщения откровения, именно здесь берет свое начало. Недостаточность этого различения заключается уже в том, что так называемое «естественное» богопознание, которое имеет своим истоком творение как откровение, никоим образом не проникает в глубинную связь такого откровения с deus relevans (Богом открывающим). Это различение {79} хотя и сформулировано именно quoad hominem, не отдает должного событию теофании. Ведь творение отражает не только всемогущество Бога, поскольку Он один «через Слово» (Ин 1, 3) вызвал все к существованию из ничего (ср. 2 Мак 7, 28). Кредо как regula fidei (правило веры) напоминает еще и о том, что христианская вера исповедует Бога как единого и троичного, как mysterium stricte dictum (таинство в строгом смысле слова). Поэтому исповедание этого единого Бога в Символе веры разворачивается тринитарно начиная с «Отца», названного Вседержителем и Творцом. На единство всевластия и творческого деяния должно обратить внимание, дабы избежать ложного в основе своей понимания. Глядя на дело творения, мы не только переживаем опыт всемогущества Божия, но помимо этого – не в меньшей степени – улавливаем, что за этим свидетельством всемогущества стоит именно «Отец». Бог открывает себя как устанавливающий связь, поскольку Он «в себе» есть эта связь[189]189
  Ср. H.U. v. Balthasar, Der Zugang zur Wirklichkeit Gottes. In: MySal 2, 15–43 (Lit. 44 f.), здесь: «Von menschlichen Du zum gottlichen Du» (15–20).


[Закрыть]. Поэтому творение человека как «подобия Божия» (Быт 1, 26), по существу, представляет собой не просто деяние Бога, свидетельствующее о Его всемогуществе, «венчающее» собой творение, но, помимо этого, дает безгласному творению голос (ср. Быт 1, 19 f.). В работе творения начинается самооткровение Бога как триединого таинства. В разговоре между Богом и человеком, т. е. между «ты» и «ты» (в райском саду: ср. в особенности Быт 3, 8), это уже отчасти высказано.

Говорить об откровении в специфически христианском смысле означает, обратить взгляд к Богу, который наполняет понятие «откровение»[190]190
  Что касается следствий в отношении человека, см.: KERN, Anthropologische Strukturen im Blick auf Offenbarung 213 ff.: «Transzendenz der menschlichen Daseins» (Lit.).


[Закрыть]. А отсюда вытекает следующее: поскольку именно Бог открывает Сам Себя, человек же может воспринять это откровение как таковое только в границах своих возможностей, Бог выявляет Себя в качестве неизбывной тайны. Запечатленная в ходе развертывания откровения близость Бога [человеку] не отменят Его постоянной причастности тайне. Что не умаляет значения для человеческой жизни близости Бога, ведь человек в любви переживает похожий опыт. Любовь можно только описать, но никогда не обосновать. Что присуще любви, свойственной человеку {80}, есть в своей неизмеримой глубине действительность Божественной любви. Эта любовь в своей потаенности есть действительность человеческой жизни.

Что любовью нельзя распорядиться, что она – не в нашей власти, что к ней нельзя принудить, приводит к пониманию следующего обстоятельства. В конкретном свершении многообразные смыслы множества знаков получают единое значение, любовь становится действительностью жизни. Так же и откровение постигается только благодаря открывающему Себя Богу как близость Божественной любви. Подобно тому, как мировые события далеко превосходят жизнь каждого отдельного человека и, тем не менее, ему принадлежат, поскольку совершаются в его мире и в его время, так же и то, что сообщается в откровении поначалу, быть может, вне всякой связи с днем сегодняшним, имеет значение для нашего настоящего. Сообщенное в откровении имеет значение для каждого человека, поскольку таким образом Бог, как в былые времена, так и сейчас, хочет войти в жизнь человека.

Эту защищенность, позволяющую избежать участи пасть жертвой исключительно собственных желаний и мечтаний, человек может обрести, разумеется, только опираясь на Иисуса Христа. Исповедуемый как «истинный Бог и истинный человек» Христос не допускает для верующего в Него никакого иного сопоставимого по достоверности откровения.

Этот христологический «поворот» в откровении, никоим образом не есть нечто произвольное. Он черпает свою легитимность из самого совершения откровения. Он обращает наш взгляд в прошлое, поскольку в нем само-сообщение Бога совершилось единственным и окончательным образом. Богословская оценка этого события опирается на те соображения, которые мы ранее продумали. Если уже в творении Бог постигается как посылающий весть о Самом Себе, и если, далее, справедливо, что само-сообщение Бога происходит в истории, то это означает, что такое само-сообщение Бога само имеет историю. Бог включает в это позволение-пережить-Себя и время, и возможное развитие во времени. И поэтому самооткровение Бога может также на деле достигать в истории своей высшей точки. Это тот момент, в котором выявляется, что само-сообщение Бога людям и историческая передача [этой вести] суть не просто две фактически отсылающие друг к другу величины; они сами представляют собой снова некий внутренний момент в событии откровения. В Иисусе Христе cказанное становится «уловимым»: ведь Он, будучи «Сыном», есть именно Тот, в ком как в «истинном человеке» это самоопределение Бога воспринято в его полноте.

Иисус Христос бросает свет на природу человека. Человек познает Бога как действительность своей жизни.

Тем самым, мы обороняем себя от опасности пантеизма, а также и некоего расплывчатого деизма. Бог, как неизбывная тайна, не уклоняется от человека; Он, более того, сообщает опыт своего присутствия. Так, история с самого начала становится Священной историей {81}, и, таким образом, Дух Божий совершает в полноте времен воплощение Логоса.

Признание неизбывной потаенности Бога как mysteriun stricte dictum не отдает верующего в его исповедании Бога на волю некоей расплывчатой необязательности. Если откровение на деле есть самооткровение Бога, то именно оно наполняет содержанием то, что следует исповедывать о Боге. И здесь история Израиля учит нас поклоняться Богу в его властном величии.

Нам необходимо вернуться к Откровению, засвидетельствованному в Ветхом Завете. Если поначалу понимание откровения, присущее Ветхому Завету, «еще целиком двигалось вдоль линий его религиозного окружения»[191]191
  S. Wiedenhofer, Offenbarung. II Geschichte, NHFth 3, 247–283, здесь 276.


[Закрыть], то уже вскоре выявилось некое существенное изменение, ставшее результатом самих событий Откровения. Феномен откровения, который изображает Ветхий Завет – а здесь нужно указать на «Богоявления (случаи теофании или эпифании) […], события и практики, связанные с божественным вдохновением или способностью к прорицанию, исторические события как властительные дела Яхве […], слова и указания Яхве»[192]192
  Ebd.


[Закрыть], – оцениваются как основные вехи истории Израиля и втягиваются в непосредственную встречу Израиля с его Богом Яхве. Таким образом, боги превращаются в ничто, а все священное сосредотачивается в едином, открывающем Себя в своем могуществе Боге. Сам Бог наполняет содержанием обретенное Израилем исповедание веры.

В истории Израиля, поскольку она сопровождается самооткровением Бога, можно узнать не только путь, ведущий от генотеизма к монотеизму, но и исповедание Яхве как единого и единственного Господа (см. Исх 20, 3–6) в некотором исключительном, предельно сильном смысле. Живое Кредо Израиля звучит так: «Слушай Израиль! Яхве, Бог наш, Яхве – един есть» (Втор 6, 4) Именно болезненные переломы в истории Израиля, позволили ему, опираясь на водительство пророческих посланий, постичь, что Яхве, как могущественный Бог, остается навеки связан со своим народом узами завета. Израиль знает, что своим избранием и становлением в качестве единого народа он обязан исключительно могущественным деяниям Бога Яхве[193]193
  См. выше A. I. 2. б).


[Закрыть].

{82} Поскольку Яхве, наказывая Израиль за отпадение от Завета, предает свой народ в руки других народов, а затем, даруя ему как свидетельство своего суверенного владычества прощение вины, вновь приводит его к свободе, Он, тем самым, обнаруживает Себя не только как «Господин истории этого народа», но как Господь и совершитель всей истории. Израиль проживает опыт Яхве как такой непреходящей действительности, которая все собой определяет. «Победы Израиля суть прежде всего и изначально проявления могущества Яхве, которое превосходит могущество египтян, фараона и его богов. Но политический упадок Израиля, его поражение, пленение и изгнание – вовсе не поражения Яхве, не признаки его бессилия, но осуществленный Яхве и находящийся в его власти ответ на неверие со стороны Израиля, на его непокорность и отпадение [от Завета]»[194]194
  Fries, Fundamentaltheologie 246 f.


[Закрыть]. Так очищалась вера Израиля и углублялась в ходе времен. Упование на властное вмешательство Яхве в ход событий во благо своего народа получает свое завершение в образе Мессии, который уготовал конец всему, что было прежде, и, тем самым, позволяет наступить такому грядущему, которое будет длиться вечно. Это будущее, однако, не связано исключительно с Израилем, оно охватывает все языки. Надежности и верности Яхве в отношении своего народа соответствует имеющее силу для всех народов обетование спасения в конце времен. Яхве, который открывает себя как личный Бог, чье владычество не становится некими расплывчатыми и безымянными «божественными силами», превращает Израиль в образец для других народов. И поскольку Он держит в своих руках всю историю, Он завершит ее столь же могущественно. Это завершение истории становится уловимым в Иисусе Христе, который в начале своего земного служения взывает: «Приблизилось Царствие Божие, покайтесь» (Мк 1, 15). Наступающее владычество Божие знаменует заодно и конец времен, хотя при этом, конечно, «времена и сроки» не открываются, т. е. [нам остается неведома] мера окончания времени, которую знает только «Отец». Иисус в образе Царства Божия не только хочет объявить о том, что Божья сила и владычество присутствует уже в Нем Самом, Он подтверждает это своими делами: Там, где властвует Бог, там нет ни болезни, ни смерти, ни греха. «Изгнание бесов означает, что Иисус разрушает власть зла. Живущая и действующая в Иисусе сила Божия теснит силы зла. Данная Иисусу власть прощать грехи (Мк 2, 10) – указание на то, что «царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17, 21), и при том еще более яркое, чем исцеление в немощах лежащих[195]195
  Ebd., 262.


[Закрыть]. {83} Это удостоверено и исполнено через крест и воскресение. Таким образом, глядя на откровение, мы можем отметить как преемственность, так и разрыв в отношениях между Ветхим и Новым Заветом. С точки зрения Ветхого Завета Иисус, согласно Его собственному свидетельству, исполнил закон и пророков, но, в то же время, разъяснил, что только Его возвышение наряду с Отцом приводит к завершению мира. В то же время, Иисус дал недвусмысленно понять, что в Нем Бог открывает нечто совершенно новое, что не может быть выведено [из предыдущего содержания откровения]. «Но когда пришла полнота времен, Бог послал Сына Своего (Единородного)» (Гал 4, 4). Поэтому христианское исповедание Иисуса Христа как Сына Божия представляет собой для Израиля черту размежевания, которую нельзя преступить.

С точки зрения Нового Завета совместное рассмотрение творения и спасения в Иисусе Христе расширяет наше поле зрение и позволяет включить в него не только Израиль, но и все человечество. «Всех людей сделайте моими учениками, крестите их во имя Отца и Сына, и Святого Духа». Всеохватному характеру совершаемого Иисусом Христом дела спасения отвечает объемлющая мир и время любовь Бога, который в конце времен станет «всем во всем». Если в Послании к Колоссянам сказано, что Христос есть основание и цель творения (ср. Кол 1, 15–17), то, тем самым, лишь ясно выражено то, что подчеркивает и Откровение, называя Христа «первым и последним, началом и концом, альфой и омегой» (От. 1, 17; 22, 13).

Самооткровение Бога как эсхатологически-властной любви достигает своей окончательной исполненной непреходящего значения конкретности, в крестных муках Иисуса Христа. Воскресшего можно было узнать по его ранам. Отсюда становится понятно, что имеет в виду Ганс Урс фон Бальтазар[196]196
  Ebd., 270 – ссылка на H.U. von Balthasar, Mysterium Paschale / In: MySal III/2, 133–319 (Lit. 320–326).


[Закрыть], когда пишет: смерть Бога на кресте есть «источник спасения, откровения и богословия». Крест ведет к эсхатологическому завершению, поскольку он и по воскресении Иисуса Христа остается богооткровенным знаком спасении, при помощи которого сила Святого Духа вовлекает свидетелей (мучеников) в план спасения и, тем самым, зачинает историю народа Божия, т. е. Церкви. «Откровение как исполнение означает с точки зрения открывающего: “Откровение в силе и величии”; с точки зрения человека это – “встреча лицом к лицу”, “познание, подобно [тому] как я познан”» (1 Кор 13, 12)[197]197
  Ebd., 274.


[Закрыть]. Тем самым, мы затронули тему антропологической релевантности.

{84} Там, где антропология становится темой богословия, также необходимо основательно исследовать свидетельство Св. Писания. При этом его толкование не должно упускать из виду того обстоятельства, «что здесь все антропологически релевантные положения формулируются в горизонте истории спасения как откровения Божия, в котором человеческая автономия предстает как теономия и в котором история человечества, начавшаяся после сотворения мира из ничего, достигает своего завершения, существенно превосходящего любое внутриисторическое самоистолкование человека»[198]198
  E. Haag, Antropologie. B. Als Thema der Theologie. I. In der Exegese. В: LThK3 1 (1993), 725 f., здесь 725.


[Закрыть]. Это означает, с другой стороны, следующее: «Поскольку богословие […] имеет своим предметом Божественное откровение, а оно, в свою очередь, обращено к человеку и нацелено на его единение с Богом, откровение, т. е. Его личное сообщение, достигает своей глубинной цели только при условии, что оно затрагивает человека, что человек его воспринимает и на него откликается»[199]199
  G. Greshake, Antropologie. Systematisch-theologisch. В: LThK3 1 (1993), 726–731, здесь: 726.


[Закрыть]. Таким образом, нельзя отделять человека от события откровения, и поэтому он – не только тема богословия (materialiter), но и его содержательная цель, его объект (formaliter). Стало быть, антропология принадлежит богословию, есть составная часть его горизонта. Но точно так же верно и обратное: богословие образует фон антропологии. Человек, сотворенный по «подобию Божию», предопределен действительностью этого творения к роли восприемника откровения (как само-сообщения Бога), он – тот, кто «слышит слово» Божие. Во всяком случае, необходимым образом систематизированное обсуждение проблемы человека не должно упускать из виду то обстоятельство, что все, что с богословской точки зрения надлежит сказать о человеке, реализуется всякий раз только конкретно. Также и богословский горизонт для антропологии в горизонте богословия творения устанавливается всякий раз заново там, где человек в своей конкретной ситуации и его подобие Богу мыслятся с точки зрения реальности творения. Общезначимое удостоверяет свое значение в каждом отдельном случае. Отсюда также становится понятно, почему Иисусу Христу отводится такое уникальное, неповторимое и ни с чем не сравнимое место в антропологии. Присущее каждому человеку свойство быть подобным Богу в Иисусе Христе достигает своей полноты, поскольку всякий взгляд {85} на Христа заключает в себе в некоей опосредованной непосредственности заодно взгляд на Бога. «Я и Отец – одно» (Ин 10, 30).

Тем самым, образу человека присуще некое глубинное значение, о котором сообщает Св. Писание. Во-первых, надлежит помнить, что человек есть существо личное в целостном единстве тела, души и духа (ср. Быт 2, 7 и 1 Фес 5, 23). И именно таким образом человек есть личность. «Только там, где присутствует дух, можно говорить о личности»[200]200
  G. Krause, Blickpunkt Mensch, Menschenbilder der Gegenwart aus christlicher Sicht. München 1983, 22.


[Закрыть]. Это свойство быть личностью выражается в свершениях разума и свободы (ср. историю грехопадения, Быт 3, 1–8), в языке и культуре. – Наряду с этим выходит на свет еще один элемент, который, согласно свидетельству Св. Писания, является для человека конститутивным: человек – существо социальное. «Не хорошо быть человеку одному» (Быт 2, 18). Для-себя-бытие человека есть, вместе с тем, всегда бытие-для-другого, что обосновывается в истории творения тем обстоятельством, что Бог сотворил мужчину и женщину, обладавшими равным личным достоинством и дополнявшими друг друга в союзе любви[201]201
  «В этом свершившемся по воле Божией сущностном единстве мужчины и женщины заключено также, как это подчеркивают отсылки, содержащиеся в Новом Завете (например, Мф 19, 4–6, Еф 5, 31), обоснование института брака как пребывающего жизненного союза» (Kraus, Blickpunkt Mensch 25).


[Закрыть]. Взгляд возвращается от действительных обстоятельств жизни к Богу, сотворившему человека по своему образу (ср. Быт 1, 27). Что означает это фундаментальное положение? «Поскольку образ предполагает как сходство, так и различие, это положение означает с точки зрения отношения между Богом и человеком, что человеку присуще подобие, но никак не равенство Богу: в подобии заключено величие человека, различия обозначают его ограниченность»[202]202
  Ebd., 30.


[Закрыть]. Говорить о величии человека означает указывать на его духовность и его господствующее положение на земле. Человек должен творчески обустраивать землю, подражая при этом Богу как творцу и господину мира. «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт 1, 28: ср. Пс 8, 6 сл., Сир 17, 2–4). «Подобно тому, как Бог есть высочайшее существо и смысловой центр всего мира, человек есть то же – для земли»[203]203
  Ebd., 30 f.


[Закрыть]. Творческая сила обретает в человеке среду своего осуществления. Но именно поэтому человек не становится Богом. Человеку с его ограниченными возможностями и конечным временем жизни противостоит Бог в Своем безграничном могуществе и бесконечном вневременном бытии. Будучи прочно связанным с Богом, {86} человек не может отказаться от своего отношения к Богу; такое отношение принадлежит ему по сути. Самонадеянное отрицание этих границ приводит не к свободе, но к вине, и именно тяжкая ноша этой вины свидетельствует о том, что человек есть подобие Божие. Свобода именно там наиболее отчетливо обнаруживает свои границы, где человек пытается освободиться от глубинной связи с Богом. «Грех есть фундаментальное событие, которое повсюду господствует в истории человечества и жизни каждого отдельного человека»[204]204
  Ebd., 33.


[Закрыть]. Таким образом, в негативном плане здесь обнаруживается следующее. Если раньше мы зафиксировали положение о том, что богоподобие, присущее исключительно человеку, как действительность творения обретает конкретную форму в каждом отдельном человеке, то теперь нужно также зафиксировать и обратное: отпадение человека в начале истории как первородный грех оказывает свое воздействие повсюду, где человек себя сознает. Опыт жизни как тяжких трудов и маеты, как утраты счастья, как мучительной богооставленности – это лежащая на человеке печать греха. Отвратившись от исполнения Божией воли, человек не принимает Божией любви. Только на фоне истины творения – человек сотворен по подобию Божию – начинает проступать то, что Св. Писание описывает как «грехопадение». Христианская антропология, однако, не может довольствоваться констатацией первородного греха. Она всерьез принимает то положение, что даже человеческий грех не смог отменить действительность богоподобия, хотя человек и судим за свой грех. Та истина, что Бог есть «любовь», удостоверяется самим Богом, поскольку Он, обращаясь к человеку, противопоставляет человеческому «нет» Божественное «да». И поскольку это совершается Богом, происходит это так, что человеческое богоподобие здесь не отрицается. То, что отличало человека от начала, должно было подвергнуться обновлению и вновь стать действительностью жизни. Так, Бог совершает Свое спасительное деяние в Иисусе Христе, который как истинный Бог и истинный человек своей жизнью, страданием, крестной смертью и воскресением всем даровал спасение.