Текст книги "Сердце мастера"

V
Итея

– Ну что ж, мадмуазель Илиади, тему вы выбрали удачную, – месье Кубертен, ее научный руководитель, подышал на стекла очков в старомодной латунной оправе и потер их о пиджак. – Однако не забывайте, что вы учитесь на арт-журналиста, а не на искусствоведа. Старайтесь не превращать свою курсовую в академическое исследование. Смешивайте жанры, техники – экспериментируйте! И название нужно как-то конкретизировать – это ваше «Искусство XX века: от модернизма к античности» отдает жуткой канцелярщиной. Смелее, Оливия, все получится! Посоветуйтесь в конце концов с месье Ла… – он со значением повел бровями, но тут же споткнулся о ее затвердевший взгляд.

Кубертен водрузил очки на свой хрящеватый нос, сконфуженно высморкался и принялся складывать вещи в портфель – пора было освобождать аудиторию. Оливия попрощалась с ним и спустилась во внутренний двор.

На улице мелко дождило, контуры окружающих домов расплывались в тумане, и в каждом вдохе ощущался привкус гнилой парижской зимы.

Под навесом на облупившейся скамье сидела Габриэлла. Докуривая сигарету и потягивая из банки лимонный швепс, она пролистывала свою ленту в социальной сети. Время от времени, «зависая» на какой-нибудь фотографии, Габриэлла насмешливо кривила обветренные губы и посылала автору снисходительный лайк.

– Салют, Габи, что нового? – Оливия опустилась на скамейку, пристроив рядом свою неподъемную сумку.

– Дела были бы лучше, если бы не было дел, – усмехнулась Габи, делая очередную смачную затяжку. – Пишу диплом и стажируюсь в TEJEAN – сочиняю пресс-релизы о грядущей выставке предметов дизайна и рассылаю приглашения на ближайшие торги… Скукотища. Целыми днями причесываю жирафа[14]14
  Peigner la girafe (франц.) – заниматься бессмысленным делом, бить баклуши.


[Закрыть].

Заметив веселое недоумение на лице Оливии, пояснила:

– Что, подруга, французский за семь лет в стране так толком и не выучила? Какая-то бессмысленная работа, понимаешь: переливаем из пустого в порожнее, цветистые формулировки изобретаем, чтобы завлечь денежных клиентов на аукцион. Стоило ради этого столько времени на факультете потеть. Ну, а сама-то как? Как там наш Гумберт-Гумберт?

Оливия неопределенно пожала плечами – на Габриэллу невозможно было сердиться, она относилась к разряду людей, острых на язык, но совершенно безобидных. Самой Габи в личной жизни катастрофически не везло: ее связи носили «технический» характер и больше смахивали на профилактические процедуры.

В детали своих отношений с Родионом Оливия углубляться не стала – она вообще редко откровенничала с подругами. Вместо этого спросила:

– Скажи, а среди твоих аукционщиков найдется искусствовед, которого можно попросить о дружеском одолжении?

– Смотря в чем суть вопроса…

Оливия достала телефон и, побродив тонким пальцем по экрану, ткнула на радужную иконку «Фото», выбрала нужный кадр и показала его подруге. Та восхитилась:

– Славная картинка! Твоя работа?

– Говорят, Октава Монтравеля.

– Кто говорит? Можешь ты объяснить по-человечески! – вскипела Габриэлла, которую природа совершенно обделила терпением, наградив взамен вопиющей прямолинейностью.

Оливия, глотнув «швепса» из ее банки, рассказала историю «Итеи» и обстоятельства, при которых она была приобретена.

– Возвышенные отношения, – выдохнула Габриэлла, выпуская клубы сизого дыма. – Людям налоги повышают, пенсии урезают, а эти двое артефактами обмениваются! Но легенда у твоей картинки, конечно, сочная… Ладно, подруга, оригинал пока что просить не буду, пришли мне снимок – попробую справки навести…

Через день она перезвонила и попросила Оливию привезти рисунок.

– Это, конечно, не официальная экспертиза, а просто консультация… Но Франсуа говорит – любопытный экземпляр. Короче, завтра к концу рабочего дня подъезжай ко мне на Матюрен. Потом выпьем по бокальчику где-нибудь на бульварах…

Около шести вечера Оливия вошла в помпезное помещение знаменитого аукционного дома, расположенного недалеко от метро Опера́. Габриэлла в строгом брючном костюмчике подхватила ее под руку и повела сначала через центральный зал с неоклассическим витражным потолком, а затем – по длинным, ярко освещенным коридорам, обшитым дубовыми панелями. Возле одной из переговорных комнат их ждал жокейской комплекции мужчина, одетый в причудливый наряд: укороченные брюки, тесная рубашка и пышный фуляр.

– Франсуа Мирбо, – представился он с легкой манерностью, которая, впрочем, не показалась Оливии отталкивающей. Она еще раз рассказала ему предысторию и достала из фетрового чехла рамку с рисунком.

Эксперт выудил из кармана перчатки и бережно принял «Итею» с профессиональной хваткой археолога, привыкшего иметь дело с хрупкими находками.

– Вы не будете возражать, если я ее «обнажу»? – поинтересовался он, постучав пальцем по антрацитовой рамке.

– Нет, конечно, – Оливия с интересом изучала его тонкое, совершенно безбородое лицо, глаза камышового цвета и капризную верхнюю губу.

Мирбо извлек рисунок – слева была отчетлива видна линия отрыва, будто страницу выдернули из тетради. Лицо эксперта не выдавало никаких эмоций, но его руки и глаза находились в активном движении: он вертел этюд в разные стороны, рассматривал его на просвет, пытался оценить плотность и текстуру бумаги…

В конце концов, заинтересованно хмыкнув, он вышел из переговорной.

– Побежал в лабораторию или в цифровой архив – видно, заинтересовала его твоя картинка! – подмигнула Габриэлла, покачиваясь на стуле.

Оливия молчала, размышляя о том, что неплохо бы узнать побольше об истории Монтравеля и Доры Валери. Правда, скорее всего там окажется что-нибудь мелодраматическое, вроде романа Матисса и его модели Лидии. В начале прошлого века Париж был наводнен русскими красавицами, которые, несмотря на дворянское происхождение, устраивались работать манекенщицами, официантками и натурщицами.

Через пару минут в переговорную вернулся Франсуа.

– Прошу прощения, мадмуазель, что заставил вас ждать, да еще и унес шедевр без спроса, – извинился эксперт. – Полноценная атрибуция потребует тщательного изучения материала, включая функционально-типологический анализ. Пока что моя оценка субъективна…

– Месье Мирбо, я это понимаю… Мне просто хотелось получить предварительное заключение. Вашего мнения для начала будет более чем достаточно, – произнесла Оливия, одарив его благодарной улыбкой. Но тут же поняла, что это было лишним – к женскому обаянию у эксперта был врожденный иммунитет.

– Пока возьмусь утверждать лишь следующее, – невозмутимо продолжил он, – бумага, на которой выполнен рисунок, с большой вероятностью была произведена в начале прошлого века на мануфактуре Монтравеля. Об этом свидетельствует и монограмма, и характерная текстура, и цвет. Я проводил когда-то оценку подлинности личной переписки скульптора – многие записи сделаны вот на такой же шифоновой бумаге. Что касается рисунка…

Он уселся рядом с Габриэллой, скрестив свои мосластые ноги и демонстрируя носки радикальной расцветки:

– Тут для установления авторства потребуется тщательный художественный анализ. Дело в том, что атрибуция графики – процедура довольно сложная. Рынок наводнен подделками под работы известных мастеров и зачастую они выполнены их собственными учениками. В отличие от картин, у рисунков нет красочного слоя, который мы научились анализировать практически безошибочно при помощи рентгенофлуоресцентного оборудования, инфракрасного излучения и массы других технологий. А карандашный эскиз – это совершенно другая история. Чтобы идентифицировать стилистические признаки, потребуется привлечь опытных специалистов…

Оливия понимающе кивнула – на самом деле ею руководило простое любопытство, она и не рассчитывала на развернутую экспертизу, которая стоила к тому же баснословных денег. В любом случае расставаться с подарком Родиона – будь он подлинником или подделкой – она не собиралась.

– Но, знаете, по ритму линий, по гармонической уравновешенности композиции и ее элегической тональности могу предположить… Впрочем, не буду забегать вперед – на глаз такие вещи все же не определяются. Я попрошу нашего ассистента связаться с вами в начале следующей недели и обсудить условия.

– Очень вам благодарна, месье Мирбо. Вы меня заинтриговали… Честно говоря, с творчеством Монтравеля я знакома поверхностно, а про его русскую модель и вовсе не слышала.

– Что вы, это была удивительная женщина! Не просто муза и натурщица – хранительница его наследия. Он завещал ей все свои скульптуры и картины, оставив семье только недвижимость. После трагической смерти Монтравеля мадам Валери посвятила свою жизнь расширению его коллекции, выкупая все, что он отдал за бесценок во время голодной оккупации. Правда, некоторое время назад, после ее кончины, самые значительные экземпляры были проданы на аукционе дальними родственниками ее мужа, прямых наследников у мадам Валери не оказалось.

– Теперь они в частных коллекциях?

Мирбо кивнул:

– Практически все ушло в Россию. Но большего я вам сказать не могу.

Из аукционного дома они выбрались затемно. Избегая толпы, снующей по бульвару Осман с пакетами из близлежащих торговых центров, девушки свернули на улицу Тронше, в конце которой сдержанно мерцала монументальная церковь. Вдоль тротуаров чернели остовы тополей, на пустых обсыхающих скамейках скучали позабытые кем-то газеты и раскисшие туристические карты. В череде безупречно украшенных к Рождеству бутиков мелькнул магазин мужской одежды, в витрине которого красовались жилеты и панталоны модных расцветок. Над ними висела перетяжка с двусмысленной надписью: «Со всеми этими «жилетами» не остаться бы без штанов!»[15]15
  В декабре 2018 г. во Франции начались манифестации протестного движения «желтых жилетов», которые в ряде случаев сопровождались массовыми беспорядками и нанесли большой ущерб коммерческому сектору.


[Закрыть] Обсуждая остроумный рекламный трюк брючного коммерсанта, Оливия и Габриэлла добрели до углового кафе.

– … но как это романтично – не духи там какие-нибудь, не шарфик бесполезный, не побрякушку, а предмет искусства! Все-таки он у тебя мужчина со вкусом, – одобрительно гудела Габриэлла, пытаясь распилить свой жилистый антрекот. – И название символичное: Итея – это же древнегреческая богиня?

– Нет, город недалеко от Дельф…

– А, ну все равно… Слово греческое – значит, имеет к тебе прямое отношение!

– Не ко мне, а к последней скульптуре Монтравеля. Она так называлась – Итея. Почему – бог ее знает…

– Поройся в Сети – там должны быть десятки очерков о нем и его работах! Гораздо любопытнее, кто это в России в наши дни решил так вложиться в крупноформатную скульптуру? Статуи занимают много места и перепродать их сложно. Обычно их покупают музеи или фонды, а среди частных инвесторов популярнее картины, – тут, завидев официанта, Габи энергично замахала рукой, указывая на свой опустевший бокал.

– Ты прямо мысли мои читаешь, Габи, – Оливия бросила на подругу заговорщицкий взгляд и придвинулась к ней поближе. – Как думаешь, реально узнать имя покупателя?

– Илиади, стоит только поинтересоваться чем-нибудь подобным, и меня тут же вышвырнут из нашей богадельни.

– Ты же сама жаловалась на скуку, – пожала плечами Оливия, – но раз это так сложно…

– Объясни хотя бы: зачем?

– Монтравель мог бы стать центральной фигурой моей работы по искусству первой половины двадцатого века. Он же был очень известен в тридцатые годы прошлого столетия, это потом его слава сошла на нет… Взять бы интервью у этого русского коллекционера! Представляешь, как необычно можно было бы обыграть тему?

– Ну, ты махнула, Илиади! В Россию поедешь? Зима на дворе!

– Это может быть телефонное интервью или видеосессия в скайпе…

– Должна тебя огорчить: люди такого калибра интервью дают неохотно, тем более по поводу своих дорогостоящих коллекций… А скайп – это вообще не их формат.

– Ох, Габи, какая ты все-таки пессимистка! Ладно, забудь, придумаю что-нибудь другое…

Габриэлла насупилась и принялась изучать строгий рисунок скатерти, постукивая по стенке бокала ногтями. Немного поразмыслив, произнесла:

– Имена клиентов аукционного дома содержатся в строгом секрете, это конфиденциальная информация. Но перед каждыми торгами мы рассылаем им каталоги с описанием лотов и предварительной оценочной стоимостью. Я могу поискать в базе адресов пресс-службы – она должна быть разбита по странам, с указанием фамилий. Хотя так много времени прошло, вряд ли это сработает.

– Я всегда знала, что ты – идеальный сообщник! – воскликнула Оливия, послав ей воздушный поцелуй.

Габриэлла откинулась на спинку стула и лукаво прищурилась.

– Не замечала раньше в тебе склонности к авантюрам. Видимо, месье Лаврофф заразил тебя своим расследовательским азартом, – усмехнулась она. – Однако есть ощущение, Илиади, что на самом деле ты сама себе что-то хочешь доказать…

VI
Письмо

Свечи в спиралевидных латунных подсвечниках, мерцавших на каминной полке, жили своей жизнью. Родион купил их лет семь назад во время поездки в Амстердам – тогда полным ходом шла работа по делу о «человеческом трафике», и он часто мотался в Голландию, собирая материал. Однажды в одном из магазинчиков декора в западной части города он заметил эту «масонскую пару» XIX века – как утверждал владелец лавки, мужчина с желтоватым лицом и лживыми глазами, – «ритуальная вещица, повидавшая на своем веку многое…» Это таинственное многоточие Родиона соблазнило, и он таскал потом тяжелые слитки в портфеле со встречи на встречу, пока наконец не добрался до своего отеля и не убрал их в чемодан.

Оливии они очень нравились, с наступлением темноты она всегда зажигала свечи, и трепетное их дрожание стало приметой зимних вечеров. Вот и теперь два огненных жала извивались, и мутноватые капли катились по восковым стволам, застывая, как «лунное молоко» на стенах пещер…

Сегодня, словно споря с их мягким свечением, в углу комнаты бликовал включенный компьютер – Оливия сосредоточенно просматривала строчки поисковой выдачи Google. Осторожно ступая, Родион подошел к ней сзади и нежно чмокнул в теплый затылок, пахнущий медом и облепихой.

Она обернулась:

– Как хорошо, что ты освободился пораньше! Тут по поводу «Итеи» столько новостей – за ужином все тебе расскажу!

Родион улыбнулся – кажется, в этот раз он угадал с подарком. В голосе Оливии звучал такой энтузиазм, что ему невольно стало любопытно: что же она раскопала? Стянув с себя ратиновое пальто и скинув ботинки, он прошел в спальню: на кровати лежали ее ученическая сумка, надкушенное яблоко и этюд Монтравеля. Ему хотелось думать, что антиквар Леру не обманул: рисунок действительно выполнен рукой знаменитого скульптора – иметь реликвию в доме было бы приятно.

Накрыв на стол, они принялись обсуждать текущие дела: Независимая ассоциация расследовательской журналистики организовывала конференцию в Брюсселе, куда Родиона пригласили в качестве докладчика. Он, не успевая толком подготовиться, хотел попросить Оливию о помощи: нужно было съездить в Национальную библиотеку и поковыряться в цифровых архивах, подобрать интересный «кейс».

– Хорошо, у меня в четверг свободна вся вторая половина дня. К тому же мне и самой нужно поискать кое-какую информацию…

– Об «Итее»?

Она кивнула.

– Ты даже не представляешь, сколько всего произошло за последние дни! Начнем с того, что Габи организовала для меня встречу с искусствоведом из аукционного дома, в котором она стажируется…

Сверкая глазами, Оливия принялась рассказывать о предварительной оценке рисунка и о том, что безотказная Габи пошла ради нее на риск: имея доступ к конфиденциальной клиентской базе, она выяснила имя вероятного покупателя всех работ Монтравеля, выставленных на продажу после смерти унаследовавшей их Доры!

Оливия перевела дух и выдала:

– Это Ной Волошин, акционер крупной российской инвестиционной группы! У Габи есть его рабочие координаты. Знаешь, я подумала: а почему бы мне не взять у него интервью?

– Любимая, взять интервью у коллекционера такого уровня – все равно, что допрыгнуть до Луны: идея занятная, но трудновыполнимая… Если в прессе нет упоминаний о его увлечении искусством, значит, он этот факт не намерен афишировать.

– Да, но попытаться же можно… Такое интервью – просто находка для моей курсовой! Монтравель был одной из самых значительных фигур французского искусства, образ Доры воплощен во всех его поздних работах. «Итея» – это ведь тоже она! Говорят, что их успешный творческий союз под конец жизни стоил ему репутации. Монтравеля будто бы вычеркнули из истории, незаслуженно быстро позабыли. И тут в России нашелся человек…

– Иви, «русский след» в искусстве – тема заезженная. Давай подберем варианты поинтереснее. Хочешь, я организую тебе встречу с кем-то из современных французских художников или коллекционеров? Уверен, мне не откажут…

Вмиг потемнев лицом, прыгающими от волнения губами Оливия произнесла:

– Я понимаю, многое из того, что я затеваю, кажется тебе наивным, в какой-то мере даже бессмысленным… Ты всегда знаешь пути короче и вернее. Но, понимаешь, между нами никогда не будет равновесия, если я не начну добиваться всего сама.

Родион глотнул вина – во рту стало вязко.

Под потолком лучился неоновый плафон, заливая кухню прохладным светом.

Скользнув взглядом по ее заострившемуся в голубоватых бликах лицу, Родион подумал, что в этих упрямых складках губ, в этом тревожном взгляде таится столько юношеских амбиций, столько неизжитых страхов, что никакие аргументы не смогут заставить ее отказаться от задуманного.

Что ж, зачем спорить, пусть попробует…

– Иви, я буду только рад, если у тебя получится. Думаю, если нащупать «точку входа»…

– Я уже все придумала! Сошлюсь для начала на историю обнаружения «Итеи» и экспертную оценку, полученную от Мирбо. Думаю, такая находка должна Волошина заинтриговать, раз он поклонник Монтравеля и скупил всю коллекцию его работ.

Родион одобрительно кивнул и, подхватив бокалы, кивком головы позвал ее в гостиную – он купил новый джазовый «винил» и хотел его послушать, устроившись перед камином. Следуя за ним и глядя в его прямую, источающую уверенность спину, Оливия вздохнула: и в этот раз он не воспринял ее всерьез…

Наутро, получив от Габи координаты секретариата Волошина, Оливия села сочинять развернутое письмо.

Спустя несколько часов ей удалось составить текст на английском, который выглядел вполне профессионально. Писать по-русски не решилась – благодаря маминым усилиям говорила она бегло, а вот эпистолярные навыки практически отсутствовали. Родион, владевший русским в совершенстве, мог бы ей помочь, но просить его об этом не хотелось…

Нажав на кнопку «отправить», Оливия одним толчком ноги крутанула рабочее кресло и уставилась в окно. На нее навалилось какое-то тяжелое и гулкое, как снежная лавина, предчувствие…

С трудом стряхнув оцепенение, Оливия натянула свитер, накинула верблюжьего оттенка пальто и отправилась в Национальную библиотеку – нужно было помочь Родиону со сбором материала.

До самого конца недели ничего примечательного в жизни не происходило. В выходные они посетили художественный вернисаж в Центре цифрового искусства и фортепьянный концерт в Доме музыки, но все это не смогло отвлечь Оливию от назойливых мыслей от том, что ответ от Волошина так и не пришел.

Родион, который улавливал с чуткостью сенсорного устройства все колебания ее настроения, пытался завести об этом разговор, но Оливия упорно меняла тему: да неважно, забудь…

Воскресным вечером он обнаружил ее сидящей в кресле: нацепив наушники, в которых вибрировала монотонная инструментальная музыка, Оливия с отсутствующим выражением лица читала Франсуазу Саган – ее книги она не любила и бралась за них лишь в периоды безысходной меланхолии.

Утром безупречно серого понедельника Оливия вышла из дома рано – первое занятие вел сердитый Кубертен, опаздывать было нельзя.

Взвинченным потоком по бульвару летели автомобили, пешеходы муравьиной лентой тянулись к подземке, брезгливо перепрыгивая собачьи кучки, которыми был щедро декорирован тротуар. У заколоченного фанерными щитками банкомата стояла очередь: поиздержавшиеся за предпраздничные дни парижане пытались снять наличные, но защиту от бесчинствующих весь декабрь манифестантов банки еще не убрали, и денежные автоматы были заколочены кусками фанеры. Потоптавшись, погудев, как выводок шмелей над свернувшимся бутоном, недовольная толпа горожан потекла в сторону метро…

Впрыгнув на последней секунде в переполненный вагон, Оливия протолкнулась вглубь и прижалась спиной к сомкнутым дверям. Ехать в окружении понурых лиц было тягостно, и, чтобы самой не впасть в уныние, она достала из сумки смартфон и наушники. На экране зажглось уведомление о новом письме. На долю секунды зажмурившись, как ребенок в ожидании сюрприза, Оливия наконец прочла сообщение. Ассистент господина Волошина сообщал, что во второй половине января тот будет в Москве и согласен дать ей интервью – при условии личной встречи. Далее следовала просьба подготовить предварительный список вопросов и подтвердить дату визита в течение недели.

– Отличная новость, Илиади! Привезешь мне футболку с изображением Путина и шапка́ а ля рюс! – радовалась Габи, хрустя яблоком в трубку. – Лаврофф-то твой план одобряет?

Как заговорить о поездке с Родионом, Оливия не знала. Со стороны ее действия, наверное, выглядели полным ребячеством. Но ведь это был ее собственный проект, ее идея!

Чем дольше они жили вместе, тем сильнее ей хотелось перестать зависеть от его одобрения. Она мечтала решить эту задачу со знаком неравенства и достичь, наконец, равновесия…

Весь день она подбирала слова, аргументы, гоняла в голове воображаемые диалоги. Но когда под вечер он вошел в квартиру – насмешливый, подтянутый, как всегда безупречный – вся ее решимость куда-то улетучилась. Ему же достаточно было скользнуть по ее лицу взглядом, чтобы понять: маловероятное все же случилось.

Однако, на удивление, ожесточенного спора между ними не вышло: после короткого обсуждения всех деталей и сверки с учебным расписанием они выбрали подходящие для ее поездки даты.

Оливия с изумлением наблюдала, как невозмутимо он просматривает календарь в своем «айпаде», как пролистывает строчки агрегатора авиабилетов, пытаясь выбрать удобный для нее рейс…

И ни возмущения, ни уговоров, ни одного слова о целесообразности этого шага! Он говорил с ней спокойно и деловито, как будто неделю назад идея интервью не казалась ему абсурдной.

И только ночью, в отрывистой поспешности, в преувеличенной силе и жадности его любви ей почудился какой-то тревожный привкус…