Текст книги "Воспоминания"

Хозяин дома представился мужу (его имени муж мне не открыл). Он многое услышал и узнал, но с него взяли слово, и генерал унес этот разговор с собой в могилу. Мне же рассказал только о том, что его посвятили в проектируемое общество для спасения России, так как много слышали о его храбрости, любви к Родине, находчивости и неустрашимости. В этом лично убедился и тот, кто привез его к себе. Он удостоверился, что генерал не любопытен, спокоен, владеет собой, и его личные качества могли быть полезными создававшемуся обществу.

Не знаю, вышло ли что-либо из этой затеи, бывал ли потом муж в этом таинственном доме и обществе. Думаю, что ничего не устроилось, т. к. Россия претерпела много и впала в агонию. Старая Россия умерла, а какая народится новая – покажет время. Но я уверена – Россия возродится, сам Господь поднимет ее из праха. Слишком много было страданий, а страданием все обновляется и очищается. Слишком много крови пролито. Эта кровь очистит и изгонит все наносное, чуждое, грязное из России. Дай Бог, чтобы это скорее свершилось… Очень хочется, чтобы кто-нибудь из этого таинственного общества подал о себе весть. Я хотела бы знать что-либо о нем хотя бы анонимно, если нельзя открыто…

Муж моей сестры генеральши Аракиной[63]63
  Аракина (ур. Леонутова) Мария Николаевна – сестра В. Н. фон Ренненкампф. Аракин Николай Дмитриевич (1862-?), генерал-майор (1906), генерал-лейтенант (1917), военный судья. Муж М. Н. Леонутовой. Окончил Александровскую военно-юридическую академию (1888), помощник военного прокурора, военный следователь. Военный судья Иркутского военно-окружного суда (14.08.1906-24.06.1913), Варшавского военно-окружного суда (1913–1914), прикомандирован к Виленскому военно-окружному суду (1914). Военный судья Двинского военно-окружного суда (17.12.1914–1916). В отставке с 22.04 1917 г.


[Закрыть] – военный юрист – был членом военного Иркут[ского] суда. Вместе с их семьей приехала в Иркутск и я. Несколько дней спустя я пошла немного прогуляться и заодно купить на вечер ложу – в театре шла опера «Тоска».[64]64
  «Тоска» – опера итальянского композитора Джакомо Пуччини (1858–1924). Впервые поставлена в Риме в 1900 г.


[Закрыть] Неподалеку от театра толпилась публика. Она находилась в какой-то ажитации[65]65
  Ажитация (фр. agitation) – сильное волнение, возбужденное состояние.


[Закрыть] и волнении, слышались восклицания. Я решила, что это связано с оперой, с приездом Камионского и артистки Брун,[66]66
  Камионский Оскар Исаевич (1869–1917), оперный певец (баритон). Окончил Петербургскую консерваторию (1888–1891). Пел в театрах Италии, с 1893 г. – в России, в Оперном театре Зимина (1905–1908), затем в различных передвижных труппах. Прославился в итальянском репертуаре.
  Брун Клара Исааковна (1876–1959), оперная певица (лирико-драматическое сопрано). Супруга О. И. Камионского. Заслуженный деятель искусств УССР (1938). В 1899 г. окончила консерваторию в Вене. В 1899–1926 гг. пела ведущие партии в оперных театрах России и за границей. С 1926 г. занималась педагогической деятельностью, профессор Киевской консерватории (1939–1952).


[Закрыть] и уже боялась не добыть ложу. Но, подойдя ближе, увидела выбитые рамы в домах и услышала, что волнение публики вызвало покушение на генерала Ренненкампфа.

Купив билет в театр и вернувшись домой, я рассказала своим об увиденном. Слышала, что бросившего бомбу поймали. Одни говорили, что генерал с адъютантами ранены, другие – если он и ранен, то легко, т. к. после покушения пошел пешком. Однако узнать всей правды не удалось.

Вечер мы провели в театре. Он был переполнен, а в партере я впервые увидела генерала Ренненкампфа. В антракте я сразу заметила генерала в казачьей форме. Он слушал музыку, стоя спиной к барьеру, за которым находился оркестр, и разглядывал публику в ложах, будто искал кого-то глазами. Генерал выделялся из толпы интересной, необычной внешностью. Выглядел он очень импонирующе – стройный, с большими выхоленными усами, военной выправкой, выпуклой могучей грудью, на которой красовались два белых Георгиевских креста, необычайно аккуратный в одежде, ловкий, с легкой походкой и быстрым орлиным взглядом.

Многие говорили о нем. Удивлялись тому, что, пережив покушение несколько часов назад, он имел храбрость прийти в театр и был, как всегда, совершенно спокойным, веселым и элегантным. Видели его не только в партере, но и в фойе, и в коридоре театра. Он смело ходил по театру, посещая в ложах своих знакомых. Публика волновалась и в конце концов заставила полицмейстера просить генерала поберечь себя и уехать домой, потому что какой-то человек ходил за ним по пятам, держа руку в кармане. Это мог быть другой революционер, искавший удобного момента, чтобы убить генерала.

П. К. Ренненкампф рассмеялся и ответил, что это излишние страхи. Он уверен, что у этого человека ничего нет, просто глупая привычка держать руку в кармане. Но, если публика волнуется, может быть, больше не за него, а за себя, то он выполнит ее просьбу и скоро уйдет. К тому же в кабинете его ждут текущие дела.

Когда мы познакомились с генералом и он стал бывать в доме моей сестры, то, сдавшись на наши настоятельные просьбы, шутя и смеясь, рассказал об этом покушении на него. Вот как все произошло. По своему обыкновению, в 10 часов утра генерал в сопровождении двух адъютантов Гейзелера и Гилевича[67]67
  Гилевич Николай Александрович – поручик (3-й драгунский Его Императорского Высочества великого князя Владимира Александровича полк), адъютант П. К. Ренненкампфа.


[Закрыть] шел в штаб 3-го Сиб[ирского] корпуса, которым он тогда командовал. Около штаба генерал заметил человека, сидевшего на чугунном столбике недалеко от тротуара. Публики в этот ранний час было мало, и он невольно обращал на себя внимание, казался генералу подозрительным. Обратившись к адъютантам, П. К. Ренненкампф сказал, что этот человек здесь для того, чтобы его убить. Адъютанты были озадачены и стали разубеждать генерала. Он же просил их быть осторожными.

Прошло много времени. Генерал и адъютанты закончили в штабе свои дела и намеревались по своему обыкновению возвращаться домой пешком. Выйдя, увидели того же человека на прежнем месте. Генерал, глядя в упор, пошел прямо на него. Человек мгновенно вскочил, выхватил из кармана бомбу в форме коробки от сардин, но большего размера, размахнулся и кинул ее в генерала, а сам бросился бежать. Бомба упала позади П. К. Ренненкампфа и его спутников. Она долго находилась на морозе, промерзла и разорвалась частично – оглушила генерала на одно ухо, взрывной волной отбросила в сторону одного из адъютантов, а другому опалила шинель. В целом все обошлось благополучно.

Генерал, как всегда, не растерялся и бросился за преступником. Увидев солдата, идущего навстречу бежавшему революционеру, генерал крикнул, чтобы тот поставил подножку. Ренненкампф знал, что перепуганный, спасавшийся революционер не услышит этих слов, а солдат исполнит приказание, т. к. он внимательно следил за приближавшимся генералом, чтобы стать во фронт. Расчет оказался верным: революционер упал от подножки. Ренненкампф быстро подошел к преступнику, велел ему встать и, наведя на него револьвер, приказал поднять руки вверх.

Солдат, по приказанию генерала, обыскал карманы революционера и извлек из них еще одну круглую бомбу и револьвер. Генерал спросил, почему он ее не бросил. По словам революционера, он «потерялся» и, волнуясь, не разобрал, сделала ли первая бомба свое дело. «Мужества нет у вас, а беретесь за такое дело», – сказал ему генерал. Тогда революционер указал на своего убегавшего помощника, который должен был его подстраховать в случае неудачи.

Генерал приказал адъютанту Гилевичу и солдату взять арестованного революционера-боевика, отвезти его на извозчике на гауптвахту и сдать под расписку. Сам с адъют[ант]ом Гейзелером отправился к командующему войсками генералу Селиванову[68]68
  Селиванов Андрей Николаевич (1847–1917) – генерал от инфантерии (1907), член Государственного совета (1910–1917). Участник Русско-турецкой (1877–1878), Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1918) войн. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1878). Начальник штаба 8-й кавалерийской дивизии (1889–1893), командир 111-го пехотного Донского полка (с 1893), окружной генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа (с 1895), начальник штаба Приамурского военного округа (с 1899). Командир 17-го армейского корпуса (28.01–30.04.1905), командующий 2-м сводным стрелковым корпусом (с 18.08.1905). Иркутский генерал-губернатор, командующий войсками Иркутского военного округа и войсковой наказной атаман Забайкальского казачьего войска (1906–1910). Командующий Блокадной армией (в окт. 1914 преобразована в 11-ю армию) (21.10.1914-5.04.1915). По болезни оставил должность командующего армией (5.04.1915).


[Закрыть] докладывать о случившемся.

На допросе арестованный показал, что лично не знал генерала и против него ничего не имел. Он принадлежал к одной из партий революционеров-боевиков, попал туда с молодых лет и по жребию должен был убить генерала Ренненкампфа.[69]69
  Покушение на П. К. Ренненкампфа совершил 30.10 1906 г. эсер Н. В. Коршунов. Его казнили по приговору военно-полевого суда.


[Закрыть] Выйти из партии было невозможно, а если бы он не выполнил поручения, то его убили бы. Выбора не оставалось, и он пошел на убийство, надеясь благополучно скрыться, но ничего не получилось.

Выяснилось, что революционер был пасынком уже престарелой дамы, хорошей знакомой моего генерала. Генерал часто бывал у нее, дружил со всей ее семьей, но никогда не встречался с пасынком. Он жил далеко от своей мачехи и не поддерживал с ней близких отношений. По приказу генерала Селиванова преступника повесили.

После покушения в Иркутске полиция и жандармы усиленно охраняли генерала Ренненкампфа. Он же всегда говорил, что не полиция и сыск его охраняют, а Святой Георгий, изображенный на его Георгиевских крестах, и свято в это верил.

Настал день моего венчания[70]70
  Венчание состоялось 15.01.1907 г.


[Закрыть] с генералом Ренненкампфом. Оно состоялось во Владимирской церкви города Иркутска. Люди, охранявшие генерала, настоятельно просили, чтобы не было никакой толпы, чтобы все было тихо и незаметно,[71]71
  Вписано карандашом: «незаметно».


[Закрыть] даже без официального объявления о венчании. Так боялись повторного покушения. Охрана знала, что генерала Ренненкампфа не запугаешь, но просила принять меры предосторожности для моей безопасности. Генерал исполнил все так, как ему советовали, и обряд венчания был совсем скромный и тихий. О нем знали только генерал Селиванов – он, как начальник мужа, должен был дать разрешение, два адъютанта, которые были шаферами – свидетелями, Н. И. Гейзелер, моя сестра Мария Николаевна Аракина и ее муж. Он также был свидетелем. Не было церковного хора, церковь не освещалась, а вокруг нее сновали переодетые жандармы и тайная полиция. Но все обошлось благополучно.

5-го февраля 1907 г. мы с мужем уехали из Иркутска в Петербург. В столице генерал представился государю Импер[атору] Николаю II по случаю своего назначения командиром 3-го армейского корпуса в городе Вильно.

Муж мне рассказывал, что Государь остался недоволен слишком мягким и гуманным усмирением революционного движения в Сибири. Он находил, что слишком мало было повешено; генерал Ренненкампф многих помиловал, заменив смертный приговор ссылкой в Сибирь.[72]72
  По воспоминаниям следователя при военно-судебном отделении штаба войск Дальнего востока полковника М. М. Лисунова, его непосредственное начальство – полковники И. И. Игнатьев и Шинкаренко неодобрительно отзывались об излишней снисходительности П. К. Ренненкампфа к революционерам.
  О недовольстве Николая II недостаточно «энергичными» действиями Ренненкампфа при подавлении восстания в Сибири свидетельствует в своих воспоминаниях военный министр А. Ф. Редигер. См.: Лисунов М. М. О генерале Ренненкампфе во время усмирения им революционного движения Восточно-Сибирской железной дороги. 24.09.1939 г. // Vincennes. 1 к 125 Papiers Rennenkampf. Carton № 4. f. 1–1 rev.; Редигер А. Ф. История моей жизни. Воспоминания военного министра. Т. 1. М., 1999. С. 522.


[Закрыть]

Муж с некоторой радостью говорил мне о том, что Государь всем, кто усмирял революционное движение, дал орден, должность, повышение или даже наградил деньгами. Например, Меллер-Закомельс[кий][73]73
  Меллер-Закомельский Александр Николаевич (1844–1923) – барон, генерал-адъютант, генерал от инфантерии, член Государственного совета. Начальник 10-го пехотного дивизиона (1898–1901), командир 3-й гвардейской пехотной дивизии (1901–1904), командир VII, затем – V армейского корпуса. В 1905 г. усмирял Севастопольское восстание моряков и саперной роты. Руководил карательной экспедицией по Сибирской железной дороге. Временный Прибалтийский генерал-губернатор (1906–1909).


[Закрыть] получил от Государя двести тысяч рублей, муж же – абсолютно ничего. Он говорил, что очень рад этому, ведь как-никак, а подавление восстания – это пролитие крови своих. Неприятное это дело! Тяжело было, ведь это совсем другое, чем война с неприятелем – чужим народом. Конечно, порядок должен быть, но навел он его, как говорил сам, редко прибегая к смертной казни. Военно-полевой суд проводил тщательное расследование, и без следствия не казнили. Ведь было много наговоров по злобе, из мести на совершенно невинных людей. Все это надо было учитывать.

Припоминаю один случай с генералом Ренненкампфом. Прошло уже достаточно времени после усмирения Сибири. Мой муж куда-то уезжал. До отхода поезда оставалось еще несколько минут, и он прогуливался по платформе. Увидев знакомую даму, тут же купил букетик, подошел к ней, преподнес цветы и поговорил. Муж мой любил дамское общество и всегда был для дам рыцарем, а они платили ему тем же. В обществе между дамами из-за него всегда поднимался спор – кто будет с ним сидеть за обедом, кто – играть в карты, кто протанцует с ним мазурку, которую он очень любил.

Прозвучал третий звонок к отходу поезда. Мой муж поцеловал даме ручку, попрощался и быстро вскочил в свой вагон. Не успел поезд тронуться, как внезапно затормозил и остановился. Послышались шум, возня, крики: «Что случилось?». Генерал вместе с другими вышел из вагона узнать, в чем дело. Оказалось, что под поезд бросился неизвестный молодой человек, которого раздавило насмерть. Поезд задержали, подобрали труп. Стали выяснять личность убитого, нашли паспорт и предсмертную записку. В ней говорилось о том, что самоубийца по жребию должен был убить генерала Ренненкампфа, но не смог этого сделать, остановленный его спокойным, чистым взглядом. Боясь мести своих, он покончил с собой.

Незадолго до нашей свадьбы муж рассказал мне об одном случае из своей жизни. Революционеры решили не выпустить его из Сибири в Россию (он жил тогда в Иркутске и командовал 3-м армейским сибирским корпусом). В этой связи в старом деревянном домике на окраине было назначено заседание боев[ого] революционного комитета. Случайно об этом узнал жандармский полковник Спиридович,[74]74
  Спиридович Александр Иванович (1873–1952) – генерал-майор, начальник Отдельного корпуса жандармов дворцовой охраны (1906–1912), управляющий дворцовой комендатурой. После убийства П. А. Столыпина находился под следствием, но дело было прекращено. В эмиграции.


[Закрыть] если память мне не изменяет и я верно называю его фамилию. Мужу моему посоветовали быть осторожным, готовым дать отпор в случае нападения. Жандармы, конечно, приняли и свои меры. Полковник знал от своих негласных сотрудников пароль для пропуска на это заседание, где и в котором часу оно будет, и другие подробности. Муж мой поинтересовался всем этим и запомнил пароль. Генерал задумал попугать заговорщиков. Никому ничего не говоря, решил тайно туда отправиться.

В назначенный день[75]75
  Вписано карандашом: «день».


[Закрыть] и час П. К. Ренненкампф один, с револьверами в обоих карманах отправился верхом на окраину города. Привязал коня невдалеке от дома и с нагайкой в руках смело зашагал к нему. Постучал легонько в дверь, на вопрос: «Кто такой?» сказал пароль. Дверь приоткрылась. Генерал широко распахнул ее и появился на пороге в казачьей форме Забайк[альского] войска со своей характерной нагайкой и громадными усами. Раздался его голос: «Господа революционеры, вот я сам пришел к вам…» Не успел он кончить фразы, как началась паника. Уже одно его неожиданное появление было для революционеров, как разорвавшаяся бомба.

Началось вавилонское столпотворение, визг и крик: «Спасайся, кто может…». В несколько секунд все разбежались, повыпрыгивали в окна и… он остался один. Хохотал до слез. Подошел к столу, взял несколько бумаг на память о своей шутке, так напугавшей заговорщиков. Вернулся к своей лошади, которая была цела и невредима. Сел на нее и уехал домой.

Он рассказал жанд[армскому] полковнику об этом комическом случае и о «храбрости» заговорщиков. Его собеседник заметил, что генерал дешево отделался, могло случиться худшее. На это генерал Ренненкампф ответил, что, во всяком случае, свою жизнь он бы дешево не отдал. С собой у него было два револьвера, он отлично стрелял и не промахнулся бы.

Он спокойно и хладнокровно шел навстречу опасности. К тому же генерал отлично знал психологию революционеров. Они не допускали и мысли о том, что кто-либо знает об их сборище, тем более генерал Ренненкампф, участь которого они собирались решать. Революционеры не думали, что он был один. Их воображение рисовало, что они окружены жандармами, и их переловят, как куропаток. Жажда спасения отняла у революционеров разум, и они долго бежали, пока поняли, что им ничто не угрожает. Даже коня не похитили, так спешили.

Именно по этой причине, как говорил генерал, он остался цел и невредим. Конечно, революционеры никогда не допустили бы мысли, что генерал – солидная особа – может так забавляться. Да, смелость и решимость города берут, но нужно знать еще и психологию.

Наконец, мы прибыли в Вильно, и генерал вступил в командование третьим корпусом. Не раз я вспоминала наше продолжительное путешествие от Иркутска до Вильно, вернее, до Петербурга. На станциях генерала встречали представители и начальники войск или отдельных воинских частей. Многие из них входили в вагон-салон и провожали нас две-три станции. Произносили короткие речи, напутствия, пожелания, кричали: «Ура!». Мне, как жене генерала, подносили цветы. Всюду я видела любовь, преданность и уважение к моему мужу, нас окружала хорошая, приятная атмосфера. С нами ехали моя дочь и дочь генерала,[76]76
  Имеется в виду дочь Веры Николаевны от первого брака с Георгием Крассаном – Ольга (2.07.1901–1918), которую П. К. Ренненкампф удочерил. «Дочь генерала» – дочь Ренненкампфа от первого брака с Аделаидой (Аделью) Франциской фон Тальберг (29.11.1859-26.11.1888) – Ираида Гермине, или Герминия (Iraida Hermine), Ира (1.06., по др. данным 1.04.1885–1951).


[Закрыть] два адъютанта и жена одного из них, которых мы считали как бы членами нашей семьи.

Муж мой очень недурно рисовал масл[яными] красками, акварелью, карандашом. Много его картин находилось в эстляндском имении Паункюлль, в доме, где он родился.[77]77
  Как отмечалось выше, П. К. Ренненкампф родился в имении Конофер.


[Закрыть] Позже, особенно в Вильно, у него не было времени заниматься рисованием, и он очень об этом сожалел.

Большим горем для меня стала весть о том, что все его картины сгорели во время пожара в имении. Случилось это в неспокойное время, когда банды революционеров жгли усадьбы помещиков, им неведомых, так как все они были пришлыми людьми. Свои же крестьяне очень любили, ценили семью Ренненкампф, и многие из них, рискуя собственной жизнью, спасали вещи из дома. Случайно уцелела одна акварель мужа, которую я и получила.

Вообще в семье моего мужа было много талантов – его дочь прекрасно рисовала, а сестра Ольга Келлер была сотрудницей журнала «Нива»,[78]78
  Ренненкампф Ольга (Ольга Наталия) Карловна (5.11.1856-19.01.1919), по мужу Кёлер (Köhler, Koehler). Вступила в брак 13.10 1904 г. с пастором Ойгеном Фридрихом Кёлером (13.07.1863-26.12.1916).
  «Нива», еженедельный иллюстрированный литературно-художественный и научно-популярный журнал. Выходил в Петербурге в 1870–1918 гг.


[Закрыть] и в нем постоянно красовались ее великолепные рисунки. В Петербурге многим из «великих мира сего» она составляла целые серии стильных рисунков мебели, для выжигания по дереву или раскрашивания, получалось что-то феерически прекрасное и удивительное. Ныне покойный племянник мужа (сын его старшего брата) Владимир Владимирович Ренненкампф[79]79
  Ренненкампф Владимир (Вальдемар Карл Фридрих) Владимирович (30.08.1881-11.06.1931) – сын Владимира Карловича Ренненкампфа. Штабс-капитан 2-го гвардейского саперного батальона, до 1918 г. директор «Русского общества для выделки и продажи пороха».


[Закрыть] – гвардейский сапер изобрел и усовершенствовал разные приспособления для военного дела.

Муж мой любил собирать марки и считался хорошим коллекционером. У него были удивительно редкие, старинные марки. Как жаль, что я не смогла сохранить эту коллекцию, и она погибла во время революции в Таганроге.

Генерал был также нумизматом, собирал только древние русские и польские монеты. В красивом древнерусского стиля шкафчике с медными украшениями и верхом в виде русской избы хранилось три тысячи монет. Коллекцию он держал в исключительном порядке. Мне запомнились старые рубли – необыкновенно большие медные монеты, тяжелые, четырехугольной формы. Они рубились из меди, отсюда и произошло название – «рубль».[80]80
  Первые рубли «рубились» из серебра. Название «рубль» появилось в XIII в. в Новгороде и обозначало половину гривны – слитка серебра (около 200 г). Гривна разрубалась на части – отсюда происходит слово «рубль».
  Четырехугольные медные рубли, о которых идет речь, выпускались в 1725–1726 гг. Они весили 1,6 кг и имели форму пластины с оттисками государственного герба по углам.


[Закрыть]

Генерал Ренненкампф любил охоту обыкновенную и парфорсную.[81]81
  Парфорсная охота (фр. par force) – в конном спорте разновидность полевой езды, которая проводится как охота с гончими на зверя или по его искусственному следу. Входила в программу обучения кавалерийских офицеров верховой езде.


[Закрыть] Он собрал большую коллекцию охотничьих трофеев – оленьих и лосиных рогов, украшавшую нашу огромную столовую. В центре ее находилась рогатая голова лося, изо рта которой свисала электрическая лампочка. Это было очень красиво. Другую лампочку держал в клюве орел, распростерший громадные крылья.

Мой муж был большим любителем и знатоком древних ваз, которых у нас также было много. Из Петербурга их приезжал смотреть другой любитель, тоже генерал, Верещагин – брат известного художника, погибшего на броненосце «Петропавловск» в Япон[скую] войну.[82]82
  Верещагин Александр Васильевич (1850–1909), генерал-майор, писатель, брат художника В. В. Верещагина. Участник Русско-турецкой войны (1877–1878). Старший адъютант штаба Туркестанского военного округа (1889–1895), начальник штаба войск Самаркандской области (1895–1896). В 1900–1902 гг. служил на Дальнем Востоке. Знаток и собиратель предметов русской старины, фарфора и эмали.
  Верещагин Василий Васильевич (1842–1904) – русский живописец-реалист, близкий к передвижникам. Участвовал в Туркестанской, Русско-турецкой (1877–1878) и Русско-японской (1904–1905) войнах. Работал в области этнографической, бытовой, портретной и пейзажной живописи, особенных успехов достиг в батальной живописи. Погиб при взрыве броненосца «Петропавловск» в Порт-Артуре.


[Закрыть] Он дружил с П. К. Ренненкампфом и хотел познакомиться также и со мной.

Большой, представительный Верещагин произвел на меня хорошее впечатление. Своим внутренним миром он мало походил на военного – был образованным, разбирался в искусстве и питал любовь ко всему древнему, красивому и, в особенности, – к вазам. С большим интересом он осмотрел все наши коллекции и любовался вазами. По его мнению, у нас было много редких, музейных вещей. Особое же его внимание привлекло блюдо темной, почти коричневой бронзы времен Иис[уса] Христа, стоявшее на складных деревянных ножках. На нем были изображены две рельефные рыбы – эмблема христианства, а края покрывали рисунки.[83]83
  Рыба относится к ранним христианским символам. В качестве такового она встречается у христианского теолога и писателя Тертуллиана (около 160 – после 220). Было замечено, что буквы греческого слова, обозначающего рыбу (IXOYS), являются первыми буквами слов (по-гречески) Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель. В связи с этим изображение рыбы стало символом Христа. Блюдо с рыбой или двумя рыбами нередко изображалось как атрибут Тайной вечери.


[Закрыть] П. К. Ренненкампф особенно любил и ценил это блюдо.

Верещагин привез нам конфет в дивной, отделанной серебром, хрустальной корзинке в стиле Людовика XV[84]84
  Людовик XV (1710–1774), французский король из династии Бурбонов.


[Закрыть] работы известных петербургских мастеров Грачевых.[85]85
  Имеется в виду ювелирная фирма братьев Грачевых, основанная в 1866 г. Гавриилом Петровичем Грачевым. В 1870-х гг. его сыновья Михаил и Семен образовали «Товарищество братьев Грачевых». Фирма производила предметы культа, быта, скульптуру, сервизы и посуду в различных исторических стилях. В 1892 г. Грачевы получили звание придворных поставщиков, а в 1900 г. был основан торговый дом «Братья Грачевы», просуществовавший до 1918 г.


[Закрыть] Генерал провел у нас целый день и с последним поездом уехал к себе в Петербург, весьма довольный свиданием со своим другом. Беседа с ним доставила нам истинное удовольствие. Мы просили его не забывать нас и при случае посетить опять.

Генерал Мехмандаров – большой друг и приятель моего мужа, зная его любовь к вазам, ко дню нашей свадьбы подарил ему роскошную серебр[яную] вазу тонкой японской работы клоазонэ (эмаль).[86]86
  Клуазонне (фр. cloisonné) – перегородчатая эмаль, заполняет промежутки между металлическими ленточками, напаянными ребром на поверхность металла.


[Закрыть] Ваза была с крышкой, низкая и широкая на маленьких ножках. Каждое мельчайшее перышко изображенного на ней орла, его глаза и клюв были необыкновенно тонкой, изящной работы, чудных голубоватых и зеленоватых тонов. Как жаль, что коллекция ваз погибла в России. Быть может, грубые люди-звери все это уничтожили, не понимая, что они ломают и бьют!..

Еще у нас была небольшая коллекция ковров. Штук пятнадцать, не больше, как я помню, но все хорошие, старинные персидские и текинские.[87]87
  Текинские – туркменские.


[Закрыть] Европейских не было, муж их не любил. Он не признавал современных ковров, находил, что они по сравнению со старинными ничего не стоят.

Самой любимой коллекцией генерала Ренненкампфа была, конечно, коллекция оружия. Вообще он любил хорошее оружие и знал толк в клинках. Он носил только старинные, великолепно отточенные клинки. Любил кривые, изогнутые турецкие шашки. Трудно даже сказать, сколько старинного оружия было в коллекции мужа – оно занимало все стены его огромного кабинета. Имелись очень редкие экземпляры сабель, шашек, кинжалов.

Старинная медная пушка на железном лафете, которая, конечно, давно уже не употреблялась для военных целей, стояла под портретом Государя Императора Николая П. Портрет находился на самом видном месте – в углу кабинета на треножнике, и все вместе выглядело очень красиво. Государь был изображен в солдатской форме с походным мешком за спиной. Говорили, что он действительно надел эту форму, взял мешок и пошел в горы (дело было в Крыму), чтобы проверить пригодность и удобство новых солдатских мешков.

П. К. Ренненкампф очень любил животных. Он всегда держал породистых собак и иногда находил время для их дрессировки. Особенно хорошим и умным был премированный английский бульдог Джон, которого мы получили от барона Торнау.[88]88
  Вероятно, речь идет о бароне Торнау Александре Георгиевиче (Егоровиче) (1857–1927). Генерал-майор (1908), командовал эскадроном, драгунским Павлоградским полком, I бригадой 3-го кавалерийского дивизиона. В отставке с 1915 г.


[Закрыть] Уверена, что не ошиблись в своем выборе. Был у нас великолепный аквариум с рыбами и сухой аквариум с семью микроскопическими изумрудно-зелеными лягушками. Одну из них мы прозвали Шаляпиным[89]89
  Шаляпин Федор Иванович (1873–1938) – певец (бас). Пел на сцене Московской частной русской оперы, в Большом и Мариинском театрах. С 1922 г. в эмиграции.


[Закрыть] за ее красивое «пение», мелодичное и громкое на всю большую комнату. В клетке жили удивительно маленькие птички из Австралии, не больше майского жука.

Да, поистине много интересного, старинного и очень полезного можно было видеть в нашем доме вокруг мужа. На горе в саду, в огороженном месте резвились две дикие козочки, очень красивые и совсем ручные. Одну звали Ази, другую – Аза. Мы часто брали их в дом, так дети их любили. В начале войны одна умерла, а другую пришлось отослать в Ригу, в Зоологический сад. Я покидала Вильно навсегда, и девать ее было некуда.

Хочу рассказать, как муж обходился с прислугой и со служащими у нас в доме. Со всей прислугой генерал был отменно вежлив. Отдавал приказания или делал замечание, никогда не повышая голоса, удивительно ровно и спокойно. Вся прислуга любила и уважала моего мужа, гордилась им и очень дорожила своим местом. Она не покинула нас даже во время революции. Двое слуг всюду следовали за нами, берегли и охраняли нас. Расстались мы с ними только тогда, когда я должна была бежать с дочерью, совсем еще ребенком, за границу. Я не знала, что будет с нами в чужих краях, и потому не могла взять их с собой.

До того как мужа посадили в Петропавловскую крепость, я с детьми и двумя слугами жила в Ярославле около Москвы. Получив известие, что муж находится в крепости, я немедленно выехала в Петербург. Двух своих малолетних дочерей спокойно сдала прислуге, чтобы быть свободной и хлопотать о муже в Питере. Прислуга увезла детей из Ярославля в Таганрог к моей сестре генеральше М. Н. Аракиной. В дороге о них очень заботились и берегли, и потом остались при них. Это ли не доказательство преданности и любви в такое ужасное время! Да, нас любили и уважали, и сознание этого радует меня. Мы в свое время в слугах видели людей и не обижали их, уважали и поступали с ними справедливо.

П. К. Ренненкампф всегда одевался и совершал свой туалет без помощи прислуги. Никто не смел даже пальто ему подать не только у нас дома, но и в штабе, и в Военном клубе, где приходилось бывать на благотворительных балах и официальных праздниках. Муж мой рассказывал, что единственным солдатом, радовавшимся его ранению в Японскую кампанию, был его собственный денщик. Он сказал: «Наконец-то, Ваше превос[ходитель]ство, буду Вас одевать и обувать». Так этому денщику хотелось послужить своему генералу, а тот ему даже сапог никогда не позволял снимать, все делал сам. Муж ответил ему: «Ну и глупый же ты, Иван, как я вижу. Я думал, ты умнее». «Так точно!» – последовал радостный ответ.

Вспоминаю еще один маленький эпизод с денщиком, который заведовал гардеробом и оружием генерала. Как-то надевая шашку – золотое оружие, муж, взглянув на ножны, спросил денщика, не чистил ли тот их наждаком. Услышав утвердительный ответ, муж назвал его дураком. Солдат понял, что испортил золотые, отполированные ножны и ответил: «Виноват, В[аше] В[ысоко]превосход[ительство]».

Потом мне сообщила моя камеристка, что в людской солдатик рассказывал, как генерал впервые в жизни побранил его. Он даже был доволен этим, т. к. полагал, что генерал и браниться не умеет. Другой бы, по словам денщика, за такую порчу его не так бы наказал, а генерал оказался удивительно добрым, другого столь доброго человека он в жизни не видал. Шашку же пришлось везти в Петербург к Шафу[90]90
  Имеется в виду мастерская по украшению оружия, основанная в Петербурге в 1823 г. оружейниками из Золингена В. Н. Шафом и его сыном В. Л. Шафом. Она работала с 1824 по 1914 г.; с середины XIX в. производила офицерское холодное оружие.


[Закрыть] для исправления.

У наших детей было две воспитательницы. Между дочерьми была разница в шесть лет, и та воспитательница, которая годилась для маленькой моей Татьяны, не подходила для старшей Ольги. Дети всегда обедали с нами, если это не был большой званый обед. С ними, конечно, обедали и их француженки – одна пожилая, а другая – совсем молоденькая. Лакеям было приказано сначала подавать блюда француженкам и только потом – нашим детям, хотя Ольга была уже подростком. Мы всегда уважали и ценили труд воспитательниц, считали их членами своей семьи. Да и правду надо сказать, Бог посылал нам прекрасных людей, которые много хорошего дали детям и в смысле воспитания, и образования. Дочери любили их и всегда вспоминали с удовольствием и благодарностью.

Во время Японской войны и усмирения Сибири в 1905 г. некоторые известные художники по своей инициативе писали портреты П. К. Ренненкампфа. Среди них – художник Кравченко.[91]91
  Кравченко Николай Иванович (1867–1923) – художник, журналист и писатель. Окончил Императорскую Академию художеств (1887–1900). Сотрудник газеты «Новое время».


[Закрыть] Он написал пером (чернилами) характерный портрет моего мужа в сюртуке, без головного убора, что ему удалось великолепно, а потом еще один – карандашом и тушью. Муж был изображен в громадной папахе, в своей любимой казачьей форме. Сходство было схвачено удачно. Оба портрета были небольшие, около 1/2 аршина. Жаль, что они утрачены во время революции[92]92
  Далее пагинация автора ошибочна – в рукописи отсутствует л. 122.


[Закрыть] в Таганроге. Писал портрет и известный Верещагин. Все находили, что лицо моего мужа весьма характерно и само просится на полотно.

Когда П. К. Ренненкампф командовал третьим ар[мейским] корпусом, с ним произошел случай, о котором мне рассказал один из его адъютантов. Шли большие маневры с участием командующего войсками, начальником штаба которого был генерал Сиверс[93]93
  Сиверс Фаддей (Тадеус Фердинанд Людвиг) Васильевич (1853–1915) – генерал от инфантерии. Участвовал в Русско-турецкой войне (1877–1878) и в подавлении Боксерского восстания (1900–1901). Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Служил в строю и в должностях Генерального штаба на Кавказе и в Европейской России. Военный агент в Японии и в Китае (1896–1903), начальник штаба Виленского военного округа (декабрь 1906 – декабрь 1908). Первую мировую войну начал в должности командира 10-го армейского корпуса. Назначен командующим X армией Северо-Западного фронта (23.09.1914). Отстранен от командования и 25.04 1915 г. уволен в отставку вследствие неудачи Лодзинской операции. Покончил с собой.


[Закрыть].[94]94
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть]

Начальник штаба, докладывая командующему войсками, умышленно исказил действия Ренненкампфа во время маневра с очевидной целью уронить боевую славу и тактику моего мужа. Он думал, что Ренненкампф не поймет, от кого исходит эта ложь. Начальник штаба питал беспричинную неприязнь к генералу Ренненкампфу, который, вероятно, был ему почему-то несимпатичен. Большую роль играла зависть.

Муж мой узнал об этой умышленной лжи случайно от присутствовавших на докладе. Он возмутился до глубины души и решил не оставлять этого проступка безнаказанным. По окончании маневров начальники всех частей, в том числе и Ренненкампф, собрались для их разбора у командующего войсками. При приближении моего мужа генерал Сиверс[95]95
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] протянул ему руку, чтобы поздороваться, но она осталась в воздухе. Сиверс[96]96
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] был удивлен и поражен. Он никак не думал, что его интрига уже дошла до моего мужа. Другие участники маневров не удивились произошедшему. Они знали прямой характер генерала Ренненкампфа и уже слышали об интриге Сиверса.[97]97
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] П. К. Ренненкампф, не сказав ни слова, при гробовом молчании всех присутствующих, медленно повернулся спиной и отошел от интригана.

На другой день он послал к Сиверсу[98]98
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] своих секундантов. Ренненкампф потребовал, чтобы генерал Сиверс[99]99
  Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] в присутствии всех начальников отдельных частей, участвовавших в маневрах, признался командующему войсками в своей лжи. В противном случае он вызывал Сиверса на дуэль.

Немного подумав, генерал Сиверс[100]100
  «Сиверс» вписано вместо зачеркнутого: «Преженцев».


[Закрыть] согласился[101]101
  На полях карандашом: «Вскоре генерал Сиверс просил перевода в другой округ, т. к. ему невозможно было оставаться».


[Закрыть] извиниться перед моим мужем. В присутствии всех упомянутых лиц и командующего войсками генерала Мартсона[102]102
  Мартсон Федор Владимирович (1853–1916) – генерал от инфантерии (1910). Участник Русско-турецкой (1877–1878), Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1918) войн. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1883). Состоял для поручений при штабе Виленского военного округа (1884–1887), начальник военных сообщений Киевского военного округа (1894–1899), окружной генерал-квартирмейстер штаба Варшавского военного округа (1899–1904). Помощник командующего войсками Виленского военного округа (апрель 1909 – ноябрь 1910), затем – командующий войсками этого округа (1910–1913), член Военного совета (с 17.01.1913). Командующий войсками Туркестанского военного округа и генерал – губернатор Туркестанского края (1914–1916).


[Закрыть] он в точности произнес фразу, которую потребовал от него мой муж: «Ваше Высокопревосходительство], то, что я доложил Вам о действиях генерала Ренненкампфа на маневрах – неправда. Я солгал». Все, в том числе и вышеупомянутый генерал, знали, что муж мой стреляет без промаха. Сиверс же был совершенно не военный и вряд ли когда-либо упражнялся в стрельбе. Страх перед смертью заставил его превозмочь стыд и признаться во лжи. В городе и в военных кругах много говорили об этой истории. На мой вопрос, так ли это было, муж все подтвердил.

Муж часто скрывал от меня грязь и интриги мира сего, чтобы не омрачать мое спокойствие и душу. Я далеко не безразлично относилась к неправде и коварству и тяжело переживала, а он меня берег.

П. К. Ренненкампф много лет командовал третьим армейским корпусом, стоявшим в городе Вильно. После ухода в отставку слабого здоровьем генерала Мартсона он был назначен командующим войсками Вил[енского] военного округа. Как сейчас помню, мы с мужем провожали уезжавшего генерала Мартсона. На вокзале в открытых парадных комнатах собралось порядочно большое общество. Всех очень интересовало, кто будет назначен вместо него. Мы с мужем не думали, что он может занять этот пост. Моему мужу давно пора было получить округ, но его всегда обходили по службе, и мы не ждали чуда.

Неожиданно мужу вручили служебную телеграмму, которую он тут же прочел. Затем он подошел к генералу Мартсону как к старшему по чину и что-то ему сказал. Мартсон, равнодушно взглянув на Ренненкампфа, ничего ему не ответил. Все заинтересовались, в чем дело, что за депеша такая, но, конечно, никто ничего не спросил.

Генерал Мартсон вошел в свой вагон – приближалось время отхода поезда, и уехал, попрощавшись со всеми. Особенно его никто не жалел. Разве только начальник штаба генерал Преженцев,[103]103
  Преженцев (Преженцов) Александр Богданович (1859–1915) – генерал-лейтенант (1909). Окончил Пажеский корпус (1878) и Николаевскую академию Генерального штаба (1884). Службу начал в гвардейской конной артиллерии, состоял для поручений при штабе войск Гвардейского и Петербургского военного округа (1890–1891), штаб-офицер для особых поручений при Его Императорском Величестве главнокомандующем войсками этого округа (1891–1900). Начальник штаба 22-го армейского корпуса (1905–1906). Окружной генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа (1907–1909), начальник штаба этого округа (1909–1913). Из-за сложных отношений с П. К. Ренненкампфом вынужден был покинуть округ. Назначен начальником 36-й пехотной дивизии XIII армейского корпуса (с 29.04.1913). В составе армии А. В. Самсонова попал в немецкий плен, где скончался от тифа.


[Закрыть] который делал в штабе, что хотел, из-за бесхарактерности и безволия генерала Мартсона, да его адъютант князь Чегодаев,[104]104
  Чегодаев Александр Николаевич (1867 —?) – князь. Ротмистр, адъютант командующего Виленским военным округом (1909).


[Закрыть] привыкший к Мартсону за время его болезней и частого вынужденного сидения дома. Ничего дурного или неприятного не могу сказать об ушедшем – он был симпатичным и тихим человеком. Говорили о нем только, что он совершенно не военный человек.

Муж мой взял меня под руку, и мы ушли с вокзала. Только когда сели в экипаж, он сказал, что получил депешу о назначении его командующим войсками в Вильно. Сердце мое не обрадовалось, а с болью и предчувствием сжалось. Я поняла, что раз убрали болезненного Мартсона и назначили генерала Ренненкампфа, то скоро быть войне. Виленский округ находился близко к границе Германии. Впоследствии все сбылось, что сердце мне сказало в ту минуту. Муж добавил еще, что обязан был сообщить Мартсону о своем назначении. Он считал это своим долгом, а тот настолько невоспитан, что даже не поздравил его, как это было принято. По моему же мнению, это говорило о том, что Мартсон ушел не по своей воле. Очевидно, из-за его болезненности ему велели подать в отставку, а он хотел служить еще.

Назначению моего мужа радовались все молодые офицеры и те старые генералы, которые были еще сильны и хотели служить и работать, как следует. Все то, что устарело и хотело покоя, конечно, не особенно радовалось, т. к. неутомимость, энергия и любовь к своему делу генерала Ренненкампфа были известны. «Ну, теперь, – говорили они, – пойдут стрельбы, пробеги, маневры. Ни днем, ни ночью не будет покоя. Ему хорошо – здоров, крепок, сутками может не слезать с лошади. Ни жара, ни мороз ему нипочем, а нам-то каково!»

Получив назначение, генерал стал ежедневно ходить во дворец командующего войсками, где принимал доклады и работал в кабинете. Мы же – его семья – паковали вещи для переезда из своей квартиры в казенный дом и дня через четыре уже жили все вместе во дворце.