Текст книги "Воспоминания"

Моему мужу нередко доставалось за то, что он знакомил войска Виленского округа с нововведениями в германской армии. Муж мой считал это необходимым, знал, что война неизбежна, и надо знать своих противников, все нововведения и способы воевать, практиковавшиеся в Германии. Как же побеждать, если не знаешь врага? Опять повторить Японскую кампанию, когда думали, что шапками закидаем? Энергичному и боевому генералу было тяжело находиться под началом черепахи и бонвивана[134]134
  Бонвиван (фр. bon vivant) – человек, любящий жить в свое удовольствие, богато и беспечно; кутила, весельчак.


[Закрыть] Сухомлинова, но все-таки мой муж делал свое дело и находил способы реализовать свои идеи. Министр же часто делал ему неприятности и враждебно к нему относился.

Сухомлинов требовал, чтобы руководствовались своими, русскими <военными> уставами, упоминания же о германских уставах находил лишним. До него доходили слухи, что Ренненкампф в обществе офицеров часто говорил о близкой возможности войны с Германией. Сухом[линов] считал эти разговоры несвоевременными и вредными.

Предположения генерала Ренненкампфа относительно войны с Германией оправдались. Округ моего мужа оказался прекрасно подготовленным и показал себя с лучшей стороны. Это признавали даже враги, свои – русские и чужие – германцы, которые очень боялись и считались с армией генерала Ренненкампфа.

Генерал был очень религиозным человеком. Как дитя, он никогда не ложился спать, не помолясь Богу, и научил меня молиться. Спал мой муж очень мало, иной раз 3–4 часа. Жалел, что есть ночь и сон, поэтому пропадает много времени, а совершенно без сна существовать нельзя. Часто муж мой занимался в своем кабинете до глубокой ночи. Весь дом давно погрузился в темноту, только в кабинете генерала горел свет. Спали все, до прислуги включительно, только вокруг дома и у парадной двери сменялись и бодрствовали часовые. Генерал же сидел бессменно и работал.

Я часто его спрашивала, почему он так долго сидит в своем кабинете. Он мне отвечал, что ему поручено ответственное дело – целый округ на границе враждебного государства (Германии), поэтому следует уделять много внимания боевой подготовке войск. Враг умный, хитрый и хорошо подготовлен к войне. Надо неустанно следить за его вооружением и готовностью, изучать приемы врага по маневрам.

Муж мой был постоянно занят в разъездах по своим частям, ведь в его ведении находилось восемь губерний.[135]135
  Виленский военный округ был образован в 1864 г. и первоначально состоял из 6 губерний. Постепенно его территория расширилась, и в 1912 г. в него входили: Виленская, Ковенская, Витебская (без уездов Люцинского, Себежского, Невельского), Минская, Могилевская, Сувалкская, Курляндская губернии, Гродненский и Слонимский уезды Гродненской губернии, Рижский уезд Лифляндской губернии, а также Суражский, Мглинский, Новозыбковский, Стародубский и Новгород-Северский уезды Черниговской губернии.


[Закрыть] Он наслаждался службой: в маневрах, учениях, пробегах, стрельбах чувствовал себя как рыба в воде. Я часто думала, что он будет страдать, когда ему рано или поздно придется уйти в отставку. Так впоследствии и было…

Генерал сам работал и других заставлял. Знал, что <за это> многие на него роптали. Глупые и лентяи бежали от него в другие округа. Он их не жалел – скатертью дорога. Оставались дельные и настоящие воины. Генерал считал, что хороший военный должен быть храбрым, сильным, здоровым и любить свое дело. Война – не игрушка, она берет много здоровья и саму жизнь, но отдать все это за свою Родину – и честь, и счастье! Вот как смотрел мой славный генерал на свое дело!

Я никогда не видела мужа не в духе, усталым или раздраженным. Он отлично владел собой и был очень воспитан. В гостиной был обаятельным, дамы всегда приходили от него в восторг. Каждая хотела находиться поближе к нему, поговорить с ним, поиграть в карты. Дамы часто пикировались[136]136
  Пикироваться (фр. se piquer) – говорить друг другу колкости.


[Закрыть] между собой и шли ко мне, как к Соломону,[137]137
  Соломон – царь Израильско-Иудейского царства в 965–928 до н. э. Сын Давида. Славился необычайной мудростью.


[Закрыть] чтобы я разрешила их спор. Я много этому смеялась и говорила им: хорошо, что я не ревнива.

Генерал был идеальным мужем и отцом не только для своих детей, но и для моей дочери от первого покойного мужа. Он умел разговаривать с детьми, умел с ними обходиться так, что всюду, где были дети, они <буквально> прилипали к моему мужу и слушали его с большим интересом, забывая свои игры и делишки.

Между мной и мужем была разница в летах 24 года. Думаю, мало таких браков. Никто и никогда не поверил бы в эту разницу, поэтому я старалась этого не разглашать. Несмотря на свои годы, он был бодр, здоров и отлично выглядел. Мужу нельзя было дать его лет. Он часто мне говорил, что, когда я родилась, он вступил в брак с фон Тальберг,[138]138
  Тальберг Аделаиде Франциска фон, первая супруга П. К. Ренненкампфа. Вступила с ним в брак 14.06 1882 г. в Вильно.


[Закрыть] которая впоследствии умерла от простуды и чахотки. Генерал очень чтил память своей первой чудной жены. Ее портрет всегда висел у него в кабинете.

Проходя как-то по главной улице Вильно – Георгиевскому проспекту, генерал увидел посреди него всадника, топтавшего несчастную еврейку, которая случайно попала[139]139
  Карандашом: «попала».


[Закрыть] под ноги его лошади. Она была просто и бедно одета, по виду – базарная[140]140
  Исправлено карандашом из «уличная».


[Закрыть] торговка. Всадник никак не мог справиться с лошадью и все топтался на одном месте, а бедная еврейка визжала от страха и, вероятно, от боли.

В мгновение ока генерал очутился возле него, схватил коня за узду и осадил его назад. Затем помог торговке встать и, видя, что она не искалечена, усадил на извозчика. Заплатил ему и велел везти ее домой.[141]141
  Вот как об этом происшествии писала «Речь»: «Вчера здесь (в Вильно. – Н. А.) произошел следующий случай, сильно взволновавший местное население. Генерал Ренненкампф, проезжая верхом по дачной местности Верки, принадлежащей бывшему Виленскому губернатору Чепелевскому, поравнявшись с группой игравших детей дачников, был сильно разозлен одним из них, нечаянно попавшим палкой в ногу генеральской лошади. Генерал погнался на лошади за ребенком; последний, убегая, успел добежать до своей матери, которая упрекнула генерала за то, что он испугал ребенка. Тогда выведенный из себя Ренненкампф ударил нагайкой женщину по голове, произнеся при этом бранные слова и угрозы по адресу евреев и грозя перебить всех их. Перепуганные многочисленные дачники обратились к Чепелевскому с просьбой оградить их жизни и безопасность. Чепелевский успокоил дачников, заявив им, что угроза генерала несерьезна и является следствием сильного раздражения, так как мальчик ударил палкой его любимую лошадь». См.: Телеграммы. Вильна, 7 июня // Речь. 8 (21).06.1912. № 154/2108. С. 3.


[Закрыть] Повернувшись к оторопевшему всаднику, он возмущенно сказал: «Сударь, если вы не можете справиться со своей лошадью, то нечего вам и ездить. Извольте спешиться, взять лошадь под уздцы и вести ее домой». Всадник оказался графом Тышкевичем из большой польской семьи.[142]142
  Тышкевичи – графский род русско-литовского происхождения. Его родоначальник Тышка (Тимофей) Каленикович Мишкович жил в первой половине XV в. Василий Тышкевич (умер в 1571 г.) воевода подляский и смоленский, получил графский титул в Польше. Род графов Тышкевичей внесен в пятую часть родословных книг Виленской, Киевской и Минской губерний.


[Закрыть] Он был так подавлен случившимся, что не вымолвил ни слова и в точности исполнил приказ моего генерала, как будто был его подчиненным. Думаю, что вид и манера, с которой он приказал графу, были очень грозны.

Мой генерал всегда по-рыцарски относился к женщинам. Пусть даже эта женщина была простой еврейкой-торговкой, но она была женщина. Так он объяснил мне свой поступок. Я подумала, что вся польская знать обозлится и объявит мужу войну за его обращение с аристократом, так как евреи у поляков были в большом презрении. Но вышло совсем не так – поляки молчали, а евреи подняли бунт. Даже в печати обвиняли моего генерала в том, что он «избил нагайкой на улице одну еврейку».

Вот тебе и заступничество! Можно ли так извращать факты? А еще говорили, что мой муж ненавидит евреев. За что же ему было их любить? Я предложила мужу сделать опровержение, и его ответ удивил меня. Он сказал, что газеты в большинстве случаев существуют, чтобы врать. Их сотрудники получают 5 копеек за строчку. Если их лишить возможности фантазировать, на что они будут жить? Еще он добавил, что у него нет времени вступать в полемику с еврейской газетой и, вообще, почти вся пресса в еврейских руках. Полное презрение – вот им ответ. Они отлично знают правду. Если же начать опровергать, то это будет на руку журналистам, начнется бесконечная полемика. Вскоре сам Тышкевич объяснил, как все было, и Вильна узнала правду. Так эта история и закончилась.

Еврейская пресса много зла принесла генералу. Обливала его грязью, писала о нем выдумки, когда он ушел в отставку и не был для нее страшен, особенно в начале революции. Тогда евреи никого не боялись, пришло их время быть во главе России. Бог – им судья. Они отомстили, как могли, за свое вековое угнетение. Часто было слышно от них: «Мы дали вам Бога, мы дадим вам и царя».

Во время революции, в самом ее начале, всплыло на поверхность все самое гнусное, нечистое, преступное и верховодило всем и всеми…[143]143
  Далее до конца тетради страницы без авторской пагинации.


[Закрыть]

Как-то к генералу пришел по делу врач в чине действительного статского советника,[144]144
  Действительный статский советник – гражданский чин 4-го класса, давал потомственное дворянство. Имевшие его лица занимали высокие должности (директор департамента, губернатор).


[Закрыть] если не ошибаюсь, окружной врач. Один из двух жандармов, которые всегда дежурили у нас в антре,[145]145
  Антре (фр. entrée) – парадная, вход.


[Закрыть] доложил мужу, что генерал такой-то желает его видеть. Мой муж не знал такого генерала и переспросил, кто это. Тогда жандарм пояснил, что это – доктор. Муж приказал жандарму правильно докладывать о посетителе: доктор или действительный ст[атский] советник. Но оказалось, что доктор сам велел так доложить.

Генерал ничего не сказал доктору об инциденте. Обсудили дело, по которому он пришел, и расстались. На другой день мой генерал отправился к этому доктору и велел его солдату-денщику доложить, что его желает видеть митрополит Ренненкампф. Солдат вытаращил глаза, ничего не понимал и не двигался с места. Он не знал, как доложить о митрополите, когда видел перед собой генерала, командующего войсками. Тогда генерал повторил все сказанное и пригрозил денщику, если тот не исполнит все в точности.

Вернувшись через минуту, солдат просил зайти. Навстречу мужу уже шел доктор. Увидев моего генерала, он широко раскрыл глаза и гневно оглянулся на доложившего солдата. Он никак не мог понять, о каком митрополите Ренненкампфе докладывал его денщик. Доктор превосходно понял преподанный ему урок и смутился. Мой генерал просил не винить денщика, потому что он сам велел ему так доложить.

Вспомнились мне два небольших происшествия с моим мужем в Крыму, когда однажды летом мы жили в Новом Симеизе. Муж любил природу, далекие путешествия пешком и верхом. На этот раз он пошел в горы пешком и очень долго не возвращался. Я уже начала беспокоиться, но даже не могла представить, в какой опасности он находился, и что в этот день я могла его потерять.

Ушел он, как всегда, один, без проводника, так как отлично разбирался в любой местности. Ушел в своей обычной обуви, а не в специальной горной, потому что считал ее тяжелой. Он поднимался на высокую гору по узенькой тропинке, которая временами проходила над самым обрывом. В одном месте генерал поскользнулся и упал.

Он повис над крутым обрывом, ухватившись случайно за большой пучок крепкой горной травы – бурьяна. Не теряя присутствия духа, не спеша собрался с силами, напряг все мускулы, сделал движение вперед и, цепляясь свободной рукой за скалу, забросил ноги наверх. Не торопясь, стараясь не вырвать с корнем траву, оказался на скале. Медленно отполз от обрыва, бросил державший его куст травы, перевел дух и был уже вне опасности. Муж спасся чудом. Пришел совершенно мокрый от испарины, которая выступила по всему телу от невероятной физической работы, напряжения и усилий.

Второй случай был тоже очень опасным. Генерал опять ушел в горы, но на этот раз по моей настойчивой просьбе не ходил над обрывом, а пошел вглубь и надел специальную обувь. Он набрел на горных пастухов (чабанов), пасших стада знаменитых крымских баранов. Стадо было огромное, и пастухи находились далеко, зато пастушьи собаки-овчарки – близко. Эти овчарки – сторожа стад – громадные, злые и могут до смерти загрызть человека. Мой муж знал об этом.

Увидав чужого, злые собаки быстро сбежались со всех сторон и окружили генерала. Что он мог сделать с одной палкой! При нем был револьвер, но уж очень хороши были псы. Завидев эту картину, пастухи бросились на помощь. Пока бы они добежали, от мужа остались бы одни клочья. Все это учел мой генерал. Его спасла находчивость: он встал на четвереньки и пополз к собакам. Очевидно, он знал, как надо поступать в таких случаях. Читал, наверное, или где-то слышал. Собаки моментально попятились назад, вероятно, их озадачил невиданный доселе зверь. Муж мой тихонько залаял, собаки завиляли хвостами. На зверей и на тех действует храбрость, лошади, например, чувствуют, если их боятся.

Тут прибежали пастухи, которые все время кричали что-то собакам. Думаю, у них есть какая-то дрессировка. Собаки понимают <команды> и, услышав их, остаются спокойными даже при чужом человеке. Пастухи похвалили генерала за правильный поступок, иначе собаки разорвали бы его. По словам пастухов, они были очень злыми и хорошими сторожами. Спросили мужа, зачем он так высоко зашел, где никто, кроме них, не ходит. Они увели собак; удивительно, как те слушаются пастухов и как злы ко всем другим.

Генерал и на этот раз отделался благополучно, хранил его Бог. Вернувшись домой, он комично рассказывал об этом случае и вместе с детьми смеялся до слез.

Хочется рассказать кое-что и о знаменитом Распутине.[146]146
  Распутин (Новых) Григорий Ефимович (1872, по др. данным 1864/65-1916).
  Фаворит Николая II и Александры Федоровны (1905–1916). Из крестьян Тобольской губернии. Убит в ночь с 16 на 17.12 1916 г. В убийстве принимали участие великий князь Дмитрий Павлович, князь Ф. Ф. Юсупов, депутат Государственной думы В. М. Пуришкевич и др.


[Закрыть] Хотя П. К. Ренненкампф сравнительно часто бывал в Петербурге и в Царском Селе, особенно когда стал генерал-адъютантом, но никогда не встречал «старца» Распутина. В то время как весь Петербург говорил о нем и о его громких «похождениях», о его наглости и хамстве.

Когда мой муж оставил армию, был не у дел и жил в Петербурге, он случайно встретил князя Андронникова.[147]147
  Андронников Михаил Михайлович (1875–1919) – князь, политический авантюрист, друг Г. Е. Распутина. О нем см., например: Мосолов А. А. При дворе последнего императора. СПБ., 1992. С. 21–24.


[Закрыть] Тот пригласил генерала к себе обедать, сказав, что у него он увидит интересную личность, но не пояснил, кого. В назначенный час муж был в доме князя Андронникова.

«Интересной личностью» оказался Распутин.[148]148
  Ссылаясь на данные полицейского наблюдения, товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский отмечает в воспоминаниях, что Ренненкампф посетил Распутина в промежуток с 9.01 по 9.02 1915 г. См.: Джунковский В. Ф. Воспоминания. М., 1997. Т. 2. С. 480.


[Закрыть] Мой муж видел его впервые, и Распут[ин] произвел отталкивающее впечатление. Одет он был по-мужицки – в русскую рубаху-косоворотку навыпуск, но она была шелковая, вышитая и подпоясанная пояском (шнурком с кисточками). На ногах – высокие сапоги и широкие брюки навыпуск. Лицо некрасивое – хитрое, с узкими раскосыми глазами, худое и продолговатое, длинные волосы не были хорошо причесаны. Нечистоплотные руки с грязными ногтями. Говорил он мало, отрывисто, глядел исподлобья. Ко всем обращался на ты. Это было неприятно, и резало слух нового человека, но, очевидно, все остальные привыкли и равнодушно относились к такому панибратству.

Сели обедать. Распутин сидел недалеко от моего мужа. Ел неопрятно, часто помогая себе руками, что тоже было не особенно эстетично и коробило. Ел много, пил много и оглядывал всех. Неожиданно он обратился к генералу Ренненкампфу и тоже на ты. Сказал приблизительно следующее: «Ты, гордый Ренненкампф, никогда не приезжал поклониться мне, а я мог бы тебе пригодиться и помочь. Устроил бы тебя опять на войну».

Генерал Ренненкампф был возмущен, задет и обращением на ты, и тоном всемогущего владыки, и мужицкой манерой во всем. Он сказал, что впервые его видит, никогда не пил с ним на брудершафт и не братался, почему же тот обращается к нему на ты? Его протекции никогда не искал и она не нужна. Распутин нисколько не смутился и не растерялся, хотя так с ним никто не разговаривал, и он привык к низкопоклонству. При дворе, действительно, его советы и протекция охотно принимались, ведь Императрица Александра Феодоровна считала Распутина святым и чудотворцем. Государь Николай II всецело находился под влиянием своей жены, так как горячо ее любил, верил ее уму и обладал слабым характером.

Распутин ответил мужу, что из-за гордости тот многое теряет. Когда Распутин говорил, царила тишина. Все внимательно прислушивались к словам своего владыки – испорченного, хитрого мужика, который мог ввести в заблуждение мистически настроенную Императрицу.

Генерал Ренненкампф уехал вскоре после обеда с неприятным осадком в душе. Вернувшись домой, рассказал мне <обо всем> (я тогда приехала в Петербург из Вильно на два-три дня). Он сказал мне, что история с Распутиным плохо кончится и для двора, и для всей России. По городу ходили слухи, может быть и нелепые, что Распутин – ставленник немцев, у них на жаловании и ведет Россию к гибели, действуя через Государыню на Государя.

Все знали, кто такой Распутин, только Государыня, а может быть и ее дочери, заблуждались. Русский народ был возмущен и не мог примириться с мыслью, что распутный проходимец играет такую роль при дворе и даже в политике. Те же, кому это было на руку, разжигали страсти, разносили разные небылицы по всей России и добились желаемого: уже не было ни веры, ни обаяния Царствующего Дома, которыми держался трон. Результаты налицо, и мы все их знаем.

Распутин свалил немало преданных и умных государственных людей, число верных вокруг престола редело. Одной из его жертв стал верный и честный князь В. Н. Орлов[149]149
  Орлов Владимир Николаевич (1868–1927) – князь, флигель-адъютант, генерал-лейтенант (1915). Помощник начальника (1901–1906), затем начальник Военно-походной канцелярии Его Императорского Величества (1906–1915). Уволен от должности под влиянием Г. Е. Распутина. С 27.04 1915 г. в распоряжении наместника на Кавказе, а с 16 ноября того же года его помощник по гражданской части. С 1917 г. в отставке. Эмигрировал во Францию.
  Об отставке В. Н. Орлова см. также: Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 207, 209–210.


[Закрыть] – начальник поход[ной] канцеляр[ии] Государя. Его историю знаю со слов мужа, которому Орлов рассказал о своей попытке открыть глаза Государю и предотвратить последовавшие вскоре горестные события. Он так любил Царя, что в один прекрасный день, набравшись смелости, доложил ему всю правду о Распутине.

Орлов решился говорить с Государем о его невозможном поведении в Москве, в ресторане среди цыган. Он не только рассказал о дебошах, пьянстве, необузданности и диких выходках Распутина,[150]150
  О кутеже Распутина в московском ресторане «Яр» Джунковский 1.06 1915 г. лично доложил Николаю II по собранным полицией сведениям. Спустя два месяца после этого – 15.08 1915 г. Джунковский был отправлен в отставку. См.: Джунковский В. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 553–556, 570–571.


[Закрыть] но и в доказательство своих слов показал подлинные фотографии, сделанные с этого распутника и наглеца при свете магния. Орлов передал некоторые из высказываний Распутина, которые могли быть поняты в дурном смысле и подхвачены чернью. Из них помню одну: тыча пальцем в свою вышитую в русском стиле шелковую рубаху, будучи совершенно пьян, Распутин громко кричал певшим цыганам: «Видите, это мне сама Саша вышивала, а вы все меня не уважаете».

Так этот наглец называл нашу Государыню Императрицу Александру Феодоровну. Императрица почитала Распутина за святого старца, целителя своего сына и действительно верила ему. Она думала, что только он один своими молитвами спасал наследника от неизлечимой болезни, и в знак благодарности дарила ему русские рубахи своей работы. Этот зазнавшийся хам, обманщик и хулиган, неразгаданный Царицей развратник, при ней прикидывался святошей и всякими хитростями и шантажом сумел уверить Государыню в своей необычайной силе останавливать кровь молитвой. Он был уверен в своей безнаказанности и позволял себе в пьяном виде, а пьянствовал Распутин всегда, воздерживаясь, когда ему надо было находиться в Царском Селе, бросать тень на свою благодетельницу в присутствии продажных цыганок и прихлебателей.

Всего мне муж не говорил, т. к. не всякие уши могли выдержать полный репертуар слов и аморальных поступков этого губителя России, но одна из диких, постыдных выходок Распутина также была снята, и ее видел Государь.

Как верный слуга и друг Царя князь Орлов, зная, на что он идет, все ему рассказал и показал фотографии. Государь спокойно выслушал и сказал, что разрешает Орлову самому рассказать Государыне все, что он знает об этом Распутине.

Узнав, может ли Императрица сейчас же принять князя, и получив утвердительный ответ, Государь послал Орлова к Александре Феодоровне. Князь Орлов понял, что ничего не выйдет из доклада, раз Государь не принял меры, чтобы пресечь разгульность Распутина, и посылает к Императрице его. Этим он умывает руки. Орлов повиновался, но чувствовал, что дело проиграно – Государыня не поймет, и его карьера поставлена на карту. Так все и вышло. Князь рассказал ей все, ничего не утаивая, хотя ужасно конфузился, т. к. говорить о таких вещах с супругой Государя было весьма щекотливо.

Государыня холодно выслушала доклад и под конец вышла из себя. Она запальчиво сказала, что все это нарочно подстроили злые люди, и карточки подложные. Все – неправда, просто хотят удалить святого человека, который исцеляет Наследника,[151]151
  Алексей Николаевич (1904–1918) – великий князь, наследник-цесаревич, сын Николая II и Александры Федоровны. Расстрелян в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17.07 1918 г.


[Закрыть] предан Царской Семье, и его молитвами держится весь Царствующий дом. Князь Орлов ответил, что у него масса свидетелей – жандармы и охрана, которая была у Распутина, могут все подтвердить. Государыня не хотела его слушать, и кончилось все полным расстройством и истерикой.

Орлов должен был покинуть Государыню. Он доложил Государю, как тот и просил, чем закончилась его миссия. Царь обласкал князя и сказал, что лучше один Распутин, чем десять истерик в день. Орлов знал характер Царя, и что перед тем, как наложить на кого-либо опалу, он бывал особо ласков. Это происходило из-за застенчивого характера Царя. Он никогда, или почти никогда, не мог сказать в лицо что-нибудь неприятное и предпочитал делать это письменно или через кого-то, но не лично. Как это ни странно, но это – так, будто извинялся заранее.

Возвратившись к себе, князь Орлов ждал от Царя так называемого «серого конверта» с приказом об удалении от двора. Так оно и вышло, ждать пришлось недолго. Наутро Орлов получил «конверт» с немедленным назначением на административную должность на Кавказ… Почетное удаление от двора по настоянию Императрицы Государыни Александры Феодоровны было тем, чего он ждал и в чем был уверен. По словам самого Орлова, он ничего не понимал по администрации и доложил об этом Государю. Николай II не обратил на это внимания, и князь Орлов должен был, покинув двор, отправиться по назначению. Но нет худа без добра. Благодаря этой «ссылке» он спас свою жизнь, успев бежать от большевиков, и умер, как я впоследствии слышала, за границей. А Государь лишился верного, бесстрашного и смелого друга…

Теперь хочу обрисовать личность поручика Важиевского[152]152
  Имеется в виду Важеевский Михаил Владимирович – офицер 107-го Троицкого полка 27-й пехотной дивизии, поручик, адъютант виленского коменданта и П. К. Ренненкампфа. Прибыл летом 1905 г. на пополнение в 7-й Сибирский корпус. После революции в эмиграции в Сан-Паулу (Бразилия).


[Закрыть] и все, что я помню и знаю о нем. Когда муж мой получил место командующего войсками Виленского военного округа, Важиевский стал его адъютантом по хозяйственной части. Могу сказать, что он действительно разбирался в хозяйстве и держал все в порядке.

В его обязанность входило поддерживать порядок во дворце, который был наполнен казенным имуществом, следить за садом (довольно большим с оранжереей и парниками). У нас был хороший садовник, а порой ему нанимались помощники. Важиевский должен был заботиться об освещении, т. к. у нас была своя электростанция с механиком и его помощником, ведать отоплением и доставкой дров для дома. У мужа было две лошади и еще две для нашей дочери, о них также заботился поручик Важиевский. Во дворе находилось караульное помещение, где дежурили солдаты. Им полагался чай, сахар и хлеб от генерала – всем этим также ведал Важиевский. Он же следил за автомобилем мужа с шофером и помощником.

Забот было немало, много служащих и обо всем следовало подумать, распорядиться и досмотреть. Надо правду сказать, что со всеми своими обязанностями Важиевский отлично справлялся. Однако в скором времени я убедилась, что честности и порядочности в поручике Важиевском практически не было. Он был очень хитер, но по виду – тих, скромен и незаметен, вежлив и воспитан. Боялся генерала и даже меня, держался, как самый маленький человечек. Умел замечательно скрывать свои делишки, и все следы заметал так, что трудно было его поймать или уличить в чем-либо.

Человек он был мелкий и ничтожный, всегда держался в тени. Трепетал и дрожал перед генералом, весь был внимание, почтительность и угодливость, никогда лишнего слова не произносил. Когда генерал отдавал ему приказания, смотрел во все глаза, боялся пропустить хоть слово из этих приказаний, был исполнителен и скор. Несколько раз я случайно ловила Важиевского на мелких, некрасивых поступках, скажу о них ниже.

Его жена не была вхожа в наш дом. Да и муж ее нам не навязывал. Я объясняла это его скромностью, пониманием, что она мне не ровня, а скромная, в смысле положения, женщина. К тому же она была молоденькой – совсем ребенком. Я не имела понятия, что из себя представляет эта женщина, пока не началась война. Вместе с другими дамами она просила разрешения помогать в делах Красного Креста. Я поняла тогда, что хотя супруга Важиевского, как у нас говорилось, не голубой крови по происхождению, но хороший человек и несравненно выше своего мужа. В ней ничего не было скрытого, она вся была как на ладони.

Наши отношения с поручиком Важ[иевским] были чисто официальными. Это отличало их от отношений с его предшественниками, другими адъютантами. Надо правду сказать, что таких адъютантов прежде и не было. Поручик Важиевский бывал у нас не иначе, как по делу, или его вызывали для каких-либо приказаний. Хотя он пользовался квартиркой в том же доме, где жили мы, совершенно обособленной и изолированной. Важиевский имел ребенка – девочку. Это я узнала только потому, что он просил разрешить ей гулять в саду. Сад был большой, и она никому не мешала, поэтому я ничего не имела против.

Важиевский не был внушительным: маленького роста, плешивый, юркий, суетливый… внешность вполне соответствовала его мелкой душе. Порой он был мне очень неприятен, и инстинкт меня не обманул.

Как-то весной я вышла на балкон и увидела старшую дочь Ольгу (семилетнюю девочку) в большом горе. Вот что оказалось: каждый день рано утром со своей юной гувернанткой она ходила в парники смотреть, как росли маленькие огурчики. Им обеим доставляло много радости видеть, как они с каждым днем увеличиваются. Они ждали, когда их можно будет с разрешения садовника сорвать и самим принести к столу. И вдруг… огурчиков не оказалось – они бесследно исчезли. Садовник был поражен и огорчен не меньше их, ведь, кроме него, никто не прикасался к парникам. Француженка решила проследить, кто воришка, и через несколько дней это выяснилось. Кто же это был? Какой срам! Оказалось, что солдат – денщик Важиевского по поручению своего офицера ходил в парники, срывал молодые огурчики раньше, чем они попадали к нам на стол, и уносил их в прикрытой листьями корзиночке.

Солдатик очень смутился. Он ведь не мог ослушаться офицера, и мне было его очень жаль, т. к. вид у него был несчастный. На мой вопрос, откуда у него огурчики, он ответил, что сами их «благородие» дали эту корзинку и велели набрать огурчиков. Я не хотела делать из этого истории. Просила поблагодарить поручика за беспокойство и передать ему, что в другой раз садовник сам будет собирать для нашего стола огурчики и все прочее из парников, да и дети мои лишаются удовольствия их собирать. Велела солдатику отнести корзиночку на кухню моему повару. Все вышло хорошо, и солдатик был рад, что я не поняла, как он полагал, проделки его поручика. С тех пор Важиевский не отваживался кушать наши огурчики.

Да, мелко, но характерно! После этой истории я поняла, что от такого человека всего можно ожидать, и стала его бояться. Наконец, решила сказать мужу, открыть ему глаза, что за офицер около него. Так и поступила, взволнованно рассказала ему обо всем. Генерал всегда удивительно владел собой. Он мне не поверил. Сказал, что у него с представлением об офицере связано понятие рыцарства, и вдруг такая некрасивая история! Может ли это быть? Скорее всего, тут что-то не так. Солдат, вероятно, таскал для себя парниковые огурчики. Под конец муж просил меня успокоиться и не думать так плохо об офицере. Я свое дело сделала, но не смогла убедить его в том, что не все офицеры – рыцари! Меня поразили идеализм и доверчивость моего мужа.

Не знаю, говорил ли он с Важиевским или нет. Думаю, что нет. Муж не допускал и мысли, что может быть такой случай. Если бы генерал поверил этой истории, то сразу же удалил бы Важиевского от себя. После этого случая Важиевский попался второй раз, и больше я ему никогда не доверяла.

Я поехала лечиться в Карлсбад,[153]153
  Карлсбад, сейчас г. Карловы Вары в Чехии. Бальнеологический курорт.


[Закрыть] а потом все мы – и дети, и муж отправились отдыхать в Крым. Дом наш опустел, и Важиевский мог делать, что хотел, без страха и без надзора. Вернувшись из Крыма, я с детьми прежде всего отправилась в наш любимый сад. Выйдя на балкон, сразу же заметила, что все мои любимые кусты громадных редких белых роз исчезли. Я подозвала садовника, который как раз находился в саду, и спросила, где мои любимые розы. Садовник просил его не выдавать, боясь потерять место, которым дорожил, но сказал, что поручик Важиевский приказал их выкопать и посадить в его собственном саду у домика на Антаколе.[154]154
  Важеевский жил в Вильно по адресу: Весенняя ул., д. 3.


[Закрыть] Садовник думал, что Важиевский делает это с моего разрешения.

От наглости этого адъютанта мне было досадно до слез. Ведь это ужас что за человек. Перед прислугой стыдно за него. Да и какой он адъютант для моего генерала, просто позор. Решила опять все сказать мужу, чтобы он знал, какой у него офицер, и снова ничего не вышло. По мнению мужа, мне не следовало верить садовнику. Он считал, что садовник, вероятно, небрежно смотрел за розами, и они пропали. Боясь моего неудовольствия, он свалил все на Важиевского, так как знал, что я не пойду к нему выяснять, в чем дело.

На это я возразила мужу, откуда же тогда садовнику известно о домике Важиевского, если я о нем не знала? Он предположил, что когда нас не было, Важиевский посылал садовника поработать у себя в садике. Садовник остался этим недоволен и наговорил на адъютанта. Генерал просил меня оставить подозрения и не делать историй из-за садовника, который все наврал. Я и сама не знала, кому верить, а кому – нет. Сердце мое было неспокойно, Важиевскому я не верила и не уважала его еще больше.

Опишу еще одну проделку ад[ъютанта] Важиевского, приехавшего на короткий, вероятно, отпуск с фронта. Дело было, когда я уже жила не во дворце командующего войсками, а временно на частной квартире у своей сестры. Я заканчивала отчетность по своим благотворительным учреждениям, чтобы передать все дела заместительницам. Готовилась с семьей покинуть Вильно и переехать в Петербург к мужу, который к тому времени уже находился в распоряжении военного министра.[155]155
  П. К. Ренненкампф 18.11 1914 г. был отставлен от командования и отчислен в распоряжение военного министра.


[Закрыть]

Перед тем как покинуть казенный дом командующего войсками, я упаковала и отправила все свои личные вещи в Петербург. В доме осталось только казенное имущество. По моему требованию заведовавший домом военный инженер осмотрел и описал его. Он очень смущался и ни за что не соглашался это сделать, но я упросила его. Сказала, что знаю его хорошее расположение и уважение к нам, потому и прошу сделать проверку. Ведь люди злы, и много кривотолков ходит по городу, поэтому хочу сделать все законным образом. Он понял и исполнил мою просьбу. Все было в порядке и на своем месте, я вместе с ним ходила по всей квартире и помогала в этой проверке. Проверяющий расписался в книге, чем подтвердил, что принял от меня все сполна. Я его поблагодарила, и мы вместе покинули дворец, в который я больше никогда не возвращалась, отрясла его прах от ног своих с большим облегчением.

Через несколько дней на мою частную квартиру таинственно явился один из двух жандармов, дежуривших в антре дворца командующего войсками, и просил принять его по важному делу. От него я узнала, что капитан Важиевский приезжал к жене на пару дней. В наших бывших апартаментах он облюбовал великолепную светлого дуба с зеркалом вешалку и велел перенести ее в свою квартиру. Жандарм решил, что Важиевский вознамерился присвоить себе каз[енную] мебель. Она была сдана мною по описи, поэтому вина за пропажу вешалки могла пасть на дежурных жандармов. Будучи нижним чином, этот жандарм не смел донести на адъютанта Важиевского и просил меня осторожно сообщить об этом случае заведовавшему домом инженерному полковнику. Я исполнила его просьбу. Инженер только руками развел, дальше идти было некуда. Этот Важиевский был просто болен клептоманией;[156]156
  Клептомания – импульсивно возникающее непреодолимое стремление совершать кражи без корыстной цели.


[Закрыть] ничем другим я не могу себе объяснить его поведение. Вскоре я покинула город, и чем дело кончилось, не интересовалась и не знаю…

Жену Важиевского я мало знала, и до войны почти не видела: она не бывала у нас. Во всяком случае, ее нельзя сравнить с мужем. Она была скромна, почтительна, учтива; счастливой не выглядела. Как-то сказала, что муж прислал ей несколько шкурок скунса, и она сделала себе на шею боа. В нем Важиевская и пришла работать (работала она в комитете по поставке белья). Это она сказала дамам, а не мне, ее слова я услышала случайно. Вероятно, хотела показать дамам, что муж не забыл и любит ее. Мне тогда и в голову не пришло, что эти несчастные шкурки были взяты у немцев, а не куплены в Германии. Купить их мог каждый, т. к. мех скунса самый дешевый из всех нам известных.