Текст книги "Воспоминания"

Потом, как я слышала, Милеант обвинял моего мужа и князя Белосельского[157]157
  Милеант Гавриил Георгиевич (1864–1936) – генерал-лейтенант (1913). Окончил Николаевское инженерное училище, Николаевскую инженерную академию и Академию Генерального штаба. В Русско-японскую войну (1904–1905) командовал полком на Дальнем Востоке, затем был начальником управления по организации обратной перевозки войск с Дальнего Востока в европейскую Россию. В 1913 г. начальник штаба Виленского военного округа, начальник штаба 1-й армии (июль – сентябрь 1914). В результате конфликта с П. К. Ренненкампфом в Восточной Пруссии освобожден от этой должности. Начальник 4-й пехотной дивизии (6.09.1914–1915) и 5-го армейского корпуса (апрель-декабрь 1917). Возглавлял Главное военно-техническое управление (1915–1917). Участник белого движения. С 1920 г. в эмиграции в Югославии.
  Белосельский-Белозерский Сергей Константинович (1867–1951) – князь, генерал-лейтенант (1916), командир лейб-гвардии Уланского полка. До и во время Первой мировой войны – командующий 1-й бригадой 2-й Кавказской кавалерийской дивизии, позднее командующий Донской казачьей дивизией. Назначен командующим Кавказской кавалерийской дивизией 29.12 1915 г. В эмиграции в Англии.


[Закрыть] в том, что они позволили офицерам расхитить склад этого меха. Мой муж и князь Бел[осельский] возмущались этими подозрениями. Как выяснилось на допросе Баранова,[158]158
  Баранов (Baranoff) Петр Петрович (Петер Пауль Александр) фон (1843–1924) генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Участвовал в подавлении польского восстания 1863 г. и в Русско-турецкой войне (1877–1878). Командир 3-го драгунского Сумского полка (1890–1891), командир лейб-гвардии Уланского полка (1891–1897) и управляющий двором великого князя Михаила Николаевича (1898–1902). В 1915 г. расследовал деятельность генерала П. Г. Курлова в должности Особоуполномоченного по гражданскому управлению Лифляндской, Курляндской и Эстляндской губерниями и дело П. К. Ренненкампфа. О следственном деле Ренненкампфа см.: Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 253; Поливанов А. А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника 1907–1916 гг. Т. 1. М., 1924. С. 177–178.


[Закрыть] генерал даже забыл об этой истории. Забыл, что князь принес этот мех к нему в вагон как образец, чтобы показать, не подойдет ли он для военных нужд, например, для папах солдатам.

Один раз я случайно видела жену Важиевского в Петербурге. Было это, когда мой муж сидел в крепости при большевиках.[159]159
  Ренненкампф был заключен в Петропавловскую крепость при Временном правительстве, а не при большевиках.


[Закрыть] Она очень изменилась, и я не узнала ее. С плачем нехорошо говорила о своем муже, называла его подлым человеком. Он бросил ее, а она очень болела и чуть не умерла. Важиевская объяснялась мне в добрых чувствах и в преданности. Этого я от нее не ожидала, но время было такое, что все грани стирались, и выступала только человечность. Она целовала мне руки, очевидно, чувствовала вину своего мужа передо мной и моим супругом. Я ничего не имела против нее, т. к. жена не отвечает за мужа, и видела в ней только страдающую женщину.

Как-то солдатики Уральского пехотного полка преподнесли к празднику генералу подарок собственного изготовления. Несколько солдат этого полка делали удивительные вещи из ненужных штыков. Эти мастера только им известным способом изготовляли из них красивые никелированные канделябры с хрустальными подвесками. Работа была сложная, долгая, требовала большого навыка и терпения. Приходилось выгибать концы штыков и сворачивать их кружками, а делать это с хрупкой сталью было непросто.

И вот, в один прекрасный день, нашу гостиную украсила пара таких канделябров. Конечно, генерал не мог отказать этим солдатикам и принял дар, щедро их вознаградив. Да! Бывали в те времена удивительные мастера!

Служивший в том же полку фельдфебель[160]160
  Фельдфебель – в дореволюционной русской и некоторых других армиях: звание старшего унтер-офицера – помощника командира роты по хозяйству и внутреннему распорядку, а также лиц, имеющее это звание.


[Закрыть] был художником-самоучкой. Он нарисовал масляными красками по памяти большой портрет генерала. Портрет не отличался изяществом, но все-таки сходство было схвачено, и хорошо получился мундир. Конечно, от солдатика-самоучки нельзя многого требовать, но такое внимание со стороны нижнего чина само по себе очень трогательно. Чтобы преподнести генералу портрет, он специально приехал в Вильно из местечка Калвария,[161]161
  Калвария – город в Литовской республике. Основан в 1791 г.


[Закрыть] расположенного недалеко от нашего города, вместе с командиром своего полка. Муж отблагодарил и этого молодца. Я повесила портрет в своем кабинете, т. к. меня тронули внимание, любовь и труд этого фельдфебеля. Это так редко бывало в наш век, чтобы солдатик по своему почину рисовал лицо, далеко от него отстоявшее по службе.[162]162
  Здесь заканчивается тетрадь 2-я «Воспоминаний» В. Н. фон Ренненкампф.


[Закрыть]

Хочу рассказать, почему ненавидевшие П. К. Ренненкампфа интенданты прозвали его «кетовым генералом». Кета – это сибирская рыба, очень питательная, довольно вкусная. Ее продают в соленом виде. Этой рыбой иногда кормили солдат, особенно в пост. Перед употреблением ее мочили в холодной воде, а потом варили. Мы сами ели кету, взятую генералом на пробу из первой попавшейся бочки.

Для солдат ее обычно покупали интенданты, причем рыба от них была отнюдь не первосортная и по довольно высокой цене. Один солидный поставщик, еврей, кажется, фамилия его была Шлезингер,[163]163
  Шлезингер Абрам – поставщик, читинский купец первой гильдии.


[Закрыть] привез кету прямо из Сибири по более низкой цене и лучшего качества, чем продавали другие интенданты. Генерал предложил интендантству брать рыбу у этого поставщика, но среди недовольных интендантов начался бунт. То, что рыба стоила значительно дешевле, объяснялось просто. Во-первых, она шла не через перекупщиков, а напрямую. Во-вторых, на ней не наживались посредники – еврейчики виленские, и, да простит мне Господь, Шлезингер не должен был давать взяток интендантам. Кто в России не знал, как широко жили интенданты, получая небольшое жалование. Какие бриллианты, наряды и выезды имели их жены, и какие приемы они устраивали. Это ведь была тайна Полишинеля.[164]164
  Полишинель (фр. Polichinelle) – персонаж французского народного театра с конца XVI в. Секрет Полишинеля – секрет, который известен всем.


[Закрыть]

Раз генерал рекомендовал поставщика Шлезингера, то это равнялось приказу, и никто не мог противиться. Солдаты получили дешевую, отличную рыбу, пострадали только интенданты. Они были в бешенстве, шипели, как змеи, и втихомолку строили козни генералу. За заботу о солдате и военной казне прозвали его «кетовым генералом». Да простит Господь их за это. Недаром наш великий баснописец Крылов писал в своей басне о гусях: «…где до прибыли коснется, не только там гусям, а людям достается»[165]165
  Крылов Иван Андреевич (1769–1844), писатель, баснописец, академик Петербургской Академии наук (1841). Издавал сатирические журналы «Почта духов» (1789) и др. Писал трагедии и комедии.
  Автор цитирует строку из басни И. А. Крылова «Гуси» (1811): «(А где до прибыли коснется, / Не только там гусям, и людям достается)».


[Закрыть].[166]166
  Так в тексте.


[Закрыть]

В Вильно жил отставной генерал Пневский[167]167
  Пневский Вячеслав Иванович (1848 —?) – генерал от инфантерии (1906). Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1874). Участник Русско-турецкой (1877–1878) и Русско-японской (1904–1905) войн. Помощник старшего адъютанта штаба Виленского военного округа (1875–1876), начальник штаба 4-й кавалерийской дивизии (1882–1884), начальник Виленского пехотного юнкерского училища (1886–1890), начальник штаба Новогеоргиевской крепости (январь – март 1895), начальник штаба помощника командующего войсками Варшавского военного округа по управлению Варшавским укрепленным районом (1895–1899). Начальник войскового штаба Войска Донского (1899–1901), начальник 25-й пехотной дивизии в Двинске (1901–1906). С 1906 г. в отставке. После Октябрьской революции 1917 г. добровольно вступил в РККА; на преподавательской работе.


[Закрыть] – очень милый, серьезный человек, прямой и честный. Его сын[168]168
  Пневский Николай Вячеславович (1874–1928), генерал-майор (1916). Сын В. И. Пневского. Участник Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1918) войн. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1901). Штаб-офицер для особых поручений при штабе Виленского военного округа (1905–1906), штаб-офицер для особых поручений при командующем войсками Виленского военного округа (1906–1907). Старший адъютант штаба Одесского военного округа (1907–1911), начальник штаба 1-й Кубанской казачьей дивизии (1914). В 1916 г. начальник Главного управления Военно-воздушного флота, с 17.08 1917 г. исполнял должность начальника штаба 1-й армии. После Октябрьской революции 1917 г. вступил в РККА. Один из организаторов Красной армии, начальник штаба Приволжского военного округа (1918), затем – штаба Южного фронта (1919). Помощник управляющего делами Реввоенсовета республики (1918, 1919). Председатель 3-й секции Научно-технического комитета Управления военно-воздушных сил СССР (с июля 1928).


[Закрыть] был также отличным офицером. В Японскую войну сын был ранен около глаза. Все думали, что он останется слепым, жалели его, ведь у него были очень красивые глаза. К удивлению всех сын Пневского не потерял зрения, только носил очки. Вот и все, чем кончилось это ранение.

Хотя он не был подчиненным моего мужа, но всегда, когда приезжал к отцу, считал своим долгом явиться к моему генералу и засвидетельствовать свое уважение и любовь. Я поинтересовалась о причинах такого отношения, и генерал объяснил, что сначала у молодого Пневского сложилось о нем впечатление под влиянием отзывов врагов, и он был против него сильно настроен. Потом молодой офицер служил на войне под началом генерала Ренненкампфа и составил о нем свое мнение. С тех пор его уважение и любовь к бывшему начальнику все росли и росли.

Мне это было в особенности приятно, т. к. молодой Пневский был исключительно образованным, умным, удивительно моральным, семейным человеком и к тому же отличным боевым офицером. Все ставили его в пример как рыцаря и умницу.

Однажды мой генерал пришел после стрельб, проходивших в окрестностях Вильно, расстроенный и подавленный, чего раньше с ним никогда не случалось. Я поинтересовалась, в чем дело. Обычно муж мой никогда не посвящал меня в военные дела, но тут сделал исключение, т. к. я беспокоилась: предполагала, что есть какие-либо неблагополучные вести от наших родных.

Он рассказал мне обо всем, не называя фамилий. Оказалось, что на стрельбах генерал слышал, как один из офицеров учил солдат лгать. Он велел им выпустить больше пуль, чем полагалось, чтобы было больше попаданий в цель. Так этот офицер хотел отличиться на показательных стрельбах. Генерала возмутил этот обман (он не терпел обмана; сам никогда не говорил неправды и другим не позволял). Этот поступок подрывал авторитет офицера, ведь он входил в сделку с нижним чином для обмана начальства. К тому же создавалось ложное впечатление об уровне боевой подготовки военных частей, а это могло закончиться катастрофой. О финале этой нехорошей истории муж мне ничего не сказал.

На другой день дежурный жандарм доложил мне, что жена одного из младших офицеров просит принять ее по спешному делу. Ни его чина, ни фамилии я теперь не помню. Фамилия мне ничего не сказала, т. к. офицеров в округе было много, а у нас бывали начиная с командиров полков. Я предполагала, что это по делу школы «Белого Креста» для офицерских детей, и велела просить ее в свою приемную.

Велико же было мое удивление, когда я увидела совсем еще юную даму всю в слезах. Она бросилась передо мной на колени и умоляла спасти ее мужа. Я просила ее не устраивать сцен, сесть в кресло, успокоиться и рассказать толком, в чем дело. Прибавив, что если есть какая-то возможность, то я непременно помогу. Это была жена того самого «отличившегося» на стрельбах офицера. Я была в смущении, потому что никогда не вмешивалась в служебные дела генерала. Об этом ей и сказала. Да и что я могла изменить, ведь ее мужа уличили в проступке, и он должен был понести наказание по закону.

Выяснилось, что офицер совершил проступок, боясь моего мужа. Он опасался, что из-за присутствия командующего войсками солдаты будут волноваться, и это повлияет на меткость стрельбы, поэтому и велел им выпустить по мишени больше патронов, чем полагалось. Я ей ответила, что, может быть, это и так, но поступок ее супруга лучше от этого не становился. Да и что я могла сделать в этом случае.

Оказалось, что генерал мог лишить офицера звания и погубить его карьеру (будто бы это генерал и обещал ее мужу) или сильно наказать, но оставить его на службе. Она просила меня, как супругу и мать, пожалеть ее как жену офицера и мать его детей, ведь они все будут страдать из-за его поступка. Сердце мое не каменное, и я от души их пожалела. Но сказала ей, что попрошу генерала смягчить наказание, если это не противоречит закону и если она возьмет с мужа слово никогда больше не лгать и других не учить этому. Еще я просила ее никому не говорить о своем визите ко мне, иначе все будут обращаться за защитой, а это против моих правил. Самого главного все-таки не решилась ей сказать – о том, что просить генерала буду, но не знаю, как он поступит.

Конечно, я очень убедительно просила за этого офицера, выбрала минуту, когда генерал находился в хорошем настроении и уже не был так возмущен этим делом. Муж заменил ему наказание и определил его на месяц (на больший срок не имел права) на гауптвахту под арест, т. е. этот офицер не лишился чина и остался в полку. Я очень радовалась, а генерал сказал, что и этого <наказания> офицеру будет достаточно, чтобы отвыкнуть ото лжи и больше так не поступать.

Так эта история и кончилась. Я больше не видела эту бедную жену офицера. Дабы избежать толков, просила ее даже в случае благоприятного исхода дела не приходить ко мне с благодарностями.

Как-то ранним утром я вышла прогуляться пешком и неожиданно встретила печальное шествие – хоронили какого-то офицера, и военная музыка играла хватающий за душу шопеновский марш.[169]169
  Шопен Фридерик (1810–1849) – польский композитор и пианист. С 1831 г. жил в Париже.
  «Шопеновский марш» – траурный марш из сонаты b-moll Ф. Шопена.


[Закрыть] За гробом шла молодая еще вдова и дети. Не знаю почему, но я подошла к группе офицеров и спросила, кого хоронят. Мне ответили – капитана Карвовского.[170]170
  Карвовский К. С. – капитан.


[Закрыть] Я не могла продолжать свою прогулку, расстроенная, пошла домой.

Вижу во всем перст Божий, также и в том, что случилось дальше. Я не только не знала капитана Карвовского, но даже ничего не слышала о нем. Вернувшись домой, вошла в кабинет к мужу и рассказала о том, что меня расстроили похороны. Он знал о смерти этого капитана. По моей просьбе муж узнал адрес вдовы, позвонив в штаб по телефону.

На другой день я инкогнито поехала к вдове. Взяла свой автомобиль и некоторую сумму личных денег. Я полагала, что вдова истратилась на болезнь, похороны и, вероятно, нуждается. Пока она получит пенсию или какую-либо другую помощь, а сейчас я ей помогу. Но так, чтобы она не узнала, кто я. Автомобиль я остановила за несколько домов от домика, где жила вдова Карвовская.[171]171
  Карвовский К. С. проживал по адресу: Виленская ул., 36.


[Закрыть] Я была уверена, что она меня не знает. Вообще меня трудно было узнать – я носила траур по матери, и у меня был густой креп.

Выходившие на улицу окна в доме вдовы были закрыты ставнями. Вероятно, в этой комнате лежал покойник, и в нее никто не входил. Позвонила. Мне отперла старушка в черном, наверное, мать покойного или вдовы. Для верности я спросила: здесь ли живет вдова Карвовская. Получив утвердительный ответ, просила принять меня по делу. В столовой, куда я вошла, было двое детишек, и вскоре туда пришла сама вдова. Оказалось, что у нее был еще третий, грудной ребенок. Кроме детей с ней жили ее мать и молодая девушка – сестра. Ее муж болел воспалением легких и, не успев окончательно поправиться, пошел в караул. Простудился еще раз и от этого скончался.

Я не представилась и была очень рада, что удрученная вдова не расспрашивала меня, не до того ей было. Сказала только, что сама военная дама, узнала о ее несчастии, решила навестить и дать совет, как поступать дальше, чтобы, не теряя времени, обеспечить себя. Она поблагодарила меня и сказала, что чин у ее мужа был небольшой и пенсия будет маленькая, а детей много. Я же объяснила, что ее дело совсем другого рода. Ее муж погиб при исполнении служебного долга, и она может получить хорошее пособие из специальных сумм командующего войсками. Муж ее имел ранение, поэтому еще до начисления пенсии она могла получить пособие от комитета раненых. Посоветовала завтра же обратиться лично к генералу Ренненкампфу и просить его помочь во всем этом.

Вдова отказывалась. Говорила, что она – маленький человек и не может тревожить такое большое лицо. К тому же генерал очень строгий, и она никогда не решится пойти к нему. Тогда я совершенно серьезно сказала ей, что для хлопот по пенсии нет больших и малых лиц. Генерал строгий в том, что касается службы, а не к вдовам и нуждающимся в защите и помощи. Я заверила ее в том, что сама много раз обращалась к генералу Ренненкампфу и никогда не получала отказа в правом деле и защите. Добавила, что он рыцарь в отношении ко всем, особенно к женщинам. Он ценит хороших офицеров, поэтому она, как вдова участника войны, получит от него все, что в данном случае возможно.

Советовала ей преодолеть ложный страх перед командующим войсками, ради своих сирот пойти и хлопотать. Взяла с нее слово, что на следующий день она будет у генерала в приемный час ходатайствовать о пособии и пенсии. Потом она поинтересовалась, кто я. На это я ответила, что у меня есть причины не говорить своего имени, и что мы еще увидимся. Она поблагодарила за совет и добавила, что верит мне, раз я сама хлопотала у генерала.

Уходя, я положила на стол в конвертике то, что ассигновала на первые дни ее безденежного существования. Извинившись, просила принять от меня эту небольшую сумму, как от своей сестры, и была довольна, что она взяла деньги, поблагодарив, и не делала из этого истории и неловкости.

На мой вопрос о том, не хотела бы она как-либо устроиться и зарабатывать сама, вдова ответила, что с удовольствием заведовала бы «монополькой» (продажей казенного вина), т. к. при магазине дают квартиру с отоплением и освещением. Однако, по ее словам, получить такое место было трудно из-за множества желающих. Кроме того, это зависело от губернатора, а доступа к нему у вдовы не было. Я ей посоветовала и об этом сказать генералу, потому что он мог оказать протекцию у губернатора.

Дома я просила мужа принять вдову и сделать для бедняжки все, что в его силах. Конечно, муж мне это обещал. Он сказал, что его долг помочь ей, для этого в его распоряжении есть специальные суммы, тем более что ее муж был очень хорошим офицером и погиб на службе. Я очень обрадовалась и просила генерала разрешить мне находиться в назначенный час в соседней с кабинетом комнате и даже подглядеть в замочную скважину, как Карвовская будет с ним говорить. Я видела, что она трусит, и хотела посмотреть, как генерал ее успокоит. Просила его посадить вдову так, чтобы я могла хорошо ее видеть. Муж долго смеялся над моими словами, назвал это ребячеством, но все сделал, как я просила.

Наступил час, назначенный для вдовы, а я все еще сомневалась, что у нее хватит смелости прийти к генералу. Когда появился дежурный жандарм и доложил П. К. Ренненкампфу, что пришла вдова, я уже была в смежной комнате и видела, как она входила в полуотворенную дверь. Страх не покидал ее, и прежде чем переступить порог, она незаметно перекрестилась. Вся в трауре, бледная и взволнованная, со слезами на глазах она шла к генералу. Он же, увидев ее, вскочил с кресла перед своим кабинетным столом и пошел навстречу. Ласково ее приветствовал, выразил сожаление по поводу смерти ее доблестного мужа. Встретив хороший прием, вдова успокоилась и начала излагать свою просьбу.

Генерал пошел ей навстречу и помог даже больше, чем она могла ожидать. Он позвонил в штаб и распорядился выдать ей в тот же день весьма крупное пособие, так что от неожиданности и радости Карвовская совершенно растерялась. Генерал также распорядился написать одно прошение для усиления пенсии Карвовской, другое – для получения пособия из Александровского комитета о раненых,[172]172
  Александровский комитет о раненых – учреждение для оказания помощи военнослужащим-инвалидам, а также семьям погибших или умерших от ран. Создан в первую годовщину сражения у Кульма (1813), назывался «Комитет, высочайше учрежденный в 18-й день августа 1814», а с 1877 г. – Александровский комитет о раненых. С 1909 г. входил в состав Военного министерства. В 1918 г. упразднен.


[Закрыть] находивш[егося] в Петербурге.

Вдова совсем ошалела и просила о месте в «монопольке», которое ей также устроил генерал, написав письмо к губернатору Д. Н. Любимову.[173]173
  Любимов Дмитрий Николаевич (1863–1942) – сенатор, гофмейстер. Управляющий Канцелярией министра внутренних дел (1902), Виленский губернатор (1906–1912), директор Департамента государственных имуществ Главного управления землеустройства и земледелия (1912), помощник Варшавского генерал-губернатора по гражданской части (1914). В эмиграции во Франции.


[Закрыть] Несмотря на свое горе, Карвовская ушла вся в слезах от радости и рассыпаясь в благодарностях. При этом она, наверное, думала, что служба за Царем, а молитва за Богом никогда не пропадут. Благодаря генералу и ее сестра получила в гимназии место классной дамы, а ее детей определили на казенный счет: девочку – в московский институт, а мальчика – в корпус. При вдове осталась только ее мать и грудное дитя. В материальном отношении вся семья устроилась лучше, чем при жизни покойного капитана. Воистину помог ей сам Господь.

Вышло комично только одно: на радостях вдова Карвовская рассказала многим сослуживцам мужа о том, что у нее была дама в трауре, которая уговорила ее пойти к генералу Ренненкампфу, и с помощью Божией все хорошо устроилось. Карвовская рассказала и о том, какой генерал добрый, вежливый и мягкий, как хорошо к ней отнесся, а ведь говорили, что он очень суровый. «Все – неправда, – сказала она, – я ему по гроб буду благодарна и всегда молюсь за него».

По описаниям вдовы мое инкогнито было раскрыто, и я очень досадовала на это. Вдова пришла благодарить и, увидев меня, сразу узнала. Все – случай в жизни. Главное – рука Господня, а мы только руководимы Им.

Никогда не забуду удивительного случая, который расстроил моего мужа и мог бы ему очень повредить, т. к. врагов у него было немало, во всяком случае, не меньше друзей. Случилось это вскоре после его назначения командующим войсками, во время празднования трехсотлетия Дома Романовых.[174]174
  Трехсотлетний юбилей Дома Романовых отмечался в 1913 г.


[Закрыть]

Рано утром в соборе было длинное торжественное богослужение по случаю трехсотлет[ия] Цар[ствующего] Дом[а], а затем – военный парад на площади Лукишки визави здания суда. Я вместе с другими наблюдала его из окна суда, выходившего на площадь. Видно было отлично. Все было красиво, и никто из зрителей, кроме членов «Союза русского народа»,[175]175
  «Союз русского народа» – националистическая организация, действовавшая в 1905–1917 гг. Лидер А. И. Дубровин, с 1910 г. – Н. Е. Марков. Распущен после Февральской революции 1917 г.


[Закрыть] следивших за тем, чтобы все было правильно, не заметил некоторого упущения в параде.

Когда все кончилось, и мы с генералом встретились дома, он рассказал мне о своей досадной оплошности: он забыл провозгласить «многие лета» царствующему дому. Из-за этого вышла заминка, а генерал ее не заметил. Он впервые принимал парад в качестве командующего, и это не вошло еще в привычку. Генерал уже знал о намерениях черносотенцев (так звали за глаза членов «Союза русского народа») доложить, кому следует, о его оплошности как об умышленном деянии.

П. К. Ренненкампф немедленно сообщил об этой неприятной для него истории своим верным друзьям и просил их рассказать Государю всю правду-истину раньше, чем он узнает о случившемся от черносотенцев. Слава Богу, все обошлось благополучно. Государь даже смеялся и не придал плохого значения этой истории. Сказал, что все – дело навыка, генерал Ренненкампф еще новый командующий. Черносотенцы же не дремали и послали в Петербург депешу, но она не имела успеха. Невольно думается, что этот случай предвещал печальную гибель всей семьи Государя.

У генерала П. К. Ренненкампфа в бытность его командующим третьим армейским корпусом было два начальника штаба. Сначала – барон Икскюль – видный, высокий генерал, уже седой, но не старый, с красивой, породистой внешностью. Он был женат, но мы редко видели его супругу – видную, образованную даму. Она жила в своем имении и изредка приезжала в Вильно.[176]176
  Икскюль-Гильденбанд (Uexküll-Güldenband) Александр Людвигович (1856–1921) – барон, офицер. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба. Участвовал в Русско-турецкой войне (1877–1878). С 1897 г. начальник штаба дивизии, командир 108-го Саратовского пехотного полка (1901–1904). Генерал-майор (1904), генерал-лейтенант, в составе I Маньчжурской армии участвовал в Русско-японской войне (1904–1905). Начальник штаба 3-го армейского корпуса (1906–1908). Владелец имения Метцикус в Эстляндской губернии.
  Его супруга – Хелене (Элла) ур. фон Эттинген (Oettingen) (1860–1943). Ей принадлежало имение Друсвяты (Dryswiaty) в Литве.


[Закрыть]

Барон Икскюль был благородным, честным и прямым человеком, очень уважал и любил моего мужа, всегда оберегал его от разных неприятностей. Зная его характер, строгость и горячность, он нередко задерживал какой-нибудь разнос или резкий ответ начальству, который генерал Ренненкампф, будучи сильно возмущенным, приказывал отослать немедленно. Когда он немного успокаивался, барон умел подойти к нему так, что генерал смягчал свой приказ или разнос. В нем не оставалось той резкости, о которой П. К. Ренненкампф, вероятно, потом бы пожалел.

Мой муж очень любил и ценил барона, был благодарен ему за попечение. Генерал в шутку называл барона Икскюля своей «штабной женой». Муж говорил мне, что он не мешал ему работать, но порой сглаживал его резкость и заботился о нем умно и любовно-деликатно. Барон ненавидел Сухомлинова, считал его выскочкой и интриганом. С начальством он не ладил и не мог ужиться. Считал, что его обходят, и что в России вообще невозможно служить – правды и работы в ней не ценят, а надо быть только интриганом. Как ни уговаривал его генерал не бросать службы, но он все-таки ушел в отставку.

Вместо него был назначен генерал В. А. Чагин.[177]177
  Чагин Владимир Александрович (1862–1936), генерал-лейтенант Генерального штаба. Окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба. Участник Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1918) войн. С 1921 г. в эмиграции в Греции.


[Закрыть] Передавая ему дела штаба, барон просил смягчать вспышки гнева генерала Ренненкампфа, объяснил, как он сам это делал. В ответ Чагин сказал, что не будет нянькой генералу – он взрослый человек, и пусть действует так, как считает нужным.

Из-за этого у барона сложилось неблагоприятное впечатление о Чагине. Все считали его большим политиком. Вероятно, из-за его манеры вести себя так, как будто он умывает руки наподобие Пилата.[178]178
  Понтий Пилат (Pontius Pilatus) – римский наместник Иудеи в 26–36 гг. н. э. Утвердив смертный приговор Иисусу Христу, Пилат умыл руки перед толпой и сказал: «Не виновен я в крови Праведника Сего» (Матфей 27:24). Ритуальное умывание рук служило свидетельством непричастности к чему-либо.


[Закрыть] Говорили, что Чагин по духу совсем не военный – боевой подготовки у него нет никакой, храбростью не отличается и у жены под башмаком; ему бы следовало быть доктором, а не генералом. Он – сибарит и любит пожить. Всю Японскую кампанию заведовал транспортами и обозами, что было не опасно, и пороха не нюхал. Знаю только одно – в бытность свою начальником штаба корпуса он ни во что не входил. Все возложил на умного и умелого полковника Радус-Зенковича[179]179
  Радус-Зенкович Лев Апполинариевич (Аполлонович) (1874–1946) – генерал-майор. Окончил Николаевскую академию Генерального штаба (1900); участник Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой войн. Штабной офицер для особых поручений при штабе Управления 3-го армейского корпуса (Вильно) (1905–1912), с 25.09 1912 г. начальник штаба 27-й пехотной дивизии, к концу Первой мировой войны – начальник штаба 6-й армии (9.05–10.09.1917). Один из первых офицеров Генерального штаба, добровольно перешедших весной 1918 г. на службу в РККА. Работал в Военно-исторической комиссии (1919–1920). В 1920 г. эмигрировал в Литву, где с 1921 г. занимал различные посты в военном ведомстве, в том числе руководил Высшими офицерскими курсами (1922–1928). С 1928 г. в отставке.


[Закрыть] и без него ничего не предпринимал. Штаб от этого только выиграл, в этом надо отдать Чагину справедливость.

У жены барона Икскюля был чудный попугай. Она сама учила его говорить, и он постоянно кричал: «Форверц, Ренненкампф!» (т. е. вперед, Ренненкампф). Оказывается, эта фраза появилась потому, что в Японскую кампанию муж неутомимо шел вперед и вперед. Баронесса же любила и уважала генерала. Она была большой барыней и аристократкой, но оставила всю роскошь и пошла с мужем на Яп[онскую] войну сестрой милосердия. И подавала всем пример невзыскательности, терпения, трудоспособности, неутомимости и милосердия к больным и раненым страдальцам. О ней рассказывали массу случаев сестры милосердия и обожавшие ее раненые.

Когда П. К. Ренненкампф был уже генерал-адъютантом,[180]180
  Генерал-адъютантом П. К. Ренненкампф был назначен 5.10 1912 г.


[Закрыть] Государь Николай II послал его вместо себя в Германию на какое-то торжество. Если память мне не изменяет, это было открытие памятника в небольшом городке вблизи нашей границы – или в Эйдкунене, или в Кенигсберге.[181]181
  Речь, вероятно, идет о командировке 16–18.12.1912 г. П. К. Ренненкампфа в Тауроген (сейчас Таураге) для участия в торжествах по случаю открытия памятника к столетию Таурогенской конвенции.


[Закрыть] Генерал немедленно собрался и поехал. Вернувшись оттуда, доложил Государю о том, как исполнил поручение.

Генерал рассказал ему, что поехал не по форме одетым – в парадном мундире казач[ьего] Забайкальского войска (он знал, как немцы боятся казаков) вместо мундира генерал-адъютанта. Надел самую громадную папаху из рыси, а в руку взял нагайку. Вышло нечто устрашающее. Поднимаясь в зал для парадного обеда, он шагал по лестнице через три ступеньки. Его вид – громадные торчащие усищи, папаха, сапоги и нагайка, а главное, широкие шаги по лестнице, подтвердили, быть может, представление немцев об ужасных, храбрых и грозных казаках. Ведь они распространяли в Германии слухи, что казаки едят детей. Государь от души смеялся. Он был доволен всей этой историей и даже не сердился, что генерал был в казачьем мундире.

Назначение полковника Грена[182]182
  Грен – полковник, адъютант Ренненкампфа.


[Закрыть] адъютантом генерала было довольно странным. Генерал совершенно его не знал. При самостоятельном характере П. К. Ренненкампфа адъютанты ему практически были не нужны, разве только для представительства, хлопот по железной дороге во время его постоянных разъездов по округу или для мелких поручений. Генералу было все равно, кто адъютант, лишь бы был приличный и исполнительный человек. Мы все любили адъютанта Гейзелера – удивительного офицера и рыцаря, но он должен был уйти от нас, чтобы отбыть ценз в полку. Вот почему на его место понадобился новый человек.

Неожиданно от Сухомлинова из Петербурга к моему мужу приехал офицер Тулузаков.[183]183
  Имеется в виду Толузаков Сергей Александрович (1877 —?), штабс-капитан 1-го конно-артиллерийского дивизиона, востоковед, военный корреспондент и писатель. Сотрудник «Петербургской газеты» и «Нового времени». В. В. Чернавин считал Толузакова ловким интриганом, делавшим карьеру через «рекламу» начальства. Он пользовался большим расположением П. К. Ренненкампфа. См.: Чернавин В. В. Воспоминания о генерале Ренненкампфе (Маньчжурия 1905 г.) // Vincennes. 1 к 125 Papiers Rennenkampf. Carton № 4. Dossier “Souvenirs du Genéral Tschernawine”. F. 8.


[Закрыть] От имени военного министра он просил генерала не противиться назначению на место Гейзелера полковника Грена. Мой муж ответил, что ему все равно, кто будет у него адъютантом. Кандидатов у него на примете не было, а раз Сухомлинов рекомендовал Грена, то, значит, знал его, и генерал ничего не имел против протеже военного министра. Я случайно видела Тулузакова, и он мне не понравился. Какой-то странный, ничего военного в нем не было, и походил он на какого-то экзотического, опереточного человечка.

Грен был назначен и явился к генералу, я его тоже видела. Выглядел он больным, был медлительным и сонным. Как сказал мне муж, он слышал, что полковник Грен болен печенью и, вероятно, поэтому у него такой вид. Ходили слухи, что он пьет, но мы ни разу не видели его в нетрезвом виде. К нам он как-то не привился, был совершенно чужим. У нас не бывал, ходил только к мужу в кабинет для разных поручений. Правда, часто болел, лежал в кровати, и мы днями его не видели. Я даже как-то просила генерала пойти навестить больного. Он был одинок и, может быть, нуждался в чем-либо. Говорили, что он был женат, но жена оставила его. Нас это не интересовало, и мы не выясняли, так ли это. У нас с мужем сложилось о нем представление как о сереньком, болезненном и неинтересном человеке.

Генерал пошел проведать больного. Кроме того, он хотел проверить слухи: говорили, что Грен не болен, а запоем пьет. Это оказалось клеветой – генерал нашел его в постели, совершенно трезвым, но больным печенью. Грен совсем не ожидал визита генерала, и был очень тронут его необычной любезностью. Ведь по службе их разделяло большое расстояние, а в военном мире с этим очень считаются. Но генерал был не из таких. Он был прост в обращении и любезен ко всем, невзирая на лица.

Не знаю почему, но о Грене ходили слухи, что ему пришлось оставить свой полк из-за карточной игры, долгов и пристрастия к вину. Но кто мог это проверить? Были слухи, а о ком дурно не говорят? Недаром у нас есть пословица, что и Царя за глаза бранят. Скажу одно, Грен был странный, и для нас всех оставалось загадкой, почему Сухомлинов о нем хлопотал.

Пока он был при муже в Вильно, ничего дурного в нем мы не заметили. Но когда все ушли на войну с Германией, о Грене поползли нехорошие слухи. Будто бы у него есть «дама», и он посылает ей кое-что с фронта – меха, какие-то отрезы материи, обиходные вещи. Все это, конечно, могло быть, но почему <надо> думать, что эти вещи он отнимал у населения или брал из оставленных немцами домов? Но именно такие сплетни ходили.

Я же полагала, что если он и послал что-либо своей «даме», то он мог все это там купить, тем более говорили о дешевке в Германии. Дальше пошли слухи, что и Важиевский не отстает от Грена – тащит все, что может, и присылает своей жене. Об этом я тоже ничего не могу сказать. Жена Важиевского и во время войны жила в квартире своего мужа в нижнем этаже дома командующего войсками. Эта квартира была обособленная, с отдельным входом, поэтому я никогда не встречалась;с семьей Важиевского. Во время войны, пока муж мой был на фронте, я не видела ни Важиевского, приезжавшего с фронта, ни его посылок. Если они вообще были.

Грена я также не встречала в городе. Очевидно, он не отлучался с фронта. Если он и посылал что-либо своей «даме», то, вероятно, не сам, а через кого-то. Иначе все Вильно знало бы об этом. Хотя этих посылок я не видела и ничего о них не знаю, но в душе все-таки убеждена, что и Важиевский, и Грен могли соблазниться брошенными немецкими вещами и сумели скрыть это от генерала, занятого военными делами. Ведь он занимал высокий, ответственный пост. Мне известно, что генерал не исключал возможности грабежей, которые бывают во время войны, и отдал приказ расстреливать мародеров на месте. Как я слышала, этот приказ исполнялся, и грабежей не было.[184]184
  До свидетельству немецкого генерала Э. Людендорфа (помощника командующего П. фон Гинденбурга), русские войска в Восточной Пруссии вели себя образцово. Винные склады охранялись, и в Инстербурге П. К. Ренненкампф поддерживал строгую дисциплину. См.: Ludendorff Е. Meine Kriegserinnerungen 1914–1918. Berlin, 1919. S. 53.


[Закрыть]

Вспоминаю уход начальника штаба округа Преженцова и назначение Сухомлиновым на его место генерала Мильянта. Меня удивило, что с первого дня Мильянт (кажется, его фамилия пишется по-русски Милеант) стал к моему мужу в оппозицию, даже со мной был преувеличенно холоден и сдержанно вежлив. Ларчик просто открывался – он был ставленником Сухомлинова, ненавидевшего моего мужа. Очевидно, военный министр успел настроить начальника штаба против его непосредственного начальства – генерала П. К. Ренненкампфа. Странно, если это так, то почему Милеант не отказался от назначения? Мест больше не было или он исполнял инструкции военного министра?

Я хотела разбить лед в отношениях между моим мужем и Милеантом и ждала случая. Надеялась, что, познакомившись с генералом ближе в домашней, семейной обстановке, он оставит свою враждебность и станет иначе относиться к своему начальнику. Случай представился – я встретила Милеанта, когда он в сопровождении мужа выходил из его кабинета. Подошло время завтрака. Я любезно с ним поздоровалась и пригласила позавтракать с нами. Милеант поблагодарил и сказал, что его ждет к завтраку жена. Я предложила ему позвонить от нас по телефону, предупредить супругу, чтобы не ждала его. Он не соглашался, говорил, что они с женой привыкли завтракать вместе у себя дома, он не может остаться и благодарит. С тех пор я решила не искать случая сблизить этих людей. Это ни к чему не привело бы, и виноват в том был сам Милеант. Бог с ним, раз он такой!

Как можно вместе с командующим войсками работать, служить одному делу и находиться в такой оппозиции к нему! До сих пор не могу понять, как при этом Милеант мог оставаться в штабе и не искать себе другого пути и иного начальника! Вся эта рознь особенно сказалась в последнюю Великую войну и, конечно, не могла не вредить делу.

Жена генерала Милеанта[185]185
  Милеант Мария Владимировна (1872–1941), жена генерала Г. Г. Милеанта.


[Закрыть] производила хорошее впечатление. Она казалась симпатичным, хорошеньким, наивным ребенком, но всецело находилась под башмаком мужа. Казалось, что она даже собственного мнения не могла иметь, в дела мужа не вмешивалась и была только светской женщиной. Отношения с обоими Милеантами сложились исключительно официально-светские. Встречались мы только на официальных приемах и обедах.

П. К. Ренненкампф хлопотал о другом, более приемлемом для него начальнике штаба, которого он хорошо знал, но Сухомлинов навязал ему своего ставленника Милеанта. Вообще, Сухомлинов старался все делать наперекор мужу и во что бы то ни стало хотел погубить его карьеру. Этого он и добился в Великую войну, когда после Лодзинской операции[186]186
  «…после Лодзинской операции» вписано другими чернилами.


[Закрыть] Ренненкампфа отозвали от командования Первой армией в распоряжение военного министра (т. е. призвали к ничегонеделанию).

Осведомленность германцев просто удивляет, а, может быть, это их рук дело. За неделю до отставки генерала Ренненкампфа из Первой армии германцы выставляли в окопах и на постах вблизи русских войск громадные плакаты: «Скоро вашего генерала Ренненкампфа уберут от вас». Все это и свершилось как по писаному.