Текст книги "Услуги некроманта"

– А что, похожа? – улыбнулась девушка.

– Вылитая, – проговорил магнат заплетающимся языком. – Вот в следующем году на выборы пойду… пойдешь со мной?

– А если меня выберут вместо вас? – поддержала флирт Татьяна. – Что делать будете?

– Да рази они оценят такую девушку? – проявил светскую находчивость Павел Петрович. – Эт» только я могу…

Когда же он отвернулся обратно, Таня склонилась к Ваниному уху и едва слышно прошептала:

– По-моему, он симулянт… По трезвяку притворялся. А сейчас пьян в дрова. И забыл.

– Зачем бы ему это? – удивился Ваня.

– Скучно им, олигархам. А может, заслал его кто. Я заметила – когда мы на него смотрели, он старался идти помедленнее, а когда думал, что все впереди – прыгал как козел…

– А как же ты тогда это засекла, что он прыгал? – не поверил Ваня.

– А у меня зеркальце с собой…

– Не веришь ты людям, – вздохнул Ваня. – Это просто целительный лесной воздух. Или уже агония у него.

– Ансгар прав, ты – полный кретин, – усмехнулась Татьяна и снова повернулась к бизнесмену.

Наступила ночь. Мухоротов медленно засыпал, вися на Татьяне и пытаясь из последних сил залезть ей под куртку.

– Мы зря сюда пришли, – говорил он. – Сейчас он скажет – звезды не так стоят…

Только когда свечи погасли, Ваня вспомнил, что шеф перед выходом просил его в этот момент включить мощный фонарь.

Ваня засуетился и включил.

Ансгар стоял на коленях в круге, наклонясь так низко, что кончики его волос касались земли.

– Он шшто, мусльманин? – спросил Мухоротов.

– Нет, – ответил Ваня, – он зовет мертвеца из земли.

Ваня не знал, так ли это на самом деле, но ему казалось, что так.

– Вот придурок, – хихикнул бизнесмен.

– Ай! – сказала Таня. – Вы там поосторожней. Я еще не пошла с вами на выборы. И фамилия моя не Ларина, так что в случае чего я и в рыло съездить могу.

Ансгар Фридрихович боялся собственной смелости. И еще боялся оторвать Эрлиху руку. Рука сначала была сухая, черная, а потом буквально под пальцами начала сглаживаться, скользить, обрастать тонкой кожей.

В такие минуты некромант старался не думать о глобальных мировоззренческих проблемах. С точки зрения главных мировых религий его занятие было как минимум хулиганством и кощунством. Но ведь и занятие хирурга, думал он, – тоже надругательство над неприкосновенностью человеческой плоти и божественным замыслом. И вообще, хирургия – это больно. И вправление вывиха – тоже больно. Но ведь – гуманно. Хотя, возможно, и гуманизм в том виде, в котором его пестует цивилизация, тоже немалое извращение.

– Wo bin ich?

Разглядывая творение почти что собственных рук, доктор Мерц ощущал себя в полной гармонии с миром. Это не было гордостью. Это не было усталостью или удовлетворением от хорошо выполненной работы, это были совсем другие ощущения… словно бы он подглядел миг творения, попал за кулисы загадочного спектакля под названием «жизнь». В эти моменты жизнь не делилась на свою и чужую. Он каждому из них отдавал немного от своего времени и удивлялся, почему оно еще не кончилось. Наверно, это как с донорством. Чем больше отдаешь крови, тем больше ее образуется.

Эрлих был красив, грязен и немного удивлен.

Некромант достал платок и попытался смахнуть хотя бы землю, выступающую из дырки у него во лбу. Получилось плохо, но все же приличнее, чем раньше.

– Sind Sienochin Russland. Esdauerte 70 Jahre, – ответил он.

Про то, что они умерли, а потом были подняты из земли, клиенты обычно знали сами. Надо было только указать им место и время.

Они разговаривали, а фонарик горел, заменяя собою, видимо, восходящее солнце.

– Сколько лет, вы говорите, прошло с войны? – поставив стакан с водой, Эрлих осмотрелся. Вокруг были только звезды, деревья и огонек далекого костра.

– Скоро семьдесят, – ответил странный человек с ввалившимися щеками и разными глазами. Его было едва видно. – Русские победили. Германия была поделена на две части, потом опять воссоединилась. А Советский Союз, наоборот, растащили, и теперь каждая из его бывших республик пытается встать на ноги и сделать «как было, только лучше». Обычно получается хуже.

– Я помню небытие, – поделился Эрлих. – И сижу тут, болтаю ногой. Но помню небытие. А там, – он кивнул на костер, – кто?

– Люди другого века. Они далеко от вас. Не говорите с ними. Вы из разных времен.

– А вы?

– Меня зовут Ансгар.

– Я предчувствовал, что так и будет. Что русские победят. Они бывают совершенно безумны. А у них все хорошо?

– Конечно, нет. Когда все бывает хорошо у безумных? Но, будь у них все хорошо, они бы давно спились от скуки. Впрочем, многие и спились, следовательно, все не так плохо, как им самим кажется.

Эрлих засмеялся – хрипло, со странным отзвуком, похожим на эхо бормашины, породнившейся с волчьим воем.

Они говорили еще; Эрлих чувствовал себя странно и поминутно озирался.

– Зачем вы подняли меня? – спросил он.

– Вас девушка искала, – ответил Ансгар.

– Семьдесят лет? Так она уже старушка, а не девушка! – вскричал Эрлих. – Что я с ней делать буду?

– Говорят, вы очень любили друг друга.

В этот момент со стороны костра послышался шорох, а затем долгий, полный ужаса крик. Странный человек вскочил и обернулся.

Двое, что сидели у костра, вскочили, стали поднимать что-то с земли, наверное, третьего человека, но тот был против и отбивался, ругая их на чем свет стоит.

На дальнем конце поляны стояла, отражая свет, фигура женщины. Сквозь середину ее просвечивали стволы деревьев, а в самом центре, в груди, пульсировало темное пятно, притягивающее взгляд.

– Черт, – некромант с досадой закусил губу. – Призрак? Вампир? Стихийно неупокоенная душа со странным телом… Она видит сердцем, точнее, тьмой, которая у нее вместо него. Это плохо. Я не успею. А вы, Эрлих? Скорее, идите туда. Спасите их. Она пришла за вами. Она увидит вас.

– Боже, зачем мне эта старуха! – вскричал юный немец.

– Встань и иди!!! – рявкнул некромант. – Развели тут театр.

И Эрлих пошел. Вообще-то он был против. Но ослушаться он не мог.

Павел Петрович очнулся от жажды. Вокруг было темно, только где-то за пределами видимости мерцал костер, играя вертикальными тенями.

Неплохое приключение, подумал Павел Петрович. Хоть выпил на природе. А этот корявый ублюдок, конечно, сейчас скажет, что звезды не так встали, и он, Павел Петрович, все уже проспал.

Надо все же сесть.

Деревенские, Ваня и Таня, сидели возле костра, спинами к нему. Справа, в заросшем каменном квадрате, на кочке сидел этот прикольный немец, Ансгар.

А к костру шел еще один человек. Как они так сделали, Павел Петрович не понял, но этот идущий выглядел, как офицер вермахта. Даже головной убор был при нем. Правда, все было тусклым и нечетким, но узнаваемым.

Павел Петрович восхитился масштабом представления. Даже встал на ноги, чтобы лучше видеть.

Офицер, как оказалось, шел не к ним, даже не к костру… да что там, почти бежал. И путь его пролегал куда-то влево, мимо Павла Петровича. И еще он что-то кричал по-немецки, Павел Петрович не понимал, что именно, потому что слов было очень много и все разные.

Таня с Ваней тоже что-то кричали, только бежали они в другую сторону.

А когда немецкий солдат остановился, Павел Петрович разозлился, что ничего не понятно. Если уж устроили спектакль, то кто-то один должен внятно говорить у микрофона, думал он.

– Я ничего не понял! – крикнул он.

Таня не ответила, зажала рот руками. Ваня пожал плечами. Ансгар только встал со своего места, всматриваясь.

– Jetzt verstehen, – сказал кто-то слева от Павла Петровича и прикоснулся к его плечу. «Сейчас поймешь». Он обернулся и увидел то, чего никогда в жизни не встречал, – прозрачную женщину с длинными белыми волосами, в серых одеждах и с черной дырой на месте сердца. Черная дыра билась, пульсировала и становилась то плотнее, то бесплотнее – во всяком случае, так это выглядело для Павла Петровича. И когда ее сердце становилось плотнее, тьма словно бы накладывалась сама на себя, слой за слоем, и начинала мерцать, как свет, только это все равно был не свет, а та Тьма, что уже не является просто цветом, а является материей, для которой обычная темнота – лишь одна буква из слова.

– Матильда, – крикнул ей издали немецкий солдат. – ich bin hier!

– Ehrlich!

Тут Павел Петрович почувствовал, что задыхается, открыл рот, чтобы набрать воздуха, и даже набрал, но удушье не проходило. Все поплыло, помутнело, он дышал, но воздух стал чужим, без жизни и ясности.

Так Павел Петрович и упал – посиневший, с открытым ртом, тщетно пытаясь вдохнуть то, что вернуло бы его к жизни.

– Дебил безмозглый, – выдохнул господин Мерц, поднимая голову. – Фома неверующий. Все, пульса нет… В круг его. То есть, черт его дери, в квадрат.

Всех, кроме Вани и Эрлиха, трясло нешуточно, да и самому Ване было немного страшно. Не так, как было бы страшно живому Ване. И это несмотря на то, что возлюбленная красавца Эрлиха держалась поодаль и подходить ни за что не хотела. Мерц сказал, что это из-за Таньки. Мол, она боится женщин, потому что в них больше созидающего и их труднее разрушить. Об них она может разрушиться сама. А ей нельзя, потому что ее желание найти Эрлиха было сильнее жизни и смерти. Оно сделало ее такой.

Ваня задумался о том, что делают с людьми их желания, и посмотрел на неподвижного бизнесмена. Теперь тот был, насколько позволяла видеть ночь, не желтым, а синим.

– Он умер? – спросил Ваня.

– Да. Но пока квадрат активен, мы его подымем. Павла Петровича даже не придется убеждать, что фонарик на светодиодах – это первый луч солнца. Скоро настоящий рассвет. Он должен понять, хоть и тупой буржуй.

Доктор Мерц был в фазе подъема: быстр, энергичен, даже его спина казалась прямой, а глаза – одинаковыми.

– Он на себя не похож, – взволнованно шепнула Таня. – Может, переработал?

– Переработать ему еще предстоит, – ответил Ваня, прилаживаясь, как бы ухватить злополучного бизнесмена. И вдруг обернулся к шефу. – Танька говорила – он был симулянтом, – вспомнил Ваня. – Развлечься хотел.

– Значит, не мне одному это показалось, – заметил Ансгар Фридрихович. – Или с кем поспорил. Надоели бабы и Куршавель.

«Вы развлекли его», – мысленно заметил Эрлих и спросил, может ли он чем помочь.

Ваня кивнул – мол, да, помогай, – и они вдвоем взяли Павла Петровича за конечности и отнесли на место будущего возрождения. Потом так же вдвоем зажигали свечи.

– Ты любил ее? – спросил Ваня.

«Не знаю. Но теперь знаю, что должен».

Ваня сразу подумал о том, что из двух любящих всегда любит только один. Видимо, красавец Эрлих только позволял себя любить. Возможно, он и не хотел, чтобы она его нашла, но теперь его характер поменялся и он чувствует, что должен быть со своей невестой. Или наоборот?

– А я тоже воскрешенный. Поэтому понимаю тебя и ты меня понимаешь. Мы были бы страшной, всесокрушающей армией, – сказал Ваня. – Что? А, Ансгар Фридрихович… он таким родился. У него еще два брата и сестра, но они обычные люди.

Когда последняя свеча была зажжена, Эрлих вежливо поблагодарил всех, попрощался и ушел туда, где ждал его страшный призрак.

И они с призраком обнялись. Говорили долго; словно и не было тут никого, кроме них. Так, как разговаривают люди, не видевшие друг друга без малого семьдесят лет.

Они не заметили, как некромант медленно подошел к ним; они никого не замечали.

Ансгар Фридрихович выпростал бледные в рассветном свете руки из-под плащ-палатки, покатал что-то в пальцах, раздавил. А потом воткнул каждому в плечо – жестом, каким медсестра вонзает шприц.

Тут же обе фигуры стали зыбкими, потускнели, начали исчезать – то ли в свете, то ли в темноте – рассыпаться. И продолжали свой стихающий разговор, пока все, кто остался на поляне, не услышали жуткий, беззвучный крик – как будто всей Вселенной вправили давний болезненный вывих. И как будто Вселенная, глубоко тоскуя, так и не решила – хорошо это или плохо.

Татьяна тихо заплакала.

Доктор Мерц вернулся. Теперь, прислонившись к дереву и сложив руки на груди, он ждал, глядя в землю.

А Ваня следил, чтоб не погасли свечи воскрешаемого бизнесмена.

– Зато вы теперь точно знаете, что проживете еще сорок девять лет, – утешал Ваня воскрешенного. – А это не всем известно.

– Но как я буду спать с женой? – возмущался Павел Петрович. – Я ж холодный!

– Я уверен в том, – влез Ансгар Фридрихович с сермяжной правдой, – что ваша двадцатилетняя жена будет счастлива, не чувствуя больше необходимости разделять интимные услады с жирным и обрюзгшим самодуром. Ваших денег ей будет вполне достаточно для хороших отношений. А дети у вас уже есть.

Павел Петрович задумался, словно прислушиваясь к чему-то в своей голове.

– Этак, – пробормотал он, – я к старой жене вернусь…

Ваня насторожился. Характер Павла Петровича действительно несколько «повело». Вернуться к жене. Это ж надо.

– А друзья? – спросил клиент жалобно. – Мои друзья? Они же…

Ваня закрыл глаза. Вот, вот оно. Такие моменты он очень любил. За них он обожал шефа.

– Они тоже ничего не знают… Впрочем, так им и надо, христопродавцам! – прорычал Павел Петрович. – Присосались к матушке-России как клещи!

Он еще много говорил. Детей, мол, с заграницы заберу – нечего им там делать. Пусть у себя дома прибираются. Новую жизнь строят. И еще он думал, что Ансгар Фридрихович фокусы показывает. Спор у них с другом вышел – правда это или нет. Вот Павел Петрович и решил победить в споре. А получилось, что проиграл. Но он не чувствует себя проигравшим. Его жизнь только начинается, он воин. Паладин, да.

Павел Петрович расплатился, пошел к машине. Остановился, окинул взором деревню.

– Эх, – сказал он, – хорошо-то как! Куплю здесь земли. Построю дом, людей наберу.

Его охрана переглянулась – видимо, им еще предстояло привыкнуть к переменам, произошедшим в характере босса.

– Ближайшая свободная, говорите… – Ваня покосился на пустующий дом Генциана Виолетыча.

– Только бы он эту разруху не купил по старой памяти, – поморщился Ансгар Фридрихович. – Я не выдержу рядом с собой паладина. И химией не увлекся.

Ваня задумался, а потом вдруг сказал загадочное:

– Получается, вы все-таки правите страной… немного. А я думал, что вы ее совсем уж не любите.

– Думать больше не пробуй, – наказал ему Ансгар Фридрихович. – В твоей стране интеллект вырастает до размеров, несовместимых с жизнью, но тебе это, к сожалению, уже не страшно.

И ушел спать.

– А по-моему – к счастью, – сказал Ваня, вешая на забор сигнальную кастрюлю.

Надо было сходить проведать, как там Кирилл. Тем более что для него поспела свежая и прекрасная легенда.

Глава 4. Живущие во сне.

– Дорогие дети! Сегодня у нас будет интересный урок. Нам пришли календарики с террористами, поэтому каждый, кто получит сегодня пятерку, сможет выбрать один из них. Машенька, какой твой самый любимый террорист?

– Павел Петрович Мухоротов! – отрапортовала Машенька. – Он, прямо во время очередного заседания, растворил в кислоте Государственную Думу Российский Федерации…

Проснувшись, Ваня сел на своем коврике. Этак и ожить со страху недолго.

Дождик за окном тихо постукивал по кастрюле.

Иногда Ваню посещали тяжелые предчувствия – что вот-вот что-то случится, что-то ужасное… Ничего не происходило, и от этого становилось еще тяжелее. В этих случаях Ваня считал, что мировое добро сохраняется исключительно благодаря закону подлости.

– Раньше между некромантами проводились турниры, – сказал доктор Мерц, рассматривая себя в зеркале, что над раковиной. Он только что повесил полотенце на крюк в виде косточки, взял полотенце бумажное и теперь насухо вытирал раковину – чтобы не осталось ни одной капли. – Собирались со всего мира. Воскрешали обычно Тутанхамона. Потом вышел Кодекс, запретивший поднимать личностей, оказавших влияние на историю, если с момента их смерти прошло больше трех недель.

Ваня думал, что при жизни его, наверно, раздражала бы привычка шефа изводить по рулону бумаги в день на протирку вещей, о состоянии которых сам Ваня никогда бы беспокоиться не стал. Инициативы Ансгара Фридриховича касались зеркал, раковин, плитки в ванной и даже ручки входной двери – некромант полировал ее после ухода каждого из своих клиентов. На даче эта славная немецкая традиция была отчасти поглощена местной, более близкой к палеолиту культурой, однако до конца не сдалась и затаилась где-то в квартире. Дождавшись же осени, явилась и поработила Ансгара Фридриховича с новой силой. Что и говорить – в это время года даже креативность некроманта пробуксовывала, поэтому последний его агитационный плакат гласил не более чем «Вечная жизнь – даже для грешников» и «Смерть – не помеха вашему бизнесу».

Эти фразы вызывали оскомину даже у него самого, но переделывать их он не желал из упрямства.

– И что, никто не пытался воскресить, скажем, Сталина? – спросил Ваня, собирая использованные, абсолютно чистые, на его взгляд, бумажки в мусорный мешок. Да, при жизни это раздражало бы его. Теперь – нет. Ужасно, когда тебя ничего не раздражает.

– Исторический факт, – охотно поделился Ансгар Фридрихович профессиональной тайной. – В то время в Советском Союзе работал некромант по имени Витольд, его и попросили. Но Сталин получился с диссидентским характером – то ли Есенина, то ли Маяковского. А коварство его осталось прежним. Поэтому, вызнав у Витольда способ уничтожения самого себя, он воспользовался им той же ночью.

– А с Витольдом что стало?

– В расход, – скомкав последний клочок, Ансгар Мерц двумя пальцами запустил его в подставленный пакет. – Сильный был некромант, но – всего лишь человек. Ровесник века. С тысяча девятьсот восемнадцатого его мертвотворящие крылья смыкались над Москвой, нарушая природные причины и следствия. Он называл воскрешенных «живущими во сне». Он говорил, что где-то есть мир, где ты спишь и тебе снится, что тебя подняли из могилы.

– А вот если сделать некроманта «живущим во сне», – задал Ваня наболевший вопрос, – он будет работать?

– Я уже отвечал на подобный вопрос. Воскрешенный Пикассо не пишет картин. Воскрешенный дизайнер не выдаст ни одного проекта… хотя, глядя на иные проекты, – Доктор Мерц покосился на окно, за которым строился торговый центр, увешанный лесами и рекламой, – видно, что даже лежачий покойник сделал бы их лучше.

Так сложилась традиция, согласно которой некроманты прячут свои могилы. Точнее, завещают спрятать. Витольд не смог, поскольку рядом с ним в момент смерти не было никого, кому бы он доверял, но его могила все равно потерялась, хоть и была на самом… гм… Словом, наше общество никогда не умело беречь таланты.

– А если как раз именно мертвый некромант умеет то, что не умеет живой? – невежливо перебив шефа, Ваня запихнул пакет в мусорное ведро. – Например, полное восстановление? В живого человека?

Ансгар Фридрихович распечатал новый рулон бумаги, посмотрел на Ваню.

– Живых людей рожают женщины, – отрезал он. – Только они могут ходить в мир мертвых и брать там душу, свободную от судьбы. Только они могут дать ей судьбу. Если… душа ее примет. Потому что душа может и не согласиться. Из-за этого детям не принято давать имена до рождения – ведь они могут отказаться от судьбы, с этим именем связанной.

– А если женщина не захочет, но душа все равно придет?

– А если человек убил себя, а потом передумал?

– Я не поэтому…

– Врешь.

– Вру, – кивнул Ваня. – Но разве не виноват тот, кто дал ему возможность передумать?

– Не так сильно, как если бы он сделал это за деньги, – улыбнулся доктор Мерц. – Я привык к чувству вины раньше, чем ты начал привыкать жить мертвецом.

– Вы отобрали у меня результат уже сделанного выбора, – укорил его Ваня.

– Зато дал ценный шанс почувствовать себя идиотом, – отметил доктор.

– Спасибо. Я знаю, почему вы это сделали. Чтобы было кому похоронить вас, ведь так? Кстати, а чьи крылья смыкались над Москвой с пятьдесят третьего или когда там расстреляли Витольда?

Некоторое время Ансгар Фридрихович изучал собеседника с таким лицом, словно не верил в его существование.

– Ничьи, – сказал он наконец.

– Значит, вы…

– Учился в Германии.

– Врете, – сощурился Ваня.

– Обязан, – кивнул доктор. – Потому что моего мертворожденного брата-близнеца тоже звали Витольдом. Остальное…

Звонок прервал их вовремя, потому что доктору Мерцу настроения Вани совсем не нравилось. Совсем.

Новый клиент был не стар, но и не молод; стройный мужчина с темными локонами до плеч, благородным носом и яркими синими глазами. Серый с блеском костюм и тонкий парфюм завершали умопомрачительный образ, словно бы шагнувший под холодную арку со страниц дамского романа. Даже ногти у клиента были более ухожены, чем у некроманта, хотя раньше Ваня считал, что это невозможно.

Хорошо бы он сам за собой протер дверную ручку, подумал Ваня. Это собьет Ансгара с толку и хоть немного озадачит. На что он тогда будет изводить бумажные полотенца?

– Здравствуйте, – лучезарно улыбнулся клиент, и складка за его круговой мышцей рта добавила в умопомрачительный облик толику светлой скорби.

«Он еще и харизматик», – обреченно подумал Ваня.

Насколько «живущие во сне» были способны ненавидеть, настолько Ваня ненавидел это модное слово. Потому что если говоришь просто «обаятельный человек» – этот факт можно обсудить или даже оспорить. Однако с «харизматиком» этого не получится. Если тебе сказали, что кто-то харизматик, то это – мнение окончательное, как смертный приговор окружающим. Обжалованию, естественно, не подлежит. Кроме того, Ваня подозревал, что у каждого харизматика где-то спрятано удостоверение. Заслуженный харизматик. Или, скажем, народный. Почетный харизматик. Дважды и трижды харизматик. Наверно, даже его надгробие будет собирать вокруг себя внимающих светоносной харизме.

– У меня к вам, – изящно обогнув дверной косяк, Харизматик проследовал в гостиную и расположился на диване для посетителей так, словно был у себя дома, – довольно странная просьба…

– Я и специализируюсь на выполнении не совсем обычных заказов, – напомнил доктор Мерц, занимая стул напротив. Вид у него был выжидающий – какие правила этот хам нарушит еще и хватит ли их на повод выставить его из дома?

– Я хочу воскресить… женщину.

Ансгар Фридрихович кивнул, не моргая. Его разные глаза были словно застланы туманом, под которым толпились тени иронии, профессионального азарта и еще какого-то странного удовлетворения, природа которого была Ване непонятна.

– Действительно, странная просьба, – согласился доктор, глядя на клиента уже почти с обожанием. – Женщину. Надо же. Но я как раз тот, кто может вам помочь. Я иногда воскрешаю женщин. И даже – вы не поверите! – мужчин.

Харизматик рассмеялся.

– Меня зовут Андрей Бархатов, – сообщил он доверительно, наклонившись к некроманту так близко, что теперь занимал только самый краешек дивана. – И женщины у меня нет.

– Сочувствую вам безмерно, – кивнул Ансгар Фридрихович. – Воскресим, как только найдете.

– Об этом я и хотел вас попросить, – прошептал Андрей. – Я нашел ее… сразу мертвой. Точнее, их. Я хочу видеть рядом с собой одну из этих женщин.

И он подал некроманту какой-то длинный, распечатанный на принтере список. Список дублировался таблицей, к которой прилагалась диаграмма.

– Это, – клиент ткнул в диаграмму, – степень желательности той или иной… гм… претендентки.

Представив очередь из покойниц, претендующих на внимание харизматика, Ваня неприлично хрюкнул. Хорошо на стройке как раз в этот момент включили перфоратор, поэтому звука не было слышно.

– А позвольте спросить, – некромант, между тем, углубился в изучение, – чем вас не устраивают живые девушки?

Перфоратор замолк. «Наверное, тоже прислушивается», – подумал Ваня.

– Понимаете, – прошептал Андрей, – живые девушки – это так тяжело. Рано или поздно они начинают обсуждать отношения, проситься замуж, предъявлять какие-то права на тебя… ничего этого я не хочу. Я хочу просто девушку, понимаете. Чтобы она слушалась меня, ждала меня на съемной квартире и ни о чем не просила. Девушку без матримониальных планов и родственников. Девушку, которая умерла, но продолжала бы жить… ради меня. И не создавала бы мне проблем.

Может быть, Харизматик настроил глаз наблюдателя на восприятие прекрасного, а может быть, Ансгар Фридрихович так часто еще никогда не моргал, но Ваня вдруг обратил внимание на нестандартную длину ресниц шефа. Или, может быть, раньше Ваня воспринимал их длину как издевательство над гармоничным уродством господина Мерца, вот и старался изо всех сил деликатно не замечать. А теперь силы ему отказали.

И вот эти самые ресницы добавили в облик господина Мерца что-то настолько наивное и невинное, что Ване он на миг показался совсем другим человеком. Человеком, ощутившим свое ничтожество перед лицом одной из двух воспетых Эйнштейном бесконечных величин.

– Это нетрудно, – интонации доброго психиатра в голосе доктора быстро развеяли иллюзию. Ансгар качнул зажатым в руке листком, – Я посмотрел список милых вашему сердцу трупов и хочу уточнить: у кандидаток есть живые родственники?

– Не знаю, – нахмурился Бархатов, – а это существенно?

– Конечно. После воскрешения дамы могут захотеть к ним вернуться.

– Так я не позволю им, – удивление Андрея было таким искренним, что Ваня чуть не передразнил его.– Она же будет моя! Ну, эта девушка.

– Все-таки лучше без родственников, – заметил Ансгар. – Мои воскрешенные прекрасно слушаются меня, возможно, будут слушаться и вас, но… есть некий элемент непредсказуемости. Не хотелось бы рисковать.

– Я понимаю, – тут же заверил его Андрей. – Понимаю… что ж… проще будет определиться с выбором. Тогда завтра я представлю вам окончательный вариант.

– Договорились, – кивнул доктор. – Но имейте в виду: чем больше девушек, тем выше цена!

– Надеюсь, – улыбнулся Андрей, – вы не подумаете обо мне плохого. Что я эгоист или там…

– Ваши моральные качества, – заверил его Ансгар Фридрихович, – никоим образом не повлияют на нашу работу. До завтра. Будем рады видеть вас снова.

– Вы действительно будете рады видеть его снова? – спросил Ваня, когда шеф, закрыв за клиентом дверь, вернулся из прихожей. Он усиленно тер кулаком переносицу и плохо видел, куда ступает.

– Почему бы и нет? – пожал плечами доктор Мерц, думая о том, нужно ли все-таки вытирать диванные поручни. – Если ты думаешь, что чья-то физическая полноценность причиняет мне нестерпимые страдания, то ты забыл, что мы с тобой разные.

– Да нет, – поморщился Ваня, – я не об этом. Просто он… он же хочет воскресить рабство, а не девушку.

– Кодекс не запрещает нам воскрешать рабство, – пожал плечами доктор Мерц. – Может быть, он ей понравится. И у него отпадет необходимость устраиваться на работу в морг, чтобы вступать в интимные отношения с трупами.

– Ладно. Спокойной ночи, Ансгар Фридрихович.

Ване почему-то перестало быть смешно. Ему стало плохо.

Доктор Мерц долго не мог уснуть. Два раза вставал и протирал дверную ручку, один раз даже скатал ковер с пола и вывесил его на балконе. В итоге забылся, но через час чувство тревоги стало нестерпимым, и он проснулся снова.

Где-то в коридоре явственно раздавался шорох. Неужели Андрей Бархатов передумал воскрешать девушку и решил для начала убить кого-нибудь здесь?

Осторожно накинув халат, доктор Мерц выглянул из комнаты и увидел, что на кухне горит свет.

Ваня сидел за столом, погрузившись взглядом в открытый чемоданчик некроманта. Набор ампул с иглами для умерщвления воскрешенных уменьшился на боевую единицу. Ее-то Ваня и держал в дрожащих руках. Достаточно было как следует сжать кулак, но он медлил.

– Ты рехнулся? – деловито спросил доктор Мерц.

– Я устал жить через силу, – сказал Ваня, медленно обернувшись. – Мне все время это казалось, что нечто… что мне нет места в этой жизни. Мы об этом не говорили, но ведь вы нас используете. Так же, как этот безмозглый красавец – эту девушку…

Теперь Ваня смотрел некроманту в глаза.

– Использую, – согласился тот. Ансгар ненавидел это слово. Оно могло значить что угодно, могло быть привязано к чему угодно, но всегда означало одно: человек, сказавший его, чувствует себя униженным абсолютно всеми, ненавидит всех, и выхода нет. Наверно, это же чувство заставило Ивана броситься в речку. И вот, вернулось.

– Позвольте мне умереть, – попросил между тем Ваня. – Я устал быть вторичным. И… пожалуйста, пожалейте эту девушку, кто бы она ни была. Вы понимаете…

– Отказ клиенту невозможен, – отрезал Ансгар. – Это противоречит Кодексу.

– Ваш Кодекс сочинил дьявол! – Ваня вскочил.

– Возможно, – согласился доктор. – Но отношения с этой фигурой – личное дело заказчика. Это его грех, а я… лишь смотритель у этой двери.

– Но не в моем случае! Не в моем! – Ваня сжал в кулаке ампулу и смотрел на нее сощурившись, как смотрят на свет. – Вы создали меня! Вам нужен был кто-то, вы нашли неопознанный труп в реке и решили, что он вам подойдет, – голос его стал хриплым, словно упал куда-то, где лишь грязь и щебень. – Но это не так, Ансгар Фридрихович. Я не подхожу вам. Я еще помню свою жизнь, я помню, что я – человек и имею право на выбор!

– Ты уже однажды сделал свой выбор, – жестко напомнил Ансгар Фридрихович. В его речи появился немецкий акцент, живо напомнивший Ивану виденные в детстве фильмы про злых эсэсовцев. – После него ты не был похож на человека. Тебя не раздуло от воды только потому, что ты весь был обмазан нефтью – я даже не понял, какой ты национальности, пока не отмыл скипидаром… хочешь повторить?

– Вы все время смеетесь надо мной, – обиделся Ваня. – Знаете, как тяжело быть застрявшим между мирами? Все время чего-то недостает… Я пойду. Отпустите меня, пожалуйста.

– Нет.

– ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! – прорычал воскрешенный. – Иначе я убью вас!

– Заткнись и иди спать.

Ваня со стоном опустился на паркет. Руки его дрожали, и было слышно, как игла в ампуле тихо позвякивает, катаясь по стеклянной стенке.

– ОТПУСТИ МЕНЯ… ОТПУСТИ МЕНЯ, СВОЛОЧЬ… ДАЙ МНЕ УМЕРЕТЬ, – хрипел воскрешенный, и Ансгар понимал, что теперь он сам обязан его убить. Согласно Кодексу. Согласно технике безопасности и здравому смыслу.

Однако вместо этого он упал рядом на колени и обхватил помощника за плечи, прекрасно зная, что если тот рванется как следует, для него самого это может закончиться смещением позвонков. Ансгар Фридрихович не умел дотрагиваться до людей. Вообще. И поэтому, когда он на это решался, люди не сопротивлялись просто от удивления.

Однако и сам он в такие моменты не знал, что делать, поэтому просто держал Ивана, надеясь, что удивление собьет его с выбранного курса.

– Знаешь, – спросил он тихо, – зачем я тебя воскресил на самом деле?

Ваня покачал головой.

– Хотел спросить, что может заставить здорового и красивого человека отказаться от жизни. Но потом все время откладывал этот вопрос, считая его бестактным.