Текст книги "Дети Времени всемогущего"

– Кого я вижу! – Рёв раздался за спиной, облетел вокруг двора, отразился от опрятно унылых стен и устремился к выцветшим небесам. – Чтоб я сдох, благородный Тит! В нашем стойле!..

– Медáнт! Ты?!

– А то нет?! – Обещанная прокуратором вороная неожиданность залихватски подмигнула. – Значит, к нам?

– Значит, к вам. – Тит обнялся с кентавром, напрочь позабыв, что на них смотрят. Завсегдатай бегов, он не только не чурался конюшен и их обитателей, но и ездил сам. Пока император не запретил благородным участвовать в состязаниях, ибо сделанные плебеями ставки низводят знатнейших граждан до уровня полускотов. Никогда ещё младший Спентад не был столь близок к государственной измене, но тут подвернулась капризница Фагния… Вернее, её «подвернул» отец, и Тит немного остыл.

– Тут смешно, – обнадёжил Медант. – Как там Стурн? Плещется?

– Что ему сделается? Слушай, тебя-то как сюда занесло? Про возничего твоего слышал, так ему и надо, ублюдку!..

– А что ты слышал? – оживился кентавр, и прежде не чуждый тщеславия. – Представляю, что тебе наболтали…

Болтали и впрямь много, но Тит слишком рано поднялся в беговую повозку[4]4
  Беговой повозкой управляют следующим образом: первая пара широких вожжей, служащая для поддержки возничего, крепится за массивные кольца, ввинченные в седелку. Седелка подпругой фиксируется на спине кентавра, а боковыми ремнями прикручивается к оглоблям экипажа. Концы оглобель приблизительно на локоть выступают впереди корпуса кентавра и оканчиваются вертикальными «рычажками», дабы кентавр мог опираться на них руками для улучшения баланса (бежать быстрой рысью, не сбиваясь на галоп, нелегко). Вторая пара вожжей, идущая от рук возничего через седельные кольца, крепится к ременному кольцу за руку кентавра чуть повыше локтевого сгиба. Через эти вожжи возничий может подавать кентавру сигналы (вправо – влево, потише – порезвее, остановиться). Пользоваться бичом не только бессмысленно, но и опасно. Тем не менее некоторые возничие иногда хлещут своих «партнёров», особенно достаётся молодёжи и «кобылам».


[Закрыть], чтобы верить ерунде. Все было просто и очевидно. Доставшийся Меданту возничий, считая, и не без оснований, «своего» кентавра существом строптивым и неблагонадёжным, решил его поторопить, ткнув длинным острым стрекалом в человеческую часть спины. Не ожидавший такого коварства Медант потерял равновесие и сбился с рыси, лишившись тем самым победы. Что хуже всего, стрекало сломалось, и обломок застрял под кожей, причиняя кентавру сильную боль. Медант вскинулся на дыбы, опрокинул повозку, сломав оглобли, и от души врезал по обидчику обеими задними ногами.

Покойный, конечно, был дураком, но слава убийцы закрыла для Меданта путь на беговую арену. Нет, ему не запретили выступать, императорский попечитель даже признал его невиновным, но желающих связываться со столь опасным конягой среди заполонивших ипподром плебеев не находилось, и норов Меданта, и раньше непростой, испортился окончательно. Свой хлеб, то есть кашу, кентавр честно зарабатывал ковкой – о, в этом ему не было равных! – в остальное же время пил как лошадь, затевал драки с себе подобными и приставал к хвостатым девчонкам, а потом исчез. Завсегдатаи бегов решили, что бесполезного задиру кто-то наконец прикончил и с попустительства попечителя замёл следы. А Медант, выходит, подался на границу. Лучший беговой кентавр стал простецким армейским конягой! В Стурне это наделает шуму. Наделало бы… Тит залихватски махнул рукой:

– Сплетни я на трезвую голову не пересказываю, давай после… Явится же когда-нибудь этот комендант.

– Не «когда-нибудь», а сейчас!

Медант легонько – устоять на ногах удалось почти без усилий – хлопнул бывшего возничего по плечу, в несколько прыжков преодолел двор и грохнул коваными передними копытами в сигнальный гонг. Тит не выдержал и расхохотался – служба в Скадарии начиналась, мягко говоря, своеобразно.

* * *

Молодчик трепался с Медантом, словно знал конягу сто лет, высыпавшие во двор солдаты весело переглядывались, а растерянный сигнальщик переминался с ноги на ногу, глядя то на свои колотушки, то на дверь, из которой, по его мнению, должно было появиться начальство. Приск подавил невольную усмешку: Медант был незаменим за Перонтом, но от его выходок за тысячу шагов несло столичной дурью. Впрочем, коняга хотя бы не гадил где попало, как его предшественник. Комендант без особой спешки раздвинул утративших бдительность балбесов и резко спросил:

– Что это значит?

– Что вам в бóшки набилась солома! – отрезал Медант. – Кого ждать заставили? Хорошего человека, ездока!.. Скоро меня с мулом спутаете. Провинция…

– Доклад коменданту. – Спентад не собирался прятаться за кентавра. – Младший трибун Тит. Определён в Скадарию прокуратором Нуммой. Военного опыта не имею. Владею мечом, копьём и пращой. Езжу верхом.

– Врежет, мало не покажется, – Медант был откровенно доволен, – хоть мечом, хоть чем. Было у нас на бегах дельце…

– Имею некоторый опыт уличных схваток, – спокойно уточнил новичок. Эх, не уродился б он Спентадом…

– Тит, значит? Отцовское имя забыл?

– Мой отец остался в Стурне. Я увижу его через три года.

– Хочешь сказать, что явился не за подорожной к «грифам»?

– Я её получу через три года.

– Получишь, потому что ты – благородный. Получишь и уберёшься, а вот он, – Приск кивком указал на Сервия, – будет вялиться здесь. Вы прыгаете, мы тянем, и нечего чистить драные сапоги!

– Комендант прав, – Спентад все ещё был само спокойствие, – драные сапоги надо выкидывать. Я знаю, какое место займу, если меня не убьют на юге или на севере. Вы уже уйдёте в отставку, но комендант Скадарии, новый комендант, вряд ли обрадуется, если у него отберут даже ту кавалерию, что есть у вас. Он сможет только жаловаться и браниться, а я буду спорить. С Сенатом и императором, но для этого мне нужно забраться наверх. Ваш помощник этого не может, я – могу.

– Он залезет! – подтвердил Медант, хотя его никто не спрашивал.

Приск сощурился, он не собирался сдаваться.

– Ты пока не в Сенате, – отрезал комендант, – а в моей крепости. Посмотрим, что ты за птица… Кукарекать один тут уже кукарекает, а ты полетай!

Приск любил те короткие недели, в которые глаз отдыхает и от зимней серятины, и от летней сухой желтизны, только в нынешнем году было не до цветочков. Долгожданная весна принесла те самые пакости, что ветеран пророчил начальству и подчинённым уже лет пятнадцать.

Первыми вестниками грядущих бед стали промышлявшие за Перонтом торговцы. С их слов получалось, что у скератов сменились вожди, и не просто сменились, а с большой кровью. Празднества, которыми лохмачи отмечают весенний солнцеворот, завершились резней, и теперь по приграничным становищам бродили слухи один гаже другого. Напуганные этими слухами купцы не рисковали забираться далеко в степь, так что толку от их россказней было мало.

Не на шутку встревожившийся Приск отрядил за реку три десятка разведчиков. Соседство есть соседство – у стурнийцев за Перонтом водились и знакомцы, и торговые партнёры, и даже друзья. Ну, или почти друзья… От них комендант и надеялся получить объяснения. Надежды оправдались в полной мере, только веселей от этого не стало – новости отчётливо отдавали войной.

Купцы не врали – встреча Весны в самом деле обернулась бойней. Семь племён, из тех, что кочуют вдоль стурнийской границы, как водится, стянулись к священным курганам. Туда же явились трое почётных гостей из «дальних», каждый с изрядным отрядом. Неделя скачек, состязаний, молитв с жертвоприношениями – и всеобщая пьянка, завершившаяся убийством большинства родовых старейшин и пяти вождей из семи.

Весенние драки между перепившимися степняками были делом привычным, но здесь по всему выходило, что резня – не случайность. Её готовили загодя, и оба уцелевших явно участвовали в заговоре. Да и гости, хоть и не ввязались в это безобразие сами, новых вождей немедленно поддержали. Все это наводило на нехорошие мысли. Настолько нехорошие, что Приск решился на то, чего никогда раньше не делал и делать не желал. Запечатав должным образом составленное донесение, комендант тщательнейшим образом занёс на покрытую воском дощечку то, что требовалось внушить начальству, и послал солдата за прокураторским дружком.

Спентад, надо отдать ему должное, нашёлся сразу – гонял во дворе своих пехотинцев. От службы парень не отлынивал, нос особо не задирал, а цапался все больше со своим же, столичным… Вот уж кого Приск мечтал сплавить если не лохмачам, то хотя бы в другую крепость. Увы, Аппия Фертара приписали к Скадарии пожизненно и, небец сожри сенаторские штучки, в офицерском чине.

– Младший трибун Тит. Приказ коменданта.

– Садись. – Будь вина Тита лишь в рождении на брегах отца-Стурна, комендант простил бы паршивца ещё прошлой зимой, но сенаторское отродье… Это для Приска было слишком. И именно это давало шанс пробить медный начальственный лоб. Ветеран отодвинул табличку-подсказку так, чтобы привыкшие к заречным далям глаза разбирали буковки. – Тут вот какое дело…

Объяснять пришлось долго – от выходящих за пределы обязанностей младшего трибуна дел комендант отпихивал умника сам. Как оказалось, себе же во вред. Горло пересохло, Приск хлебнул водицы и поднял взгляд от исписанного воска. Сенаторский сынок сосредоточенно хмурил брови, думал, надо полагать.

– Говори, – разрешил ветеран и закашлялся.

– Говорю. Комендант подтвердил возникшие у меня опасения. Медант много знает о скератах. Кроме того, я расспрашивал торговцев и сравнивал с тем, о чем читал. Степной молодняк всегда был горяч и жаден до грабежа, но теперь он ещё и уверен в себе. Урок, преподанный Октавианом, их больше не пугает – это было давно и не с ними. Новым царькам надо укреплять свою власть. Думаю, они сделают это привычным способом – поведут своих головорезов на наши земли.

Да, башка кое у кого на месте, чего доброго, в самом деле в прокураторы выбьется! В солдатские прокураторы, не в сенатские, но пока что в Отраме жирует Нумма, а за Перонтом набивают колчаны семь племён, а то и все десять!.. Если орава двинется разом, прокуратор запросит помощи, и помощь будет, при такой-то напасти как не прислать, только её ещё надо дождаться. И потом, легионы не лютики, сами не вырастут. Появятся у Перонта, значит – откуда-то уйдут…

– Надежды на то, что новоявленные царьки передерутся, немного, – напомнил о себе Спентад. Он думал о чем-то похожем.

– «Немного»! – передразнил Приск. – Небец ушастый, да нет никакой надежды! Слишком дружно ублюдки провернули своё дельце, видать, всю зиму готовились, должны были сговориться и о том, что дальше делать. Да ещё эти их родичи… Ох, не зря они заявились! Воняет нынче степь, и воняет «грифами». Только вонь в мешок не сунешь и прокуратору не доставишь…

– Я доставлю, – не дожидаясь то ли просьбы, то ли приказа, произнёс Тит. Парень все понял, и понял, залягай его коняга, правильно! – Доставлю, и Нумма отправит её дальше. Императору и Сенату. Сколько у меня времени?

* * *

Лишь Время Всемогущее знало, сколько оно отпустило Приску, но комендант мог гордиться – впустую не пропало ни единого часа. Въехав на показавшийся родным крепостной двор, Тит понял: все, что можно сделать, сделано, а уж чего нельзя… Хотелось бы, конечно, поднять стены хотя бы на длину копья, да чтоб запас смолы стал раза в три побольше… И метательных машин бы ещё, и вторую когорту в казармы – как раз разместилась бы. Увы, это было за пределами возможностей паршивого коменданта ненужной крепости. Тут уж чем Сенат с императором обеспечили, с тем и воюй.

Приск и готовился воевать, и не он один: вести поступали со всей границы, и были они хуже не придумаешь, так что уговаривать Нумму не пришлось. Прокуратор головы под крыло не прятал, к угрозе относился всерьёз, но прокураторским беспокойством дыры не заткнёшь. По крайней мере сразу.

– Нумма обеспокоен. – Тит не выдержал, злобненько усмехнулся. – Нумма крайне обеспокоен. Войска провинции спешно стягиваются, ну или должны стягиваться, к Отраме. Приграничным гарнизонам именем императора велено стоять до последнего, сдерживая продвижение варваров, а помощь будет. Это прокуратор обещал твёрдо.

Прокуратор не просто обещал, он клялся, призывая в свидетели собственного отца, отца Тита, порфироносного Агриппу и само Время со чада и домочадцы, вздыхал, сетовал и уговаривал, уговаривал, уговаривал остаться при своей особе. Не навсегда, а лишь пока не сползутся «черепахи»[5]5
  Черепахами в стурнийской армии называют легионы.


[Закрыть], после чего взгромоздиться на самую белую и отправиться… нет, не выручать своих – очищать Отраму.

В последнем Нумма был прав: кочевникам нужны не взятые крепости, а добыча. Они не задержатся на границе, а рванут в глубь провинции, откуда их и придётся гнать, а гарнизоны – это уж когда руки дойдут или дальние легионы подтянутся. Нумма опускал глаза и отводил на подтягивание месяц. В лучшем случае, а в худшем… В худшем спасители провозятся до середины лета и успеют разве что всплакнуть на погребальных курганах, в которые превратятся «столь дорого обходящиеся империи крепости».

– Прокуратор не знает, когда подойдут подкрепления, – уточнил Тит, – но он не пытается врать. Это хороший признак – о нас не «забудут».

Приск махнул рукой, и Тит ушёл, так и не сказав, что его удерживали в Отраме. Может, удивись комендант возвращению столичного молодчика, молодчик бы и не выдержал, но ветеран лишь выразил удовлетворение скоростью, с которой пришёл ответ. Потащивший едва отдышавшегося приятеля в степь Медант выразил кое-что другое, и выражал долго. Тит слушал вполуха, привычно вынуждая коня на полкорпуса опережать бушующего кентавра. Если б не сухой ветер и не тень «грифа» над утратившей былую прыть империей, можно было вообразить себя дома на прогулке.

Сколько раз наследник Спентадов и кентавр, обсуждая ставки и забеги, перемывали кости двуногим и четвероногим! Медант тогда любил выпить и подраться, возничих считал за дерьмо, но бегал хорошо. Если зачешется правая задняя нога… А чесалась она постоянно, так как созерцать впереди себя чужой хвост строптивец не мог. Себя, столичного, Тит помнил хуже, то есть не помнил, а понимал. Неужели это он орал, что императора за запрет на участие в бегах надо гнать? А что делать с императором, повернувшимся спиной к отрастившей когти степи? С императором, строящим цирки и триумфальные арки за счёт роспуска легионов?

– Медант, – зачем-то окликнул Тит, – что нам делать? Что нам теперь делать?

Кентавр остановился, и человек натянул поводья. Он не ждал никаких откровений. Вопрос был глупым и беспомощным, а ответ единственным – драться. Там, где застигла беда, и пока хватает сил. Границы Стурна священны, но это – для Сената, а на деле, если что и вправду свято, так это жизни дурней, которых угораздило поселиться вблизи беды, и твоё слово защитить их. То есть не только твоё, много ты один назащищаешь…

– Что делать, говоришь? – Лапища Меданта растрепала лошадиную гриву, и не терпевший кентавров жеребец прижал уши. – Почему бы нам вечерком не выпить и не пристукнуть Фертара? Некоторые пáсти перед войной лучше заткнуть, а завтра… Ты как хочешь, а я пробегусь за реку. Разъезды разъездами, а самому глянуть не помешает.

Война стала явью утром. Славным весенним утром, когда по небу бегут розовые облака, пахнет расцветающими травами и ты не ждёшь, не можешь ждать ничего дурного. Никто и не ждал, пока из зелёного, сбрызнутого маковой кровью моря не вынырнула тёмная фигура и неповторимой, знакомой всем завсегдатаям бегов рысью полетела к броду.

– Скераты идут! – крикнул Тит стоявшему парой ступеней ниже Сервию, не дожидаясь, когда вороная буря ворвётся во двор.

– Идут… – подтвердил спустя четверть часа Медант, поводя блестящими от пота боками. – К нам – тысяч семь, не меньше. Остальные – кто куда, но всё больше вниз по течению. «Наши» к вечеру будут здесь, а их дозоры – и того раньше…

– Значит, – припомнил Тит пророчества Нуммы, – будут переходить Перонт вплавь и в разных местах.

– Часть отправится грабить, часть останется брать крепость. – Первый помощник коменданта говорил о скератах, как о паводке, озабоченно, но не больше. – Броды и переправы им нужны позарез. Возы с добычей и рабов иначе не уведёшь.

– Да, без добычи набег и потери станут бессмысленными. – Тит очень надеялся, что его голос столь же будничен, как у Сервия. – Что ж, если отправлять гонца в Отраму, надо поторопиться.

Он не собирался советовать подоспевшему коменданту, просто так вышло, но Приск то ли не расслышал, то ли…

– Поедешь?

– Нет. – Спентад уверенно выдержал цепкий взгляд. – Я сказал прокуратору все. Мне нечего добавить.

– И мне нечего. – Комендант потёр лоб и вдруг усмехнулся: – Разве что передать: если Скадарию кончат, я, дохлый, не к лохмачам заявлюсь и не к Нумме, а повыше. Чтоб других так же…

Каких «других», Приск не уточнил. То ли слов не нашёл, то ли, наоборот, счёл, что сказал все. Тит с молчаливого согласия начальства торопливо набросал короткое донесение. Время, место, примерное число идущих варваров, напоминание о том, что Скадария располагает едва ли половиной требуемых для обороны солдат, – и все. Гарнизон не клялся в верности императору и Сенату и не обещал достойных Октавиана побед. Впрочем, не спешил и с завещаниями: крепость могла выстоять, а помощь – успеть.

– Медант, – теперь Приск смотрел на кентавра, – ты Мезия встретил?

– Ночью разбежались. Мезий лохмачей на самом хвосте притащит. Часа через два.

– Как бы не зарвался, – высказал Сервий то, о чем Тит из суеверия промолчал.

– Не зарвётся! – отрезал Приск. Боится накликать или просто верит десятнику? – Медант, ты как? С ног не валишься?

– С этакой прогулочки?! Да я даже не разогрелся, Тит, скажи ему, как…

– Отлично. – Слушать о Медантовых беговых триумфах Приск не собирался. – На стенах тебе делать нечего, во дворе – тем более. Доставишь в Отраму донесение и будь здоров. Назад лезть не вздумай – лишние копыта мне тут не нужны, а Стурну и тебе, глядишь, пригодятся.

– А то! – Кентавр быстро глянул на передние ноги. Он всегда так делал, собираясь бежать. – Ещё встретимся. Не тут, так там, где нет Времени…

* * *

В степи видно далеко, особенно с холма или башни. Какое-то время Тит, стоя меж зубцов, следил за гонцом, мчавшимся пустой – ни купцов, ни крестьян – дорогой; потом ставший точкой кентавр растворился в солнечном блеске, а человек прошёл по стенам в сторону реки и стал ждать.

Медант не ошибся: когда через брод промчался стурнийский разъезд, полдень ещё не наступил. Варвары отстали ненамного. Чуть более сотни всадников на разномастных невысоких лошадях остановились на дальнем берегу. Полюбовались оседлавшей приречный холм крепостью и опустевшим посёлком, погалдели и двинулись берегом в обе стороны, вверх и вниз по течению. Против Скадарии осталось десятка три, эти вели себя тихо: постояли чуток на пригорке, потом развернулись и неспешной рысью убрались.

– Именно так смотрели титаны со стен Нинней, когда к ним подступали полчища Идакла. И точно так же…

Аппий Фертар! Явился… Порой Тит сыну заговорщика сочувствовал. Как столичная цаца столичной цаце и как будущий прокуратор безвредному болтуну, но сегодня Фертар откровенно бесил. Всем: напористым голосом поэта, запахом померанцевой воды, двумя родинками, кольцом с дурацкой загогулиной, которую величал Небесной спиралью… Даже заговори поэт о погоде, и то Титу захотелось бы его придушить, но Фертар, пользуясь случаем, излагал своё, то есть отцовское, мнение о том, как обустроить всё. Не обошлось и без пророчеств грядущих бедствий и обвинений в оных ненавистного Идакла со всеми его отродьями, к которым до недавнего времени относили себя и Фертары. Пока с «грифьей» помощью не решили, что быть «благородными» не так вкусно, как потомками бессмертных. Единственными. Над ними ржал весь Стурн, а они не только завели фавнов, но и готовили заговор, не соображая, что это…

– …безнадёжно и преступно. Мы видим начало конца, и ваше счастье, счастье нерассуждающих вьючных ослов, что вы издохнете раньше изжившей себя империи. Будь у вашего Сената хоть капля разума, вы бы оставили степи тем, кому они были дарованы Небом…

– Будь у нашего Сената хоть капля разума, тебя бы приписали не к гарнизону, а к лупанару! – Влезать в спор с сосланным придурком было не ко времени, а бить офицера – любого! – на глазах солдат нельзя, как бы ни хотелось. Спентад сжал чесавшиеся кулаки и отправился проверять своих людей.

Время, только что нёсшееся горным потоком, тянулось застывающей смолой. Спентад спускался во двор, вновь поднимался на стены, шутил с солдатами, переговаривался с офицерами, даже что-то съел. Очередной раз столкнулся с Приском, пошёл рядом. Комендант не возражал. В парадном, заколотом фибулой-Ульем плаще и шлеме с гребнем конского волоса ветеран казался ходячей мозаикой со столь любимых императором триумфальных ворот, только в честь Скадарии ещё ничего не воздвигли.

– Что смеёшься? – После появления скератов, а вернее, после отказа Тита уехать комендант словно бы выплюнул проглоченное копьё.

– Представил, как в нашу честь строят триумфальную арку, – признался Тит. – С мозаиками.

– Лучше пусть крепость отстроят, – не понял шутки Приск, – и надо б ещё одну… На левой излучине или у Кривой косы. Станешь прокуратором, не забудь.

– Приказ коменданта.

Всё-таки Приск улыбнулся. И занялся делами, словно за Перонтом собирались на свою ярмарку торговцы скотом. Время ползло, степь по-прежнему была пустынна и по-весеннему красива, только взгляд этой красоты больше не замечал. Глянешь со стены: «Нет ещё», и снова о своём – так, часовые на местах, ворота – на запоре, укрывшихся в крепости местных, из тех, что не захотели убраться, разместили и пристроили к делу. Бегаешь, проверяешь, а на дворе и за стенами – тишина и покой. Странное чувство. Похоже на последние минуты перед бегами, только более остро и невыносимо долго.

…Медант и второй раз угадал: солнце ещё не коснулось своим краем земли, как равнина зашевелилась. Сразу с нескольких направлений к Перонту потянулись плетённые из людей и коней цепочки, они на глазах толстели, превращаясь в длинные неровные колонны, а впереди катился нарастающий неприятный шум. Вот первая тысяча достигла реки, вот первые лошади взбаламутили воду. Визгливые крики, перебранка сигнальных рожков, ржание… Тишина ушла, и вместе с ней – травившее душу ожидание. Все стало просто и… светло, что ли.

Свершилось. Вот он, враг. Явился. Теперь будем драться и, если не повезёт, умирать. Дело, как ни смешно, обычное… Важное, главное для тебя, для тех, кто с тобой, но обычное.

– Дело вообще-то обычное, – вслух произнёс Тит, проливавший кровь разве что на охоте, ну и пару раз в драках с грабителями.

Приск согласно кивнул и поправил надраенный до звёздного блеска шлем.