Текст книги "Яд минувшего"

Серо-бурое летучее существо метнулось мимо свечи, с разгона ударилось о стенку палатки, решило больше никуда не лететь и оказалось здоровенной ночной бабочкой с усиками-щетками и толстым, чуть ли не в палец, тельцем. Издали она сошла бы за мертвый лист, мешали глядевшие с нижних крыльев жутковатые оранжевые «глаза», которые то открывались, то исчезали.

– Каштанница… – зевнул Арно Савиньяк. – Удачу принесла… Не могла дуреха вчера залететь?

– В ставках любят опаздывать, – третий час безуспешно пытавшийся взяться за рапорт Алонсо со злостью отодвинул походную чернильницу. – Почти так же, как врать.

– Отучим, – пообещал Арно, поводя плечами, и вдруг пожаловался. – Болят, заразы! Как с правым вышло, еще помню, а дальше не до того стало. А, к Леворукому, ноет и ладно, переживу… По правде, мне и без бабочек повезло, только спать теперь сидя придется.

– Тебе не привыкать.

– Не скажи… В таком деле ментор нужен или… его величество с тронной речью.

– Вторую подушку не хочешь?

– Разве чтоб в тебя запустить…

– С больными плечами?

– Чума ты алвасетская! Как пройдут, так и запущу, что пристал вообще?

– Так это я пристал? – огрызнулся Алва, буравя взглядом так и сидевшую на стенке каштанницу. Та, что-то почуяв, распахнула сложенные крылышки, рыжие «глаза» открылись и таки принесли удачу в лице чистенького оруженосца в парадной изумрудно-зеленой тунике и розовых чулках.

– Господин командующий, – уведомил он ломким тенорком, – желает срочно видеть маркиза Алвасете.

Обычный Алонсо в обычную ночь ругнулся бы, но пошел. Что ж, холод в сердце не повод что-то менять.

– Квальдето цэра! – фыркнул с неподдельной злостью маркиз и захлопнул обиженно щелкнувшую чернильницу. – Скажи, иду.

– Господин маршал велел срочно.

– Ну так скажи, что бегу. Брысь!

Исполнять свой долг и дальше оруженосец не отважился. Алонсо проводил юнца взглядом и взялся за перевязь.

– Похоже… успокоительные старика не взяли, – предположил завозившийся в своем кресле Арно. – Сейчас примется опасаться…

– Сейчас-то чего?

– Леворукий, да всего… А вдруг у «павлинов» найдутся резервы? А вдруг они нас заманивают? А вдруг… твой кузен решит, что в армии… была измена? Хончо, это надолго.

– Тогда не скучай.

– Помогай тебе Создатель, то есть Леворукий… Как вернешься, разбуди. Слышишь?

– Я бы тебя и без просьб растолкал, – заверил Алва и аж волосы от усердия пригладил, – две головы всяко лучше…

Не прибить толкавшегося на пороге палатке оруженосца маркизу, хоть и с некоторым усилием, удалось, правда, парнишка догадался молчать. Шумели другие.

Из уважения к маршальскому полнокровию господин Капуль накрыл столы не у генеральских палаток, а за рядом обозных фур, в темноте казавшихся невысокой стеной. Кому-то после сегодняшнего наверняка праздновалось не слишком, но молодняк, судя по долетавшим воплям, гулял от души. Это было правильно – победа же, да и цена уже заплачена, а ведь, говоря по чести, соглашались платить и дороже.

– Господин маршал, к вам генерал Алва!

– Пусть заходит, и скажи, чтоб нас не тревожили. Ни при каких обстоятельствах.

Огоньки свечей делали полотняный «дворец» уютней, но не теплее, хотя ждать от талигойской осени тепла не приходится. Даже на так называемом юге.

– Доброй ночи, сударь.

– Садитесь, маркиз, – временно не командующий был хмур и взъерошен. – Отложить наш разговор до утра я не мог. Проклятье, о некоторых вещах очень трудно говорить! Я старше и вас, и Савиньяка. Заметно старше… Эта коллизия с расстрелом… Краклы – мои соседи, у наших семей всегда были неплохие отношения, но я все равно вас поддержал. Я очень надеюсь, что вы меня поймете…

– Приложу все усилия.

Когда хочется убивать врагов по ту сторону войны и очевидных подонков по эту, жалеешь разве что об отсутствии возможностей. Хуже, когда тянет залепить пощечину своим и вроде бы даже приличным людям… Понимаешь, что нельзя, а тянет.

– Мне было важно, чтобы Кракл умер немедленно, – со всей возможной вежливостью объяснил Алонсо. – Последствия меня не волнуют, с кузеном я как-нибудь объяснюсь.

– Само собой, само собой… – Манрик поднял руку, на указательном пальце красовалось чернильное пятно. – Я как раз пишу в Олларию, что согласно моему приказу командовать армией вплоть до особых распоряжений будете вы. Не знаю, на ком его величество в итоге остановит свой выбор… Я вообще ничего не знаю!

– Предоставим решать его величеству, – а вот с командованием все устроилось как нельзя лучше. Что ж, любезность за любезность, тем паче к слову приходится. – Сударь, раз вам это столь… желательно, я готов признать, что воспользовался вашей болезнью и превысил свои полномочия. Если вы убедите в этом свиту, ваши соседи останутся в счастливом неведении.

– Мои соседи? Вряд ли что-то меня сейчас заботит меньше… Маркиз, я не суеверен, но говорить вслух о некоторых вещах трудно. Полчаса… уже сорок минут назад мой врач принес мне успокоительное и счел своим долгом сказать… Его тревожит состояние Савиньяка. Мэтр подозревает внутреннее кровотечение и разрыв печени или селезенки. Не поручусь, что запомнил всю медицинскую дребедень, но нарастающая общая слабость, сонливость, зевота, бледность, заострение черт лица – признаки очень скверные, и еще пульс… Он должен быть частым и слабым.

– У вас хороший врач, – у старика тут все хорошее, кроме того, что гнусно. – Все так и есть.

– Проклятье! Мэтр еще говорил про боли в животе. Они могут отдавать в плечо и усиливаются, если лечь… Можно проверить, есть способ. Надавить ребром ладони или что-то в этом роде, но нужно, чтобы Савиньяк принял врача…

– Не нужно.

– Вы что, проверяли?!

– Я помогал Арно снять доспехи и проявил неловкость. Сомнений, к несчастью, нет.

– Создатель… – на Алонсо смотрели с оторопью не раз, прежде это смешило. – Теперь ясно, почему вы так спешили с Краклом. Вы уже всё знали… Знали, что Савиньяк умирает, и молчали, но ведь это можно было объяснить хотя бы узкому кругу. Вас бы поняли!

– Именно этого я допустить и не мог. «Узкий круг», а затем и круги пошире решили бы, что я мстил за друга и что уж к ним-то это никак не относится. Маршал, в казни Кракла все должны видеть возмездие за попытку – любую – обделывать свои делишки за счет общего дела. Дряни и в вашей армии, и в других, хватает, так пусть знают, чем заканчиваются подобные игрища, знают и боятся.

– Да-да… Это может помочь, хотя, боюсь, удержатся не все.

– Разумеется, но для Талига каждая не совершённая подлость уже выигрыш.

– Наверное… Вы знаете, что… то есть… когда?

– Скорее всего, ближе к рассвету. Может быть, чуть позже, это от многого зависит, – Арно долго держался лучше, чем можно было предполагать, но чуду здесь взяться неоткуда. – С вашего разрешения, я вас покину. Успокоительное у вас есть.

– Я иду с вами.

– Нет.

– Я должен! Как командующий…

– А вы сможете врать? Голосом, глазами? – Арно эта встреча не нужна, значит, ее не будет. – Нет, сударь, к нему я вас не пущу.

– Да, вы умеете решать за других, – отступать старик не собирался, – но перед смертью дела есть у любого. Их следует привести в порядок, а для этого нужно знать, что… что это конец. Я бы предпочел знать.

– Вы живете без завещания? Никогда бы не подумал.

– Нет, конечно, и все же пошлите хотя бы за клириком. Я понимаю, в Кэналлоа Создателя не ожидают…

– Не сказал бы, что его ожидают в той же Олларии.

– С вами трудно спорить.

– Спорите вы не со мной, а с Франциском и Адрианом, – и еще с чем-то, что понять нельзя, только почувствовать. – Первый решил, что клирики провожают уходящих на войну и встречают вернувшихся, а между проводами и встречей ходатаями за погибших являются их деяния и мысли. Второй приравнял к исповеди задушевные разговоры перед и после боя. Мы проговорили с Арно прошлую ночь, я буду рядом с ним и в эту, а вам лучше выпить ваше успокоительное и лечь.

– Я не смогу. Вы же не ложитесь…

– Я могу понадобиться Арно, вы – нет. Если вы твердо решили не спать, займитесь наградными, начиная с бергеров. Кракловы таллы поделили те, кто провожал его в Закат, а брать деньги на нынешнюю попойку у меня фок Варзов отказался.

Полуголый, казавшийся в свете костров огромным бергер выбросил вперед обмотанный полосками ткани кулачище, целя противнику если не в переносицу, то в подбородок. Противник, тоже немаленький, принял удар на выставленные вперед предплечья и в свою очередь попер вперед. Из рассеченной брови сочилась кровь, но опускать руки он уж точно не собирался. Парочка, шумно дыша, скакала в круге из костров, не переставая обмениваться ударами, каждый из которых свалил бы если не матерого быка, то хорошего бычка. Выглядело страшновато. Не знай Стивен, что происходит, он бы ждал убийства, но это была всего лишь игра, хотя колошматили воители друг друга со страстью бойцовых петухов. Зрители же, усугубляя сходство с петушиными боями, орали вовсю.

Капитан Хейл тоже орал. Во-первых, ему было весело, во-вторых, иначе его бы не поняли, а уходить было поздно и не хотелось. Как он позволил этому самому Кнуду затащить себя в бергерский лагерь, Стивен так и не понял, все вышло само собой. Вот он раздал стрелкам полученные от Алвы монеты, вот хлебнул из подсунутой пожилым интендантом пузатой фляги, а вот уже вокруг бергеры и костры; пахнет жарящимся мясом и кое-чем, совершенно в здешних краях неожиданным, а именно «топрым пифом», которое воители протащили через весь Талиг, чтобы распить по поводу «топрой попеты» и «стеланного тела».

То ли пойло у интенданта оказалось волшебным, то ли сегодняшний денек так всем перетряхнул мозги, что чужое разом становилось своим, а непонятное – понятным, но чудовищный выговор новоявленного приятеля Хейла не смущал. Говоря по правде, после второй кружки, куда вдобавок плеснули какой-то настойки, капитан вообще перестал обращать внимание на мелочи, зато осознал, что суровые хозяева его уважают. И как толкового командира – как стреляли, как стреляли! – и потому, что талигойская пехота оказалась лучше, чем думалось горцам, а уж когда выяснилось, что Хейл начинал воевать на севере и был у Бересклетки… Это стоило еще одной кружки, после чего все расселись ждать поспевающее мясо и в образовавшийся круг вывалилось двое раздетых по пояс здоровяков. Кнуд немедленно заорал, что победит «лефый», ему тут же возразили, Кнуд что-то рявкнул, в ответ заорали и орали, пока бергер в летах не бахнул в щит, после чего все начали поднимать руки по очереди. Стивен поддержал Кнуда, но, видимо, напутал, непонятно как поставив на другого бойца, того, что сейчас заливался кровью.

Ставки бергеры не отменяют, так что пришлось переходить на другую сторону круга. Там тоже было пиво и вопли. Странный день и заканчивался странновато, но хорошо, а почти очевидный проигрыш капитана не заботил – сам виноват, и вообще, постоянно везти не может. Удача, она такая: лучше проиграть пару монет, чем потерять в бою пару своих парней или заполучить паршивую рану самому.

Сколько и кому он сейчас продувает, Хейл не понимал, деньги у него имелись и их не было жаль, а парень с рассеченной бровью снова пошел вперед, пару раз достав соперника по ребрам. Рядом завопили еще громче. «Здоровяк» шустро отпрыгнул, уходя от следующего удара, шагнул в сторону и в свою очередь запустил кулачище в грудь противника. Того шатнуло назад, но на ногах парень удержался. Мотнул по-лошадиному головой, стряхивая заливавшую глаз кровь, и тут же словно переломился пополам, уходя от двух быстрых могучих ударов.

В голове у Стивена едва успело промелькнуть – «небось, как ядра просвистели», а «битая бровь» уже снова стоял прямо, зато «здоровяк», коротко перебрав ногами, в неожиданно наступившей тишине сел на задницу. Посидел так несколько мгновений, опираясь руками на землю, и поднялся, но как-то неуверенно. Соперник стоял неподвижно, словно чего-то ждал. Дождался. Тот бергер, что бил в щит, рявкнул не хуже бомбарды, в ответ грянул просто взрыв ора и воя. Сам Стивен был дружески огрет по плечу, причем приложивший капитана сосед… соседи прямо-таки сияли. Выходит «рассеченная бровь»… выиграл?

Нет, Хейл ничего ни у кого не спросил и даже ничего не сказал, он для этого слишком обалдел, но о гостях бергеры, если уж пригласили, не забывают. Довольные соседи наперебой принялись объяснять, что случилось. Видимо, они все же изъяснялись на талиг, иначе как бы Стивен уразумел, что парни бились для общего, в том числе и своего, удовольствия, без вражды и злобы, а раз так, доводить дело до крайности негоже.

Когда стало ясно, что «здоровяк» потрясен и легко будет добит, бой и прекратили. Какой-то уважаемый всеми Ульрих объявил, что победил Йоганн, значит, так и есть. А Йоганн молодец: и победил, и остановился вовремя, как и положено воителю, конечно, когда речь не идет о каких-то подлых «фаритах», которые забыли, что значит быть воителями, но вспоминать о них в такой день много чести. В такой день надо пить за сегодняшнюю доблесть и за вождей, но это под мясо, которое уже почти совсем готовое, а пока нужно наполнить кружки пивом и поднять их за удачу Йоганна, а те, кто выбирал Дитриха, будут только смотреть, глотать слюнки и хорошо думать, на кого ставить в следующий раз…

– Йоганн! – еще раз проорал уважаемый, видимо, Ульрих, вновь грохнув в щит, – Йоганн!

Откуда-то выкатили новые бочки, победитель, на брови которого уже красовалась зеленоватая нашлепка, обнялся с хохочущим побежденным.

– Дитрих тает слофо польше не лофить форон, – принялся объяснять вновь оказавшийся рядом Кнуд, – ты не пыл меня слушафшим, тумал сам и фыигрыфал, это есть хорошо…

– Я вообще не думал, – Стивен принял из рук недавнего соседа тяжелую кружку, – то есть думал, что ставлю на…

– Агмар-р-ен!

Череда гулких быстрых ударов и слившийся с ним рев были совсем другими, впору вскочить и схватиться за оружие. Хейл завертел головой, не зная, куда девать кружку, оказалось, никуда. Все оставались на своих местах, просто у костров появился высокий полковник… фок Варзов. Рядом с ним маячили уважаемый Ульрих и кто-то из штабных полковников.

– Воители Шпрехау, – видимо из-за спутника командир бергеров заговорил на талиг, – ваша доблесть замечена и будет вознаграждена. Все, что будет выпито и съедено в эту ночь, оплачено королем Талига. Я уже принял деньги, которые прислал командующий армией, но благодарность принимать вам всем.

Сейчас мы будем праздновать, а праздник мешает счету, поэтому наградные за бой я раздам завтра, а слава, которой вы себя покрыли, уже с вами и останется навсегда.

– Агмар-рен!

– Да, мы покрыли себя славой, но пришли мы, чтобы помочь нашим союзникам и друзьям, и останемся здесь, пока Талигу нужна наша мощь. Мы почитаем за честь и дальше идти за вождями, которые знают, как побеждать, и сами бьются в первых рядах…

– Фок Фарзоф и Ульрих хитрые есть, – одобрил чудовищным шепотом Кнуд, – он не назыфал имена, но мы знаем, кто пыл в пою, а кто сител на горках. Зейтшас мы путем много пить в тшесть Алфы и Сафиньяка, отшень много… Ты готофый телать это?

Стивен был готов и пить, особенно за рэя Алонсо, и идти, и драться, о чем и сказал, вот уверенности в том, расслышал ли это Кнуд, у капитана не было. Фок Варзов как раз закончил свою речь и бергерский лагерь заорал так, что все предыдущие крики показались шепотом.

Генерал Ожери многозначительно гулял возле палатки Алонсо и любовался звездами. Осенними, огромными, холодными – глянешь и замерзнешь на века вперед. При виде Алвы он оживился и залопотал о приятной неожиданности и нежелании спать.

– Да, – звездно-ледяным голосом отозвался Алва, – ночь дивная.

Ожери растаял во тьме. Молча. Он надел перевязь раньше, чем Алонсо с Арно – унарские плащи, и очень ее ценил, но все же меньше собственной шкуры. Стало тихо, то есть шумно, за возами вовсю продолжали праздновать. Маркиз Алвасете потер переносицу, собираясь с силами, и отдернул полог.

Другой бы еще надеялся если не на свою или лекарскую ошибку, то хоть на чудо, а он, вопреки своему вечному упрямству, сразу уверился в худшем. Что-то непоправимое должно было произойти, и оно произошло, когда в сердце вцепился холод, от которого победа стала бескрылой.

– Ну и что это было? – Арно если и дремал, то проснулся от первого шороха.

– Страдания и сомнения, – Алва со смешком махнул рукой. – Старик хотел видеть еще и тебя. Не уверен, что он тебе нужен.

– Не нужен… Чего он не спит?

– Мы не спим и он туда же, но с рапортом в Олларию тянуть и впрямь не приходится.

– Всю ночь сидеть собрался?

– Надо же что-то делать, пока тезка не объявится.

– Ты всегда не любил… спать, пока разъезды не вернутся…

– Угу. Если мешаю, можешь меня прогнать, буду творить у Манрика.

– Твори здесь… Я потом у тебя сдеру… Начал отцу писать, расхвастался, как все отлично придумал, а тут такое… Теперь уже и не я, и не отлично…

Открыть чернильницу просто, а ты попробуй, выдави из себя хоть какие-то слова, но придется. Все должно быть как обычно: одного слегка помяли, другой скрипит пером и злится… Добытое у Манрика кресло высокое; написанное с него, конечно, не прочитать, далековато, но вот то, что ты не пишешь, а малюешь кошек, разглядеть можно запросто. Значит, будешь писать. Рапорт. Его величеству. О том, что на брегах Каделы случилось нечто судьбоносное…

– Хончо… Не отвлекаю?

– Уже отвлек.

– Дени, мой адъютант, Манчу выкупить хочет… Парень славный, жаль, лошадей пока не чувствует… Но под мою ответственность.

– Ну, если под твою… Поспать не хочешь?

– Я тебе надоел?

– Лучше ты, чем рапорты эти…

– Сам виноват. Кракл такие рапорты… творил.

– Сам виноват, сам и напишу, благо из-за твоих фортелей даже выпить толком не с кем.

– У тебя тезка есть.

– С ним надоело, и вообще он в поиске.

– Тогда жди… Зато потом поводов будет… Я у тебя, между прочим, невесту увел.

– Которую?

– Вызвать тебя, что ли, когда плечо пройдет?

– Скажи лучше, от кого ты меня спас?

– От Раймонды… молодой баронессы Карлион.

– Жаль, я так надеялся на ее высочество!

– Нет, я тебя точно вызову…

– Да я-то не против, хотя вообще-то оскорбленная сторона я.

– А я вызову тебя за… пренебрежение! Ты в самом деле редкий дурак.

– Слушай, мне никакой Раймонды не сватали, только алатскую… как же их называют-то?

– Убедил, не стану я тебя вызывать. Спать охота…

– Ну, так спи.

– А ты пиши.

Сколько раз подряд можно написать слово «лошадь»? Старательно, как на уроке чистописания? «Лошадь. Лошадь. Лошадь…» Почему в голову пришло именно это слово? Потому что Колиньяр просит Манчу? Потому что Фульгат погиб прежде хозяина? Потому что сегодня гибли не только люди, но и кони, потому что кони – это дорога, и жизнь – это дорога, но что тогда смерть? Тупик? Обрыв? Открытые ворота, которые захлопнутся за спиной? Нет, не годится, ведь то, что можно миновать, не неизбежно. Неизбежны зима и ночь, но они приходят не навсегда, выходит, смерть – единственная неизбежность? Или просто ошибка?

Останься он утром на левом фланге, в ставку из них двоих наверняка бы рванул лучше знавший здешние дела Арно. Он бы сделал то же, что и ты, а ты – то же, что он. Не хуже, но и не лучше: выход из вырытой Краклом ямы, похоже, был единственным, но для этого требовалось двое, и они здесь оказались. Победить так или этак, но удалось бы, а вот разменялась бы жизнь Арно на твою? Или смерть тоже ушла бы на холм, а ты опять пробежал по лезвию, как у той же Бересклетки?

Теперь не узнать, как бы оно повернулось, догадайся ты задержаться. Теперь ты жив, Арно умирает, а кто убийца? Судьба? Вмешавшийся в ее игры подонок? Гайифский латник? Ты со своей вечной привычкой не оглядываться и не возвращаться?

– Алонсо! – Арно смотрел куда-то в стенку, где не было ничего, кроме бабочки, и улыбался. – Ну как ты только… догадался?!

– О чем? – торопливо хохотнул Алва. – Нет, сынок у соберано Луиса, конечно, догадливый…

– Фульгат… Догоняй…

Хватая друга за руку, Алонсо уже знал, что это конец. Могло быть много хуже. Могло быть дольше, страшней, безнадежней, а так что-то вспыхнуло и сразу погасло. Смерть, спасибо ей, взяла свое тихо и быстро, но куда смотрел Арно? Что видел, кого звал? Друга, коня, алую осеннюю звезду, саму осень? Здесь ничего нет или есть? Оранжевые глаза на мутных сероватых крыльях… Каштанница.

Век бабочек недолог, но человек порой уходит раньше. Вот только что был, а вот его уже и нет, а бабочка, на которую он мимоходом глянул, еще живет, что уж говорить о деревьях, городах, реках, армиях…