Текст книги "Crataegus Sanguinea. Время золота"

3

Седой как лунь Лейси поворошил угли костра. Вечерело, ветер раскачивал ветви сосен, в темно-синем небе таял птичий клин.

– Мясо поспело, – объявил бывший стрелок.

– Спасибо, Джон, – улыбнулся Эдмунд, – что бы мы без тебя делали…

– Да уж точно не пропали бы, – буркнул старик, но ему было приятно. Он любил своего короля, иначе не нашел бы этот замок в лесу.

Фрэнси Элгелл поднялся и направился к седельным сумкам, в которых были вино и хлеб. Много дней, а может быть, лет назад они с Хьюго догнали Глоу и Кэтсбри на лесной опушке. Фрэнси не знал, что был убит на следующий день после Айнсвикской битвы, а Хью – что умер от ран на руках Джона Лейси. Они ничего не знали, пока не встретили Эдмунда, его улыбка разогнала туман, и рыцари вспомнили все: бой, предательство, лес, свежую могилу под кустом боярышника, ненависть, боль, безнадежную волчью тоску. Как хорошо, что все это в прошлом!

Порыв ветра растрепал пламя костра, окутал охотников облачком дыма. Фрэнси принялся открывать вино, Джон занялся мясом. Все было чудесно. Замечательный вечер после длинного удачного дня…

Эдмунд не искал ни власти, ни роскоши, он хотел мира, а не войны, хотя был рожден воином и полководцем. Теперь он обрел то, к чему всегда стремился. Неугодные злу и не поддавшиеся ему обретают если не счастье, то покой.

– Милорд, что с вами? – Джон с тревогой смотрел на вскочившего Эдмунда.

– Это другой дым, – встревоженно бросил король, – другой… Неужели не чувствуете?

Фрэнси замер, подставив лицо усиливавшемуся ветру, и кивнул:

– Ты прав, это горит Олбария…

Что ж, этого следовало ожидать. Дангельтов использовали, чтоб сломать меч Доаделлинов, теперь пришла расплата. Олбарийцы заслужили свою участь – одни предав, другие сожрав предательство. Что ж, империи и королевства рано или поздно рушатся, на их развалинах возникает что-то новое, так было и так будет. Олбарию убили на Айнсвикском поле, не все ли равно, что станет с обломками.

– Я лежу в неосвященной земле, – очень тихо произнес Эдмунд и замолчал, но Фрэнси понял больше, чем сказал сюзерен. Упокоенные в неосвященной земле могут вернуться.

– С ума сошел? – напрягся Хьюго. – Если ты уйдешь, ты… Ты же знаешь, что с тобой будет!

– Знаю, – король улыбнулся одними губами – точно так же он улыбнулся, когда стало известно о предательстве Бэнки и Фрэнси предложил бежать. Тогда Эдмунд сказал, что умрет олбарийским королем, и сдержал свое слово, как, впрочем, и всегда.

Хью сжал зубы. Для себя Эдон уже все решил, теперь он примется их успокаивать и утешать, а они будут спорить, зная, что это бессмысленно. Король поднял с песка сосновую шишку и принялся задумчиво вертеть. Руки Эдмунда напоминали о его эльфийском предке, так же, как глаза и какая-то странная чуткость, словно у натянутой струны.

– А ты, Джон, – король ловко бросил шишку в костер и теперь в упор смотрел на старого стрелка, – ты присоединился к нам позже всех. Ты тоже думаешь, что после нас хоть потоп?

– Люди там, – вздохнул Джон, – живут себе… Я уходил, внучка замуж собралась, ух и ревела она… Уж не знаю, что с девчонкой, может, померла давным-давно, но кто-то ж остался… Хоть бы до них война не добралась.

– Видишь, Хью, – улыбнулся Эдмунд, – там остались люди… Они не виноваты ни в моей глупости, ни в подлости Дангельтов, ни в том, что гномам позарез нужны Феррерские копи, ледгундцам подавай господство на море, а куиллендцам – земли на равнинах…

– Тот, кто прав перед Господом, придет туда, где ему будет легко, – поднял голову Кэтсбри, – и встретит тех, кого любит. Мы же встретили…

Да, они встретили, им хорошо в лесном замке, где нет ни интриг, ни предателей, ни злобы. Они вместе, они свободны, они счастливы… Были счастливы, пока странный ветер не принес запах дыма и отдаленный плач. Олбария горит, но это не их война и не их печаль, они отдали этой земле все – свою кровь, свою верность, свою любовь. Смерть освобождает от любой клятвы.

– Ты прав, – кивнул Эдмунд. Он всегда соглашался с разумными доводами, но поступал по-своему. Потому они все за ним и шли. До смерти и далее.

– Ты идешь? – Фрэнси не спрашивал, а утверждал.

– Иду. – В серебристо-серых глазах мелькнуло сожаление, так бывало всегда, когда сначала принцу, а потом королю приходилось огорчать друзей. Взявшись за дело, Эдмунд не позволял себе слабости, но он не любил войну, хотя не воевать не мог – слишком много врагов посягали на Олбарию. Король виновато улыбнулся: – Я должен, Фрэнси, ты же знаешь.

– Тогда не о чем и говорить, – пожал плечами Элгелл, – но я отправляюсь с тобой.

– Мы отправляемся, – уточнил Глоу.

– Вы не можете, – покачал головой Эдмунд, – вы лежите в освященной земле, а ты, Хью, и ты, Джон, приняли последнее причастие и исповедались. Вам позволено быть со мной, вам удалось вспомнить, кем вы были, но вернуться вам не удастся.

– Эдон, – Кэтсбри попробовал зайти с другого конца, – что ты сможешь?

Что может боящийся солнечных лучей призрак, прикованный к своей могиле? Что может воин без меча, полководец без войска, король без власти, у которого нет ничего, кроме любви к предавшей его земле?

– Не знаю, – тихо сказал Эдмунд, – но это моя страна, и защищать ее мне…

4

Ее заметили, когда до спасительной опушки оставалось совсем немного. Несколько низких и широкоплечих фигур выбежали из-за зеленой изгороди и бросились наперерез. Дженни застыла, непонимающими глазами глядя на страх, внезапно облекшийся уродливыми телами. Один из чужаков споткнулся и, гремя железом, покатился по земле. Злобный вопль вывел Дженни из столбняка, девушка развернулась и бросилась бежать, а за ней, сопя и ругаясь, гналась смерть. Отвратительная, грязная, безжалостная… Девушка ничего не соображала, как ничего не соображает улепетывающий заяц, она не знала, кто ее преследует, но это они убили маму, Джонни, Кэт, миссис Пулмсток…

Темная стена приближалась, Дженни промчалась между высокими кустами, прыгнула в ручей, подняв тучу брызг, побежала вверх, оскользаясь на водорослях. Преследователи не отставали, Дженни слышала плеск, пыхтенье, непонятные выкрики. Убийцы, кто бы они ни были, не собирались отпускать свою жертву. Девушка бежала, пока русло не перегородило упавшее дерево, через которое было не перебраться.

Плеск и сопенье сзади нарастали, и Дженни, собрав последние силы, выбралась на берег, продралась сквозь заросли таволги и оказалась на поляне, куда меньше той, на которой она уснула утром. Как же давно это было, как немыслимо, невозвратимо давно! Погоня хлюпала уже совсем рядом, девушка заметалась, не зная, что делать. В зарослях у ручья затрещало, Дженни, жалко пискнув, бросилась в заросли на дальней стороне поляны, упала на землю и замерла, беззвучно шевеля губами.

Она сама не понимала, кого просит, чтоб ее не нашли, – маму ли, Божью Матерь или кого-то неведомого, но доброго и сильного, который придет и спасет.

Белая луна равнодушно выплыла из-за ветвей и осветила покрытую белыми цветами прогалину. Тени деревьев были черными и густыми, они шевелились, словно живые. Тени не были врагами, но помочь тоже не могли. Прибрежные кусты дрогнули, из них вывалился кто-то приземистый и широкоплечий, а за ним еще двое. На опушке их было больше.

Дженни со странным равнодушием смотрела на мечущихся по поляне в поисках жертвы низкорослых бородатых мужиков в блестящих железных шапках. Будь они повыше хотя бы на ладонь и иначе одеты, они сошли бы за чизейских возчиков. Ночной ветерок доносил запах пивного перегара и чего-то похожего на конский пот, но более едкого. Девушка еще сильней вжалась в землю и попыталась отползти в глубь зарослей. Это ее и погубило: попавшаяся под руку сухая ветка пропорола Дженни ладонь и громко треснула.

Мечущиеся фигуры замерли, затем одна протянула вперед толстую короткую руку. Раздался рев и хохот, и троица рванула на звук. Дженни вздрогнула и закрыла глаза, она больше не могла ничего, даже бояться. Из пропоротой ладони хлестала кровь, но это было неважно. Сейчас ее убьют, как маму и миссис Пулмсток, только пусть это будет сразу. Пожалуйста, пусть это будет сразу…

Резкий порыв ветра донес запах дыма, не такого, как от печи или от пожара. Горький, странно горький запах, словно жгут прошлогодние листья, но ведь сейчас весна. Дым развеялся, но раздался голос, негромкий и властный, он звучал словно бы издалека. Говорили по-олбарийски… Кто? Кто тут?! Это не они!

Дженни распахнула глаза как раз вовремя, чтоб увидеть улепетывающую в диком ужасе троицу и рвущийся к небу призрачный огонь, словно на болотах в Иванову ночь.

Мерцающая пламенная стена отгораживала Дженни от поляны, но она все равно видела кого-то стройного и с мечом у пояса. Рыцарь! Откуда? Неизвестный стоял спиной к девушке, положив руку на эфес. Он и не думал преследовать чужаков, которые, перестав быть страшными, стали смешными. Неуклюже переваливаясь на коротких кривоватых ногах, они бежали к ручью, странно вскидывая колени. Нет, не бежали – брели словно по раскисшей от дождей пашне, но ведь сейчас сухо, отчего ж эти трое барахтаются, будто пони в трясине?

Серебристый огонь не гас, он словно бы врастал в землю вместе с тонущими. Карлики пытались вырваться, но увязали глубже и глубже. Они кричали, как же они кричали, но им ответила лишь сова. Дженни, словно приросшая к земле, не могла вымолвить ни слова, неизвестный рыцарь тоже молчал. Он не двигался, лишь ночной ветер шевелил блестящие темные волосы, слишком длинные даже для благородного лорда.

Троица продолжала биться в превратившейся в болото земле, проваливаясь по бедра, по пояс, по плечи… Крики не смолкали ни на мгновенье, становясь все более хриплыми, тонущие тянулись к спасительным веткам, но кусты брезгливо отстранялись. Теперь над травой виднелись лишь мечущиеся руки и запрокинутые, непрерывно вопящие головы, затем исчезли и они, прозвучал последний приглушенный хрип, качнулись белые цветы, и все смолкло. В тот же миг угас и призрачный костер. Перед Дженни лежала обычная лесная поляна, над которой витал острый запах дыма. Рыцарь медленно обернулся, теперь девушка могла разглядеть его лицо – бледное, с высокими скулами и упрямым подбородком.

Незнакомец был еще молод, он казался спокойным, грустным и совсем не страшным. Дженни знала – этот лорд не сделает ей ничего плохого, он вообще не может сделать ничего плохого, но вдруг он сейчас исчезнет и она останется одна? Дженни торопливо выскочила из кустов и замерла на краю поляны. Рыцарь поднял на нее глаза, огромные, чуть раскосые, они светились тем самым серебристым светом, что и угаснувший костер.

– Тебе ничего не грозит, – сказал он, – не бойся.

Дженни молча кивнула, не отрывая взгляда от незнакомца. Он ее спас, ему можно верить. Теперь Дженни окончательно уверилась, что перед ней – знатный лорд, но какой-то странный. Лицо выбрито, словно у священника, а вот волосы длинные, до плеч, и одет как-то не так.

– Милорд, кто вы?

– Когда-то меня звали Эдмунд. А кто ты?

– Дженни, – девушка робко улыбнулась. Ей стало хорошо и спокойно, так спокойно, как никогда в жизни.

– Дженни, который сейчас год?

– Не знаю, милорд, – Дженни виновато вздохнула, – весна сейчас, скоро день святого Губерта, а год… Это монахи знают, и… И мистер Пулмсток знал, но его убили.

– Кто у вас король?

– Дункан, – пробормотала девушка и заученно добавила: – Храни его Господь.

– Как давно он правит?

– Давно… То есть я родилась, он уже был…

– А Малкольм? Тот, что разбил прежнего короля? Кто он Дункану?

– То был старый король, – девушка зашевелила губами, что-то припоминая, – отец нынешнего. Он долго правил…

Собеседник не ответил, тонкое лицо оставалось спокойным, но ему было очень плохо, это Дженни поняла сразу. Так смотрела мама, когда умирал отец, она уже все знала, они с Джонни еще нет.

– Милорд, – Дженни подалась вперед, – милорд… Я могу вам помочь?

Рыцарь внимательно посмотрел на девушку, и ей стало страшно и вместе с тем легко. Такое с Дженни бывало, когда она стояла у обрыва и смотрела вниз. Ей хотелось прыгнуть, она знала, что это смерть, но что-то толкало в бездну, обещая крылья.

– Когда сюда пришли гномы? – резко спросил незнакомец.

– Гномы? – растерянно повторила Дженни. – Это гномы? Но они же живут далеко… В Петрии…

– Жили, – глухо сказал ее собеседник, – а теперь они здесь.

Она не ответила… Гномы! Они уже приходили. В маминых сказках, которые так любил Джонни. Тогда был жив отец, и они жили в хорошем доме. Мама смеялась и пела, а по вечерам рассказывала сказки, в которых сначала все было страшно и плохо, а потом приходили эльфы, и все становилось хорошо. Гномов разбивали, эльфийский принц влюблялся в прекрасную девушку и женился на ней, а их сын становился королем Олбарии. Однажды Джонни спросил, что было дальше, мама промолчала, а отец закричал, что эти сказки – чушь и их нужно забыть. Потом Дженни стало не до сказок, а сейчас они ее догнали. Гномы пришли, они убивают, грабят, жгут, их доспехи не берет никакая сталь, они не знают ни усталости, ни жалости… Но если правда про гномов, то…

Девушка с восторгом вгляделась в лицо собеседника.

– Милорд… Милорд меня простит… Милорд эльф? Дивный народ спасет нас от гномов?

– Нет, – он покачал головой, – эльфы ушли навсегда… Но остались мы…

5

Джеральд де Райнор со злостью отшвырнул попавшееся под ноги ведро. Ведро герцогу ничего плохого не сделало, но не срывать же настроение на солдатах и лошадях, они-то уж точно ни в чем не виноваты. Де Райнор несколько раз сплел и расплел пальцы, пытаясь успокоиться. Иногда это помогало. Иногда, но не сейчас.

– Джеральд, – граф Лэннион поднял ведро и поставил у двери, – не сходи с ума. Эдак ты ничего не добьешься.

– А как добьюсь? – злые рысьи глаза в упор уставились на старого вояку. – Никогда не сомневался, что Дангельт спит и видит загнать меня в преисподнюю, но чтоб вместе со мной швырнуть в пекло лучших стрелков Олбарии?! Наше место на побережье, Одри, на побережье! Ледгундцы боятся олбарийских луков… Но бросать лучников против шарта!

– Лучше бросить де Райнора против гномов, чем дожидаться, когда он поднимет меч на короля, – назидательно произнес Лэннион.

Джеральд оторопело уставился на ветерана.

– Милорд! Да за кого вы меня принимаете? Де Райноры не стреляют в олбарийцев, когда на берег лезут лягушатники!

– Успокойся, – Одри Лэннион развел руками, – я это знаю, а вот Дангельт вряд ли. Каждый, знаешь ли, судит по себе. Дункан хочет от тебя избавиться? Отплати ему тем же. Пошли Его Величество в задницу и делай, что можешь.

– Аминь! – в зеленых глазах сверкнула молния. – Милорд, как насчет горной охоты? Куиллендцы пожаловали к нам? Очень хорошо! А мы пожалуем к ним!

– Хороший план, – одобрил Лэннион, – очень хороший. Только когда ты увидишь, что творят недомерки, ты положишь всех своих людей и сдохнешь сам, прежде чем вырежут еще пару деревень.

– Сдохнешь? – на красивых губах Джеральда мелькнула тень его всегдашней улыбки. Улыбки, которая так бесила короля. – Что-то мне не верится, что дружина Лэнниона удерет, бросив нас на произвол судьбы.

– Правильно не веришь, – махнул рукой граф, – сдохнем вместе. Нужно задержать этих гадов.

– Гномы… Гномы из сказок… До сих пор не верится, – пробормотал Джеральд, ероша свои и без того спутанные светлые волосы.

– Проведи своих через Сент-Кэтрин-Мид. Они будут лучше сражаться. Мы догоним эту шваль к полудню.

– Может, выждем до вечера? Айнсвик славится пивом, пусть перепьются…

– Они от пива не засыпают, а звереют. И врасплох их не застанешь, в темноте они видят не хуже кошек. Одни гуляют, другие сторожат. На марше их не взять, я попробовал… Вернее, не я, Джекки Хендред. Не вынес того, что увидел. Зато мы теперь знаем, как гномы встречают конницу. До вчерашнего дня я думал, что у нас хорошие копья и крепкая броня…

– Дьявольщина! – Джеральд стиснул руками столешницу так, что побелели костяшки пальцев. – Должна же на них быть управа!

– Она и была! Эльфы и Доаделлины…

– Ну, спасибо, – де Райнор зло усмехнулся. – Эльфы исчезли три сотни лет назад, а Доаделлинов мы прикончили своими руками…

– Мы? – переспросил Лэннион. – Помнится, ты родился через тринадцать лет после Айнсвика.

Джеральд махнул рукой. Внук пришедшего с первым Дангельтом обнищавшего ледгундского рыцаря, получившего титул и часть земель Элгеллов, он вырос бо́льшим олбарийцем, чем многие олбарийцы. А вот короля де Райнор не любил и не скрывал этого, он вообще был дьявольски смел. Идти в бой с Джеральдом одно удовольствие, но бой этот будет последним. Шарт – это шарт.

– Милорд! – Веснушчатый дружинник в цветах Элгеллов топтался на пороге, и лицо его было каким-то странным.

– Дэвид? – поднял бровь Джеральд. Он знал чуть ли не всех своих людей поименно.

– Милорд, тут… Ну, девчонка одна до вас просится, говорит, дело.

– Что за девчонка? – быстро спросил де Райнор.

– Обычная девчонка, местная…

– Давай сюда, вдруг что важное.

– Только, – Дэвид пару раз переступил с ноги на ногу, – сдается мне, не в себе она… Тут дело такое. Городишко ихний пожгли, она в лесу пряталась…

– Ну так какого черта?

– Сам не знаю, – воин казался удивленным, – есть в ней что-то…

– Хорошо, – положил конец сомнением Лэннион. – Пусти.

Девушка оказалась совсем молоденькой, лет семнадцати, не больше. Светленькая, худенькая, она едва доставала Джеральду до плеча и, казалось, сама не понимала, как и зачем здесь очутилась. Зато Лэннион понял, почему воин привел ее к своему лорду. Эту крестьянку нельзя было оттолкнуть, нельзя, и все тут!

Джеральд с удивлением разглядывал гостью, явно не зная, с чего начать разговор. Его начала девушка.

– Милорды, – голосок ее был звонким и нежным, а светлые глаза смотрели растерянно и грустно, но внезапно в них сверкнула сталь, и графу Одри захотелось встать и преклонить колено перед истинным величием и истинной силой. – Милорды! Олбария в опасности, наш долг остановить вторжение!

6

– Я создам тысячелетнюю державу, – Маэлсехнайли Моосбахер поднял кружку с пивом. – Люди занимают слишком много места, но кто они такие? Скоты, жалкие, грязные скоты!

– Ты прав, мой гросс[2]2
  Великий военный вождь.


[Закрыть] – Толстый гном с множеством золотых цепей поверх кольчуги осушил свою кружку и впился крепкими зубами в свиной окорок. – Но у людей отменная пища.

– Потому я и не намерен истреблять всех, Ронинг, сын Кертьяльвальди. Нам нужны рабы, которые будут варить пиво, печь хлеб, коптить мясо. Я оставлю столько людей, сколько нужно, и ни на одного больше! Время, когда мы жили под землей и отдавали созданное своими руками в обмен на пищу, прошло. Мы возьмем то, что хотим, по праву сильного!

– И по праву рождения, – сверкнул глазами жрец Глубин Штребель. – Ведь мы – любимые дети самой Земли!

– Я уничтожу бесполезных людей, мне не нужны монахи, бродяги, купцы, знать, воины… Ха, – Маэлсехнайли стукнул кулаком по столу, – разве можно называть столь благородным словом жалких, тонкокостных ублюдков?

– Я против полного уничтожения знати, – покачал головой Шреппо, сын Лоппаринера, – сравни крестьянку и леди и сразу поймешь.

– Вождь не спит с переростками, – надменно произнес сын Моосбахера, – но ты прав, воины заслуживают награду за свои подвиги. Мы отберем подходящих женщин для развлечения. Благородное семя не прорастает в дурном чреве, наша раса избавлена от ублюдков.

– Это лишнее доказательство нашей избранности, – почти выкрикнул Штребель, – нашей избранности и никчемности вымерших эльфов! Если соитие эльфа и человека не является бесплодным, значит, эльфы такие же животные, как и люди. И подлежат уничтожению! Мир принадлежит гномам и только гномам! Мы – великий народ, соль земли, плоть от ее плоти, мы владеем ее недрами, но мы получим все!

– Все, что хотим, – поправил бригштандер[3]3
  Военный вождь, изначально командующий бригштандом, соединением, в котором не менее пяти тысяч воинов, однако звание бригштандера может просто указывать на высокое положение.


[Закрыть] Лоппаринер, – ибо зачем нам море?

– Да, – подтвердил Маэлсехнайли, – мы возьмем все, что хотим, но сначала нас ждет работа! Много работы! Я намерен короноваться в день осеннего равноденствия в главном городе переростков. Нужно спешить. Пиновац, сын Вермана, есть ли отставшие?

– Этой ночью не вернулось трое воинов бригштандера Йель-бан-Тук-унд-цу-Плаха. Дознание показало, что они углубились в лес, преследуя женщину.

– Отныне отставшие подлежат казни, – Маэлсехнайли хлопнул ладонью по залитому пивом столу, – Пиновац, проследи, чтоб начальники дезертиров, начиная с цвельферт[4]4
  Младший начальственный чин, под его началом находится двенадцать воинов.


[Закрыть] и кончая штандером[5]5
  Командующий штандом, насчитывающим от 500 до 1000 воинов.


[Закрыть] подверглись взысканию. Я не позволю распускаться!

– Слушаю, мой гросс! – вскинул руку Пиновац.

– Ступайте, – Маэлсехнайли, сын Моосбахера, махнул рукой, отпуская сподвижников. Дела шли отменно, но нельзя показывать подчиненным, что ты доволен. Подчиненные должны знать, что, как бы они ни старались, они всего не учтут. Только гросс знает все, может все и никогда не ошибается.

Моосбахер поправил на груди цепь с бриллиантом гросса. Подумать только, каких-то сто лет назад он был никем, учеником младшего гранильщика, которому было отказано в звании мастера. Каждый мастер и даже старшие подмастерья называли его просто Маэлси, паршивый Рунтер Бальзер не отдал ему руку дочери, а Борни Штакер дразнил пещерным грибом и придурком! И где теперь Рунтер и Борни? Один прикован к тачке за оскорбление Горного Владыки, а второй сломал шею в дальней штольне!

Никто не может безнаказанно вредить гроссу Моосбахеру! Старик Шест-ам-Потим думал, что Маэлсехнайли в благодарность за его подачки всю жизнь будет наполнять его тачку, как бы не так! Пусть ищет другого дурака, Маэлсехнайли создаст великую державу не для Шеста, а для себя. Придет время, и он вернется в копи Петрии и даст пинка старому мерзавцу Якшу.

Нет, он не станет завоевывать бывших соплеменников, они сами приползут к нему на брюхе, когда станет нечего жрать, но сначала нужно подчинить людей. Кто владеет людьми, тот владеет пищей. Старичье этого не понимает, а он понял. В Петрии думают, Маэлсехнайли увел тех, кто хочет корпеть над горнами и таскать руду на новом месте. Когда Якш догадается, будет поздно. Он запрет стариков в пещерах и заставит работать за еду.

Маэлсехнайли Моосбахер не будет владыкой мастеров, он будет владыкой воинов, потому что воинам принадлежит весь мир. Потом он позволит избранным завести семьи. Петрийские заправилы вбили в свои медные лбы, что Феррерское царство станет платить выкуп за невест. Ха! Это петрийцы будут расплачиваться дочерьми за ветчину и пиво.

Маэлсехнайли налил себе портера и выпил. Благородный напиток, не то что красная дрянь, которую лакали проклятые эльфы и подражающая им человеческая знать. Долговязые худосочные ублюдки с гладкими мордами! Разве они знают толк в жизни?! Зеленоглазые твари не имеют прав ни на бессмертие, ни на магию, ни на глупые сказки и песни, которые про них сочиняют люди. Говорят, верхние женщины помешаны на эльфах, тем более за одно упоминание о бессмертных уродах нужно убивать, и тогда о них забудут, о них и о том, как они вступили в союз с людьми и вынудили гномов отступить. Переростки должны уяснить, что они всегда были рабами гномов, тогда они не станут бунтовать. Скотина должна вести себя тихо…

Маэлсехнайли рыгнул, любовно погладил символ гросса и вышел к воинам. Его ждали. Блеснули тысячи секир, взревели и смолкли трубы. Будущий великий повелитель, а пока гросс Маэлсехнайли сын Моосбахера с достоинством поднялся на деревянный помост на колесах и опустился в массивное, богато украшенное кресло. Сто воинов Алмазного штанда налегли на ременные петли, и платформа медленно и величественно двинулась по пыльной дороге. Вождь не ходит пешком, вождя везут его лучшие воины. Это высочайшая честь, будущее благополучие и лишняя кружка пива каждый вечер!