Текст книги "Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки"

В свалке у заваленного входа первой погибла толстенькая Мауриция, следом затоптали еще шестерых. Шарлотта попыталась призвать к спокойствию, но ее перестали слушать. Сестры больше не верили бланкиссиме и не боялись ее, на смену покорности пришла ненависть и животное желание выжить, все равно как, но выжить! Циалианки бросались на резные створки, лупили по ним кулаками, орали, визжали, отпихивали и оттаскивали друг друга за волосы. Пламя приближалось, а проклятые двери оставались безгласными и недвижимыми, как небеса, к которым столь часто взывают гибнущие.

Бланкиссима вовремя поняла, что ее власть рухнула, и ловко вынырнула из толпы перед самым началом свалки. У Леоны и Терезы хватило ума последовать ее примеру. В их положении единственным спасением было не потерять головы и держаться друг друга, ненависть – это потом…

Языки пламени, летящие искры, рассыпающиеся в прах изображения святых, которые не только не спасали себя и своих служительниц, но и подкармливали беспощадный огонь. А тот, словно морской лилион, выпускал все новые и новые щупальца. Сколь многое может гореть в храме! Прав был отлученный от Церкви Комморий, призывавший Церковь отказаться от бархата, шелка и раскрашенных промасленных досок.

Огненный спрут дотянулся до огромного гобелена с оленем, висевшего над парадным входом. Тканые иконы были гордостью арцийских сестер, но Триединый не одобряет гордыни. Пестрая ткань занялась сразу, пламя наступало справа и сверху, неотвратимо приближаясь к толстому витому шнуру. Первой опасность заметила Шарлотта, но промолчала. Ломящихся в заваленные двери безумиц было не остановить, но Леона все же попробовала, изо всех сил закричав:

– Назад! Гобелен! Сейчас упадет гобелен!! Назад!

Какая-то из сестер (неужели эта волчица в растерзанной одежде кроткая Люсилла?!) обернулась и дико захохотала. Леона попятилась, пылающее полотнище рухнуло, и немногие уцелевшие с ужасающим воплем отхлынули от главного входа. От паствы Шарлотты осталось десятка полтора сестер, не более…

Бланкиссима затравленно оглянулась. Центр храма завален, но сверху больше ничего не сыплется, видимо, все, что могло упасть, уже упало.

– К Покаянной двери, быстро!! – прохрипела Шарлотта, но ее, как ни странно, услышали. Сестры, на бегу обходя пламя, бросились к проходу за алтарем. Двум добежать не удалось, но остальные прорвались. Пожар, по счастью, сюда еще не добрался…

Засов был тяжелым, но страх удесятеряет силы. Дверь открыли в считаные мгновения, и Шарлотта, стараясь придать лицу благочестивое выражение праведницы, спасенной вмешательством святой, толкнула резные створки. Они не шелохнулись.

– Сигнор капитан, там-от тоже завалено, но каменюка поменьше, – доложил Фертье. – Ребята ее пихают, но пока, растудыть ее через хвост в ухо, никак.

– Ясно. Если кто и жив, то с той стороны. Ага! Заорали, слава Эрасти. А ну, кидай веревки! Обвяжем эту проклятущую глыбу. Люваль, нашел время дрыхнуть! Давай Ночку с Парнем ко второму входу, шевелись, Проклятый вас побери!

Люваль шевелился, как мог, но все равно получалось медленно, вернее, медленней, чем хотелось. Тем не менее телегу, запряженную самыми сильными лошадьми, поставили напротив второго выхода. Угрюмые стражники столпились вокруг, засучив рукава, готовые толкать и тянуть.

За завалом закричали с новой силой; пронзительные, воющие голоса не могли принадлежать надменным, холодным сестрам. Видимо, это пришло в голову не только Клеману, так как Люваль пробормотал:

– Словно будто и не капустницы.

– А когда горит, все бабы – просто бабы, – согласился Фертье, закрепляя последнюю веревку, – помогла им их святая, держи карман шире. А ну, милые, пшшли!!!

Кони напряглись, но не сдвинулись ни на шаг, к ним присоединились люди. Жозеф подумал, что, когда все кончится, напьется, чтобы забыть о проклятых воплях и сбесившихся тучах над головой.

– Спаси-и-и-ите!!

– Откройте!!!

– Будь ты проклята! Проклята! Проклята!

Кого это? Товарку по несчастью, оказавшуюся ближе к выходу? Бланкиссиму? Святую? Судьбу, загнавшую неизвестную монахиню в эту мышеловку?

Дверь мелко задрожала от ударов изнутри, Ночка, Парень и три десятка стражников навалились изо всех сил, и камень слегка подался. Между створками появилась щель, потянуло дымом, сразу же защипало в горле, на глаза навернулись слезы.

– Скорее! Во имя всего святого!

Неужто сама Шарлотта? Хотя все кричат одинаково…

– И-и-и-и раз! И-и-и-и-и раз!! – в унисон кряхтели стражники, изо всех сил толкая телегу…

– Держитесь, сестры! – на всякий случай заорал Клеман. – И святая Циала поможет вам! А ну, черти пегие, наддайте!

Послышался стук копыт. Так… Первыми подоспели гвардейцы, а народишко-то не спешит помогать, по домам сидит. То ли тучи этой клятой боится, то ли капустниц не жаль никому.

– Плохо? – осведомился лейтенант Паже, хватаясь за пеньку.

– Сами видите… Надо б хуже, да некуда…

Они тянули и толкали, не зная, что там внутри. Щель стала шире, а валивший из нее дым – чернее и едче. Как же там внутри, Проклятый побери?!

– Похоже, пламя приближается, – пропыхтел Паже. Клеман не ответил. Зачем? И так все ясно.

Стражники и гвардейцы, к счастью для себя, не видели, как обезумевшие женщины в когда-то белых, а теперь пятнистых серо-черных одеяниях одна за другой задыхались и падали. Погибших за что попало оттаскивали в сторону, бросали и вновь обезумевшими кошками кидались на заваленную дверь. Судьбе было угодно, чтобы последними оказались Шарлотта, Тереза и Леона. Они молча смотрели на дразнящую спасением щель, которая не желала становиться шире. Затем Тереза упала, и сразу же за ней – Леона… Бланкиссима взвыла и замолотила кулаками по окованному металлом дереву. Подол платья на ней тлел, женщина с силой рванула тонкую материю и, не удержавшись на ногах, свалилась на тело Терезы, и почти сразу же сверху обрушилась полыхающая балка. Вопль бланкиссимы Шарлотты, более приличествующий терзаемой демонами грешной душе, был последним криком, услышанным стражниками.

Возбуждение понемногу улеглось, наползла усталость. Как же давно он не уставал, разве что от ожидания и тоски, но это совсем другое. Эрасти почти равнодушно взглянул на потухающий костер, в котором заживо сгорели какие-то женщины, которых он никогда не видел, но которые заслужили свою участь. По крайней мере, некоторые из них. Та, что его призвала, просила отомстить мунтской бланкиссиме. Завещание Воззвавшего свято, Проклятый не мог его не исполнить, но испытанное при этом наслаждение удивило его самого. Удивило и испугало – он не должен ненавидеть, не должен вниз головой бросаться в жизнь Тарры, только тогда он сможет что-то сделать. Карать и спасать направо и налево – значит не только не предотвратить обвал, но вызвать его раньше срока. Нужно держать себя в руках, как бы он ни ненавидел то, что скрывалось под увенчанными оленями белыми куполами.

Он нанес первый удар с Тропы Отчаянья. Теперь нужно подождать и посмотреть, чем и как он отзовется, тем более у Эрасти есть дела более неотложные, чем уничтожение обители. Церна задумчиво тронул сапогом тлеющий обломок. Никем не узнанный и не замеченный Проклятый смотрел, но огонь и падающие обломки не могли причинить вреда сильнейшему магу Тарры. Сильнейшему ли? Это-то и предстояло выяснить.

В разрушенной обители была Сила, не похожая на ту, с которой он имел дело. Безликая, холодная, вязкая, словно жидкая грязь, глядя на нее не скажешь: то ли перед тобой грозящая страшной смертью бездна, то ли жалкая лужа, опасная лишь обладателю новых башмаков. Сила эта, однако, циалианкам не помогла, правда, Эрасти ударил неожиданно и сильнее, чем требовалось. Но получилось отменно! Бьющие в одно и то же место молнии, ливень, гасящий искры на расстоянии вытянутой руки от пожара, над которым не пролилось ни капли. Пусть теперь гадают, что это – случайность, божья кара или черное колдовство. Гадают и принимают меры, а он посмотрит. Хотя нет, некогда ему смотреть. У него дела и Геро, Геро, ушедшая по алой закатной тропе…

Пройти в один Проход вдвоем невозможно, он знал это и решил слить со слабеющей силой Воззвавшей свою собственную. Это было рискованно, но необходимо. Проклятый был готов удержать закрывающуюся дверь, но Тропа Отчаянья внезапно раздвоилась. Выбирая дорогу, они с Геро не колебались, и теперь он понимает почему. Голос крови звучит громко, а воззвавшая к Проклятому женщина приходилась ему родней, мужчина же был как-то связан с Геро… Жаль, он не успел понять и его: воин слишком быстро ушел за Пределы.

Эрасти надеялся, что Эстель Оскора догадалась, во имя чего отдал жизнь арцийский рыцарь, а последние мысли женщины были ясны и яростны, как горная река. Дариоло из рода Кэрна жила столько, сколько любила, и это была истинная любовь, поднявшаяся выше смерти, выше страха, выше древних запретов, выше всего. Дариоло любила короля… Геро тоже умеет любить, ведь она прошла всеми кругами ада во имя своего Рене. А ему, ему просто не повезло, он влюбился в Циалу… Почему? Что он в ней нашел? Бессердечная, красивая дрянь. Красивая? Или она лишь казалась такой? Странно, он больше не помнит ни ее лица, ни ее голоса… Каким же дураком он был!

Угасший было огонь вновь поднял рыжую гриву, и к темному небу взметнулась туча искр… Это отсвет его ярости? Да, именно так. Нужно успокоиться, мстить некому, Циала давно мертва. Но где же Геро? Куда завела ее темно-алая тропа? Что она делает? Тоже убивает или уже убила? И кого?

У Дариоло был брат – лучший друг ее короля, они оба погибли, так сказал спесивый болван, который тоже был виновен и умер первым. Женщина хотела отомстить – и отомстила, а мужчина? Мысли Эрасти вернулись в светлую комнату с золотистым атэвским ковром, на котором лежали два тела. Они были красивой парой, чернокудрая мирийка и арцийский рыцарь, но она его не любила, вернее, она любила не его. Эрасти было жаль человека, которого, как он теперь знал, звали Артуром Бэрротом. Его любили все, а он любил короля, жену и свою честь.

«Смерть – ничто, честь – все» – так, кажется, говорил Альбер Малве, погибший в одном из первых боев с солдатами Пурины. Сколько веков прошло, но честь остается честью, а смерть – смертью… Только вот Альбер вряд ли бы догадался и сумел воззвать к Проклятому, слишком уж он был простодушен, но жизни ему было не жаль. Как и Артуру. Да и Проклятого тогда еще не было.

Эрасти вздохнул, подняв глаза к звездному небу, на фоне которого обглоданный череп бывшего храма казался особенно жутким. Отчего-то ему казалось очень важным разгадать загадку погибшего рыцаря. Итак, Артур Бэррот узнал, что его король предан, и предан его, Артура, отцом. Но король – воин, он будет сражаться до конца. Право на последний бой, пусть отчаянный и безнадежный, у воина не отнять. Артур вряд ли отдавал себе отчет в своих чувствах, но всем существом рвался туда, где погибал его друг и сюзерен. Душу и жизнь в обмен за возможность встать с ним спина к спине! Душу, жизнь и посмертие… И так уж вышло, что в Бэрротах течет кровь Арроев, а значит, и Ямборов, и Годоев. Старая Кровь, кровь Эстель Оскоры.

Налицо все. Сила. Отчаяние. Страстное, неистовое желание. Готовность к жертве. Не хватает лишь одного – Зова! И тут Дариоло воззвала к Проклятому. Остальное вышло само собой, и Тропа Отчаянья раздвоилась… Значит, Геро сейчас там, куда рвался умерший рыцарь. Рядом с мертвым королем и не менее мертвыми победителями. Эстель Оскора способна разнести в клочья любую армию, если же она это не сделала, значит…

Чувство опасности заставило Эрасти отступить, словно бы сливаясь с дымящимися развалинами. На пожарище пожаловали те, кого он ждал. Церна со странной смесью любопытства, отвращения и благоговения смотрел на высокого клирика, чье аскетическое лицо, освещенное багровыми сполохами, казалось старой иконой, где из тьмы выступает золотистый лик, отрешенный, жестокий и столь совершенный, что кажется чудовищным.

Да, дело зашло очень, очень далеко. Тот, кто стоит за пришедшим на пожарище, опасней Тьмы, Света и Хаоса, вместе взятых, потому что лишен всего и вместе с тем преисполнен уверенности в своей полной и окончательной правоте. Такого врага нельзя ни убедить, ни уничтожить, ни испугать, только вынудить уйти, но сделать это непросто.

Клирик на развалинах что-то говорил окружавшим его людям, те кивали и суетились, ничего не понимая и полагая, что главной угрозой являются непрогоревшие деревяшки. Проклятый стиснул зубы, борясь с искушением прямо сейчас подойти и сказать: «Уходи. Тарра не твоя. Я тебе ее не отдам. Мы тебе ее не отдадим!»

И он бы сказал, но говорить было некому. Клирик был лишь предтечей, зеркалом, отражающим чужие лучи, правда, с помощью зеркала можно поджечь поленницу, дом или целый мир. Да, в непростые времена ты вернулся, Эрасти Церна. Но ты вернулся, и ты должен удержать на плечах небо, если это потребуется! Если здесь умеют любить, как Геро и Дариоло, и помнят о чести и долге, как Артур, Тарра будет жить. Мы справимся со своими бедами сами и не пустим чужаков, какими бы сильными они ни были и какими бы благостными ни прикидывались!

– Арде! – Губы Эрасти шевельнулись, повторяя пришедшее из тьмы веков слово. Проклятый и святой, он принимает бой со всеми и за всех. Он и Геро. И все остальные, кому не наплевать на Тарру и кто судит себя строже, чем других, и не склоняет головы ни перед судьбой, ни перед силой, даже если та мнит себя высшей.

Покойная Эмильенна Рогге принадлежала к тому редкому типу женщин, которые терпеть не могут кошек. Баронесса частенько говаривала, что эти твари бывают либо бедными кисками, либо наглыми котярами, третьего не дано. Селестин не столь часто имел дело с хвостатым племенем, чтобы составить о нем собственное мнение, но Пьер Тартю подтвердил правоту матушки, за несколько ор превратившись из бедного изгнанника в наглого узурпатора. Кошачье отродье! Новоиспеченный маршал Стэнье-Рогге знал своего пасынка четырнадцать лет, но не предполагал, что худосочный тихоня поднимет хвост на тех, перед кем еще вчера расстилался. Что же будет, когда он и впрямь станет королем? Заведет атэвские порядки с ползанием на брюхе и лобызанием пола, по которому ступают сапоги повелителя?

Пьер Шестой был слабоумным, но ни Филипп Тагэре, ни Рауль ре Фло, не говоря уж об Александре, не унижали своих соратников, тем более оказавших им услуги, а этот же… Селестин не сомневался, что хлебнет горя и с пасынком, и с женой. Да и ифранцы с циалианками своего не упустят. Теперь граф жалел о горбуне, но отступать было поздно. Если Тагэре вернутся, он, Селестин Стэнье-Рогге, не жилец, поэтому, как это ни печально, он привязан к обнаглевшему ублюдку.

Александра так и не нашли, пропал и Робер со своими людьми. Предали? Не может быть. Единокровному братцу Селестин верил, как самому себе… В том смысле, что, пока Роберу выгодно, он сделает все и больше, а когда ветер подует в другую сторону, ударит в спину и скажет, что так и было. Но пока бастарду расположение и благодарность знатного родича нужны как воздух, вот он и рыщет по окрестным деревням в поисках горбуна. Да уж, хороший подарочек сделал братцу покойный Филипп. Говорят, жеребец из конюшни калифа может таскать на себе покойника квартами, не позволяя к нему приблизиться ближе чем на полет стрелы. Роберу придется побегать за своим титулом, а Тартю – поволноваться. Любопытно, что будет в Мунте, сумеют ли Вилльо исполнить свои обещания?

Рогге так, для собственного удовольствия, проследил, как по мунтской дороге друг за другом ускакало три гонца. Первым умчался один из Белых рыцарей. Вице-командор Нерюж сообщал в Фей-Вэйю об исходе битвы. Затем ускакал красавчик Гризье, а следом за ним с охраной в два десятка человек отправился какой-то ифранец в цветах Тартю. Надо полагать, в его сумке было три письма – Ее Иносенсии, Жоселин и все тем же Вилльо-Гризье, которые должны провернуть дельце в столице. Любопытно, кошкин сын пишет о смерти короля или о его исчезновении? Первое дальновиднее, хотя никогда не стоит кукарекать до рассвета. Будем надеяться, что горбуна отыщет именно Робер…

– Монсигнор! – Аюдант был бледен и возбужден. Видимо, родственничек заработал свою консигну.

– В чем дело, Гилле?

– Монсигнор, лошади сигнора Робера…

– Лошади? Что с ними? Волки их, что ли, съели?

– Не их… Сигнор Робер…

– Где он?! – рявкнул новоиспеченный маршал.

– Его нет… Никого нет… Лошади…

– Что «лошади»?

– Их нашли. Всех. А всадники пропали.

– Бред! Где кони?

– В двух весах от оврага.

– Хорошо, едем.

Нет, бредом это не было. Три десятка оседланных коней бестолково топтались на убранном поле. Два или три слегка прихрамывали, словно бы провалившись в кроличью нору. Больше никаких повреждений цевские жеребцы не получили, но вот наездники куда-то подевались. Ничего не понимая, Стэнье-Рогге попытался разобраться в следах и понял только, что сначала всадники шли галопом, словно кого-то преследуя, потом что-то произошло: то ли лошади взбесились, то ли наездники враз упились, то ли из лесу вышел бука и всех сожрал. Селестин был человеком дошлым, и у него был Кристалл Поиска, но, судя по нему, ничего запретного и нехорошего в здешних краях не творилось. Объяснить, куда делись король, его конь и тридцать два здоровых, хорошо вооруженных мужика, магический инструмент не мог.

– Монсигнор, – ифранский лейтенант вскинул руку в приветствии, – вас срочно требует Его Величество. Я вас едва нашел.

– Хорошо, что нашли, – буркнул Селестин. – Я вот своих людей найти не могу.

– Дезертировали? – посочувствовал ифранец.

– Не похоже. Преследовали горбуна, и как корова языком… Лошади здесь, а сами пропали. Чего угодно Его Величеству?

– Узнать, как идут поиски. Велено искать хоть до Темной Звезды…

Шарло оделся, сел на кровать и задумался. Обычно он засыпал сразу же, едва голова касалась подушки, но ни в прошлую ночь, ни в эту сон не шел. Мальчик сам не мог понять, что его тревожило. Смерть Артура? Странный крик? Отъезд Филиппа с Алеком, вчерашний пожар или что-то еще? Шарль Тагрэ рос среди рыцарей, а не среди плаксивых теток и презирал суеверия и трусость, но каждый воин слышал о чувстве опасности, от которого нельзя отмахиваться.

Отцу, Рито, Луи, Штефану, даже Артуру можно было объяснить, что что-то не так, но напыщенные дворцовые павлины ничего не понимают, а кузенов, как назло, увела нагрянувшая Элеонора. Сигнор Карпус, конечно, знает много, но при этом глуп, как бубен, и верит только в то, что написано в его книжках.

Что же делать? Отец говорил – если ты уверен в своем решении, делай, что решил, и ни на кого не оглядывайся, а он уверен, что им с Катрин нужно бежать. Куда и почему, мальчик не думал, захватившее его ощущение тревоги властно толкало на то, что воспитатели, без сомнения, назовут безобразной выходкой, а отец… Отец поймет. Скорей бы только он разбил этого Тартю и вернулся! Тогда все сразу наладится, а так все плохо… Артура убили, а он был замечательным человеком. И очень, очень добрым.

Во дворце шепчутся, что капитана гвардии отравили. В столицах часто травят, граф Трюэль говорит, что это называется политикой, но почему Артура? Неужели за то, что он любил отца? Лейтенант Паже тоже любит короля, но Артур Бэррот был готов за него умереть, Шарло слышал, как об этом говорили Рито с Луи, и был с ними согласен.

Скорей бы они вернулись… Конечно, все очень расстроятся из-за Артура, а Рито… Жена капитана была его сестрой, но он с ней из-за чего-то рассорился. Этого Шарло не понимал. Катрин иногда бывает ужасной дурой, но он никогда не махнет на нее рукой, что бы та ни натворила. Однажды он спросил у отца, почему Рито не разговаривает с сигнорой Дариоло, тот долго молчал, а потом обещал рассказать позже. Значит, расскажет. Он никогда не врет – не то что наставники. Если будет больно или горько, все равно скажет как есть. И правильно, мужчина должен знать, что его ждет, и идти навстречу будущему с открытыми глазами. Хоть бы отец и Рито вернулись поскорее, но раньше чем через полторы кварты не получится. Гонец, конечно, появится раньше, дней через пять. А может, отец прискачет вместе с ним? Ему же сообщили и про пожар, и про Артура с канцлером…

Странно, как у такого противного человека, как граф Бэррот, сын вырос настоящим рыцарем, хотя случается всякое. Родители могут быть хуже детей, а дети – хуже родителей. Дядя Жоффруа был мерзким человеком, это все знают, а его сыновья очень даже хорошие, особенно Этьен. Только вот стесняется Филиппа. Конечно, из Этьена король как из Садана клирик, но, может, отец еще женится…

То, что он сам родился бастардом, Шарло не мучило никогда. Сколько он себя помнил, рядом были отец и его друзья, не делавшие никакой разницы между ним с Кати и маленьким Эдмоном, сыном Жаклин. Да и сама Жаклин… Отец и Рафаэль объяснили, что жена отца – слабая и несчастная и ее надо защищать. И Эдмона тоже. Шарло это делал, причем с удовольствием, а когда брат и мачеха умерли, переживал их смерть вместе с отцом, к которому привязался еще сильнее. Виконту Тагрэ и в голову не приходило пенять на судьбу, он не нуждался в слюнявой жалости, которой допекали его служанки, когда он был совсем маленьким. То, что у него нет и никогда не было матери, мальчик принимал как данность. Зато у него был отец. Самый лучший. Самый сильный. Самый добрый. И был Рито Кэрна, которого и в голову не могло прийти называть сигнором. Мириец все время пел, смеялся и потихоньку учил их с Филиппом байле.

Кузенам было хуже, потому что их родичей никто не любил. Шарло искренне сочувствовал Филиппу и Алеку, когда им приходилось навещать мать. Филипп никогда не рассказывал об этих посещениях, но воспринимал их как наказание. Не в чем было завидовать и Ларрэнам! Сыновья дяди Жоффруа не имели кошачьих лап, но они были круглыми сиротами.

Шарль немного подумал о том, чем бастарды отличаются от небастардов, но мысли упрямо возвращались к побегу. Умом мальчик понимал, что делать этого нельзя, а внутренний голос твердил, что не только можно, но и необходимо. Шарло вздохнул, закрыл глаза, просчитал до тридцати двух (именно столько лет сейчас отцу) и решительно встал. Будь что будет, но они с Катрин убегут.

Юный виконт все делал с умом. Помогли бесконечные игры «в Мирию». Когда-то Жаклин рассказала, как Рито с сестрой убежали от капустниц в горы, а потом их подобрал корсарский корабль. Эта история поразила воображение шестилетнего Шарло, и он не отстал от Рафаэля, пока тот, сначала с неохотой, а потом – все больше увлекаясь, не рассказал о своих приключениях. Гор и моря в Мунте не было, но окна, карнизы и столетний дикий виноград имелись. Этого хватило, остальное доделало воображение. Кати нравилось, когда он ее спасал. Правда, не от циалианок, а от злого жениха или дракона. Шарло соглашался – девчонка, чего взять!

Правильно говорит господин Игельберг, что никакой опыт не бывает лишним. То есть он говорит не совсем так, а с какими-то дарнийскими вывертами, но смысл именно такой. Шарло столько раз «убегал» по ночам, что, когда игра перестала быть игрой, совершенно не волновался, действуя чуть ли не по привычке.

Мальчик зажег свечу, поставил ее на пол (свет есть, а загляни кто в окно, не увидит) и начал одеваться. Дни стояли теплыми, но осенняя ночь – это осенняя ночь, тем более от ночевки под открытым небом зарекаться нельзя. Из своих одежек Шарло давно отобрал те, что потемнее, потеплее и попроще. Плащ, сапоги и берет он наденет, когда выберется из дворца. Так… Огненный камень, кинжал, запасная рубашка… Жаль, подаренная отцом книжка по военному искусству слишком тяжелая, да ничего с ней не случится, а вот фигурку тигра он возьмет с собой и обломок мирийского коралла тоже. Написать записку? Да ну его… Лучше от этого не будет, а отцу он все объяснит. Что «все», мальчик не задумывался, занятый куда более важным вопросом.

Свои пожитки Шарль сложил в подаренный господином Игельбергом настоящий заплечный мешок (дарнийские наемники молодцы, придумали много нужного!), открыл окно и легко пошел по широкому карнизу, слегка придерживаясь за оплетающий стену дикий виноград.

Комната сестры была через два окна, в которых мерцал свет. Мальчик осторожно заглянул в щель между занавесками. Так и есть! Онорина болтает с гвардейцами, а на столе гора всякой снеди и два кувшина. Значит, на лестницу ход заказан, придется выбираться через отцовские покои, но как же это некстати!

Хорошо, хоть он приучил сестрицу открывать на ночь окно. Шарло слегка толкнул раму и проскользнул внутрь. Кати дрыхла, завернувшись с головой в одеяло и, разумеется, при свете. Ну это-то как раз пригодится. Только б не развизжалась спросонья. Мальчик осторожно присел на краешек кровати и положил руку на розовый мягкий холм.

– Кати!

Сопение и дрыганье ногой, ну чистый сурок!

– Кати! Просыпайся! Кому говорят!

– М-м-м-м-м, не хочу… Поздно.

– Кати!

Одеяло было безжалостно сорвано, и девочка, моргая, уставилась на брата.

– Шарло! Ты чего?

– Того, – находчиво ответил виконт Тагрэ, – вставай, мы уходим.

– Куда?

– Туда. Вставай и одевайся. Так надо!

Кати зевнула и уселась, замотавшись в одеяло.

– Мы сегодня не договаривались, и вообще, завтра вставать рано…

– Кати, я серьезно. Нужно удирать.

– Не понарошку? – Светлые глаза сестрицы широко распахнулись. – А зачем? И папы нету…

– Если б он был, мы бы не убегали.

– Лучше подождем, – не согласилась девочка, – когда он дома, ругать нас или не ругать, решает он. Ему нравится, когда ты в окна лазаешь. А когда его нет, нас заедят.

– Нас не поймают. Ты что, не понимаешь? Мы в самом деле убегаем. Мы пойдем навстречу отцу.

– Ладно, – решилась Кати, – я по нему соскучилась. И по Рито тоже, и, раз нас не будет, мы в храм к Иллариону не пойдем, я туда не хочу. Только мог бы раньше сказать, а то Онорина вчера летние вещи убрала.

Кати, все еще зевая, встала и начала собираться. Разумеется, она копалась, как стая куриц. Хуже всего было с волосами, которые могли бы быть и покороче, и пожиже. Сама Катрин отродясь кос себе не заплетала, и за дело пришлось взяться брату, обладавшему немалым опытом по части приведения в порядок лошадиных грив и хвостов. Несколько раз сильно дернув и трижды переплетя косу (первый раз вышло слишком туго, второй – слишком слабо), Шарло довел дело до конца и взялся за одежду. Разумеется, лезть в окно сестре было не в чем. В комнате были только дурацкие девчоночьи тряпки. Пришлось, велев ей собирать самое нужное, вернуться за штанами, курткой и плащом, а заодно еще раз убедиться, что Онорина и ее кавалеры и не думают ложиться.

Пока он ходил, Кати свалила на кровать целую гору хлама вроде лент, туфелек, заячьих хвостиков, кукол и прочей дребедени, но Шарло был неумолим. Несмотря на дрожащие губы сестрицы, из кучи были выдернуты расческа, зеркало, несколько лент, жемчужное ожерелье (подарок Рито, надо взять с собой) и платье попроще, а все остальное безжалостно засунуто в сундук. Не прошло и оры, как Катрин была готова, теперь оставалось самое трудное – добраться по карнизу до отцовского балкона. Друг к другу они ходили запросто, но здесь придется прыгать. Для него это пара пустяков, но Катрин…

Шарло лихорадочно соображал, с чего начать урок по скалолазанию, когда его что-то толкнуло в ногу. Кошка! Ну надо же! И какая славная! Большая, черная, остромордая. Наверняка крысоловка.

– Киса! – соизволила заметить и Кати. – Хорошая киса, иди сюда… кис-кис-кис…

Киса подошла, деловито и коротко потерлась о коленки и направилась к стене. Вспрыгнула на сундук, встала на задние лапы и, уцепившись передней за балдахин кровати, потянулась второй к резной гирлянде, шедшей поверх деревянной панели.

– Киса, – вопросила Кати, – глупая, ты чего? Кис-кис-кис…

Кошка обернулась, как показалось Шарло, досадливо глянула на них и вновь взялась за свое. Мальчик, сам не зная почему, подошел. Кошка пыталась дотянуться до изящной розетки слева, хотя прямо над ней была точно такая же. Шарль машинально тронул резное дерево, но кошка неожиданно сиганула вниз, с силой ударив его под колено. Стараясь удержаться на ногах, мальчик оперся о стену, и… панель поехала вниз. Кошка довольно мяукнула. Ну надо же!

– Умница, – от души поблагодарил Шарло ночную охотницу, а та, еще раз приглушенно мявкнув, юркнула в щель.

– Пошли и мы. – Кати кивнула и улыбнулась. Она совсем проснулась, и ночное приключение начинало ей нравиться. Шарло вынул из настольного шандала три свечи и сунул в карман. Затем взял одной рукой стоящий у кровати ночничок, а другой – теплую ладошку сестры и первым протиснулся в потайной ход. Наверное, они задели какую-то пружинку, потому что дверца тут же захлопнулась, и они оказались в кромешной темноте, в которой сверкали золотистые кошачьи глаза. Ночная гостья была не одна, в проходе ее поджидало по меньшей мере полдюжины товарок, что вызвало у кошколюбивой Катрин приступ восторга. Но надо было идти. Звери, похоже, придерживались того же мнения, так как двинулись первыми, то и дело оглядываясь и испуская дружелюбное урчание.

– А кисы нас зовут, – восторженно прошептала расхрабрившаяся Катрин.

– Ну и правильно, – согласился Шарло. Дорога была долгой, изобиловавшей множеством лесенок, развилок и переходов. Без кошек они бы десять раз заблудились, но звери уверенно вели их за собой. Наконец повороты и спуски кончились, и брат с сестрой оказались в длиннющем сводчатом коридоре. Он тянулся и тянулся; Шарло начало казаться, что они никогда не выберутся, но дорога пошла вверх, потянуло свежестью и горьковатым запахом осенних костров. Кошки вежливо потерлись о ноги и исчезли.

– Вылезаем.

– А где киски?

– Пошли домой. Нам сюда.

Катрин не спорила, сюда так сюда. Они оказались в каком-то садике, под ногами была мягкая, недавно вскопанная земля.

– Наконец-то! – Знакомая фигура шагнула навстречу, и только теперь Шарло понял, что на самом деле ему было очень страшно.