Текст книги "Башня Ярости. Книга 1. Чёрные маки"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
AUT VIAM INVENIAM AUT FACIAM [14]14
  Или я найду дорогу, или я проложу ее сам (лат.)


[Закрыть]

Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать,

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

Г. Иванов

Девятилетний Шарль-Роман-Аларик, виконт Тагрэ, любил всех своих кузенов, но больше всех Филиппа, но тот, будучи старше на шесть лет, давно прекратил брать уроки у зануды Карпуса. Старший сын Филиппа Четвертого и Элеоноры Гризье нисколько не печалился, что оказался бастардом. Отец сделал его графом Рунским, и Филипп страшно гордился своим титулом. Еще бы, ведь его носил легендарный Эдмон Тагэре, а кузен если не фехтовал и не упражнялся в верховой езде, то читал о прошлых подвигах и победах. Счастливчик, он уже вырвался из лап наставников и вот-вот станет оруженосцем отца. Ларрэну такое вряд ли светит, он и на лошади толком сидеть не умеет! Его братец Леон Ро поживее, но в голове у него – сплошные каверзы.

Шарло не имел ничего против сыновей Жоффруа Ларрэна, которых отец восстановил во всех правах, но уж больно толстяк Этьен не походит на будущего короля, хотя его и объявили наследником. Что поделать, если Эдмон умер, а Филипп с Алеком и они с Кати – бастарды. Все знают, что на троне Арции им не место, ну и пусть… Скорей бы вернулись отец и сигнор Рито, без них во дворце пусто, да и наставник начинает полагать о себе больше, чем нужно, и затягивать занятия.

Вообще-то виконт Тагрэ любил уроки по землеописанию, но сегодня слушать учителя было невмоготу. Господин Карпус, размахивая указкой, рассказывал о природе Черного Сура. Это было как сказка – непроходимые вечнозеленые леса, под покровом которых живут странные звери; растения, состоящие из одного, но огромного цветка и присоски, лианы с длинными, похожими на белых змей воздушными корнями, бабочки размером с летучую мышь и летучие мыши размером с бабочку, питающиеся нектаром.

«Рассказывают, в самом сердце черных лесов лежат озера с зеленой водой, – читал Наставник, – среди которых в незапамятные времена исчезнувшие ныне народы соорудили святилище своим несуществующим богам. Сейчас никто не помнит, кому они поклонялись, откуда пришли и куда ушли, но здание по-прежнему стоит среди буйной тропической зелени…»

В любой другой день заброшенный храм в сердце непроходимой чащи надолго бы завладел воображением виконта, но сегодня ему было не до дальних стран. Никогда еще за всю свою девятилетнюю жизнь незаконный сын короля Арции не чувствовал себя таким одиноким и растерянным. Шарло честно пытался взять себя в руки – отец говорил, что победа над врагами и судьбой начинается с победы над собой, но в ушах бился короткий, словно бы захлебнувшийся женский крик, полный неизбывного отчаяния. Мальчик не сомневался, что неизвестная женщина умерла. Умерла в тот миг, когда он с младшими кузенами входил в комнату для занятий, но никто ничего не слышал. Шарло не удержался и спросил Алека, но брат Филиппа только широко раскрыл глаза. Неужели почудилось?

– Шарль, виконт Тагрэ, какие животные встречаются на берегах Зеленых озер? – Наставник навис над ним неожиданно, но Шарло не растерялся:

– Полосатые хирафы, господин Карпус, затем пятнистые, низкорослые дикие лошади, именуемые также цебриллами, серые элефанты, леопарды, пегие дикие свиньи, у которых, в отличие от наших кабанов, две пары клыков…

– Хорошо, виконт, вы, как всегда, усвоили урок. Но правильнее говорить не «в отличие от наших», а «в отличие от встречающихся в Арции кабанов». Алек, виконт Ланже, продолжайте…

Усвоил урок? Просто летом несколько раз перечитал подаренную отцом книжку о дальних странах. Это пригодилось, но удовольствия от того, как ловко он провел нудного Карпуса, не было. Равно как и от того, что старательный, но не шибко умный Алек не смог ответить на вопрос. Младший брат Филиппа, которого, чтоб не путать с отцом, никогда не называли Александром или Сандером, а только Алеком, «брал» задом, а не головой и, если не мог вспомнить урок, путался и, как птица папагалло, повторял любую чушь, которую ему подсказывали. Он так и не привык к шуточкам кузенов и воспринимал все за чистую монету. Вот и сейчас брякнул, что подсказал Леон. Дескать, в Суре живут летучие кокодриллы, а потом пошел красными пятнами и разревелся.

И это в без малого десять лет! Тоже мне беда! Беда – это совсем другое. Когда умерли Эдмон и Жаклин, это была беда, и сегодня… А что сегодня?! Никто ничего не слышал, наверное, ему просто почудилось.

– Мои сигноры, можете быть свободны до завтра.

Учитель важно выплыл из комнаты, подметая пол длинным зеленым одеянием и не заметив подсунутую Леоном под воротник бумажку с намалеванной рожей. Время книги кончилось, наступило время меча, которое обожали все, кроме толстяка Этьена. Единственным оружием, с которым наследник престола ладил, были столовый нож и ложка. Шарло, хоть и был моложе на пять лет, справлялся с кузеном меньше чем за десятинку, чего уж говорить о красивом и ловком Филиппе.

Когда отец решил, что мальчики Тагэре должны расти вместе, капитан гвардии Артур Бэррот взялся учить их военным премудростям. Рыцарь обещал Шарло, что со временем он станет драться не хуже Руна, но пока шестилетняя разница дает себя знать. Артур говорит, что возлагает на них с Филиппом большие надежды, и Шарло ему верит. Бэррот никогда и никому не лжет, так говорит отец, да и сам Шарло видит, что капитан – человек слова. Он сказал, что научит их всему, что знает сам, значит, научит, а Рито Кэрна сделает его байланте и покажет атэвские конные трюки… Когда отец вернется, нужно попробовать сесть на Садана, и будь что будет!

На учебную площадку Шарло прибежал первым. И это было странно, обычно Артур Бэррот их уже ждал. Капитан гвардии никогда не позволял себе опоздать, но прошла десятинка, другая, третья, а Бэррота все не было. Подошли Филипп с Этьеном и тоже удивились. Обрадованный Ларрэн уселся прямо на сухую траву у разогретой каменной стены, вытащив какой-то свиток, Алек с Леоном затеяли шуточный поединок, а Филипп приветливо улыбнулся младшему кузену:

– Попробуем на шпагах?

Еще бы! Странный крик был забыт, продержаться против графа Рунского хотя бы десятинку – уже победа! Шарло весь отдался бою и понял, что что-то не так, лишь когда Филипп резко отступил назад, повернулся и опустил вниз шпагу, прекращая сражение. Виконт Тагрэ убрал клинок в ножны и, обернувшись, увидел лейтенанта Паже, замещавшего Артура Бэррота, когда тот отсутствовал.

– Мои сигноры, – обычно веселый офицер выглядел прямо-таки убитым, – я должен вам сообщить… Случилось несчастье. Монсигнор Артур умер.

– Когда? – Шарло сам не понял, как у него вырвались эти слова, тем более ответ он уже знал.

– Около двух ор назад.

Так и есть! Но почему кричала женщина?

– Сигнор Паже, – Филипп уже справился с собой, – как это произошло?

– Неизвестно, – отрезал лейтенант и с явным отвращением добавил: – Там медикусы, городская стража и синяки…

– Убийство? – предположил всезнайка Леон.

– Ерунда… Не знаю… Да, Проклятый меня побери! – рявкнул дипломатичный вояка. – Все умерли… Капитан, его сигнора и канцлер в придачу… Короче, плохо дело. Так что до возвращения Его Величества и с завтрашнего дня с вами заниматься буду я, а сегодня не получится, да и гроза собирается…

Гроза и вправду собиралась. Небо стало черным, низким и хмурым, зато стены дворца сверкали прямо-таки ядовитой белизной. Сочетание клубящейся, давящей тьмы и нестерпимого света пугало, а может, дело было в жутком известии. Артур Бэррот мертв. Убит, как сказал лейтенант Паже, но у Артура не было собственных врагов. Только враги короля и королевства. Шарло растерянно посмотрел на Филиппа.

– Плохо, – кузен был не на шутку расстроен, – мне это не нравится…

Закончить ему не дали. На оружейном дворе появилась Элеонора Вилльо со старшим сыном, и мальчику захотелось оказаться где-то в другом месте. Нет, робким виконт Тагрэ не был, но в присутствии этой женщины ему было мучительно неловко, причем не за себя, а за нее. Бывшая королева была лживой во всем, начиная с краски на лице и кончая улыбкой. Говорят, когда-то она была красавицей. Наверное, если ее дочери похожи на нее; но если они через сорок лет станут такими, как мать, лучше бы им походить на кого-то другого. Элеонора медово улыбалась, она была даже более ласкова, чем обычно.

– Мои дорогие, как я рада видеть вас всех! Филипп, Алек, я приехала за вами. Его Величество разрешил мне провести оставшиеся до его возвращения дни вместе с вами в летней резиденции.

– Но, матушка, – Филипп отнюдь не казался обрадованным, – дядя Александр нам ничего не сказал, а у нас занятия…

– Ваш брат Жорес поможет вам овладеть рыцарской наукой не хуже, чем Артур Бэррот, – возразила Элеонора, – а мое письмо Его Величество получил, уже покинув Мунт. Я могу показать ответ, но если сын не верит матери…

– Я верю вам, матушка, просто это несколько неожиданно. Может быть, мы с братом приедем к вам завтра или послезавтра?

– Неужели мое общество вам в тягость?

На это мог быть лишь один ответ. Бедный Филипп свято исполнял данное отцу обещание уважать и поддерживать мать, хотя давалось это ему непросто, а единоутробных братьев он откровенно ненавидел, особенно Жореса Аганнского. Кузен хмуро кивнул и вместе с Алеком последовал за Элеонорой, но с полдороги вернулся.

– Шарло, знал бы ты, как мне ехать не хочется, но я должен. Ты… Ты проводишь Артура?

– Если меня пустят, но до приезда отца его не похоронят, ты же знаешь. Они были друзьями, а сигнора – сестра Рафаэля.

– Знаю. Скажи, ну почему я должен врать?! Я не хочу ехать к матери, а братцев Гризье терпеть не могу. Хорошо тебе…

– Филипп! – Бывшая королева с нетерпением смотрела на сына, тот вздохнул и сжал плечо Шарля:

– Когда я вернусь, закончим наш поединок.

– Конечно.

Кузены ушли, лейтенант Паже тоже. Леон задирал Этьена, тот, не обращая на младшего братца никакого внимания, продолжал читать, а Шарло никак не мог оторвать взгляда от обитой медью калитки, за которой скрылся Филипп. На душе было мерзко, и он сам не понимал почему. Сверкнуло, оглушительно ударил гром. Виконт Тагрэ поднял голову. Небо стало совсем жутким, солнце скрылось, ветер взметнул тучи пыли и листьев, чуть ли не вдвое согнув молодой тополек, но дождя, дождя еще не было.

Пестрая птица с длинным хвостом и горбатым черным носом громко заорала над самой головой. Отвратительная птица, большая, сварливая и нелепая, так не похожая на арцийских соловьев. Хотя дело не в птице, а в ожидании и в месте, насквозь пропитанном древней бедой…

Пущенный меткой рукой орех угодил черноносой в бок, и та, напоследок испустив особенно мерзкий вопль, соизволила улететь. Рене Аррой проводил разобиженный комок перьев взглядом и повернулся к спутнику.

– Ждать больше нечего. Я пошел.

– Это слишком большой риск. Мы знаем, что здесь что-то не так. – Мы знали об этом и раньше, – пожал плечами Скиталец, – потому и пришли. Другое дело, стоит ли тебе меня ждать; в таких норах может быть все, что угодно, в том числе и нелады со временем. Я бы не хотел, чтобы ты надолго оставлял Арцию.

– Я буду ждать кварту, потом уйду, – не стал спорить эльф.

– В Арцию? – В голубых глазах Рене Арроя мелькнуло подозрение. – Обещай, что внутрь не пойдешь, что бы ни случилось.

– Обещаю.

– Вот и хорошо. Гиб, не позволяй этому эльфу делать глупости. – Рене мимоходом потрепал своего скакуна по шее и, не оглядываясь, пошел вперед.

Клэр, держа стрелу на тетиве, смотрел, как Счастливчик, легко ступая, пересекает пустошь, направляясь к развалинам. Эльф был готов поклясться, что Аррой полез в старый храм не только по необходимости, но и из-за своего неуемного любопытства, от которого бывшего маринера не излечило ничто.

Рене нынешнего, по крайней мере на первый взгляд, не отличить от сумасшедшего императора-адмирала, с которым рыцарь Осени познакомился много весен назад. Если не знать, что случилось, ничего не заподозришь. Тот же смех, та же манера встряхивать головой, решаясь на очередное безумство, та же отвага и то же умение видеть недоступное другим. О том, что творится у Скитальца на душе, Клэр не знал – они были соратниками, и не более того, да и нет у него права читать в чужом сердце. У каждого своя боль и свои тайны, а тайны Рене не из тех, что можно перекладывать на чужие плечи.

Адмирал был уже у самых руин. Причудливая колонна казалась высеченной из порфировой глыбы совсем недавно, но подпирала она не своды храма, а равнодушное ядовито-синее небо. Рене остановился, тронул узкой, как у эльфа, рукой багровый камень – то ли задумался о чем-то, то ли готовился к последнему шагу.

Они провели у здешних развалин не меньше кварты. И за это время оттуда никто не появился и туда, кроме удиравшего от хищника «кабана», никто не вошел. Скиталец еще немного помедлил, словно бы прислушиваясь, выхватил отточенным жестом шпагу и бросился в темный проход. Эльф напрягся, как струна, ожидая сам не зная чего, но со стороны храма не донеслось ни звука. Жаркий липкий зной заливал и сами развалины, и окрестный лес, было тихо, пока не вернулась черноносая птица и, словно издеваясь, не повисла на цветущей ветке вниз головой, щелкая клювом и время от времени испуская хриплые вопли.

Дальний раскат грома вывел Шарлотту из задумчивости. Мунтская бланкиссима никогда не любила гроз, к тому же ее в последнее время раздражало все. Сестра Аквилина шпионила в пользу Анастазии, Леона после Заклятия Нежизни ударилась в покаяние, Тереза со своей вечной услужливостью вот-вот предаст, и вообще, что сейчас творится в Гразе? Элеонора Вилльо по уши в заговоре. Если «подруге» не повезет, то она, Шарлотта Мунтская, разделит участь кардинала Клавдия, которого Александр третий год не пускает в Арцию. Конечно, в то, что бланкиссима подбила Элеонору на убийство Жаклин и наследника, никто не поверит, да бывшая королева и не признается, и все-таки не стоило доверять покойному канцлеру! В смерти семьи Бэрротов многое настораживает, теперь нужно затаиться и выждать, чем кончится. С Анастазии станется, если что не так, свалить все на мунтских сестер. Эта змея всегда выкрутится.

– Сестры ждут свою бланкиссиму. – Голос Терезы источал мед, и Шарлотте захотелось убить любезную сестру или, по крайней мере, послать к Проклятому. Но вечерняя служба – это вечерняя служба. Те, кто ею пренебрегает, очень быстро оказываются на задворках. Равноапостольная велела своим последовательницам собираться за час до заката и читать по три раза четыре Великие молитвы и по разу семь Малых. Обычно бланкиссима любила это действо с проходом по белой ковровой дорожке от тканой иконы с оленем над главным входом к Возвышению, торжественным запиранием дверей и поочередным покаянием сестер друг перед другом и перед бланкиссимой, но приближающаяся гроза и неизвестность выбивали из колеи. Шарлотта спокойно посмотрела на Терезу.

– Во имя Равноапостольной будь благословенна. Я иду.

Они вышли из кельи и проследовали к храму ордена, стоявшему посреди примыкающей к обители обширной площади. Вдали вновь заворчало, но причуды погоды службе помешать не могут. Горожане, среди которых были и прихожанки храма Святой Циалы, торопливо разбегались по домам. Тем, кто живет далеко, придется помокнуть, переждать ненастье в Храме она не позволит никому, это запрещено Уставом. Вечерняя служба лишь для сестер. Как душно… Шарлотта украдкой глянула вверх. Небо затянула плотная свинцовая пелена, ветра не было. Над городом повисло тяжкое безмолвие. Странное дело, кажется, что над храмом тучи темнее всего…

Легкий порыв ветра настиг бланкиссиму и ее спутницу на самом пороге, они успели заметить лиловую вспышку, но гром догнал их уже внутри здания. Заполненные лучшим маслом светильники, колонны, резной алтарь, лики святых, ковровые дорожки, запах курений, золотистый свет… Привычная обстановка отогнала непрошеные мысли, Шарлотта, слегка наклонив голову, приветствовала сестер. Почему нет Анны и Корделии, понятно. Ежемесячное недомогание, во время которого посещать храм – грех, но где же Юнна? Завтра она с нее спросит, а Леона стоит как наказанная. Если так пойдет и дальше, от нее придется избавиться. Дюз или серая лихорадка? Нет, не стоит пускать к себе ищеек Анастазии, пусть сестра с миром уйдет в мир иной.

Опять гром, и как близко! Бланкиссима уверенным голосом начала первую из Великих молитв, благословляющую испытания, посылаемые свыше. Слова привычно лились, сплетаясь в витиеватые и, по мнению Шарлотты, не самые умные фразы, но чувство тревоги вернулось и больше не проходило. Наоборот, понемногу – очень медленно – усиливалось, становясь чем-то осязаемым, сдавливая виски. Возраст или волнение? Что бы ни было, после службы надо выпить отвар зеленушки и полежать с закрытыми глазами. Не сегодня-завтра в Гразе все решится, с горбуном будет покончено, а с Тартю они с Элеонорой при помощи малышки Норы управятся. Внешностью девочка удалась в мать, но ума не больше, чем у курицы, и это радует…

«Мы полны скверны, омывающей нас, как море омывает остров. Нет нам прощения, ибо несем мы на себе печать Первого греха и являемся сосудами Последнего…»

Все шло как и подобает. Произнося вторую из молитв, бланкиссима возвела очи горе, вперив взгляд в цветные витражи под самым потолком. Золотистые стекла не могли скрыть нависших над храмом мрачных туч, которые, казалось, чего-то ждали. Как душно…

Сильный порыв ветра ударил во все окна одновременно, что-то сверкнуло, и тут же оглушительно проревел гром. Языки пламени в светильниках дрогнули, витражи жалобно задребезжали. Гром прервал молитву, заглушив пение, но Шарлотта справилась с собой и как ни в чем не бывало продолжила: «Нет кары, аще как от Триединого, ибо нет ни того, ни той, кто не был бы виновен в глазах Кастигатора«.

До завершения третьей Молитвы оставалось четыре строфы. Сестры пели, и бесстрастные, хорошо поставленные голоса поднимались вверх, к разноцветным стеклянным картинам, за которыми затаились облачные звери.

Шарлотта уже собралась произнести последнюю фразу, но не успела. В купол храма, развалив его на куски, ударила молния, а громовая волна превратила витражи в кучу осколков и стеклянного крошева. Обломки камня, балки, разноцветные, режущие не хуже ножей стекла, тяжелые светильники – все это рухнуло внутрь, раня, убивая, калеча…

В образовавшемся провале бешено вращались раздираемые молниями черно-серые тучи. Гром неистовствовал, перекрывая шум от падения обломков. Вряд ли те, кто был застигнут несчастьем, успели понять, что произошло, а сверху из самого центра облачного вихря ударила вторая молния. Ветвистый олений рог ворвался внутрь прогневившего небо здания, пламенеющие отростки пропахали по стенам, обрушив несколько колонн, и выплеснувшееся из светильников пылающее масло подожгло то, что пощадил небесный огонь. Деревянные панели, пол, ковры, тканые и рисованные на драгоценных палисандровых досках иконы – «пищи» для пламени хватало, а ураганный ветер с хохотом врывался через проемы выбитых окон и дыру в потолке, раздувая пожар.

Шарлотта пришла в себя первой, успев отскочить от обезумевшей Фернанды, чьи волосы и одеяние горели. Леона умудрилась швырнуть живой факел вниз и сбить огонь; лучше б позаботилась о себе, Фернанде все равно не жить… Сестры бестолково метались среди рухнувших колонн. Новый удар потряс храм до основания, обрушив чудом державшийся на обломке потолочной балки центральный светильник. Четыре женщины – Теона, Эльвира и кто-то – еще упали там, где уже вовсю полыхало. Одна из сестер так и осталась лежать, трое, кое-как поднявшись, слепо бросились в стороны. Теона на бегу столкнулась с другой сестрой, сбила ее с ног, свалилась сама и принялась кататься по ковру, пытаясь сбить пламя. Две или три дурищи бросились на колени, пытаясь молиться, но заслужили удар потолочной балки. Хотя, возможно, это и было милосердием, так как смерть молельщиц была быстрой. А пламя разгоралось, черный дым рвался вверх к пляшущим в проломе тучам, трещало, шипело, в сумраке вспыхивали и гасли багровые искры, словно изображенный на одной из тканых икон ад выплеснулся за пределы картины.

Капитан городской стражи Жозеф Клеман с удовольствием смотрел на хлеставший за окнами дождь, представляя, как ругаются те, кому выпал вечерний обход. Короля в городе не было, но заведенный еще Обеном Трюэлем обычай неукоснительно соблюдался – в любую погоду городская стража утром и вечером проходила по главным улицам, дабы жители доброго города Мунта чувствовали себя под защитой короны и знали, за что платят налоги. Конечно, от злоумышленников это не спасало, но порядок есть порядок, и стражники в синих плащах с нарциссами честно топали по городу, гремя оружием и подмигивая хорошеньким служанкам. Но в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выгонит, а кошка и сама не пойдет.

Клеман прикидывал, не перебежать ли через улицу в «Синюю овцу» или лучше дождаться с обхода этих мокрых куриц, и тут в дверь – нет, не постучали, а забарабанили. Жозеф кивнул своему помощнику, которого в подражание гвардейцам называл аюдантом, и тот исчез в коридоре.

– Кто идет? – Голос юноши ломался, но он старался казаться бравым воякой. Не будь здесь начальника, наверняка бы брякнул что-то вроде: «Кого нелегкая принесла, Проклятый побери!»

Что ему ответили, капитан не слышал, но по звуку торопливо отодвигаемого засова понял – дело и впрямь спешное. Накинув кожаный плащ – никогда не помешает показать, что ты готов к любым неожиданностям, – Клеман вышел навстречу вечернему гостю, буквально ввалившемуся внутрь. Жозеф всегда гордился своей памятью на лица и сразу узнал краснорожего никодимианца, собиравшего пожертвования перед вечерними службами. Кажется, его звали брат Жан, но в каком он был виде! Мокрый, как мышь, и задыхался, как новобранец на плацу. Видать, бежал всю дорогу, обокрали его, что ли? Не иначе! Из-за чего еще клирик станет бегать под дождем?

– Заходите, брат Жан. Вот сюда, к огню, Поль, согрей гостю вина…

Но монах – небывалое дело – отказался от дармовой выпивки. Выкатив и без того рачьи глаза, он набрал в грудь побольше воздуха и проблеял:

– М-м-молния! П-п-потом еще од-д-дна!.. б-б-быстрей!

– Молния? Какая, к Проклятому, молния? Пожар, что ли?

– Ск-к-корее!.. Г-г-горит-т!!!

При необходимости Клеман умел действовать решительно. Схватив гостя за шиворот и как следует встряхнув, чтоб пришел в себя, он гаркнул:

– Где горит?!

Встряска помогла, во всяком случае дар речи к брату Жану вернулся. Вместе с жаждой.

– Циалианское подворье горит. – Монах умильно глянул на кувшин в руках аюданта. – Как вдарило, так купол и рухнул… Полыхает – страсть, а двери завалило.

Дальше капитан не слушал. Пожары – дело городской стражи. Король третий год ежегодно приплачивает каждому стражнику по три аура, а Клеман не терпел, когда его и его подчиненных обзывали тунеядцами, и потом, в храме остались люди… Хорошо, хоть капустницы, а не кто другой. Эти по вечерам к себе никого не пускают, а вот у эрастианцев сейчас яблоку и тому упасть негде – кто молится, кто от дождя прячется.

Впрочем, где бы ни горело, его дело – тушить. Клеман, приказав трубить сбор, бросился на конюшню. Управились быстро: ребята знали, когда надо спешить. Несколько запряжек вылетели из широко распахнутых ворот и галопом помчались по Синей улице, разбрызгивая возомнившие себя озерами лужи. Хорошо, что дождь, – поможет гасить или, по крайности, не даст огню перекинуться на другие дома. Впереди тревожно загудел Черный Колокол [15]15
  Непрерывный звон Черного Колокола означал несчастье, а удары с определенными интервалами оповещали о смерти короля, королевы, наследника, Архипастыря и кардинала.


[Закрыть], ему откликнулись городские звонницы. Да, похоже, полыхает не на шутку.

Был ранний вечер, но из-за дождя и низких облаков не было видно ни зги, а шум ливня глушил все звуки, кроме раскатов грома и несущегося над городом набата. Стражники пронеслись по Синей, свернули на Кривую, вылетели на площадь Всех Скорбящих, и Клеман невольно осенил себя знаком. Дома на дальнем краю поливало как из ведра, но центр площади, посредине которой высился обезглавленный храм, был сух, как пустыня Гидал. Капитан с ужасом уставился на выбитые окна и разбросанные тут и там обломки купола, самый большой из которых подпирал главный вход. Изнутри слышались частые глухие удары и вопли о помощи. Верхняя часть строения была вся в дыму, а выше… От такого и атэв себя Знаком осенит! Обезумевший ветер вопреки тому, что ему положено от века, дул с разных сторон, его бешеные порывы были нацелены на храм, и только на храм, отчего тучи над развороченным куполом крутились, словно их размешивали чудовищной ложкой.

Жозеф Клеман был смелым человеком, но тут ему захотелось оказаться подальше от полыхающего здания. Хотя бы и на поле боя или с кухонным ножом против осеннего кабана, все безопаснее. Но дело есть дело, и капитан заорал:

– Фертье, кошачий хвост, чего пялишься? Пожара не видел?! А ну, бери десятерых и дуй ко второму входу! Люваль, ты что, с кобылой справиться не можешь?! Симон, живо за подмогой, гони всех сюда! – Душераздирающий вопль прервал капитана на полуслове, и удары прекратились…