Текст книги "Наследницы"

Расстроенная, она легла в кровать. Доминик же была сотворена природой с любовью: казалось, ее каждый день бережно вынимали из выстланного атласом ларца. Но в ней было еще нечто: необычайная сексуальность. То, чего не было в Кейт. Захлопнув альбом, она положила его на тумбочку и натянула одеяло на голову. Как в детстве, когда она чувствовала себя несчастной.

Итак, красота Доминик против интеллекта Кейт.

Кейт была настолько же уверена в своих способностях, насколько сомневалась во внешности. Она знала, что умна, и имела тому доказательства – призы за отличную учебу.

За короткое время она успела приобрести репутацию знатока восточного фарфора и честного антиквара. Но разве этого достаточно, чтобы управлять большим аукционным домом? Кейт знала, как функционирует «Деспардс», в свое время отец объяснил ей это, а Чарльз был не из тех, кто вносит бесконечные поправки в безупречно работающий механизм. Вряд ли за последние двенадцать лет что-нибудь существенно изменилось. Она прекрасно разбиралась в искусстве. Но персонал? Ее крохотный магазинчик не шел ни в какое сравнение с «Деспардс». Когда она ходила на аукционы, за прилавком оставался Ролло. Это были чисто личные отношения. Но «Деспардс» устроен гораздо сложнее. На вершине пирамиды находился ее отец – президент и директор-распорядитель, далее шли заведующие отделами, за ними менеджеры, за ними администраторы помельче. Кроме того, была бухгалтерия и каталожный отдел, отдел упаковки и хранения, а также перевозок и экспорта, еще один отдел объединял ответвления торгового отдела, занимавшиеся налогами и ценами. В «Деспардс» работало около тысячи человек. У нее по спине побежали мурашки. Должно быть, за двенадцать лет многое изменилось: одни сотрудники пришли, другие ушли. Но три ее старых знакомых все еще там.

И многие другие, кого она помнит с детства. Они были преданы отцу, но будут ли они преданы его дочери? Как бы там ни было, в «Деспардс» ей помогут даже стены.

Хорошо, думала она, время покажет. А пока не стану волноваться зря. Но когда она подумала о предстоящем свидании с Блэзом Чандлером, от мнения которого очень много зависело, она ощутила в груди холодок. Интересно, какие полномочия вообще имеет душеприказчик? Кейт знала только, что душеприказчик должен следить за тем, чтобы воля покойного была исполнена непреложно.

Давал ли ее отец какие-либо указания зятю? Хуже всего то, что Блэз женат на Доминик. Кейт сомневалась в его беспристрастности. Блэз предан жене. Ведь мужья всегда преданы своим женам. Но тут она вспомнила, как отец оставил ее мать, и поняла, в чем ее ошибка. Мужья преданы женам, пока их любят. Но разве можно разлюбить такую красавицу, как Доминик дю Вивье? Боже, подумала она, я начинаю заводиться. Она сделала несколько глубоких вздохов, встала с постели и уселась на ковер в позе лотоса. Это не стоило ей никакого труда, Кейт прекрасно владела своим телом.

Расслабившись, закрыв глаза, она глубоко дышала, считала про себя и наконец почувствовала, что напряжение схлынуло. Сердце перестало тревожно биться, мышцы расслабились, и, когда Кейт снова очутилась в постели, она мгновенно погрузилась в сон.

Глава 4

Как только Катрин де Вильфор вышла замуж за Шарля-Эдуарда Ги дю Вивье, она лишилась всех прав на свое приданое: оно перешло в полное владение мужа – таковы французские законы. Де Вильфоры были богаты, а дю Вивье – родовиты. Последние принадлежали к потомственным дворянам и вели свой род по женской линии от тех влиятельных вельмож, которые в 978 году посадили Гуго Капета на французский трон, а первые – всего лишь к сословию служилого дворянства. Но так как французская аристократия всегда ценила деньги и власть превыше геральдических тонкостей, а за Катрин де Вильфор давали богатое приданое, бракосочетание было отпраздновано со всей подобающей пышностью.

Катрин досталась мужу девственницей. Она совершенно не знала жизни и безнадежно любила другого. Сам Шарль дю Вивье к тому моменту был уже разочарованным, циничным человеком с подорванным в бесконечных оргиях здоровьем, и хотя красота и девственность жены поначалу произвели на него некоторое впечатление, как только она забеременела – а это случилось на третью ночь их медового месяца, – он потерял к ней всякий интерес и вернулся к своим шлюхам, мальчикам и прочим развлечениям. Безропотная и глубоко несчастная Катрин была отправлена в Нормандию, в родовой замок дю Вивье, дожидаться рождения ребенка.

Она понимала, что ее брак, как и большинство аристократических браков во Франции, был откровенной сделкой и что устроила эту сделку ее мать, урожденная Гортензия Шмайссер из Эльзаса, дочь миллионера, владельца сталелитейных заводов и к тому же еврея. Во время войны авиация союзников превратила заводы Шмайссера в груду развалин, а выплата репараций была делом далекого будущего. Немцы разграбили замок, оставив одни голые стены, однако владельцам удалось спасти прекрасную коллекцию севрского фарфора, спрятав ее на дне крепостного рва. За этой коллекцией и приезжал к родителям Катрин Чарльз Деспард, который затем продал ее в Париже за сумму, о которой маркиза де Вильфор не могла и мечтать. Ее дочь была спасена. Она не будет страдать от насмешек, доставшихся на долю Гортензии Шмайссер. Все это было сказано Катрин, которая привыкла беспрекословно подчиняться родителям. До встречи с Чарльзом Деспардом она никого не любила, и захлестнувшее ее чувство нарушило ее душевное равновесие, которое с годами становилось все более неустойчивым.

Когда ее муж начал поколачивать ее, Катрин не стала жаловаться своим родителям – это было бесполезно, – а просто перестала вставать с постели, пока у ней не родилась дочь. Оказалось, что малютка как две капли воды похожа на отца, и тот был этим необычайно польщен, хотя и хотел мальчика. Когда врачи сказали, что у Катрин детей больше не будет, он поначалу пришел в ярость, но, вспомнив о своей неизлечимой болезни – у него последняя стадия сифилиса, был уже затронут и мозг, – пришел к заключению, что, может, это и к лучшему. Свою дочь он испортил постоянными похвалами. Он называл ее маленькой королевой, поэтому она с детских лет считала себя выше других, что подтверждала и ее редкая красота.

Отца она обожала и восхищалась им. Пока болезнь не изуродовала его, он казался дочери самым красивым мужчиной в мире. К тому же он был энергичен, властен и крайне самолюбив. Он всегда добивался своего, его не беспокоила судьба ничтожных людишек, которые годились для одного – удовлетворять его прихоти. Эту жизненную философию он внушил и своей дочери.

К матери Доминик не испытывала ничего, кроме жалости. Та была слабой, робкой, словно погруженной в сон.

Большую часть дня она проводила у себя за вышиванием, по-прежнему мечтая о своем прекрасном принце. Когда Доминик немного подросла, отец в самых издевательских тонах описал ей историю любви Катрин и Чарльза. Самые дикие выходки Ги дю Вивье не могли вывести Катрин из оцепенения. Даже когда он заставлял ее смотреть, как он совокупляется с другими женщинами, мальчиками или теми и другими одновременно, она неподвижно сидела, сложив руки на коленях и глядя перед собой невидящими глазами, пока он раздраженно не приказывал ей убираться. Когда же отец, все стремительней погружавшийся в безумие, предложил Доминик стать свидетельницей его очередной оргии, она наблюдала за ним с таким холодным любопытством и презрением, а после высказала столько едких замечаний, что Ги, задрожав, неуверенно посмотрел на дочь. Впервые в жизни он задумался над тем, кого он вырастил и что скрывается за этим прекрасным лицом. Его пронзила мысль, что по сравнению с ней он сам не более чем расшалившийся школьник.

Когда Ги дю Вивье превратился в слабоумного идиота, Доминик заперла его в башне, приставив к нему глухонемого детину, который неусыпно ухаживал за ним и сторожил за ничтожное вознаграждение. Целых два года, последние три месяца из которых безумец представлял опасность не только для себя, но и для окружающих, Ги дю Вивье провел в заточении в далеком нормандском замке. Когда он наконец умер, Доминик перевезла гроб с телом в Париж и выставила для прощания в огромном зале. Смерть стерла с лица Ги дю Вивье следы безумия, лишь иссохшее тело говорило о тяжелой болезни. Тем, кто пришел высказать соболезнования, сообщили, что Ги дю Вивье умер от рака.

Жена и дочь похоронили его с почестями в семейной усыпальнице рода дю Вивье. Обе были в густых вуалях.

Обеим вуаль весьма пригодилась: Катрин не могла скрыть радостной улыбки, а Доминик – ярости. Отец оставил им одни долги. У Доминик были планы, но они требовали денег. Когда она тщетно пыталась найти у них в доме хоть что-нибудь, что отец не успел продать, она неожиданно вспомнила о Чарльзе Деспарде.

Оказалось, что дела у Чарльза идут как нельзя лучше.

За последние двадцать лет в его жизни произошли большие перемены. Он стал богат, очень богат. У него также появились жена и дочь. Не беда, от них легко избавиться.

Но прежде нужно убедиться в том, что чары ее матери еще действуют.

Когда Чарльз прочел письмо Доминик, где она просила его о встрече, он ничего не заподозрил. Он знал, что Катрин вышла замуж за одного из дю Вивье, но род дю Вивье был многочисленным, а яркая, чувственная красота девушки ничем не напоминала нежную прелесть его златокудрой Катрин. Когда Доминик попросила у него работу, он удивился: она принадлежит к одной из самых родовитых семей во Франции…

– Имя – единственное мое богатство, – объяснила Доминик, пожав плечами.

– Вы забыли о вашей внешности, – любезно произнес Чарльз.

– Мама говорила, что вы любезный человек. – Увидев, что брови Чарльза полезли вверх, Доминик добавила:

– Вы знали ее как Катрин де Вильфор.

Он изменился в лице.

– Как поживает мадам дю Вивье? – спросил он после паузы.

– Она сейчас в трауре по моему отцу. Мама ничего не знает о нашей встрече. Отец не оставил нам ни гроша.

Я должна, я вынуждена работать. Видите ли, я вращаюсь в том мире, где заключается большая часть ваших сделок.

И мне пришло в голову, что я могла бы работать у вас… осведомителем? Так вы их называете? То есть давать информацию о том, что и у кого продается. А вы платили бы мне комиссионные от конечной аукционной цены.

Спокойная уверенность юной особы – ей было не больше восемнадцати, ее продуманные, четкие доводы произвели на Чарльза впечатление.

– Я попросила бы вас никому не говорить, что я работаю на «Деспардс». Иначе мне будет трудно посещать дома моих друзей…

Чарльз утвердительно кивнул, его мысль продолжала работать.

– Вы закончили учебу?

– Да. Я вернулась из Англии на похороны отца, не доучившись всего несколько недель.

– Меня заинтересовало ваше предложение, мадемуазель. Давайте обсудим дальнейшие детали…

Так Доминик стала работать в «Деспардс». Она блестяще начала карьеру. Используя свое общественное положение, она посещала бесконечные коктейли, обеды, приемы, шоу, балы. Она напоминала бабочку, впервые распустившую крылья. Никто не знал, что она получает приличные комиссионные, которые кладет на номерной счет в швейцарском банке. Она объявила отца банкротом, так как не собиралась тратить свой заработок на оплату его астрономических долгов. Взяв материнские драгоценности, она отнесла их Чарльзу Деспарду и грустно спросила, сколько они, по его мнению, стоят? Как будто решилась принести их в жертву. После смерти отца фамильные драгоценности дю Вивье больше им не принадлежали, но у Катрин осталось жемчужное ожерелье, завещанное отцом, и пара прекрасных сапфировых серег – свадебный подарок бабушки. Чарльз Деспард купил их за хорошую цену – жемчужины были без изъяна, сапфиры чистейшей воды – и, как и ожидалось, вернул их Доминик. Тогда она пригласила его на чай, чтобы возобновить их знакомство с Катрин.

Она едва не силой вытащила мать в Париж. После смерти мучителя-мужа та наслаждалась покоем сельской жизни. Она работала в саду и вообще делала все, что хотела. Но Доминик сказала, что готовит для матери сюрприз и что та должна выглядеть как можно лучше. Она отправила ее к парикмахеру, маникюрше, визажисту, купила ей великолепные платья у «Бальмэ». Когда в назначенный день и час Чарльз вошел в гостиную дю Вивье, то увидел сияющие золотые волосы и лицо своей возлюбленной, которое, к его глубокому изумлению, ничуть не изменилось. Она собиралась улыбнуться ему вежливой, ничего не значащей улыбкой, но, увидав, кто это, прижала руку ко рту и, всхлипнув, прошептала:

– Чарльз?

– Катрин! Моя прекрасная Катрин!

Доминик отвела им десять минут. Если за это время у них ничего не выйдет, то ничего не выйдет вообще. Когда, вернувшись в гостиную, она увидела их лица, то сразу поняла: получилось.

Чарльз и Катрин заключили брак в мэрии прованской деревушки, из которой Гаспар Деспард отправился в Париж двести лет назад. После этого Доминик почти не вспоминала о прежней семье отчима. Если он был им нужен, то почему они не боролись? Сама она приготовилась к борьбе и разработала план действий. То, что отношения между Чарльзом и его первой семьей прервались, вполне устраивало Доминик, но все же она рассудила, что не мешает принять меры предосторожности. Она была в восторге, что знаменитый Чарльз Деспард ее отчим, и почти сразу же начала называть его папой. Она постаралась сделаться для него незаменимой. Это ей он много раз рассказывал историю о том, как потерял свою Катрин, ей признавался, что Катрин де Вильфор для него воплощение Женщины. Катрин была безмерно предана Чарльзу.

Он с восторгом обнаружил, что если бы он, а не первый муж приказал ей смотреть, как он развлекается с другими женщинами, мальчиками и даже собаками, то она с радостью согласилась бы: для нее было счастьем исполнять любые его желания. Она поздно открыла для себя секс, и ее долго спавшая чувственность бурно пробудилась к жизни, не уступая чувственности мужа. В отношениях с Катрин воплотились самые смелые фантазии Чарльза, она восхищала его бесконечной изобретательностью, страстной покорностью его желаниям. Ему и в голову не приходило, что она претворяет в жизнь все то, что видела на оргиях Ги дю Вивье.

Никогда еще Чарльз не был так счастлив. Лишь через несколько месяцев Доминик заметила, что он немного погрустнел. Именно тогда она обнаружила, что его письмо к дочери вернулось нераспечатанным. Притворно сочувствуя, Доминик грустно поведала ему, как страдала Катрин в первом браке, прозрачно намекая, что второй разлуки с Чарльзом она не перенесет. Его дочь, утешала она отчима, еще ребенок. Когда она вырастет и поумнеет, то все поймет сама. От Доминик Чарльз узнал, что для его жены существует только он, что Катрин болезненно ранима и ей невыносимо слышать о его прежней семье, что если он захочет привести сюда дочь, то нанесет своей любимой страшное оскорбление, тем самым показав, что с ней он скучает. Похоже, у Катрин совершенно расшатаны нервы, с тревогой подумал он. Стоило его вниманию переключиться на какой-нибудь другой предмет, как она впадала в беспокойство, она ревновала его даже к «Леопарде». Чему тут удивляться, если вспомнить, какую ужасную жизнь она прожила со своим злодеем-мужем… Хорошо, что Доминик ничего от него не скрыла. Он постарается ничем не огорчать свою Катрин, теперь он знает, какая она хрупкая. А его маленькая Кэт и впрямь, когда подрастет, поймет все сама. Четырнадцать лет трудный возраст.

Нужно подождать хотя бы до шестнадцати… Но он по-прежнему будет ей писать. Это никому не причинит вреда.

Матери Доминик объяснила, что Чарльз не был счастлив в первом браке. Он женился без любви, страшась одиночества.

– Это судьба, мама, что Чарльз вернулся в твою жизнь как раз тогда, когда ты стала свободной. Я и представить себе не могла, что встречу его на том скучном коктейле.

Я сразу поняла, что он до сих пор влюблен в тебя. Если бы ты видела его лицо, когда он услыхал, что я твоя дочь…

К тому времени, когда Доминик закончила плести свою паутину, Чарльз был опутан по рукам и ногам и совершенно беспомощен. Доминик не только устроила встречу Катрин с Чарльзом, но и позаботилась о том, чтобы до Лондона время от времени доходили слухи о новой счастливой жизни ее отчима. А когда его письма к дочери возвращались нераспечатанными, Доминик, торжествуя в душе, притворно утешала и подбадривала Чарльза, стараясь занять в его сердце место Кэтрионы Деспард. Когда Кейт исполнилось восемнадцать, Доминик предложила Чарльзу поехать поздравить дочь, предварительно позаботившись о том, чтобы в печати появились статьи о преуспевающем Чарльзе Деспарде и его красавице жене, в которых снова всплыла давняя история его любви. Как она и рассчитывала, Чарльз вернулся ни с чем.

С годами пропасть между Чарльзом и его родной дочерью росла, и Доминик поверила, что ей наконец удалось занять ее место. Сама она с удивлением обнаружила, что стала питать к Чарльзу теплые чувства. Он обладал редким качеством: добротой. Он не любил причинять другим боль, вот почему, как ни старалась Доминик, разрыв с дочерью лежал у него на душе тяжким грузом. И чем старше он становился, тем тяжелей страдал. Он постоянно следил со стороны за ее жизнью. Доминик узнала об этом, когда, вернувшись из Лондона, поспешила сообщить отчиму, что его дочь открыла магазин под именем Кейт Меллори.

– Знаю, – печально ответил Чарльз, вид у него был убитый. – Мне об этом сообщили.

– Мне очень жаль, – сочувственно пробормотала Доминик. – Кажется, она решила вычеркнуть вас из жизни.

Известие о том, что Чарльз оставил лондонское отделение «Деспарде» этой самой дочери, потрясло Доминик.

Почему он это сделал? Где она допустила ошибку? Быть может, они тайно встречались? Она перерыла все ящики в его письменных столах в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и не нашла там никаких подозрительных бумаг. Лишь позже она вспомнила, что не нашла и его писем к дочери.

Когда Блэз сообщил, что Чарльз назначил его своим душеприказчиком, Доминик поняла, куда делись письма.

Но не стала задавать Блэзу никаких вопросов. Он был очень проницателен, и чем меньше он будет знать, тем лучше. Она не стала скрывать, что неожиданный поворот событий огорчил и даже раздосадовал ее, однако высказала полную уверенность в победе. «У меня за плечами двенадцать лет практики, – резонно заметила она. – Папа научил меня не только разбираться в фарфоре, но и вести дела. Я думаю, он написал это странное завещание просто для очистки совести – ведь он был очень совестлив, я знаю. Годы, прожитые в Англии, не прошли даром. Не смейся, но он стал похож на англичанина. Он никогда не поступил бы так… не по-французски, если бы в свое время не жил по ту сторону Ла-Манша. Что ж, пусть будет так, как он хотел. По-моему, он не сомневался в исходе. Мне не о чем тревожиться. Я получу „Деспарде“ годом позже, только и всего».

«Но я не собираюсь ждать слишком долго», – думала Доминик, лежа на массажном столе. Ее голова покоилась на согнутых руках, глаза были закрыты. Она обожала массаж. Умелые руки атлета-массажиста то сдавливали, то поглаживали ее тело, разминали сплетение мышц, причиняя легкую, граничащую с наслаждением боль. Масло, которым он ее растирал, пахло цветами и горными травами. К концу массажа тело у Доминик стало податливым и гибким, словно его сделали из новенькой резины. И сразу под душ: сначала теплый, потом прохладный и, наконец, обжигающе ледяной.

Этот ежеутренний ритуал давал Доминик заряд бодрости на целый день, ей были не страшны любые неприятности, проблемы, осложнения и конфликты. Вчера у нее был трудный день – похороны Чарльза. В последний путь покойного провожали только жена, падчерица, зять и несколько пожилых родственников и старых друзей, долгие годы проработавших с ним в «Деспарде». После скромной панихиды Чарльза похоронили на южном склоне холма под пышным кустом мальмезонских роз.

Когда-нибудь с ним рядом уляжется Катрин. На противоположном холме виднелась старая усадьба, которую он купил и отстроил двадцать лет назад. С ее террасы, на которой любил отдыхать Чарльз, тоже было видно маленькое кладбище. После похорон на террасе накрыли стол, а когда Доминик и Блэз уехали, Катрин осталась сидеть в большом плетеном кресле с неизменным вышиванием в руках. Ее взгляд был устремлен туда, где покоился прах ее мужа. Его скромные похороны, на ее взгляд, выгодно отличались от торжественного погребения Ги дю Вивье, с пышной мессой, которую служил кардинал, с псаломщиками и ладаном. Чарльз не был примерным католиком, да и Катрин охладела к религии с тех пор, как священник семьи де Вильфор сказал, что ее долг слушаться родителей, которые сами выберут ей мужа. Ее долг рожать детей и быть во всем покорной мужу. Неспособность произвести на свет наследника Катрин всегда рассматривала как изощренную месть своему супругу.

После похорон Доминик отвезла Блэза на аэродром, он полетел в Лондон, она – в Женеву. Ему предстояло свидание с Кейт Деспард, у Доминик были собственные планы.

После душа она вытерлась, нанесла на тело полные пригоршни увлажняющего крема, прошла обнаженная в гардеробную с зеркальными стенами и распахнула дверцу шкафа, где на полукруглых полках лежало ее белье.

Она предпочитала чистый шелк: плотный, черный атлас, густо покрытый вышивкой – он великолепно оттенял прозрачную белизну ее кожи. Глубоко вырезанный соблазнительный лифчик, крохотные трусики, узкая полоска пояса с длинными резинками – когда Доминик закидывала ногу за ногу, выше чулка мелькала белоснежная кожа. Она любила тонкие шелковые чулки. Колготки, на ее взгляд, были негигиеничны, к тому же они могли оказаться досадным препятствием, когда рука мужчины скользила вверх по ее бедру. Она никогда не носила грации: ей нечего было стягивать или поддерживать. Все ее платья и юбки плотно облегали фигуру. Она придирчиво добивалась того, чтобы ее одежда сидела как влитая.

Она вынула из шкафа белый костюм от Сен-Лорана.

Белый сегодня будет весьма уместен. Напоминает о девственности… Юбка узкая, как мораль пуританина, зато с высоким разрезом сзади. Как только шелковая подкладка с шелестом скользнула по ее бедрам, Доминик закрыла глаза от наслаждения: кожа у нее была очень чувствительная. Затем она надела жакет в талию: широкие плечи, присобранные рукава, маленькая гофрированная баска, узкий, глубокий вырез, от которого захватывало дух. Наряд дополняли черные атласные лодочки на высоченных каблуках.

Кончив одеваться, она подошла к туалетному столику и зажгла яркий свет. Она нанесла на лицо увлажняющий крем – при ее безупречной коже крем-пудра была не нужна, – затем умело оттенила веки, коснулась тушью и без того темных ресниц, тронула помадой губы и наложила на нежные скулы румяна. Чуть сбрызнула себя специально сделанными для нее духами «Доминик». Последним штрихом – ее фирменным знаком – были десятикаратные сапфиры в ушах и кольцо с сапфиром на левой руке.

Затем она прошла на середину комнаты и стала медленно поворачиваться на месте, разглядывая себя в зеркалах.

Убедившись, что она – само совершенство, Доминик вышла из комнаты и направилась к террасе.

Ее вилла располагалась на самой границе Франции со Швейцарией, на одном из женевских холмов. Доминик купила ее на собственные деньги, миллиарды Чандлера тут были ни при чем. Когда она вышла на террасу, ее глазам открылся изумительный вид: озеро, город, голубое небо, зелень лесов и далекие вершины гор. Водная гладь искрилась, как шампанское, ветви деревьев шевелил легкий ветерок. Запах только что сваренного кофе – его приготовили по сигналу служанки, когда Доминик кончила одеваться, – щекотал ноздри. Ровно четыре унции натурального апельсинового сока приятно освежили рот. Когда она отодвинула пустой стакан, ее дворецкий Жюль взял в одну руку кофейник, а в другую серебряный молочник и налил их содержимое в большую белую чашку, на дне которой лежал один кусочек сахару. Поблагодарив его улыбкой, Доминик обхватила чашку обеими руками и, блаженно зажмурившись, сделала первый глоток.

Убедившись, что все в порядке, Жюль удалился, а Доминик протянула руку к двум кусочкам подсушенного хлеба, взяла один из них и, окунув в чашку с кофе, медленно, с удовольствием проглотила. Завтрак она особенно любила, хотя не всегда могла насладиться им в полной мере. Поднявшись утром, она первым делом вставала на весы, и если стрелка чуть отклонялась от ее оптимальных сорока пяти килограммов, она пила черный кофе без сахара и не притрагивалась к хлебу. Но сегодня с ее весом было все в порядке. Доминик стала перебирать в уме текущие дела. Она любила утренние часы, когда она могла спокойно посидеть и все обдумать.

Ее секретарша, мадемуазель Демулен, появилась на террасе, когда Доминик допила вторую чашку кофе. В руках она держала записную книжку, ежедневник, а также утреннюю почту.

– Бонжур, мадам.

– Бонжур, Ортанз. Что у нас сегодня?

Сначала они занялись почтой, затем Доминик, взяв Из рук секретарши толстый, в кожаном переплете ежедневник, просмотрела записи на этот день, затем Ортанз, любившая посплетничать, как и все старые девы, стала пересказывать ей новости.

– Мсье Лебек говорит, что маркиз де Босолей вроде бы собрался продавать своего Моне и что он ведет переговоры одновременно с «Дрюо» и «Сотбис», хотя ничего пока не решено. Мсье Лебек полагает, что вы еще успеете перехватить маркиза, к тому же мадам де Босолей – ваша старая приятельница…

– Где она сейчас?

– В Париже, мадам, на авеню Фош.

– Позвони ей. – Доминик задумчиво поджала губы. – Если мне не изменяет память, Моне у них великолепный.

– Вы правы, мадам. Портрет госпожи Мариньи с дочерью. – Она не хуже Доминик знала, что кому принадлежит.

– Отлично. Этим и займись, Ортанз. Узнай, нужны ли Соланж деньги… – Доминик сделала гримаску. – Она наверняка совершила еще один набег на Диора.

Ортанз заглянула в ежедневник.

– Поступила партия товаров от де Врие.

– Хорошо. Я буду на складе в четыре.

– У вас сегодня обед с господином Лангом.

– Ах, да. – Доминик поставила чашку на стол. – Мы будем обедать здесь. Через десять минут пришли ко мне Антуанетту.

– Хорошо, мадам.

Антуанетта была поварихой, которая с бесстрастной практичностью создавала кулинарные шедевры. Однако ее таланты этим не ограничивались: она до хрипоты торговалась с продавцами в магазинах и на рынке – хотя, казалось бы, в этом не было нужды, – устоять перед натиском мадам Моляр не мог никто. Доминик мудро позволяла ей оставлять сэкономленные деньги себе – в качестве поощрения.

Встав из-за стола, Доминик прошла в кабинет. Отсюда она вела телефонные переговоры – у нее была своя частная линия, – здесь писала письма, плела интриги, вынашивала тайные планы. Вошла Антуанетта, как всегда, в черном платье и белоснежном накрахмаленном фартуке.

Пожелав госпоже доброго утра, она встала перед письменным столом, скрестив руки на груди.

– К обеду у нас будет гость, англичанин. – Их глаза встретились, и Доминик пожала плечами, словно извиняясь за то, что какой-то дикарь будет удостоен чести отведать стряпню Антуанетты. – Обед должен быть сытным, но не слишком…

И снова две женщины обменялись взглядами. Ничто на широком крестьянском лице Антуанетты не говорило о том, что она прекрасно поняла свою хозяйку: сегодняшний гость предназначен на заклание.

– Можно подать баранину. Соте из барашка в лимонном соусе, а к нему цикорий, фаршированный шампиньонами, и зеленый горошек, – предложила она.

Доминик утвердительно кивнула.

– Так и сделаем… А на десерт фрукты и сыр. Англичане любят сыр.

– Может быть, мой щавелевый суп на первое?

– Отлично.

Вынув из ящика письменного стола шкатулку с деньгами, Доминик извлекла оттуда несколько банкнот и протянула поварихе, сделав пометку в записной книжке.

– Мерси, мадам.

Антуанетта ушла, а Доминик ногой нажала маленькую кнопку на полу. На этот раз появился дворецкий.

– Жюль, у нас сегодня гость, англичанин. Мы подадим барашка.

– Я предложил бы «Мутон Каде» 1971 года, мадам.

Оно не слишком тяжелое для этого времени дня и подойдет к барашку, так как достаточно молодое.

– Превосходно. А в качестве аперитива бутылку «Крюг-63».

Жюль наклонил голову. Вероятно, важный гость, если он заслуживает «63». Мадам хочет его ублажить… а может, и больше. В зависимости от того, какое вино заказывалось к обеду, Жюль точно знал, какие виды имеет на гостя хозяйка.

– Когда он приедет, мадам?

– В час, обед назначен на полвторого.

Покончив с делами, Доминик прошла в гардеробную – слегка подмазаться и причесаться перед выходом из дома.

У дверей ее ждал «роллс-ройс» «фантом-4». За рулем сидел ее шофер Жан-Поль.

– В магазин, – приказала Доминик, когда он распахнул перед ней дверцу.

Ровно в десять машина мягко выехала из ворот дома номер 1 и направилась к Женеве.

Пирс Ланг проработал два года личным помощником Чарльза Деспарда. Он был молод – тридцать лет – и честолюбив. Ему как младшему сыну не приходилось рассчитывать на наследство. Он имел хорошие манеры и по материнской линии был в родстве со многими английскими аристократами, которым время от времени приходилось расставаться с фамильными реликвиями. В этом отношении он был незаменим.

Доминик дю Вивье возбуждала его с тех самых пор, как он впервые ее увидел, но, помня о ее полудикаре-муже, Пирс Ланг предпочитал держаться от нее подальше и демонстрировать восхищение со стороны. Теперь, подъезжая к ее вилле, он пробовал угадать, почему Доминик внезапно вызвала его в Женеву. Причина могла быть одна.

Рассказы о сексуальных аппетитах Пираньи передавались испуганным шепотом. Судя по отзывам, близость с Доминик дю Вивье была чем-то незабываемым… Пирс Ланг дрожал от нетерпения. Надеюсь, думал он, она не станет тянуть время. Еще немного, и при мыслях о ней он взорвется.

Вилла потрясла его своим великолепием. Вышколенные слуги, свежие цветы, великолепная мебель и картины, только подлинники: превосходный натюрморт Ренуара, мейсенский и севрский фарфор и… неужели даже Фрагонар?

– Мадам скоро будет, – почтительно произнес дворецкий.

Чем скорее, тем лучше, подумал Пирс, оглядываясь по сторонам. Да, Доминик – лакомый кусочек, такой же лакомый, как и ее вилла.

Когда Доминик наконец появилась в гостиной, то пенис Пирса немедленно ей отсалютовал.

– Мадам… счастлив вас видеть.

– Добрый день, мистер Ланг. Как дела в Лондоне?

– «Деспардс» напоминает растревоженный улей.

Мы все возмущены.

– Неужели все?

– Конечно, не считая старикашек – так мы их называем. Они, по-моему, в восторге. Но ведь они отстали от жизни, живут вчерашним днем, но мы не хотим возвращаться к прошлому. Мы хотим, чтобы вы стояли во главе, мадам. Сейчас двадцатый век. Для тех, кто понимает, вы и есть «Деспардс».