Текст книги "Наследницы"

Она вдруг разозлилась на Блэза, но тут же взяла себя в руки – ее муж здесь ни при чем. Чем меньше он будет знать, тем лучше. Сделав над собой усилие, она постаралась успокоиться. Именно отец научил ее при всех обстоятельствах владеть собой.

– Ты совершенно уверен в законности завещания? – спросила она, когда Блэз позвонил ей из Лондона.

– В этом не может быть никаких сомнений. Бумаги составлены в соответствии с английскими законами, компания «Деспардс» зарегистрирована в Англии, и лондонская ветвь пока контролирует нью-йоркскую. Здесь нет никаких противоречий. «Деспардс» находится в семейной собственности. Ты получаешь Париж, Монте-Карло, Женеву и Гонконг, которые и так принадлежали тебе. Она получает Лондон, Эдинбург и другие филиалы, включая Дублин. Тот, кто покажет лучший результат, получает контроль над швейцарской холдинговой компанией – «Деспардс Интернешнл». В настоящее время вы обе имеете право пользоваться нью-йоркской ветвью, пока победитель не получит все. Это я и собирался ей сегодня сказать.

– Значит, она согласилась встретиться с тобой? – осторожно спросила Доминик.

– Нет, я не извещал ее заранее. Судя по тому, что сообщил мне Чарльз, узнай она, кто я такой и что мне нужно, она отказалась бы от встречи.

– Тогда почему ты к ней пошел? – спросила она подозрительно.

– Потому что Чарльз настойчиво просил меня об этом, – услышала она в ответ.

Лицо Доминик постепенно мрачнело, становилось все более жестким и решительным, но голос звучал так же ровно.

– Я ничуть не боюсь потерять «Деспардс», – сказала она беззаботно. – Папа просто хотел сделать великодушный жест, вот и все. К тому же эта особа никогда не справится с поставленными условиями. Что она умеет? У нее нет ни связей, ни опыта. – Доминик зло рассмеялась. – После ее магазинчика управлять «Деспардс» все равно что пересесть с разбитой колымаги на «конкорд»! Нет, мой дорогой, конкуренции я не боюсь. Делай то, о чем тебя просил папа, но не удивляйся, если нарвешься на грубость.

– Откуда тебе известно, чем она занимается? – спросил недоуменно Блэз.

– Дорогой, ты меня недооцениваешь. Мне известно все, что было известно папе. Все эти годы он наблюдал за ней.

Молчание на другом конце провода было ей ответом.

– Правда, мне всегда казалось, что он попусту тратит время, – закончила Доминик.

Перебирая в уме все сказанное Блэзом, она пришла к выводу, что это был лишь сентиментальный жест со стороны отца, его последнее «прости». Едва ли, пыталась убедить себя Доминик, закосневшая в своей злобе Кейт Меллори согласится принять наследство.

И тем не менее она должна держать события под контролем, исключить любую случайность. Она должна заставить Кейт Меллори отказаться. И, кажется, она знает, как это сделать…

Доминик решительно взяла телефонную трубку.

Кейт стремительно домчалась до Фулема: гнев, кипящий у нее внутри, подгонял ее. Она не замечала, куда идет. Она хотела убежать, побыть одной, попытаться восстановить душевное равновесие, которое теряла всякий раз, заслышав имя отца.

«Какая наглость!» – возмущалась она. Пытается купить себе отпущение грехов. Отец, бессердечно покинувший жену и дочь ради роскошной блондинки и ее дочери, не заслуживает прощения. Она всегда считала, что отец не способен лгать, а он нарушил все свои обещания. Если он действительно раскаивался, то почему не вернулся назад, почему остался с этой расфуфыренной француженкой? «Лжец! – думала она. – Обманщик! Предатель!» Ее пронзила привычная боль. Нет, никогда она не простит отца и ничего не возьмет от него. Ее мать умерла от горя. Это она, Кейт, мучительно наблюдала, как мать таяла с каждым днем. Ни словом она не упрекнула отца, всегда старалась, чтобы и Кейт посмотрела на вещи его глазами. Но сердце Кейт словно окаменело, в нем не было места прощению.

Кейт шагала, погрузившись в свои мысли, стараясь успокоить бурю чувств, которая разыгрывалась всякий раз, как звучало имя отца. Проходили недели, даже месяцы, когда казалось, что наконец она обрела спокойствие, но стоило кому-то произнести его имя, как все начиналось сначала Почему она не может его забыть? Когда приходили его письма, ее поначалу бросало в дрожь, но она упрямо отказывалась прочесть их, несмотря на уговоры матери.

– Он не забыл тебя, дорогая. Погляди, какое толстое письмо. Прочти его. Или позволь мне объяснить, почему…

– Не смей оправдывать его, мама. Он бросил нас обеих ради другой женщины и чужой дочери.

– Все это очень сложно и…

– Что тут сложного? Мы больше ему не нужны – вот и все. Ты видела фотографии в газетах? Видела, какая она красивая и как роскошно одета – и ее дочка тоже. Вот чего он хотел. Мы были недостаточно хороши для него.

– Доченька, ты не знаешь жизни и многого не можешь понять. Твоему отцу было очень трудно сделать этот шаг. Через год-другой ты станешь взрослее, боль немного утихнет, и я тебе все объясню…

Тяжелая болезнь на целый год приковала мать к постели, и Кейт убедила себя, что мать умирает от горя, хотя из благородства в этом не признается.

Но мать умерла, и горькая обида, словно ржавчина, продолжала разъедать сердце Кейт.

После похорон Кейт, посоветовавшись с юристами, продала большой дом в Холланд-парке и переехала к Ролло, которого мать еще при жизни просила не оставлять Кейт. Окончив колледж при Галерее Куртолда, Кейт на год отправилась во Флоренцию писать диссертацию.

Вернувшись в Англию, она работала в «Сотбис» в отделе восточного фарфора, пока не почувствовала, что приобрела достаточно знаний и опыта, чтобы открыть свой магазин.

По-прежнему приходили письма от отца, и она по-прежнему отсылала их обратно. Она отправила ему и напечатанное в «Таймс» объявление о смерти матери, которое составила она сама. «Деспард Сьюзан Меллори. Скончалась 10 августа, оставив любящую дочь Кейт: не выдержало сердце».

Мать завещала кремировать ее и развеять прах над милыми шотландскими горами. Кейт приехала в Глен-Струан, на родину матери, и, горько плача, высыпала пепел, который подхватил порывистый восточный ветер.

Она оплакивала мать, ее разбитое сердце – и себя.

В ту же ночь постояльцы гостиницы были разбужены ее криком, и сопровождавшему ее Ролло пришлось разбудить Кейт.

– Мне приснился страшный сон, – ответила Кейт.

И это была чистая правда: она опять стояла на покрытых вереском холмах, и ветер снова разносил пепел, на этот раз – ее отца…

И теперь, хотя ей уже исполнилось двадцать шесть, одно упоминание имени отца выводило ее из себя. Когда Ролло молча положил перед ней номер «Таймс», где три колонки были посвящены памяти Чарльза Деспарда, она отодвинула газету. «Для меня он давно умер». Потом другое сообщение – об аукционе в Нью-Йорке… Оно причинило ей боль. Глубоко ранило. «Это могла быть я!» – промелькнула неожиданная мысль. Однако на следующий день она выгнала отцовского эмиссара вон…

Глава 3

Блэз собирался позвонить Доминик, как и обещал, сразу после встречи с Кейт Меллори, однако после разговора с Ролло Беллами последовал целый ряд деловых звонков, и, когда Блэз наконец освободился, его жена, как это нередко с ней случалось, уже успела разом изменить все планы, решив перенести вылет на сутки. Доминик и Катрин сопровождали гроб с телом Чарльза Деспарда. С самолетом проблем не возникло: в аэропорту Кеннеди всегда находился свободный самолет. На этот раз это был «боинг-737». Доминик позвонила сначала в похоронную фирму Фрэнка Кэмпбелса и сделала необходимые распоряжения, а затем – горничной матери.

К тому времени, когда Блэз стал разыскивать ее по всему Манхэттену, траурный кортеж уже направлялся в аэропорт, и вскоре гроб с телом Чарльза Деспарда поместили в багажное отделение, а Катрин устроили в салоне самолета, напоминавшем гостиную на Парк-авеню. Сама Доминик давала инструкции французскому поверенному, который должен был сопровождать мадам и тело покойного мсье в Париж, где гроб погрузят на маленький самолет, вылетающий в Марсель. В Марселе их будет ждать катафалк, который и доставит тело в скромную церковь близ деревушки Вант. Когда-то Чарльз купил и заново отстроил здесь старый дом, где любил проводить свободное время. Двести лет назад его прапрапрапрадед, Гастон Деспард, покинул родной Прованс и отправился в Париж, где, став ростовщиком, положил начало благосостоянию семьи. Теперь Чарльз вернется в родные края и обретет покой под старым, уже одичавшим кустом белых мальмезонских роз, которые он очень любил.

Когда Доминик сообщили, что звонит ее муж, она не взяла трубку. Ей не хотелось посвящать его в свои планы.

Блэз может подумать, что она вмешивается в его дела, и у них опять возникнет спор, а спорить ей хотелось меньше всего. Она попросила передать мужу, что отдыхает и просит ее не беспокоить. После того как все уладится, подумала она, у нее будет достаточно времени для объяснений.

В магазине, кроме Кейт, никого не было. По субботам Ролло обычно на час-другой уходил в свой любимый паб, где собирались театралы и гомосексуалисты. А Кейт в это время перекусывала сандвичем с чашкой кофе: суббота считалась для нее удачным днем. Поэтому, услышав звон колокольчика над дверью, она стремительно поднялась, надеясь увидеть еще одного выгодного покупателя.

Час тому назад какой-то невзрачный мужчина выложил восемьсот фунтов наличными за редкий стаффордширский кувшин, который она откопала на деревенском рынке среди всякой рухляди. Она уплатила за него пять фунтов, очистила от слоя вековой грязи, и перед ней оказался чудом сохранившийся образец великолепной стаффордширской керамики. Подобные находки случались крайне редко, но цепкий взгляд и врожденное чутье никогда ее не подводили. Кейт вышла из-за ширмы с улыбкой, которая тут же исчезла, когда она увидела, кто к ней пожаловал.

Кейт узнала посетительницу по многочисленным фотографиям в газетах и журналах. Однако, увидев ее перед собой, она вдруг ощутила острый приступ бессильной зависти и отвращения к себе. Доминик дю Вивье выглядела так, как мечтает выглядеть любая женщина. Черный бархатный костюм с высоким меховым воротником и узкой юбкой облегал все волшебные изгибы ее тела, плотно охватывая тонкую талию. Высокие каблуки подчеркивали все достоинства ее точеных ног. На черных блестящих волосах сидела маленькая шляпка с вуалеткой. В ушах сверкали сапфиры. Вокруг нее витал пьянящий аромат порока.

Но самое главное было в другом: как ни мучительно это признавать, Доминик дю Вивье окружала плотная атмосфера чувственности.

Ее улыбка заставила Кейт вздрогнуть.

– Ну конечно, – сказала она по-французски. – Это она. Такая высоченная… Такая лохматая… – Последнее слово было произнесено с легкой дрожью, словно волосы Кейт были оскорблением хорошему вкусу. Затем, одним ударом уничтожив все, что осталось от достоинства Кейт, она произнесла:

– Вы, разумеется, поняли, кто я такая?

– Да, поняла, – ответила Кейт на том же языке, и при звуках безупречного французского тонкие черные брови Доминик поползли вверх.

– Ну конечно. Папа научил вас своему родному языку. – И, повернувшись к креслу эпохи Людовика XVI, спросила:

– Я могу сесть?

– Садитесь, если хотите, – нелюбезно ответила Кейт.

Она понимала, что ведет себя не лучшим образом: ей снова приходилось защищаться.

– Благодарю. – Доминик легко, как перышко, опустилась на стул. Она не могла не чувствовать ничем не прикрытую враждебность Кейт.

– Я решила, что, раз уж мы оказались в этой немыслимой ситуации, которую создал папа, нам лучше побеседовать с глазу на глаз, без свидетелей и посредников.

Кейт напряглась, выставив вперед подбородок, болезненно ощущая свою некрасивость, несуразность одежды, всклокоченные волосы. Она чувствовала себя оскорбленной и раздавленной. И неуклюжей, как танк.

Доминик закинула ногу на ногу, эта позиция была у нее отработана блестяще.

– Надеюсь, вам ясно, что из этого ничего не выйдет.

Папа был очень сентиментален. Хотя вы, вероятно, его почти не помните? Вы с ним давно не виделись… – Это был прямой выпад. – Двенадцать лет – долгий срок, вы жили вместе немногим больше. И были тогда совсем ребенком. Конечно же, это злополучное решение он принял потому, что не в меру расчувствовался.

«Да как она смеет говорить в таком тоне об отце? – возмущенно подумала Кейт. – И называть его папой, хотя он ей вовсе не отец. Он мой отец. Мой!»

– Отчего же, я хорошо его помню, – холодно произнесла Кейт. – Отец был не из тех, кто принимает решение под воздействием чувств. Для этого он был слишком французом. И всегда точно знал, чего хочет.

– Вот как – прозвучал нежный голосок. – Можно ли из этого заключить, что вы изменили о нем свое мнение?

– Мое мнение остается при мне, я просто излагаю факты так, как их помню, – уточнила Кейт, понимая, что перед ней опасный противник.

– Значит, вы по-прежнему относитесь с нему враждебно? – Сапфировые глаза смерили Кейт еще одним уничижительным взглядом. – Или большие деньги, не говоря уже о связанной с ними власти, внесли в ваши чувства некоторые коррективы?

Кейт и не думала о деньгах. Ее слова были ответной реакцией на причиненную ей боль.

– Если я и соглашусь принять наследство, – произнесла она с презрением, – то только потому, что моя фамилия Деспард и я имею на него законное право.

– Но ведь, когда отец ушел от вас, вы отказались носить его фамилию, – произнесла Доминик с медовой улыбкой «Точнее, когда вы с вашей матерью увели его», – готово было вырваться у Кейт, но она промолчала, сообразив, что эта красотка наверняка задалась целью спровоцировать ее на ссору иди скандал – Я последняя в роду Деспардов, – произнесла она с такой неподдельной гордостью, что брови Доминик поползли вверх. – И мой отец никогда не забывал об этом.

То, что Доминик дю Вивье позволила себе выставить отца сентиментальным чудаком, больно задело Кейт.

Только она одна имеет право думать и говорить о своем отце что угодно: она его дочь, его плоть и кровь. У Доминик такого права нет.

– Мне кажется, – сказала Доминик, – что, прожив столько лет в Англии, он стал совсем англичанином. Настоящий француз никогда не написал бы такого странного завещания. Но вы не можете судить о своем отце – вы давно не жили с ним вместе, вы даже не прочли ни одного его письма. Я понимаю, – продолжала она с фальшивым участием, – очень больно, когда тебя бросают. К тому же для всякой женщины отец – это первый в жизни мужчина. Образ отца влияет и на последующий выбор… – «А ведь у тебя никого нет, голубушка, и я это знаю», – говорила ее ехидная улыбка. – Вы совсем на него не похожи, – продолжала она, всем своим деланно сочувствующим видом давая понять, что это обстоятельство достойно всяческого сожаления.

– Люди, знавшие моего отца, говорят, что у меня его характер, – отпарировала Кейт, возведя Ролло во множественное число.

– Тогда, коль скоро вы унаследовали его замечательный здравый смысл, – с издевкой произнесла Доминик, – то должны понимать, насколько абсурдно его завещание Ну что вы знаете о «Деспардс»?

Так, значит, речь идет о «Деспардс». Еще одна разгадка.

– Я знаю «Деспардс» с пяти лет, – гордо ответила Кейт.

– С тех пор многое изменилось.

– Но не в «Деспардс». Отец был не из тех, кто ищет перемен ради самих перемен Он никогда ничего не менял, не имея на то веских оснований – Так вы полагаете, что знаний, полученных вами в раннем детстве, достаточно? Но это нелепость. «Деспардс» принадлежит мне. Я вложила в него столько сил. Папа обещал мне…

У Кейт перехватило дыхание. Потому что ее сводная сестра лгала. Отец оставил «Деспардс» не Доминик, а Кейт…

– Если б отец обещал, он сдержал бы слово. Но, если вы остались ни с чем, значит, никакого обещания не было. – Кейт постаралась, чтобы голос ее звучал спокойно.

– «Деспардс» принадлежит мне по праву! – Доминик начала терять самообладание.

– Но мой по крови!

Удар пришелся точно в цель. Однако Доминик не думала сдаваться.

– Не слишком ли поздно вы об этом вспомнили? – язвительно заметила она. – Впрочем, англичане известны своим лицемерием.

– Лучше поздно, чем никогда. И лицемерие здесь ни при чем.

«Я всегда надеялась, – подумала Кейт. – Всегда в глубине души верила». Она вдруг осознала, что все двенадцать лет знала, что когда-нибудь все будет именно так.

Словно тяжелая ноша свалилась с плеч. Кейт выпрямилась, подняла голову. Поняв, что это означает, Доминик взвилась от ярости:

– И у вас хватит наглости взять то, что вам давно не принадлежит ни по совести, ни по закону?

– Мой отец, очевидно, так не думал. – Кейт торжествующе улыбнулась. – Он часто говорил мне, что главное в его жизни – я.

– И потому ушел к моей матери? – Смех Доминик ранил в самое сердце.

Но Кейт не сдавалась. Новые оскорбления лишь прибавили ей решимости.

– Второй любовью моего отца был «Деспардо, а я – Деспард.

– Но вы совершенно не француженка, вы типичная англичанка, только англичане не стыдятся собственной двуличности.

– Я не собираюсь ничего скрывать и честно заявляю, что хочу получить «Деспардс».

– Так значит, это я веду себя нечестно?

– О, я не стану отрицать, что «Деспардс» дорог вам, но только потому, что он дорого стоит.

Тут Доминик разразилась потоками французской брани. Многих слов Кейт в жизни не слышала, даже от отца. Доминик слишком поздно поняла свою ошибку: Кейт поразительно похожа на отца – так же бесстрашно принимает любой вызов, так же гордится своими предками.

Не нужно ей было сюда приходить. Пускай бы Кейт и дальше оставалась в плену своих нелепых, разрушительных идей. Она своими руками помогла ей освободиться.

«Дура! – в ярости ругала Доминик саму себя. – Безмозглая идиотка'«

Кейт не двинулась с места, хотя ей и хотелось убежать.

Из сапфировых глаз Доминик дю Вивье на нее глядела злобная фурия. Она не слишком ошиблась, посчитав Доминик и ее мать своими злыми демонами. За ангельской внешностью этой красивой женщины скрывалось настоящее чудовище.

– Ты еще пожалеешь об этом, – прошипела она.

– Не думаю. Что бы ни происходило между мной и отцом, вас это не касается. Я – его плоть и кровь. Мне наплевать, что вам кажется справедливым, а что – нет.

Можете говорить и делать что угодно. Двенадцать лет вы старались занять мое место, но перед смертью отец думал обо мне. – Платя за жестокость жестокостью, Кейт улыбнулась. – Я с благодарностью приму дар моего отца. Кейт Деспард вступит в свои законные права!

– Ненадолго! – Доминик пулей вылетела из магазина, хлопнув дверью с такой силой, что стекла в витрине задребезжали, а колокольчик захлебнулся.

– Навсегда! – крикнула Кейт ей вслед.

Кейт опустилась на стул. Руки у нее дрожали. Неужели это правда? То, что отец оставил ей «Деспардс».

Не может быть… Но это так. Иначе эта ведьма не примчалась бы сюда. Причиной тому лондонский «Деспардс» – жемчужина «Деспард и Ко».

– Да, это так, – произнесла Кейт вслух. Поднявшись с места, она направилась к лаковой ширме. Мысли ее лихорадочно метались. Боже, зачем я прогнала того человека? Почему не выслушала его? Нужно как можно быстрее с ним связаться, сказать, что я передумала… Его визитка! Где она? Встав на колени, Кейт принялась рыться в корзине для бумаг. Визитки не было! Как его зовут?

Блэз… А дальше как? Чандлер! Душеприказчик отца!

В «Деспардс» должны его знать, нужно им позвонить.

И вдруг Кейт осознала, что ярость, которая захлестывала ее при одном упоминании об отце, исчезла. Она ч покинула Кейт в ту минуту, как Доминик отозвалась об отце как о сентиментальном чудаке. А отец Просто помнил о ней всегда и оставил ей главное дело своей жизни.

Отныне ей не придется бороться с ураганом оскорбленной гордости: корабль поменял курс, и ветер доверия наполнил его паруса. Она сделает все, чтобы оправдать надежды своего отца.

Теперь, невидящими глазами глядя на оживленную Кингс-роуд, она чувствовала, что приняла самое важное решение за последние двенадцать лет, если не считать поступления в Куртолд. Тогда, как и сейчас, она подумала: папа был бы мною доволен… Кейт никак не могла успокоиться. Да как эта надменная дрянь так смела говорить об отце? Им руководила любовь, глубокая любовь. Сентиментальные жесты не в его характере. Нет. Доминик ничего не поняла. Она переоценила себя. Ей слишком многое досталось даром: ум, красота, элегантность. Вот она и вообразила, что получит еще и «Деспардс».

«Ах, папа, прости, пожалуйста, прости. Я слишком долго была капризным ребенком. Сегодня я наконец стала взрослой…»

Едва взглянув на Кейт, Ролло спросил:

– Что-нибудь случилось?

– У меня только что была посетительница, – сообщила Кейт. – На редкость наглая особа. Она меня просто взбесила, Ролло. Она заявила, что завещание – всего лишь глупый жест моего отца и что в моих же интересах от него отказаться. Ну нет, этого она не дождется! Черта с два я откажусь!

Ролло молча смотрел на Кейт с таким выражением, что она вспыхнула.

– Я понимаю… – пробормотала она. – Я развернулась на сто восемьдесят градусов. Но ведь еще не поздно? – спросила она с тревогой. – Не поздно поговорить с мистером Чандлером?

Ролло скроил такую кислую мину, что Кейт мгновенно побледнела.

– О Боже! Слишком поздно? Но ведь он сам говорил, что нужно подписать отказ.

– Вчера вечером Блэз Чандлер уехал из Лондона, – сказал Ролло. – В Париж, на похороны твоего отца.

Кейт замолчала. Она подошла к окну и отвернулась.

Угадав ее мысли, Ролло подошел к ней и положил руку на плечо.

– Нет, дорогая, ничего не получится. Мадам Деспард не потерпит твоего присутствия. Позже ты сможешь прийти к отцу на могилу.

– Как это странно… – Голос Кейт дрогнул. – Я ведь и вправду думала, что для меня отец мертв. Была уверена… Но почему мне так больно, Ролло, почему?

– Твое отношение к отцу было для тебя лишь средством заглушить боль. Ты никогда не переставала его любить, Кейт. Это испортило тебе жизнь, но, может быть, ты наконец прекратишь сводить счеты с прошлым и начнешь смотреть вперед. Не приукрашивай прошлого. Но Бог с ним, с прошлым, поговорим лучше о будущем. – Он повернул к ней бесстрастное лицо и, выдержав многозначительную паузу, произнес:

– Имею честь сообщить, мисс, что ваш отец оставил вам самую ценную часть своего состояния – лондонское отделение «Деспардс».

Хотя эти слова лишь подтвердили ее предположения, Кейт не могла побороть охватившего ее волнения.

– Доминик дю Вивье недаром всполошилась, ведь ей достались филиалы помельче: Париж, Женева, Рим. Вы обе вправе заниматься нью-йоркским отделением, а через год та, у которой результаты будут лучше, получит «Деспардс Интернешнл». На следующей неделе мы встретимся с Блэзом Чандлером и выясним детали. А теперь мне придется рассказать тебе кое-что о так называемом счастливом браке твоих родителей.

– Сама во всем виновата! – Вот первые слова, которые произнес Блэз, встретившись со своей женой в Марселе.

Доминик с удивлением смотрела на него.

– Ролло Беллами поспешил ввести меня в курс дела.

– Что ж, признаю, я ошиблась, – пожала плечами Доминик. – Но больше я не ошибусь.

В глубине души Блэз был доволен случившимся, но не стал обнаруживать свои чувства.

– Зачем ты к ней пошла? – спросил он с любопытством. Теперь он даже испытывал к Доминик сочувствие. – Твой приход был для нее как красная тряпка для быка.

Достаточно было тебя увидеть, и она тут же изменила решение и ринулась в бой.

– Я ее недооценила, – откровенно призналась Доминик. – Забыла, что она наполовину англичанка, а значит, способна говорить одно, а делать другое. Англичане умеют отказаться от малого, чтобы заграбастать все.

– По-твоему, ей хочется именно этого?

– Неважно, что ей хочется. Желания не Всегда совпадают с действительностью.

– Знаю, – сказал Блэз. – Но я бы не советовал тебе недооценивать ее таланты. По всем отзывам, они у нее есть.

– Талант не заменит опыта. – Доминик раздраженно махнула рукой.

– Ошибаешься. Это опыт не заменит таланта. В Лондоне я расспросил знающих людей, и все в один голос утверждают, что она прекрасно ведет свои дела и это у нее «от природы».

Доминик рассмеялась. Этот воркующий смех сводил мужчин с ума.

– Верно подмечено, она дика, как сама природа.

– И тебе не следует об этом забывать, – отпарировал Блэз. – Некрасивые женщины терпеть не могут красоток вроде тебя. У тебя есть все, чего нет у нее. К тому же это ты, а не она была рядом с ее отцом последние двенадцать лет. О чем ты только думала?!

– Конечно же, о том, что все должно достаться мне!

В Нью-Йорке я убедилась в этом окончательно. И цель была так близка, а теперь мне придется ждать. Но не сомневайся, Кейт Деспард, победа останется за мной. Я всегда выигрываю.

– Теперь рассказывай, Ролло. Что ты имел в виду? сказала Кейт.

Они поужинали. Посуда была вымыта и сложена в буфет, а Ролло удобно расположился в кресле с рюмкой любимого «Курвуазье» и чашкой кофе. Кейт уселась на полу рядом с ним, у газового камина с фальшивыми углями.

Ролло неторопливо потягивал коньяк.

– Будь твоя матушка немного посмелее, она уже давно рассказала бы тебе эту историю. К несчастью, она никогда не считалась с собственными чувствами – как, впрочем, и с чужими. Мысли-то у нее всегда были кристально чистыми, а о чувствах она заботилась меньше.

Мне часто хотелось надрать тебе уши, которые ты упорно затыкала, не желая ничего слышать о своем отце. Мать не решилась развеять твои иллюзии. Она никогда не забывала, что ты – дочь своего отца, к тому же злопамятная и упрямая.

– Ах, что за текст! Кто его автор? – спросила Кейт, ничуть не рассердившись. – Бомонт или Флетчер? Ты слишком давно не выходил на сцену.

– Я почил на лаврах.

Пытаясь обратить все в шутку, Кейт улыбнулась.

– И хочешь увенчать лаврами меня? Насколько мне известно, ты никогда не любил моего отца.

– Мы говорим о твоей любви, моя милая, не о моей.

– Тогда переходи к делу, если, конечно, ты еще не забыл, о чем собирался рассказать.

– Эту историю трудно забыть, она по-своему очень интересна. Вряд ли ты знала, что твой отец женился на твоей матери только потому, что она от него забеременела.

Настала мертвая тишина, которую нарушало лишь тиканье часов и еле слышное шипение газа. Кейт широко раскрытыми глазами глядела в немигающие глаза Ролло.

– Однажды, случайно встретив свою давнюю любовь – ту женщину, из-за которой он оставил впоследствии твою мать, – Чарльз Деспард чудовищно напился, разбил машину и угодил в полицию. Твоя мать поручилась за него и отвела к себе домой. Ему тогда было абсолютно безразлично, где и с кем он находится. Чарльз переспал с твоей матерью… Все, что он чувствовал к Катрин – так звали ту женщину, он излил на твою мать. И она прекрасно это поняла.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила Кейт, когда к ней вернулся дар речи.

– От твоей матери.

Кейт сидела не шелохнувшись, пристально глядя на языки пламени.

– Как и все другие истории, эта началась давным-давно, в 1946 году. В тот год твой отец вернулся во Францию, чтобы восстановить то, что осталось от «Деспардс».

Он отправился в Иль-де-Франс к маркизу де Вильфору.

Во время немецкой оккупации «Деспардс» прекратил свою деятельность. Летом 1939 года твой дед предусмотрительно отправил сына в Лондон, а вместе с ним и все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Когда в Париж вошли немцы, «Деспардс» закрылся и твой дед с полным правом заявил, что у него ничего нет. Погиб он в концлагере. Вернувшись во Францию, Чарльз захотел восстановить дело отца. И вот тогда маркиз де Вильфор предложил ему приобрести коллекцию севрского фарфора, которую он спрятал во время войны в крепостном рву.

Чарльз отправился в замок к маркизу. И там впервые увидел свою прекрасную Катрин. Ей было восемнадцать. Ее красота ошеломила твоего отца, и он влюбился без памяти. – Ролло сделал паузу. – Она и впрямь была чудо как хороша. Твоя мать показывала мне фотографию, с которой Чарльз не расставался.

Кейт молчала, не в силах вымолвить ни слова.

– К тому времени Катрин уже была помолвлена с Ги дю Вивье, деньги, полученные за фарфор, предназначались на ее приданое.

Когда Катрин сказала, что хочет расторгнуть помолвку, и не скрыла причину своего неожиданного решения, родители сочли ее слова бредом и просто посадили ее под замок. Они и слышать не хотели о никому не известном молодом человеке, владельце антикварной лавки.

Чарльзу дали понять, что ему не на что надеяться, не забыв при этом заключить с ним сделку на выгодных для Вильфоров условиях – это так по-французски, – а Катрин выдали замуж. Твой отец, кажется, даже пытался ее выкрасть, но безуспешно – ее неусыпно стерегли. Уже в Лондоне он прочел в одном из французских журналов о ее пышной свадьбе.

Когда Ролло сделал паузу, чтобы отхлебнуть коньяку, Кейт тихо спросила:

– Можно я сделаю глоточек?

Ролло протянул ей рюмку и продолжил свой рассказ.

– Твой отец никогда не любил твою мать. Всю жизнь он любил одну женщину – Катрин де Вильфор, в замужестве дю Вивье. У него было много любовных связей, на которые твоя мать всегда закрывала глаза. Твой отец был очень сексуален – еще одна сторона их мезальянса, – а сексуальность Сьюзан была сродни дождливому английскому уик-энду. Как бы то ни было, сердце твоего отца навеки было отдано Катрин де Вильфор, с того момента, как он ее увидел, и до самой смерти. Я знаю это от твоей матери. Чарльз был откровенен с ней и все ей рассказал, а она мне. Сьюзан работала в «Деспардс» бухгалтером.

В 1948 году твой отец открыл магазин в районе Сент-Джеймса, она перешла туда вместе с ним и стала заведовать финансовым отделом. Чарльз постепенно привык к ней и стал в ней нуждаться. Когда она попросила помочь мне с работой, он с радостью выполнил ее просьбу. Я познакомился с твоей матерью во время войны, мы вместе работали и подружились. К Сьюзан Меллори все хорошо относились. И в этом была ее трагедия. К ней все хорошо относились, но никто не любил ее.

– Я любила, – в голосе Кейт звучала боль.

– Я знаю, но, думаю, ты идеализировала ее.

– Она ни от кого ничего не требовала.

– И поэтому ничего не получала. В общем, по прошествии некоторого времени они с Чарльзом стали Друзьями. Она умела слушать. Никогда не говорила о себе, только слушала. Именно ей Чарльз рассказал о своей несчастной любви к Катрин. Он довольно эгоистично и беззастенчиво ее использовал, доверял ей свои проблемы, чувства, свое отчаяние, а она терпеливо все выслушивала, и ему становилось легче. – Ролло вздохнул. – В этом вся Сьюзан. Твой отец оплакивал свою несчастную любовь, Сьюзан его утешала, а другие женщины с ним спали. Так дело обстояло до 1951 года. Тогда был Фестиваль Британии. – Ролло передернуло. – Ты, слава Богу, ничего об нем не знаешь, хотя этот праздник был косвенной причиной твоего зачатия. Потому что в Лондон по случаю торжеств приехали виконт и виконтесса дю Вивье. Виконт, хотя и красавец, был настоящий сукин сын: он находил удовольствие в страданиях других людей. Он знал о своем сопернике, ему удалось что-то вытянуть из бедной Катрин. И вот он берет ее под руку и нарочно заявляется в «Деспардс». Твой отец и Катрин смотрят друг на друга и понимают, что ничего не изменилось, пяти лет разлуки как не бывало. Ги дю Вивье без умолку болтает о том, как это замечательно встретить старого друга, а сам наслаждается их терзаниями. Когда он увел свою жену, сердце Чарльза истекало кровью, и он сделал то, что в подобных случаях делают многие – напился до потери сознания, сел в машину и врезался в столб.