Текст книги "История психологии. Проблемы методологии"

Особенно важным представляется утверждение автора о том, что обыденное сознание вносит вклад в формирование картины мира посредством расщепления амбивалентности мифа и бессознательного преодоления завершенности научного знания, тем самым уравновешивая эти крайности. Причем имеют место взаимонаправленные движения: от науки к обыденному сознанию и обратно. Сложные научные идеи на языке обыденной мысли преобразуются в более простые формы, доступные пониманию людей. Смысл этого Улыбина видит в том, что «иначе ликвидировать разрыв между фундаментальной наукой и образом мира человека “с улицы” просто невозможно. А искаженные, “опрощенные” знания такую связь устанавливают». Это приводит к возникновению бытовых представлений о сложных философских и научных категориях и явлениях; знания соотносятся с интересами человека, «создавая антропоцентрическую картину мира» (там же, с. 116). Одновременно обыденные представления доводят до науки потребности жизни, противодействуя ее отрыву от реальности и формализации (Московичи, 1995а; 1995б; Улыбина, 2001; Червяк, Терминов, 1985; Юревич, 1993).

Как отмечает А.В. Юревич, нередко обыденные представления, попадая в сферу науки, становятся источником научных открытий (Юревич, 1993, с. 167).

* * *

Рассмотрение соотношения научных и вненаучных сфер знания и критериев научности, а также особенностей обыденного познания и его взаимодействия с научной мыслью позволяет более точно определить предметную область истории психологии.

Как отмечает К.А. Абульханова‐Славская, одна из задач методологического анализа состоит в выявлении предмета науки и раскрытии его специфики через соотношение с предметами других наук. Причем это соотнесение осуществляется «не на том логическом уровне, когда предметы уже специфицированы и основания для их сопоставления фактически утрачены, а на уровне объекта, в самом анализе объективной действительности. Методологическое исследование определяет область поисков объекта, его “границы”, его “место” в бытии и т. д.» (Абульханова‐Славская, 1973, c. 31). Более того, методология «дает не только представление об объекте, с которым предстоит действовать, но и представление о том, как с ним действовать», поэтому онтологическая характеристика объекта здесь «выступает в категориях человеческой деятельности» (там же).

С этой точки зрения, определение предмета истории психологии должно отталкиваться от той объективной реальности, которая лежит в его основе,– процесса психологического познания, реализующегося в многообразных формах взаимодействия познающего субъекта с миром: природным, социальным, символическим, результатом чего является получение и систематизация знаний о психике. Взаимодействие с миром, обусловленное объективными потребностями существования и развития человека и человечества,– реальный базис становления и развития системы психологического знания.

Особое место и роль психологического познания как важнейшего условия и неотъемлемой компоненты жизнедеятельности человека и общества обусловлено его огромной ролью в развитии сознания и самосознания человека, в процессах субъектно‐личностной идентификации. Начиная с истоков существования человеческой истории, каждый шаг в осознании своего психического мира увеличивал потенциалы и возможности человека в его взаимодействии с миром и одновременно становился источником дальнейшего углубления психологической рефлексии. Являясь условием общественно‐исторического бытия человека, психологическое познание по своей длительности сопоставимо с длительностью существования мыслящего человека. Этим определяются предмет и границы истории психологии – изучение психологического познания на всех этапах его исторической эволюции, начиная от момента его зарождения у истоков человеческой цивилизации и до его зрелых и развитых форм, представленных системой научных знаний о психике. То, сколь глубокие пласты психологического знания способна воссоздать и исследовать история психология, зависит от ее познавательных ресурсов, но масштаб задач в этой области должен быть сформулирован достаточно четко и однозначно. Поэтому первый вывод, касающийся понимания предмета истории психологии, включает определения границ исследуемой ею реальности – психологическое познание на всех этапах его исторической эволюции.

Формы существования психологического знания, представленные в истории, разнообразны; они охватывают как научную психологическую мысль, так и обыденные психологические представления, накапливаемые в разных областях человеческой практики и сферах общественного сознания. Обыденное знание тесно связано с научной мыслью, исторически предшествует ей в процессе эволюционного развития, сосуществует с ней в современной структуре знания, стимулируя ее развитие и обогащая ее содержание.

Наука и научность – не тождественные понятия; научность не является исключительной прерогативой науки. Рациональные идеи, отвечающие критериям научности – доказательности, логической обоснованности, систематизированности – могут возникать и во вненаучных областях человеческой мысли. Это определяет важность культурологического анализа истории развития психологического познания. Опираясь на принципы системной методологии, требующие целостного рассмотрения объекта изучения, можно обозначить второе положение, касающееся понимания области исследуемых историей психологии явлений – необходимость изучения различных форм психологического познания, как научных, так и вненаучных, формирующихся в сфере обыденного сознания в их целостности и диалектическом взаимодействии.

Важным аспектом системного анализа психологического познания как формы познавательной деятельности является также описание его структуры как сложноорганизованного целого и выделение ее «сторон». М.Г. Ярошевский пишет о трехаспектности познавательной деятельности, совершающейся «в системе трех главных координат:

когнитивной, социальной и личностной» (Ярошевский, 1996, с. 12). Характеризуя системное строение познавательной деятельности, он указывает: «В смене научных теорий и фактов, которую иногда называют “драмой идей”, есть определенная логика – сценарий этой драмы. Вместе с тем “производство” знаний всегда совершается на конкретной социальной почве и зависит от внутренних, непознанных механизмов творчества ученого». Отсюда делается вывод – «для того, чтобы воссоздать полноценную картину этого производства, любую научную информацию о психическом мире необходимо рассматривать в системе трех координат: логической, социальной и личностной (обычно связанной с биографией ученого)» (Ярошевский, 1995б, с. 3). Представляется целесообразным дополнить выделенную систему еще одним элементом – процессуальным, включающим изучение самого процесса получения психологического знания. Отсюда вытекает следующее положение, определяющее специфику изучения психологического познания как сложного многокачественного явления: история психологии должна изучать психологическое познание в его генезисе, становлении и развитии, в его логико‐научной, общественно‐исторической и субъектно‐личностной обусловленности.

Наконец, при описании истории психологии важно также определить, как, каким способом история психологии должна изучать свой объект. Здесь необходимо выделить два аспекта. Во‐первых, изучение развития психологического познания не должно сводиться лишь к регистрации фактов и «простой записи событий, сменяющих друг друга во времени»; важно выявлять законы, лежащие в основе эволюции и преобразования системы психологических знаний» (Ярошевский, 1995б, с. 10). В свете указанного уточнения история психологии может быть определена как наука, изучающая закономерности становления и развития психологического познания.

Во‐вторых, особенность бытия психологической мысли прошлого в виде дошедших до нас памятников культуры как объективированной формы ее выражения обусловливает опосредованный путь ее познания на основе источниковедческого анализа и определяет особую роль реконструкционного метода в истории психологии. С этой точки зрения, история психологии должна определяться как область источниковедческого знания, реконструирующая психологическое знание, содержащееся в исторических источниках.

Именно такое многоаспектное определение предмета истории психологии представляется наиболее полным и адекватным природе исследуемой ею реальности. Соответственно, предмет истории психологии – изучение закономерностей развития психологического познания в его генезисе, становлении и развитии, логико‐научной, общественно‐исторической и субъектно‐личностной обусловленности как результата познавательной деятельности человечества на всех этапах его исторической эволюции, включающего в себя различные способы и формы познания и осмысления психической реальности, как научные, так и вненаучные.

Дальнейшая детализация понимания предмета истории психологии связана с рассмотрением различных форм психологического познания.

4 Формы вненаучного психологического познания

Интерес к сфере вненаучного психологического познания проявляется в психологической науке уже достаточно давно. На необходимость использования литературы и продуктов художественного творчества как богатейшего источника знаний о психике указывали Б.Г. Ананьев, Б.М. Теплов, П.М. Якобсон, И.В. Страхов, Л.С. Выготский, В.А. Артемов и др. В ряде психологических работ осуществлен анализ психологических воззрений известных деятелей искусства: Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, Н.Г. Чернышевского и др. (Ананьев, 1997; Страхов, 1971; 1977; 1984; 1998; Галушко, 1953; Дементьева, 1954; Драголи, 1952; Люмина, 1954; Марисова, 1954; Мириманян, 1984 и др.). Рассмотрение житейской психологической мысли представлено в исследованиях Е.А. Будиловой, М.В. Соколова, Б.Ф. Поршнева, Е.А. Климова, О.Г. Носковой, Ю.Н. Олейника и др. В работах Б.С. Братуся, А.А. Гостева, В.И. Слободчикова, В.Д. Шадрикова, В.А. Пономаренко, Е.К. Веселовой, В.А. Соснина, В.А. Елисеева, В.А. Кольцовой, Ю.Н. Олейника и др. раскрывается взгляд на религию как важный источник познания внутреннего мира человека, его духовных ценностей и смыслов жизни, подчеркивается необходимость историко‐психологического анализа религиозных воззрений на природу и развитие человеческой души. Необходимость рассмотрения истории психологии в культурологическом контексте обосновывается Е.А. Будиловой, Б.Г. Ананьевым, Б.М. Тепловым, Т.Д. Марцинковской, В.А. Кольцовой и др. Как пишет К.А. Абульханова‐Славская, «возникновение знания о психическом, возможность такого знания связана с тем, что психические явления обнаруживают себя не только и не в первую очередь в области научного познания, а в области жизнедеятельности каждого индивида – они составляют неотъемлемый компонент его жизнедеятельности. Поэтому суждения о психическом, определения психических явлений принадлежат первоначально области донаучной, области “здравого смысла”, “обыденного”, нетеоретического сознания. С психическими явлениями сталкиваются литература, педагогика, этика, больше того, они, так или иначе, оперируют ими» (Абульханова‐Славская, 1973, с. 27). А.Н. Ждан выделяет собственно научные психологические знания, а также психологические идеи, накапливаемые в сфере житейской практики людей, религиозные представления о психике (Ждан, 1999). А.С. Гучас в число источников психологического знания включает научные труды, художественную литературу, мифологические и религиозные трактаты, произведения фольклора (Гучас, 1974). Концентрируя основное внимание на рассмотрении истории научной психологической мысли, М.Г. Ярошевский подчеркивает ее отличие от других форм познания психической жизни, к которым он относит религию, искусство, житейскую мудрость (Ярошевский, 1995б, с. 10). В его совместном труде с А.В. Петровским в описание различных форм познания вводится уровневый принцип. Подчеркивается, что психологические идеи изначально представлены в форме «житейского психологического опыта», который «своеобычно преломляются в творениях мифологии (религии) и искусства. На очень высоком уровне организации общества … возникает отличный от них способ мыслительной реконструкции зримой действительности. Им и явилась наука» (Петровский, Ярошевский, 1996, с. 7).

Однако, несмотря на признание значимости обыденного психологического познания, его роли и места в развитии психологии, оно до сих пор не стало предметом глубокого и всестороннего историко‐психологического рассмотрения. Основное внимание в отечественной историографии уделяется изучению истории научной психологической мысли. Историографический анализ проблемы обыденного познания носит эпизодический и фрагментарный характер, ограничиваясь либо констатацией наличия обыденной психологической мысли, что само по себе чрезвычайно важно в контексте сциентистских ориентаций психологической науки, либо исследованием одной из ее форм. Чрезвычайно ограничена фактуальная база обсуждения данного вопроса. Отсутствует целостное рассмотрение системы вненаучной психологической мысли. Поэтому картина развития психологического познания остается неполной, не раскрывающей его во всей эволюционной и структурной целостности. Этим определяется необходимость историко‐психологического анализа обыденного психологического познания как одного из аспектов предметной области истории психологии.

Широкое понимание обыденного психологического познания как процесса накопления знаний о психике, осуществляющегося во вненаучных сферах познавательной и практической деятельности человека, предполагает проведение его дифференциации, выделение различных его форм. Опираясь на рассмотренные выше положения, были выделены следующие формы вненаучного психологического знания: житейские представления о психике, включающие обыденное психологическое знание, формирующееся в жизнедеятельности человека, в его предметно‐практическом взаимодействии с миром, а также психологическое знание, возникающее и развивающееся в русле искусства, мифологии, религии. Развитие научных знаний о психике и обыденных психологических представлений образуют в совокупности целостную систему психологического познания, составляющую предметную область истории психологии.

Житейские психологические представления формируются непосредственно в жизненной практике человека, являются осмыслением и обобщением полученного в ней человеком знания о себе и других людях, о психических свойствах и способностях, апробируются и подтверждаются опытом человеческого бытия.

Они выступают в качестве исторически первой и исходной формы психологического познания, предшествующей всем другим формам освоения психической реальности и формирующейся на ранних этапах историогенеза. Вместе с совершенствованием органических функций, мышления и речи человека, его орудийной деятельности расширялись сферы его взаимодействия с миром, в ходе которого происходило более полное познание им и окружающего мира – природного и социального – и самого себя. Результатом являлось совершенствование когнитивных структур психики, обогащение и расширение жизненного опыта человека, возникновение первых психологических представлений. Процесс психологического познания на ранних стадиях эволюции человечества носил спонтанный характер, был непосредственно вплетен в жизненную практику человека, являлся продуктом его взаимодействия с миром. Являясь следствием практически‐действенного освоения человеком окружающей действительности, формируясь на его основе, психологическое познание само, в свою очередь, выступало важным эволюционным фактором развития человечества, увеличения его психологических ресурсов и возможностей во взаимодействии с миром.

Изучение процесса зарождения психологических знаний на первых ступенях человеческой истории относится в научной литературе к области «археологии научного познания» (Кузнецова, 1982) и осуществляется посредством реконструкции психологических представлений человека на основе анализа имеющихся в распоряжении исследователя памятников культуры того времени. Так, изучение первобытной культуры и прежде всего дошедшего до нас изобразительного искусства (наскальной живописи) периода палеолита свидетельствует, с одной стороны, о развитии орудийной практики человека, формировании мозговых механизмов, в первую очередь зрительно‐моторной координации, образного мышления и языка, с другой – о появлении знаний человека об окружающем мире и о своих собственных отличительных характеристиках и способностях (Абрамова, 1966).

Важным фактором развития человека – его телесных и психологических характеристик, познавательных способностей – является орудийная деятельность человека. Л. Нуаре подчеркивает, что «физиологически (добавим, и психологически.– В.К.) человек может быть объяснен его деятельностью по созданию орудий труда. Принцип взаимности – воздействий орудий труда на человека и человека на орудия труда – должен и здесь, как и во всех вопросах эволюции, служить нам компасом» (Нуаре, 1925, с. 34–35).

В работах Е.А. Климова и О.Г. Носковой (Климов, Носкова, 1992; 2001; 2002) предпринята попытка воссоздания психологических представлений человека ранних эпох на основе анализа создаваемых и используемых им орудий труда. Авторы утверждают, что, анализируя вещественные памятники труда наших предков, включая и далеких, исследователь не должен рассматривать появление «умных вещей» как результат случайных обстоятельств, «но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сделать колесо, то не откажем им в способности придумать адекватные и полезные психологические модели» (Климов, Носкова, 1992, с. 3). Объектом изучения выступало каменное орудие – «шелльское рубило», являющееся древнейшим обработочным инструментом, созданным человеком. Описывая рубило, авторы обращают внимание на его форму, являющуюся оптимальной и удобной для работника, позволяющей «неутомительно работать длительное время». Рубило – не естественный природный продукт, а результат труда человека, итог придания «исходному материалу (найденному “бесформенному” камню) требуемых очертаний и размеров» (Kлимов, Носкова, 2002, с. 265). В работе ставится задача описания рассматриваемой «эргатической системы» и представленных в ней функций, поэтапного, пошагового воссоздания процесса создания орудия труда.

Осуществляя реконструкцию, авторы делают ряд логических допущений, касающихся организации жизни первобытного сообщества, того, какими психологическими характеристиками должен был обладать человек, способный осуществлять сложную трудовую деятельность.

Исходная предпосылка создания рубила – осознание человеком необходимости перехода от использования случайно обнаруженных, пригодных для труда камней к преднамеренному изготовлению орудий, которые были бы более удобными и производительными сравнительно с готовыми природными материалами и могли быть воспроизведены в необходимом количестве. Это в свою очередь требовало осмысления наиболее умудренными членами общины условий ее существования и развития, а также задач ее деятельности и коллективного формирования цели или мысленного образа желаемого будущего – сделать рубило. Следующим условием реализации поставленной цели выступает задача «доведения образа цели до сознания исполнителя работы». Необходимо также наличие мотивации изготовления орудия и освобождение его производителя от других видов работ, связанных с обеспечением жизни сообщества посредством перераспределения функций между членами первобытной общины.

Осуществлению технологических функций по обработке сырого материала должно предшествовать формирование у субъекта труда общей картины предстоящей работы – ее условий и средств, конечного результата (какое орудие предполагается изготовить, и каковы его качества), а также требований к исходному материалу («заготовке»), используемому для обработки. Изготовление орудия предполагает также наличие первичных знаний о требуемой организации рабочего места (твердая поверхность; удаленность от окружающих, дабы не ранить их отлетающими осколками; хорошая освещенность; возможность удобного расположения для максимально полного восприятия объекта, осуществления энергичных и точных ударов, предотвращения травмирования и снижения утомляемости исполнителя).

Важным компонентом производства орудия выступают определенные умения и способы организации труда: «“Обрабатывающим” станком является здесь сам человек, который неизбежно устает, начинает ошибаться. Его рабочие (функциональные) состояния отчасти регулируются автоматикой организма (передышки и восстановление дееспособности), а отчасти возможно за счет личной находчивости и социальных, обрядовых норм (попеременное использование правой и левой рук, смена позы, применение средств народной медицины для заживления ран, ушибов, а также возможно обращение к “добрым духам”, “злым духам”, чтобы те помогали и не мешали)» (там же, с. 267). Успешность деятельности определяется использованием соответствующих рабочих движений – их направлением, силой, скоростью, размахом и т. д. Необходимыми условиями деятельности выступают постоянный контроль и корректировка исполнителем результатов своего труда. «…Поскольку каждый удар камня о камень создает всякий раз неповторимую картину сколов, расслоений, разрушений как заготовки, так и камня, выступающего в роли средства труда, нужно постоянно контролировать (видеть, оценивать) обстановку и принимать решения о следующих ударах (их направлении, силе), или об их прекращении, или о “ремонте” затупившегося средства, или о его замене в связи с наступившей негодностью. Это все должно сопровождаться сличением получаемого полупродукта с представлением об образце продукта – представлением цели» (там же). Авторы определяют это как принципиально нестандартную задачу, а труд человека, реализующего ее,– как «глубоко творческую работу».

Все сказанное приводит к выводу, что для осуществления технологического процесса изготовления орудия должна существовать «сложнейшая “управляющая программа”, не сводящаяся просто к образу цели, но включающая множество составляющих, начиная от идеологии, стратегии жизни сообщества и кончая собственно двигательными программами (образами предстоящих движений). Органом, обеспечивающим этот процесс, является даже не сам по себе человек, исполняющий работу, но… созданная сообществом людей совокупность взаимосвязанных элементов, включающая и исполнителя, и непосредственно связанные с ним деловые отношения членов сообщества, и предмет, и средство, и условия труда…» (Климов, 1998, с. 53–54).

Проведенный анализ позволил предположить, что создание каменных орудий обеспечивалось совокупностью сформированных организационных предпосылок: координированной совместной деятельности людей, понятной членам сообщества сигнальной системы (речи), сознания («совместнознания»), способности «умопостигать незримое», отвлеченного мышления и воображения, «психологической направленности ума» (того, что относится к «социальному интеллекту»), умения «понимать, что “хочет” и что “может” сторонний человек, сотрудник, и как можно на него повлиять» (там же, с. 53).

Предметом познания и практического освоения человека становились не только материально‐вещественные и природные явления, но и другие люди. На основе вычленения человеком себя из окружающей действительности и идентификации с другими людьми формировалось его сознание и самосознание. Ссылаясь на антропологическую концепцию Ж.‐Ж. Руссо, К. Леви‐Строс выделяет в развитии человечества на ранних этапах его становления «троякое изменение – от естественного состояния к цивилизации, от чувства к познанию и от животного состояния к человеческому». Указанным качественным преобразованиям в образе жизни и психологии первобытного индивида сопутствовало осознание им себя как человека, «отождествление себя с другим – не родственным, не близким, не соотечественником, а просто с любым человеком, поскольку тот является человеком, более того, с любым живым существом, поскольку оно живое. Таким образом, первобытный человек интуитивно чувствовал себя тождественным со всеми другими людьми. В дальнейшем он никогда не забывал свой первоначальный опыт, даже тогда… когда в нем пробуждалась его индивидуальность» (Леви‐Строс, 1994, с. 23). Наблюдая за своей собственной жизнью и поведением, за действиями окружающих его людей, человек «постепенно научился признавать особенности других, различать животных по их видам, отличать человеческое состояние от животного, свою индивидуальность от других индивидуальностей» (там же, с. 24).

Этапы эволюции самосознания человека на ранних ступенях человеческой истории рассматриваются Б.Ф. Поршневым. В качестве важного механизма, лежащего в основе развития исторического сознания человека, он выделяет суггестию и контрсуггестию и с этой точки прослеживает, как в результате отчуждения от враждебных людям групп (объединений животных предков человека, чужих племен) у человека зарождалось представление о существовании особой общности «они», противостоящей «мы». И только на этой основе происходило постепенное осознание и обособление собственной общности – «мы». Опираясь на материалы из истории первобытного общества и других ранних эпох, Поршнев утверждает, что сознание «мы» нередко выражено здесь очень слабо или вообще отсутствует при наличии ясного осознания, что есть «они». Подтверждением этого является то, что в грамматической структуре языков некоторых первобытных народов есть множественное число, но отсутствует единственное. «Они – это не “мы”, а наоборот: “мы” – это не “они”. Только ощущение, что есть “они”, рождает желание самоопределиться по отношению к “ним”, обособиться от “них” в качестве “мы”» (Поршнев, 1979, с. 81). Это свидетельствует, что исходно «они» осмысливаются гораздо конкретнее и реальнее; с «ними» связано у людей чувство страха от потенциально исходящей от «них» угрозы. «Они» – это «чужие» и враждебные силы, источник опасности. Ссылаясь на этнографические данные, Поршнев указывает на распространенность у австралийских племен эмоций страха, связанных с межобщинной и межплеменной враждой. Колдовству людей другого племени приписывались причины болезней, смертей, несчастий. Более того, первобытный человек считал, что «они» или «чужие» – это «не совсем люди» (там же, с. 82). Противопоставляя себя этим угрожающим их существованию враждебным общностям, люди приходят к осознанию себя как людей: «мы» – это люди. «Самосознание множества племен и народов в переводе означает просто “люди”»,– пишет Поршнев1414
  Спускаясь к еще более древним пластам истории, Поршнев высказывает интересную гипотезу о том, что исходное, «исконное» размежевание с «они», выражалось в противопоставлении людей их биологическим предшественникам: «…первое человеческое психологическое отношение – это не самосознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животноообразным предкам, и тем самым ощущение ими себя именно как людей, а не как членов своей общины. Лишь по мере вымирания и истребления палеоантропов та же психологическая схема стала распространяться на отношения между группами, общинами, племенами, а там и всякими иными общностями внутри единого биологического вида современных людей» (Поршнев, 1979, с. 82).


[Закрыть] (там же). Стремлением отграничиться от враждебных сообществ, отселиться от них Поршнев объясняет происходившее в далеком прошлом расселение народов по разным континентам, возникновение рас, образование различных языковых групп.

Дальнейшая эволюция самосознания включала выделение понятия «вы»1515
  «Вы» – «священный пленник» у Дж. Фрэзера (Фрэзер, 1980).


[Закрыть]. «Вы» – это не «мы», ибо это нечто внешнее, но в то же время и не «они», поскольку здесь царит не противопоставление, а известное взаимное притяжение. «“Вы”– это как бы признание, что “они” – не абсолютно “они”, но могут частично составлять с “нами” новую общность» (там же, с. 125–126). Затем появляется осознание «ты» как условие существования «я». Л. Фейербах писал, что только через другого, его видимое и осязаемое бытие, человек познает самого себя. Таков путь исторической эволюции самосознания, включающий процессы противопоставления себя окружению и одновременно идентификацию с ним, осознание себя как субъекта своей жизнедеятельности и формирование на этой основе познавательного отношения к объективному миру и самому себе.

В процессе исторической эволюции развивается и обогащается содержание знания человека, происходит накопление психологических идей и представлений.

Как показывает анализ трудов в области философии, исторической этнографии, психологии (Л.С. Выготский; В. Вундт; Э. Тэйлор; Д.Д. Фрэзер; П. Лефевр и др.) первым житейским психологическим понятием, возникшим на ранних этапах историогенеза человечества, стало понятие «душа». И хотя основой его выделения явилась непосредственная жизненная практика человека, но его определение являлось одновременно результатом осмысления и обобщения многотысячелетнего опыта взаимодействия человека с миром и другими людьми. И в этом плане обнаружение человеком в себе особого внутреннего мира и его феноменологическое (пусть даже очень наивное) описание стало первым и, может быть, самым гениальным открытием человечества, сопоставимым по своему значению с подлинной «научной революцией» в психологии. Появление первого житейского психологического понятия является точкой отсчета в зарождении психологической мысли.

О важности понятия «душа» говорил Л.С. Выготский, призывая психологов к бережному отношению к нему как историческому первоистоку нашего знания о психике. «Иванами, не знающими родства», он называл тех, кто предает забвению древнюю историю психологической мысли, не стремится опереться на прошлое, отгораживается от него. «Мы должны рассматривать себя в связи и в отношении с прежним; даже отрицая его, мы опираемся на него» (Выготский, 1982а, с. 428). И хотя понятие «душа» звучит архаично и, казалось бы, в своем «буквальном смысле неприложимо в нашей науке сейчас», именно оно, по словам Выготского, дало имя нашей науке как учению о душе: «если теперь идея души реакционна, то когда‐то она была первой научной гипотезой древнего человека, огромным завоеванием мысли, которому мы обязаны сейчас существованием нашей науки» (там же, с. 429).

О важности накапливаемого у истоков человеческой культуры психологического знания пишет Д.Д. Фрэзер (Фрэзер, 1980). Он отмечает, что, сколь бы варварской, грубой и ложной не представлялась нам сегодня мысль (он употребляет слово «философия») древних людей, она была по‐своему «логически последовательной»; «в ней сосредоточилось все, что казалось мудрым во времена, когда мир был еще молод» (там же, с. 297). Фрэзер подчеркивает, что «для практи ческого руководства жизнью эта философия выводит из исходного принципа систему правил, которые в общем и целом гармонируют друг с другом и составляют связное целое» (там же). Ошибочность этой системы знания он видит не в способе рассуждения, характерном для нее, а в наивно‐мистическом представлении о природе жизни. Фрэзер считает недопустимым и этически неоправданным презрительное отношение к культуре первобытного общества прежде всего потому, что современное человечество стоит на фундаменте, заложенном предшествующими поколениями, является восприемником безымянных и забытых тружеников, «чей терпеливый поиск и кипучая деятельность сделали нас тем, чем мы ныне являемся» (там же, с. 298). Он пишет, что «мы обязаны нашим грубым предкам, накопившим и передавшим нам по наследству фундаментальные представления, которые мы склонны рассматривать как нечто самобытное и интуитивно данное» (там же).