Текст книги "Другая семья"

– Вам только что звонили, Филипп Аркадьевич. Знакомый такой женский голос. Я спросила – по какому делу звоните, а мне ничего не ответили. Я даже не успела сказать, что в данный момент вас нет на месте. Надеюсь, вы в курсе, кто вам должен звонить…

Ишь, стерва! Это она ему на Катю намекает. Катя часто звонит по рабочему номеру, когда он на мобильный звонок не отвечает.

Быстро достал телефон, глянул на дисплей. Так и есть, пропущенный звонок от Кати. Как он не слышал-то? Наверное, из-за открытого окна в машине, на улице шумно было.

– Спасибо, Аглая. Да, я в курсе, – ответил сухо, проходя в свой кабинет. И уже в спину прилетел голос Аглаи:

– Вам кофе принести или сразу клиента примете? Он покурить вышел… Очень нервный, мне успел уже нахамить. Вы с ним поосторожнее, Филипп Аркадьевич. Мне кажется, он и укусить может.

Он усмехнулся – все-таки чувство юмора у девочки есть, молодец… Хотя и очень своеобразное. Но ответил вполне серьезно:

– Надеюсь, ты ему достойно ответила, Аглая? То есть благоразумно-сдержанно? Без негативных эмоций?

– Конечно. Я по-другому не умею. Вы же знаете. Даже странно, что вы меня об этом спрашиваете.

Так ответила, будто к стене своим спокойно-надменным голосом пригвоздила. Стерва глазастая. Иногда ему кажется, что она его насквозь видит, все о нем знает и все понимает. Она вообще из тех особ, которые про всех все знают и все понимают. И это раздражает сильно, между прочим. Прогнал бы ее, конечно, но с делами Аглая отлично справляется. Можно сказать, талантливый делопроизводитель. Все у нее по папочкам, по полочкам, в компьютере полный порядок. В любой момент может полную информацию по любому делу выдать. А это дорогого стоит, между прочим… Нынче ведь все звездами юриспруденции хотят стать, толкового секретаря-делопроизводителя днем с огнем не сыщешь.

Сел за свой стол, привычным движением растопыренных пальцев ладони провел по волосам, как расческой. Знал, что волосы лягут как надо. Зря, что ли, бешеные деньги хорошему парикмахеру оставляет? Как говорится, имидж – наше все… А еще надо сделать спокойное приветливое лицо, слегка расслабленное. Глаза понимающие. Адвокат Романовский готов к работе. Где этот клиент, который нервно ушел курить? Вроде на крыльце конторы никого не было…

Ну да ладно. Покурит и придет. Откинулся на спинку стула, пробежал глазами по своему кабинету. Хотя и где там «бежать» – глазу не за что зацепиться. Сплошной минимализм и аскеза. Стол, кресло, удобный стул для клиента. Шкаф с папками. Компьютер на столе. Светлые жалюзи на окнах. Ничего не отвлекает внимания. Работа, только работа. Как говорится, фирма веников не вяжет!

Да, не вяжет. Что тут еще можно сказать? Молодцы они с ребятами. Хорошую репутацию себе заработали. Народ идет, деньги несет за труды, и немалые.

А поначалу было трудно, конечно. Хорошо, мать помогала на первых порах. Она сразу его решение одобрила – свое дело начать. Только поморщилась слегка, когда он сообщил о своих намерениях:

– Да, но почему адвокатское бюро, Филипп? Лучше пусть будет адвокатская коллегия. Там каждый сам свое дело ведет, сам за него отвечает. А бюро – это ведь солидарная ответственность… Один за всех, все за одного…

– Нет, мам, я решил, пусть будет адвокатское бюро. И пусть солидарная ответственность. Я так решил…

Может, мама и права была, но он тогда на своем настоял. Просто хотелось принять решение самому, и все тут! Пусть и вопреки…

– А название ты уже придумал, Филипп? Ведь как лодку назовешь, так она и поплывет…

– А что тут думать? Пусть будет «Адвокатское бюро Романовский и партнеры». Чем плохо?

– Ну да, ну да… В скромности тебе не откажешь. Гордо звучит, да. Сплошное «р» слышится, как грозное рычание льва. «Бюро Романовский и партнеры»! Ну что ж, счастливого тебе плавания… Обращайся, всегда помогу, чем смогу.

Обращаться пришлось не раз. Мать ему здорово помогла, и он ей благодарен, конечно. Хотя и не умеет особо эту благодарность на словах выразить. Плохой сын, что еще скажешь…

– Можно? – услышал он звенящий недовольством мужской голос и проговорил быстро:

– Да, да, пожалуйста! Заходите!

Потенциальный клиент широко шагнул в кабинет, нервно приставил стул поближе к его столу, проговорил сухо:

– Ждать заставляете, однако… Нехорошо…

– Прошу прощения, в дороге задержался. Но вы бы могли к любому адвокату обратиться… Я ж не один тут…

– А мне не надо к любому. Мне надо к вам. Мне именно вас рекомендовали. Сказали, что именно вы мне можете помочь. Зачем мне другой адвокат?

– Ну что ж, хорошо. Давайте знакомиться. Меня зовут Филипп Аркадьевич Романовский. А вас?

– Павел Петрович Подрыгаев. Пятьдесят два года, бизнесмен, женат, не имел, не привлекался. Паспорт показать?

– Нет. Не надо пока. Я вас очень внимательно слушаю, Павел Петрович.

Мужчина будто испугался чего-то, сглотнул, дернув кадыком, повернул голову к окну. И стал мять ладони одну об другую, как барышня. Потом с вызовом глянул на него, сразу отвел глаза и проговорил с тихой хрипотцой:

– Даже не знаю, с чего начать… Все слова из головы вылетели… Уж больно вопрос у меня щекотливый, знаете ли…

«Да ты неврастеник, братец», – с жалостью подумал Филипп, мягко улыбаясь. – «Эк тебя беспокойством разобрало, не можешь мысли в кучку собрать. Бедолага…»

– Можно воды? – тихо попросил несчастный Павел Петрович.

Филипп встал, вышел в приемную, вернулся со стаканом и бутылкой холодной минералки. Налил молча, и Павел Петрович выпил жадно, постукивая по краю стакана зубами. Выдохнул, отер губы, заговорил:

– Я с женой развожусь, мне ваша помощь очень нужна… Мне сказали, что вы как раз в таких делах специалистом являетесь. И всегда их выигрываете.

– Ну, не только в этих делах, допустим… И не всегда на стороне истца выступаю… Я так полагаю, речь идет о разделе совместно нажитого имущества? – деловито спросил Филипп.

– Да, о разделе, черт бы его побрал, имущества! И черт бы побрал этот ваш дурацкий закон! Да, именно о разделе! То есть… Я хочу, чтобы никакого раздела вообще не было, понимаете? Чтобы этой… Этой моей… Ничего не досталось! Понимаете меня или нет?

– Пока не очень… Да не волнуйтесь так, пожалуйста. Давайте все сначала начнем. Скажите, ваш брак оформлен официально?

– Да. Попробовал бы я в свое время неофициально, как же…

– Имущество в браке нажито?

– Да. Да. Да! Что вы меня спрашиваете очевидные вещи, это же и так ясно! Но я потому к вам и пришел… Чтобы вы какие-то лазейки нашли… Ну, не знаю, придумали бы что-нибудь, вы же адвокат… Поймите, я не хочу… Не хочу, чтобы ей хоть что-то досталось!

– А на чем, собственно, основано такое ваше стремление, можно узнать? Вы злы на жену? Она вам изменила?

– Нет. Не знаю… Не в этом дело, нет… Просто меня все достало уже… Так достало, что я просто с ума схожу… Я спать перестал, я работать не могу, я… Я жить не могу, в конце концов! Мне за себя обидно, понимаете? Столько лет… Столько прожитых лет – как псу под хвост… Скакал перед ней зайчиком, угождал, надеялся, ждал чего-то… Любил, страдал… А потом вдруг в один день понял – не могу больше. Вот не могу, и все! И ее больше видеть не могу! Не зря же говорят – от любви до ненависти один шаг. А у меня эта ненависть еще и в стойкое желание превратилась – оставить ее без копейки! Пусть знает… Пусть помнит, как хорошо жила и при этом надо мной издевалась…

– Я не понял… – осторожно проговорил Филипп. – Как она над вами издевалась, не понял?

– Да что тут понимать… Я по молодости женился, по большой любви. То есть с моей стороны по любви, да… А с ее стороны только холодный расчет был. Она меня на дух не переносила, а замуж пошла, дрянь такая. Да она даже мою фамилию не захотела взять, в ужас пришла, что будет Подрыгаевой! Нет, я понимаю, фамилия так себе… Но я ж не виноват, что я не Березовский и не Преображенский! Да и не в этом дело… Черт с ней, с фамилией. Мне просто за себя обидно, понимаете? Как я, дурак, все эти годы ужом вокруг нее увивался, ублажал-угождал, все желания исполнял… Я все для нее, а она… Никогда меня не любила… Неблагодарная… Я ее родителей из области перевез, я ей то, я ей се… А от нее в ответ – только презрение. Знаете, скрытое такое презрение. Вроде и смотрит нормально, и отвечает хорошо, а все равно знаешь, что изнутри ее презрение и ненависть ко мне разрывают. Как ударишься об этот холод всем организмом, так и замрешь весь… А, да что говорить… Не дай бог вам такое испытать, не дай бог…

– А почему же вы раньше… Почему терпели так долго? Надо было раньше развестись, если так…

– Не мог я раньше. Не мог.

– Почему?

– Я любил. Очень любил. Я ждал все время… Думал, может, откроется в ней что-то… Хотя бы уважение ко мне как к человеку. А потом понял – нельзя купить ни женской любви, ни нормального к себе отношения. И нечего тут ждать. Наверное, женщина звереет с годами, когда с нелюбимым в постель ложится. Чешуей изнутри обрастает. И холодной становится, как рыба. А потом и меня вдруг в одночасье пришибло… Понял, что не люблю больше. Устал. Такая досада во мне образовалась, такая ненависть! Нет, не хочу, чтобы она моими трудами пользовалась, не хочу! Я работал, а она пользовалась! Нет, пусть с голым задом останется, пусть! Помогите мне, а?

– А дети у вас есть? – быстро спросил Филипп, отводя глаза.

Отчего-то ему плохо стало. Образовался внутри какой-то холодный липкий страшок, и захотелось бежать прочь из кабинета, выйти на улицу, свежего воздуха глотнуть. Или хотя бы окно открыть…

– Нет у нас детей. Какое там… Она и слышать не хотела. А я очень хотел, да… Думал, если дети появятся, она и ко мне изменится. А потом догадался вдруг – это она от меня детей не хочет! Именно от меня! И так мне тошно это осознавать было… Но все равно я ее любил, ничего с собой поделать не мог… Чувствовал себя тряпкой, о которую ноги вытирают, а не мог! Вы уж простите, что я столько эмоций на вас вываливаю, просто не могу иначе. Тем более очень хочу, что вы меня поняли…

– Я вас понимаю, Павел Петрович. Очень даже хорошо понимаю.

– Правда? И не думаете, что я идиот ненормальный?

– Нет. Не думаю.

– Вот спасибо-то… А то ведь, знаете, всякое может быть… Не все понять могут. А скажите, она ведь тоже может к адвокату побежать, правда? Я думаю, обязательно побежит… И, как вы считаете, можно тут что-нибудь сделать? Ну… Чтобы ей ничего не перепало, а? Хитрости какие-нибудь включить, штучки ваши адвокатские… Я заплачу, сколько скажете! Ведь можно что-то сделать, правда?

– Честно вам скажу – вряд ли. У вас ведь брачного договора нет?

– Нет… Откуда? Я ж, когда женился, на крыльях от счастья летал… А может, попробуем все же?

– А скажите, Павел Петрович… В какой момент вы поняли, что жену больше не любите? Как это произошло? Что послужило триггером? Ведь так не бывает, чтобы в один момент?

– Может, и не бывает, я не знаю. А только меня вдруг ударило, будто током прошибло. Смотрю на нее и понимаю – все, кончилось во мне что-то. Другим человеком стал. Раньше любил и на руках носил, а теперь ненавижу и видеть не хочу. И она сама в этом виновата – могла бы хоть каплю любви дать, хотя бы притвориться могла… Но она ведь даже притворяться не хотела, понимаете? Жила со мной, как снежная королева с пажом, из милости… Ни капли, ни капли любви… Да что я вам рассказываю, вам этого не понять! И вообще, к делу это отношения не имеет – в какой момент что произошло. Главное – это произошло! Я ее ненавижу! И не хочу, чтобы она моими трудами пользовалась, чтобы и дальше жила припеваючи! Не хочу, не хочу!

Павел Петрович замолчал, будто задохнулся своим монологом, нервно провел руками по лицу. Потом достал из кармана платок, отер лоб, глянул на него в ожидании ответа.

А что он мог ему ответить? Ничего и не мог…

– Знаете что, Павел Петрович? Наверное, я не смогу вам ничем помочь. Извините.

– Почему? Мне же именно вас рекомендовали…

– Раздел имущества – это не моя квалификация. Я вам посоветую другого адвоката в нашем бюро. Его зовут Сергей Николаевич Савельев, он вашим делом займется. Давайте я вас к нему провожу…

Филипп говорил и выдыхал при этом с облегчением, будто радовался, что нашел выход из положения. Хотя и обманным это облегчение было. И страшок внутри шевелился, ерзал под солнечным сплетением, и очень хотелось его быстрее прогнать. Не сознаваться же самому себе, как задели его откровения несчастного Павла Петровича. Нет, лучше не сознаваться… Лучше побыстрее проводить его из кабинета, сбагрить Сереже Савельеву, хотя Сережа явно спасибо ему не скажет! Но с Сережей они потом как-нибудь разберутся… Потом, потом…

Сережа был недоволен, конечно же. Глянул на него с укоризной, провел ребром ладони по горлу, что означало – у меня и так под завязку, шеф… А вслух проговорил вежливо, но с досадой:

– Мне же в заседание скоро…

– Не скоро еще, Сереж. У тебя заседание только через два часа. Тем более оно в Кировском суде, это рядом.

Подвинул к Сережиному столу стул, широким жестом пригласил Павла Петровича:

– Присаживайтесь… Сергей Николаевич – весьма опытный адвокат как раз в таких делах, как ваше. Всего доброго, Павел Петрович.

И, чтобы не смотреть в полные укора Сережины глаза, быстро вышел, столкнувшись в дверях нос к носу с Аглаей.

– Ой, Филипп Аркадьевич, извините… – отпрянула она испуганно.

– Ничего страшного. Работаем, Аглая, работаем. А где у нас все сегодня?

– Так Лидия Константиновна в арбитраже, а Лева… То есть Лев Константинович… Он с клиентом занят… Только Юрик пока балду гоняет. Но он на то и практикант, чтобы ерундой заниматься. Вы ж ему ничего серьезного не можете поручить, я думаю.

– Ну, так сама займи его чем-нибудь. Дела изучать дай.

– Ладно, займу. Кстати, вам ваша мама звонила. Просила перезвонить, когда освободитесь.

– Хорошо, Аглая. Спасибо.

Телефон матери долго не отвечал, и он уже начал беспокоиться. Но вдруг ответила, и он удивился, как тихо и грустно звучит ее голос.

– Доброе утро, сынок… Как ты? У тебя все в порядке?

– Да… А что случилось, мам? Почему у тебя такой голос?

– Какой?

– Непривычно задумчивый.

– Да? Может быть… Просто мне сон сегодня странный приснился, все утро под впечатлением этого сна нахожусь.

– Что за сон?

– Говорю же – странный… Будто ты отталкиваешься от земли и летишь, а мне отчего-то страшно. Будто ты совсем улетишь… Потом, знаешь, будто приблизился ко мне и говоришь – помоги мне, мам… Помоги на ноги встать и идти, я сам не могу… Только летать могу…

– Хм… Действительно, странный сон. Но ты не переживай, мам, я летать вовсе не собираюсь. Куда мне, что ты. Рожденный ползать летать не может.

– Вот тебе все смешки, а мне как-то не по себе стало, когда проснулась. У тебя точно все нормально, сынок?

– Вполне. Все отлично, мам.

– Ну ладно… Это я, наверное, к старости становлюсь сентиментальной, начинаю верить снам и гаданиям. А как там Алиса, с ней все в порядке?

– Да. Сегодня первый день на работу вышла.

– Ух ты, какое событие… А чего это ей вдруг поработать приспичило?

– Не знаю. Говорит, что личностью хочет стать. В себя поверить.

– Ну, зачем ты так… Вполне благие желания, что ты. Хотя Алису вовсе не назовешь страдалицей в этом плане. Уж в кого-кого, а в себя она искренне верит. Но ты ее поздравил, надеюсь? Все-таки первый рабочий день в жизни…

– А что, надо было? Я удивился, а поздравить забыл!

– Да ну тебя… – рассмеялась мама и тут же спохватилась виновато: – Я тебя отвлекаю, наверное? Все, не буду больше с расспросами приставать… Работай, сынок, работай! Пока, сынок!

– Пока, мам…

Да, надо работать. Работать, работать! Столько всего на сегодняшний день запланировано, а настроения рабочего нет. И этот клиент, Павел Петрович, никак не идет из головы… А может, просто страшно самому себе признаться, что он и сам… Как этот Павел Петрович? Любит и надеется на взаимность, которой в принципе нет и никогда не будет… Сказки себе рассказывает, что все придет, все образуется. Надеется, ждет. Терпит. А потом… Потом бац – и все терпение кончится. И он так же взорвется изнутри досадой и новым чувством – ненавистью. И так же будет руками дрожать и пот утирать со лба нервно.

Да, все может быть. Хоть и не близкая, но все же перспектива. Даже думать об этом страшно. И нельзя себе даже на секунду представить… Как это? Как это – не любить Алису? Нет, быть такого не может…

Не отдавая себе отчета, схватил мобильник, быстро кликнул номер Алисы.

Не отвечает… Почему она не отвечает? А вдруг что-то случилось? И тут же успокоил себя – ну что может случиться, что? Просто у нее первый рабочий день… Может, не слышит, потому что телефон в сумке оставила.

Нет, и чего ей в голову взбрело пойти работать? Пять лет после института ни дня не работала, и вдруг… Заскучала собой заниматься? Фитнес, йога, бассейн, массаж? Походы по магазинам, посиделки с подружками? Надоело жить бездельницей? Захотелось развлечь себя как-то? И не надо тут приплетать вот это – в себя хочу поверить, мол… Мама права – как раз в этом плане Алису страдалицей не назовешь. Она искренне верит, что весь мир уже находится у ее ног.

А может, она ему доказать что-то хочет? Мол, не нуждаюсь в твоем содержании, самостоятельной хочу быть? Но не такое уж его содержание щедрое, если честно. Понятно же, что золотой запас папы-генерала еще не иссяк, можно жить, не отказываясь от прежних привычек.

Дождался, когда механический голос пробубнил ему в ухо, что «абонент не может сейчас вам ответить, перезвоните позже», нажал на кнопку отбоя. И через три минуты снова кликнул ее номер, уже основательно тревожась. И оправдывая свою тревожность благими намерениями – может, ей профессиональная помощь нужна? Может, успела в делах заплюхаться? Тоже ведь по специальности устроилась – юрисконсультом в какую-то фирму. И как ее только взяли – без опыта? Наворотит ошибок, нарвется на скандал… Будет плакать, расстраиваться… Какое тут будет «хочу поверить в себя»? Как бы наоборот все не вышло…

– Да, Фил! Чего ты звонишь? – вдруг ожил телефон недовольным голосом Алисы. – Я сейчас очень занята, не могу говорить…

– Да просто так звоню, узнать, как ты. Все в порядке?

– Да, все хорошо. Работаю.

– А чем занимаешься?

– Пока папки с договорами разбираю…

– И много договоров?

– Много.

– Какие?

– Аренда, купля-продажа… Поставка еще… Так чего ты хотел, зачем звонишь?

– Да просто так, волнуюсь… Вдруг тебе помощь нужна.

– Неужели ты звонишь для того, чтобы узнать, что я делаю? Мне что, докладывать тебе все надо? Хватит меня контролировать, Фил!

– Да я и не собираюсь вовсе…

– А я говорю – хватит! Я тоже юрист, между прочим, ты не забыл?

– Да, но у тебя опыта нет… И что в том плохого, если я помогу тебе на первых порах?

– Не надо мне помогать, сама справлюсь. Надоела мне гиперопека. Все, пока! Ты меня отвлекаешь!

Отключилась. Вот так вам! Отвлекает он ее! Надо же! А то, что муж переживает, волнуется, заботится, ей наплевать! Еще и до боли знакомые нотки скрытого раздражения в голосе… Всегда проскакивающие невольно, когда он с ней говорит. А может, и неприязни даже. Неприязнь всегда пытается спрятаться под раздражение. А может, она и на работу пошла только для того, чтобы его меньше видеть и слышать?

Ну все, хватит самого себя страхами подхлестывать! О, Павел Петрович Подрыгаев, несостоявшийся мой клиент, как же ты меня напугал… Скоро и сам превращусь в неврастеника, не дай бог… Начну руками дрожать и нервно отирать платочком пот со лба. И ненавидеть…

Хотя – о чем это он? Как это можно вообще – ненавидеть Алису? Смешно даже, ей-богу…

Поднялся из-за стола, подошел к окну, сунув руки в карманы брюк. Перекатился с пяток на носки, стиснул зубы.

А за окном – опять дождь… Смывает все золотые-багряные краски, прибивает к земле. И настроение из плохого скатывается в совсем отвратительное. И тоска холодная маетная поднимается к сердцу, вот-вот охватит его железными тисками.

Развернулся резко от окна, шагнул к столу, кликнул номер Кати. Так захотелось тепла и любви, хоть убей! Сбежать от этой тоски…

Она тут же ответила с радостью:

– Да, любимый… Я так рада, что ты позвонил… Я вчера целый день ждала твоего звонка. Сегодня уже не вытерпела, позвонила к тебе в контору, нарвалась опять на твою секретаршу. Она сказала, что ты еще не приехал. Я так соскучилась, Филипп! Очень видеть тебя хочу. Сил моих больше нет…

– Я приеду, Кать. Приеду.

– Когда? Сегодня? Завтра?

– Прямо сейчас уйду с работы. Через два часа у тебя буду. Можешь с работы уйти?

– Да, конечно! Я отпрошусь! Мама как раз во вторую смену пойдет, вернется только поздно вечером. А ты успеешь за два часа? Далеко ведь до Синегорска…

– Успею, Кать. На выезде из города уже нет пробок.

– Только не гони, Филипп, умоляю тебя… Будь острожен…

– Хорошо. Пока, до встречи.

Нажал на кнопку отбоя и почувствовал, что стало легче. Его любят, да. Его ждут. О нем тревожатся. Беспокоятся. Его хотят…

Быстро собрался, вышел в приемную, сурово глянул на Аглаю.

– Я уезжаю по делам. Меня сегодня больше не будет. Если что-то срочное – обращайся к Сереже или к Леве.

– А вы куда, Филипп Аркадьевич?

– Что за вопрос, Аглая? Я же сказал – по делам…

– Опять к клиенту в область поехали? Ну-ну… Понятно…

Выходя на крыльцо, подумал уже в который раз – вот стерва эта Аглая… Уволить бы ее к чертовой матери, чтобы подобных вопросов не задавала и насмешливую улыбочку не строила. Что она себе позволяет вообще?

* * *

Он давно выучил эту дорогу наизусть. Два часа пути, если ехать быстро. Маленький областной городок Синегорск, прехорошенький. С чистыми улочками, с речкой, с хорошим градообразующим предприятием, позволяющим жителям городка возможность заработать себе на жизнь. Только почему – Синегорск? Никакие там не горы, а лесистые холмы, и сам городок взбирается по этим холмам довольно причудливо.

Там он познакомился с Катей. Она его клиенткой была. Заведовала секцией в супермаркете, была обвинена в краже денег из кассы. Ему удалось доказать в суде, что Катя невиновна, и дело вернули на доследование. А потом и настоящего вора нашли, и директору супермаркета пришлось Катю восстановить на работе, а еще извиниться в присутствии всего коллектива.

Катя тогда ему очень благодарна была… И не только. Он это чувствовал, но виду не подавал. А когда прощались, Катя вдруг расплакалась, закрыла лицо руками и проговорила сквозь слезы тихо:

– Я… Я вас люблю, Филипп… Простите меня, пожалуйста, но я вас люблю… Я ничего с этим не могу сделать, простите… Конечно, нельзя мне этого говорить, я понимаю! Но я не могла не сказать… Нет, я ничего от вас не хочу, правда! Вы просто знайте, что я вас люблю…

Он, не зная, что ответить, погладил ее по голове, как маленькую. А она изогнулась под его ладонью, как кошка, подняла голову, глянула ему в глаза…

Глаза были светлые, прозрачные от слез. И такая в них горечь была, такая просьба, что он поверил. Да, любит. И страдает. Может, ему легко было поверить, потому что и сам так же любил свою жену Алису. С горечью и страданием.

С тех пор они начали встречаться. Нечасто, раз в два-три месяца. Катя большего и не требовала, и всегда ждала его звонка терпеливо. Очень редко звонила сама. Добрая, милая синеглазая Катя, за что же тебя так угораздило…

Стыдно было, конечно. Стыдно так пользоваться Катиной любовью. Сколько раз, уезжая от нее, сам себе обещал – это в последний раз… Потому что нельзя так, нельзя! Пусть она его забудет, пусть не ждет! Нечестно это по отношению к ней! Пусть она устроит свою жизнь по-другому, пусть счастлива будет с кем-то другим…

Но Катя звонила, и он ехал. Или сам не мог утерпеть и звонил. Чувствовал, что не может больше, что ему необходимо слышать ее голос, видеть ее глаза, окунуться в ее любовь, напитаться ею, согреться.

Может, он вампир по натуре, а? А Катя – его бедная жертва? Хотя она сама все время твердит, что, когда его долго нет, она умирает…

Но все равно – надо бы разорвать этот порочный круг, надо решать что-то. Так больше продолжаться не может. Потому что уже непонятно, чего в нем больше – желания в очередной раз согреться в Катиной любви или чувства вины перед ней. Оно ведь тоже довольно тяжкий крест, это чувство вины.

Ну почему, почему так несправедливо все устроено в этой жизни? Почему бы ему любить Катю, а не Алису? Ведь это было бы так замечательно… Почему мы любим одних, а спасаемся у других? Кто там, наверху, придумывает все эти наказания и зачем? Какой в этом смысл?

Так задумался, что чуть не проехал свороток на Синегорск. Скоро уже… Сейчас закончится небольшой перелесок и покажутся трубы цементного комбината, основного кормильца городка. Скоро, скоро уже…

Катя жила в серой кирпичной пятиэтажке, на третьем этаже. Квартира двухкомнатная, на двоих с матерью. Правда, Катину мать он видел только пару раз, и то мельком. Тогда еще, в судебном заседании. Запомнился ее жадно-любопытный взгляд, будто примеривающийся – уж по ком там сохнет моя дочь, интересно… Будто других мужиков нет в Синегорске…

Поднялся по лестнице на третий этаж, увидел, что Катя уже стоит в дверях, улыбается. Глаза сияют. Два синих блюдечка. Белая прядка упала на лоб, и она смахнула ее быстрым жестом. И потянула к нему руки – иди ко мне… И быстро отступила в прихожую.

Он вошел. Обнялись, замерли на секунду. Катя подняла голову, спросила тихо:

– Ты голодный? Тебя кормить?

Кивнул молча, и Катя всполошилась, побежала на кухню, и в прихожую прилетел запах жаркого. Сытный, аппетитный. Катя мастерица была в домашней кулинарии, все у нее получалось очень вкусно. И даже пироги пекла – толстые, мягкие, со всякой-разной начинкой. Говорила – у бабушки научилась, в деревне, куда мать в детстве отвозила ее на лето.

И вообще, она вся была такая… Теплая и сдобная, как деревенский пирог. Не в смысле сдобная-полная, а в смысле уютно-вкусная. Фигурка-то у нее как раз была что надо – все на своем месте. И разворот плеч, и тонкая талия, и крепкие стройные ноги. И личико милое, розовощекое, с ямочкой на подбородке. Наверное, именно такую милоту-красоту и подозревали Блантер да Исаковский, когда создавали вот это свое – «Расцветали яблони и груши…» Вполне подходящий прототип!

Да, хороша Катюша. Только непонятно – как ее угораздило не найти того самого «степного сизого орла», о котором поется в песне. По крайней мере, он в «степные орлы» уж никак не годится. Какой из него орел? Так, воробей городской, складно чирикающий.

Хотя он сейчас, наверное, все же кокетничает. Пусть и сам с собой, но кокетничает. Да, пусть не орел… Но Катя-то в него влюбилась, причем сама, с его стороны никаких попыток завевать ее бедное сердце не было. А он просто принял ее любовь и пользуется, и нет никаких сил от нее отказаться.

Хотя надо отказаться. Надо. Для блага Кати и надо. Не будет его – и вмиг найдется тот самый степной сизый орел, и дай бог, дай бог…

Да, надо. Но может, не сегодня?

– Филипп… Где ты там? Иди сюда, все накрыто! Остынет же!

– Иду, Кать… Сейчас, только руки помою.

В ванной глянул на себя в зеркало, сам себе не понравился. Лицо бледное, осунувшееся. Глаза какие-то загнанные. Устал, что ли? Но от чего? От своей неказистой семейной жизни? Но вроде бы ничего ужасного в этой жизни не произошло, течет себе, как обычно. Он любит свою жену. Жена его не любит. Да, тяжело, но привык же… И настроение с утра вроде нормальное было…

Плеснул в лицо холодной водой, пригладил волосы. Улыбнулся. Вот так-то лучше, нечего на Кате свои настроения вымещать. Вон как она рада его приезду!

Вошел на кухню, втянул носом воздух, произнес весело:

– Как вкусно пахнет! И необычно! Это приправа какая-то новая?

– Нет, что ты… Все как всегда… Ты просто голодный, Филипп. Садись, ешь. Я твое любимое жаркое из баранины приготовила. С перцем и с куркумой. Видишь, какой цвет золотистый получился? Ешь…

Он принялся есть, обжигаясь, – голод и впрямь проснулся нешуточный. Катя сидела напротив, подперев ладонью щеку, смотрела с улыбкой. Так хорошо смотрела, что ему на секунду показалось, что это и есть его настоящая счастливая жизнь… Вот он, голодный, пришел после трудного дня домой. Вот Катя, которая ждала его, в окно от нетерпения выглядывала. И готовила его любимую еду. С любовью готовила. Старалась. Ведь в счастливой жизни все так и происходит, правда?

– Устал? – спросила тихо и потянулась ладонью к его щеке, тронула слегка. Потом провела пальцем по переносице, убрала руку, вздохнула: – Морщинка образовалась… Не надо так часто хмуриться, что ты… Надо отдыхать больше… Я понимаю, что работа у тебя очень серьезная, но надо и о себе иногда думать!

Он улыбнулся, кивнул. Отправил в рот очередной кусок баранины, прикрыл глаза, покачал головой – вкусно… В какой-то момент показалось, что вместе с бараниной проглотил и толику Катиной доброты и заботы, и она делает свое дело в организме, лечит и восстанавливает силы, входит в состав лимфы и крови, снимает напряжение и недовольство собой, изгоняет печаль. Все-таки он вампир… Настоящий вампир, и другая на месте Кати распознала бы все его злодейство и выгнала вон поганой метлой. А она сидит, улыбается. Глаза счастливые.

Отодвинул от себя пустую тарелку, проговорил с улыбкой:

– Спасибо, Катюш… Свалился к тебе как снег на голову… Еще и с работы отпроситься заставил! Прости меня за такую наглость, пожалуйста.

– Ой, что ты! – испуганно встрепенулась она и даже руками замахала от возмущения. – Что ты говоришь, Филипп, что ты! Я же тебя так ждала! Дни считала, часы считала, все никак позвонить не решалась – вдруг мой звонок не к месту будет, тебе навредит… Да я всегда тебя жду, ты же знаешь! Ни жить не могу, ни думать ни о чем не могу… Все мысли о тебе только… Знаешь, как моя мама про меня говорит?

– Как?

– Мол, порченая я. Своей любовью к тебе порченая. И что с этим делать – сама не знаю…

Лицо ее задрожало, глаза вмиг набухли слезами. Встала, подошла к окну, отвернувшись от него, и было понятно по движениям рук, по напряженной спине, что она сейчас вытирает ладошками слезы со щек и изо всех сил сдерживается, чтобы не расплакаться. Ему ничего не оставалось, как броситься к ней, развернуть к себе, обнять крепко и лепетать на ухо что-то несвязное, нечленораздельное – не надо, не надо, мол, все хорошо, ну что ты…

Она всхлипнула и сама потянулась к его губам, и поцелуй ее был жадный, голодный, отчаянный. С привкусом долгого тоскливого ожидания. На такой поцелуй нельзя не ответить, это надо быть конченым подлецом, чтобы не ответить. Да он и хотел ответить, и нечего из себя кокетливую барышню изображать, кого он обмануть этим хочет? Не для того же все дела бросил и помчался сюда, чтобы баранины с перцем и куркумой поесть! Нет, не для того…

Подхватил Катю на руки, понес в ее комнату, и все заветрелось в круговороте желания, и непонятно было, кто кого целует и кто кого раздевает. Да, у них всегда бурно проходила эта сцена прелюдии, и секс был бурным, похожим на борьбу, и кто в этой борьбе забирает, кто отдает – без разницы. Иногда ему казалось, что Катя целиком его забирает. Иногда – что всю себя отдает…