Текст книги "Из царства тьмы"

– Все, что ты говоришь, конечно, справедливо, Алексей, но чем труднее задача, тем более заслуги. А мне предстоит искупить столь тяжкое прошлое, что я менее кого-либо имею право сторониться даже от самых злокачественных ран, физических и нравственных. Я сам был таким нищим духом, что на мне лежит двойная обязанность возвещать истину слепцам и проповедовать учение наших учителей. А каждую душу, которую мне удастся спасти в бурном море страстей человеческих, я буду считать лучшей наградой за мои старания и терпение.

– О! Терпение – это самое тяжкое испытание для ученика, – вздохнул князь. – Веджага-Синг сказал мне однажды: терпение наставника – это лестница, по которой восходит ученик, и чем прочнее эта лестница, тем больше жаждущих могут пройти по ней. Кто желает поучать невежд, должен вооружиться терпением, и он скоро убедится, какая магическая и гипертоническая силы таятся в терпении, которое представляет истинный талисман, возносящий душу на высокие ступени знания и очищения.

– Значит, недаром профаны гордятся своим терпением и считают его большим достоинством, – засмеялся доктор.

В дальнейшей беседе Алексей Адрианович упомянул о своем намерении на другой день изготовить для их будущей миссии портреты Веджага-Синга магическим способом, преподанным учителем, а весьма заинтересованный доктор выразил желание присутствовать при этом любопытном опыте, чтобы увидеть индусского мага.

– Несомненно ты будешь присутствовать, учитель разрешил это. Он очень добр и всегда охотно открывает те неведомые нам чудеса, которые мы уже в состоянии постичь. Ну, а твое желание увидеть его, надеюсь, осуществится в Петербурге.

– Веджага-Синг предполагает приехать в Россию? – обрадовался доктор.

– Нет, но это не помещает тебе увидеть его. Расстояние для него ничего не значит, так как ему известна тайна сжимания атмосферы: но каким образом это осуществляется – секрет великих посвященных.

На следующий вечер князь раскрыл привезенный с собой сундук и достал из него длинную картонную цилиндрическую коробку, внутри которой была свернута трубкой какая-то удивительная желатинообразная и тонкая, как бумага, материя. Затем он сколотил части большой рамы, словно для портрета во весь рост, и натянул на нее упомянутую материю. Установив эту раму, он опустил занавески и зажег волшебный фонарь, который поставил на круглый столик так, чтобы он освещал экран. Поверхность натянутой материи волновалась вначале, подобно облачной массе, отражая все цвета радуги, а по мере того, как сильный, но мягкий зеленый свет озарял раму, волнистая поверхность сглаживалась, а затем стала ровной и блестящей, как зеркало. Наказав доктору не шевелиться и внимательно наблюдать, князь принес треножник, наложил на него сухих трав, осыпал белым порошком и полил какой-то густой жидкостью. После этого он достал с груди палочку с семью узлами на цепочке, поклонился на четыре стороны света, произнес формулы и принялся кружиться, подняв жезл над головой. Через несколько минут на конце палочки вспыхнул огонь, а князь тотчас же остановился, не ощущая, видимо, ни малейшего головокружения, и этим огнем зажег треножник. Произошел легкий взрыв, взвилось большое многоцветное пламя, а потом комнату наполнили клубы густого дыма, не причинив, впрочем, неприятного ощущения, так как чувствовавшийся в комнате сосновый запах, смешанный с озоном, был мягок и освежающ.

На минуту экран совершенно скрылся из вида, потом из-за густой дымки отчетливо вырисовался широкий луч света от волшебного фонаря, и поэтому изумрудному фону скользнуло по направлению к раме что-то смутно очерченное. С головокружительной быстротой эта, так сказать, паутина исчезла во внутренности рамы, и столь же быстро сгустился дым на поверхности студенистой материи, а затем точно всосался в нее. Вслед за тем фонарик осветил картину, представлявшую обвитую ползучими растениями террасу с балюстрадой, на которой, как живой, стоял мужчина высокого роста в белоснежной одежде и с чалмой на голове. Одна его рука была поднята, из тонких пальцев исходили голубые лучи, так же, как и из черных глаз, и этот странный фосфорический свет его очей, казалось, выходил из рамы и терялся в пространстве.

Доктор не мог удержаться, чтобы не вскрикнуть от изумления, и жадно любовался чудной, явившейся из пространства, картиной, которая вблизи казалась нарисованной масляными красками и поражала своей жизненностью, а странные лучи, исходившие из глаз и рук, можно было заметить, только если рассматривать на некотором расстоянии.

Князь сиял от восторга и благодарности к магу и тотчас приступил к изготовлению других портретов. Получился еще один портрет – бюст и два небольших, овальной формы, которые князь вложил в золотые медальоны на цепочках, очевидно приготовленные заранее. Один он повесил на себя, а другой дал Вадиму Викторовичу, наказав ему всегда носить на шее для предохранения от зла и для развития собственных астральных сил.

Два дня спустя они нежно простились с друзьями-наставниками и, покинув виллу, отправились в Петербург.

Покинув Комнор-Кастл после покушения бывшего мужа, едва не стоившего ей жизни, Мэри поехала сначала в Париж, где рассталась с Уриелем, а затем направилась в Канн, с намерением везти мать в Петербург.

К своему великому сожалению, она нашла Анну Петровну очень изменившейся и больной. Пережитые тяжкие испытания, лишения и унижения подорвали здоровье слабой женщины, привыкшей ко всяким удобствам и роскоши. Болезнь печени приняла тревожный оборот, а к ней присоединилась болезнь сердца.

Мэри нашла невозможным перевозить больную в суровый петербургский климат и написала об этом Уриелю, выразив надежду, что братство не будет препятствовать ей остаться около матери, но обещала во всем остальном сообразовываться с указаниями наставников. Желаемое разрешение ей было дано, а из опасения, что ее разлучат с дорогой больной, Мэри беспрекословно выполняла все сатанинские обряды.

Однако несмотря на радость иметь подле себя любимую дочь, Анна Петровна инстинктом материнского сердца чувствовала, что Мэри стала совсем другой, и что эта перемена для нее пагубна. Тайная душевная тревога, которую она не смела обнаружить, терзала ее: она не могла понять, почему Мэри избегала посещать церковь, уклоняясь от всякого разговора о религии, и вполне стала атеисткой.

Разрушаясь физически и страдая нравственно, Анна Петровна угасла месяцев через семь после возвращения Мэри из Англии.

В самый день ее кончины внезапно явился один из членов братства, назвавшийся братом Укабах и якобы бывший другом покойного Ван-дер-Хольма. Случай удачно привел его, чтобы помочь молодой вдове в заботах о погребении. На самом же деле Мэри не хотели допустить до участия в пoхоронах, и она серьезно заболела, так что церемония совершилась в ее отсутствие.

С целью восстановить душевный покой Мэри отправилась путешествовать, побывав в Италии и Швейцарии, а затем по прошествии почти года со смерти матери она решилась, наконец, вернуться в Россию.

Уриель посоветовал ей в первое время не обременять себя заботами о сестре и брате, поэтому она поместила Наташу в хороший пансион в Невкателе, а Петю, ввиду того, что у него был хороший тенор и он помышлял о сцене, она устроила в Милане в школу известного профессора пения. Избавившись таким образом от забот насущных, Мэри отправилась в Петербург. Но перед отъездом у нее побывал Уриель, чтобы дать ей некоторые наставления и советы. Кроме того он обещал в непродолжительном времени посетить ее в столице, так как имел в виду обревизовать сатанинские организации в России. Он посоветовал Мэри по возможности восстановить старые знакомства, появляться в обществе и принимать у себя: словом, всячески отвлекать от себя подозрения.

– Петербургские братья введут вас в кружки, связанные с нашей общиной, но вы должны иметь знакомых и среди обыкновенных смертных, чтобы приобретать последователей. Вы достаточно богаты для того, чтобы занять видное место в свете, а в первом этаже дома Бифру находятся прекрасные помещения для приемов. Но, – прибавил Уриель, – более всего старайся, сестра Ральда, побеждать в себе страх, который может погубить, потому что страх – это канал, по которому улетучивается флюид мужества, воли и сопротивления, отдавая человека во власть сильнейшего. Впрочем, рассчитывайте на друзей, и в особенности на Бифру, который будет там у себя.

Со странным чувством вступила Мэри в дом, где столь необычно и мрачно началась ее карьера и где теперь она была хозяйкой. На станцию за ней выехал чудный экипаж Ван-дер-Хольма, а у входа с величайшим почтением встретил старый дворецкий Биллис. В той самой столовой, где она, бедная и робкая, впервые обедала с Ван-дер-Хольмом, ей подали превосходный, роскошный обед, а по возвращении в залу явился Биллис и вручил новую чековую книжку, прося подписать разные суммы.

– Если вы пожелаете, барыня, я по-прежнему займусь всем хозяйством и наблюдением за домом, как было при покойном барине. Вы не будете обременены никакими хлопотами и мелочными заботами, ничто не помешает вашим занятиям.

– Отлично, друг мой, примите по-прежнему все дела, но для личных услуг мне необходима женщина, прежде всего горничная, к тому же она не должна быть трусиха.

– Горничная уже нанята и я представлю ее вам, сударыня. Она знает все необходимое, чтобы угодить барыне, и, конечно, ничего не боится.

Горничная оказалась женщиной средних лет, угрюмой, неприятной на вид, но свои обязанности она знала в совершенстве, и барыня осталась ею довольна.

Мэри не приходилось нисколько заботиться о хозяйстве и все шло, как заведенная машина. Первые дни она провела за устройством своего нового жилища. Комнаты второго этажа были великолепны и вполне приспособлены к большим приемам. Для своих же личных покоев Мэри избрала прежние комнаты Ван-дер-Хольма. С удивлением увидела она на прежнем месте в кабинете статую сатаны, бывшую и в молельне Комнор-Кастла, и ей показалось, будто статуя со злой насмешкой глядела на нее. Воздав ей положенное по титуалу поклонение, Мэри хотела сесть за стол, как вдруг увидела на спинке кресла страшного кота, бывшего всегда при Ван-дер-Хольме. Она вздрогнула от отвращения, вспомнив, сколько раз мерзкое чудовище бросалось на нее или своего прежнего хозяина, и кот внушил ей непреодолимый ужас.

– Прочь, чудовище, исчадие тьмы! Я не хочу видеть тебя! – повелительно крикнула она.

Кот выгнулся с угрожающим видом. Распустив хвост трубой и вытаращив сверкавшие адской злобой глаза, он присел, точно намереваясь прыгнуть на Мэри, и она почти испугалась его, но усилием воли подавила чувство страха, произнесла формулу и трижды вызвала Бифру. Через несколько минут в комнате раздался треск, пронесся порыв холодного ветра и в воздухе заколебалось черное облако, а затем появилась высокая фигура Ван-дер-Хольма.

– Вы призываете меня, милая Ральда, чтобы я увел старого друга, ха, ха, ха! Вам не нравится кот? А между тем, он составляет часть наследства, – сказал он, пинком угощая кота, который продолжал шипеть и ворчать.

– Мне не нужно это страшное животное. Прогони его, Бифру, прошу тебя!

– Гм! В таком случае, избери другое, симпатичное тебе животное. Необходимо иметь такого спутника: это предписывают, как ты знаешь, законы ада!

– А где же я достану подобного зверя? Помоги мне, дорогой супруг. Ты опытней меня в таких делах, – смеясь проговорила Мэри.

– Я удалю противного тебе кота, но подумай, какого рода животным ты его заменишь.

– Нашла, нашла! – весело закричала Мэри. – В замке барона Козен существует таинственный тигр, привезенный из Индии. Говорят, что это просто чучело, но я собственными глазами видела, как он полз ко мне и глухо рычал. Должно быть, это дьявольское животное. А теперь, когда я уже не боюсь и обладаю могуществом укротить тигра, именно его я и хочу сделать своим приближенным. Я полагаю, что учителя могли бы оживить его. А ведь оригинально будет, если я появлюсь на гулянье с ручным тигром.

– Конечно, это произведет большую сенсацию, но только придется немного повременить для приведения твоего плана в исполнение. Барон Козен скоро возвращается в Петербург. Постарайся встретиться с ним и найми Зельденбург на несколько лет, тогда легко можно будет заменить таинственного тигра чучелом: никто не будет проверять и даже не заподозрит подмены, так все его там боятся. А когда приедет Уриель, попроси его оживить Пратисуриа, как зовется этот зверь.

– Какое красивое имя! Спасибо, Бифру, за советы, но только убери своего страшного кота.

В эту минуту кот громко мяукнул и исчез вместе с Ван-дер-Хольмом. Очень довольная, что осталась одна, Мэри села в кресло и принялась внимательно рассматривать разные лежащие на столе бумаги, как вдруг на нее пахнул запах: смесь серы и трупной вони. Она чуть не задохнулась и поспешно приложила к носу надушенный платок. Не понимая, откуда явилась эта вонь, она с удивлением оглядывалась вокруг и увидела Кокото со свитой, который наилюбезнейшим образом приветствовал ее.

– Это ты, Кокото, со своей компанией распространяешь такое зловоние? Фи! Просто невозможно дышать! – воскликнула Мэри полушутя, полусердито.

Бесенок сконфузился и надулся.

– Прежний хозяин любил этот запах, и мы в твою честь распространили его.

– Благодарю! Может быть, это очень тонкий дьявольский запах, но я еще не привыкла к нему и не люблю его. Во всяком случае, спасибо за доброе намерение.

Пока Мэри зажигала конфорку с ароматическим курением, бесенок вскочил на ручку кресла и самодовольно сказал:

– Мы исполнили твой приказ, хозяйка: люди, которых ты поручила нам уничтожить, теперь стали нищими. Я уже докладывал тебе, что сын застрелился, а у старухи украли 314 бриллианты, а затем посыпались другие неприятности. Дочь сбежала с каким-тo проходимцем, захватив порядочную сумму. Далее: в их имении был пожар, на заводе забастовка, да еще с бунтом. Это разыгралось чудесно! Было много раненых, несколько убитых, и между ними сам заводовладелец. Словом, если ты вздумаешь пройтись по Гостиному Двору, под арками, где встретила господина Бифру, ты увидишь там бедную женщину, предлагающую прохожим дешевые детские платьица и разную такую гадость.

Сердце Мэри забилось злобной радостью: она была отомщена.

– Спасибо, Кокото! Я довольна тобою и угощу вас всех за труд.

Она достала из ящика коробку с сухой кровью, мелким сахаром и крошками хлеба, замешанного на крови. Это угощение Мэри рассыпала по столу и, снова сев в кресло, задумчиво смотрела, как многочисленные бесенята, пища по-мышиному, уплетали поданное им лакомство. Злобная радость, которую она только что испытывала, непонятно для нее самой почему-то вдруг испарилась, а вместо нее явилась какая-то смутная тоска. Глаза ее были прикованы к маленьким, злобным существам, невидимым для глаз обыкновенного смертного, но которыми, между тем, кишел весь воздух.

Неизменные и на вид безобидные создания представляли, однако, неощутимую и опасную армию, сеявшую на своем пути преступления и горе, внушавшую только вражду или смертоубийство, и вообще всякого вида зло. Сколько слез и бедствий претерпевали те, на кого они обрушивались, выискивая всюду «работу» пролития крови. Наверное, какая-нибудь вроде этой ватага напала на ее семью, довела их до нищеты, а отца толкнула на самоубийство. И в сердце Мэри вспыхнула злобное чувство против крошечных злодеев, как вдруг острая боль в руке оторвала ее от этих мыслей. Она увидела, что Кокото, бросив свое угощение, со злобно сверкавшими глазками ожесточенно кусал ее, а его воинство кинулось на ее ноги. Мэри в миг поняла, что это враждебные мысли повлекли за собой мстительность ее слуг. Но она уже обладала достаточным хладнокровием и решимостью, чтобы защитить себя. Она произнесла формулу, которая отбросила крошечных чудовищ, а затем, схватив лежащую на столе бронзовую вилку, пригвоздила ею к ручке кресла хвостик Кокото и, несмотря на его крики, придерживала таким образом бесенка, просившего пощады.

– Если ты еще хоть раз осмелишься так вести себя относительно своей хозяйки, Кокото, – сказала она строго, – я приколю тебя этой вилкой к столу на целую неделю! А в пищу ты не получишь ничего, кроме паприки. Понял? А теперь, пошел прочь, и не смей показываться мне на глаза, пока вы не наполните жемчугом вон ту большую китайскую вазу, что стоит в углу.

После этих слов она вынула вилку, сделала магический жест и произнесла заклинание, после чего Кокото и его свита исчезли, точно сдутые ветром.

В течение следовавшего затем времени не произошло ничего особенного. Ввиду того, что зима была уже на исходе, было поздно затевать большие приемы, тем не менее, при посредничестве двух собратьев, Укабаха и Абрахеля, Мэри завела знакомства и потом вступила в несколько примыкавших к их братству кружков, прикрывавшихся самыми безобидными названиями. Другие же организации не были знакомы в обществе и крайне замкнуты. Там справлялись сатанинские обряды, устраивались сеансы, делались вызывания и даже занимались врачеванием. Благодаря тому, что новые сочлены принадлежали к разнообразным общественным классам, у Мэри образовался обширный круг знакомых. Кроме того, она встретила одну из старых приятельниц у ювелира, где заказывала новую оправу для очень драгоценного, но вышедшего из моды убора. «Приятельница» была из тех, которые совершенно забыли «бедную» Мэри и при встрече обыкновенно не кланялись или старались не узнавать. На этот раз не узнала Мэри, зато дама быстро окинула взглядом ее изящный туалет, оценила дивные камни и сообразила, что если стоявший у подъезда экипаж принадлежал ей же, то она, значит, очень разбогатела. С беззастенчивостью, присущей особам такого сорта, она вдруг «узнала» прежнюю подругу и поспешила выразить удовольствие по поводу столь неожиданной и приятной встречи.

Исполняя полученный свыше приказ возобновлять отношения с прежними знакомыми, Мэри любезно отнеслась к этой приятельнице, которую в душе глубоко презирала. С особенной, злобной радостью хвасталась она перед ней затем своим богатством, показывала драгоценности, кружева и другие сокровища, потешаясь завистью и затаенным бешенством гостьи, которая вышла замуж не особенно удачно и жила в общем плоховато. Жестоко порадовалась она встретив в Гостином Дворе, под теми же сводами, где когда-то продавала полотенца, Бахвалову, постаревшую, обнищавшую, видимо, больную и совершенно подавленную. Торговала она разной мелочью и, когда Мэри в бархате и соболях остановилась перед ней и протянула десятирублевую бумажку, несчастная разрыдалась.

Однажды брат Абрахель сообщил Мэри о возвращении барона Козена, и с этого времени она стала искать случая встретиться с ним. Как уже описывал барон, сначала они мельком увидались на Стрелке, а потом встретились в Ботаническом саду, где Мэри возобновила знакомство с Лили, которая обрадовалась, увидев ее, и позвала к себе. Мэри воспользовалась приглашением и однажды отправилась к Лили. Молодая девушка провела ее в свое помещение, состоявшее из спальни, гостиной, библиотеки и рабочей комнаты, так как молодая баронесса прекрасно рисовала акварелью и занималась художественными работами. Они расположились в гостиной и оживленно болтали. Лили рассказала, как провела последние годы, но потом, пристально поглядев на гостью, сказала:

– Как ты изменилась, Мэри! Лицом ты стала еще красивее, а между тем в душе твоей словно что-то переменилось, и взгляд приобрел странное, особенное выражение. Хотя ты перенесла много горя, потеряла мужа и все это, конечно, отзывается на тебе. Скажи, ты очень любила покойного?

– Разумеется, я любила Оскара. Это был человек редких качеств, бесконечно добрый и великодушный, но больной.

И она описала внешнюю сторону знакомства с Ван-дер-Хольмом, свое замужество и прибавила, со вздохом:

– Врачи предписали ему жить в горах и много ходить пешком. И вот, во время одной из таких прогулок в горах Тироля муж погиб, а все свое огромное состояние по завещанию он оставил мне, за неимением родни. Его смерть очень огорчила меня, и теперь я живу в его доме, где все полно воспоминаниями о нем.

Затем она рассказала о смерти матери, о том, как устроила брата с сестрой, и, наконец, высказала желание нанять Зельденбург.

– Боже мой! Неужели ты хочешь поселиться в этом поганом месте? Папа охотно продал бы замок, не будь он нашим родовым гнездом. Я думаю, что он уступит твоему желанию, если ты не боишься там жить.

– Но ведь там я узнала Вадима Викторовича и провела лучшие дни моей жизни, – тихим голосом ответила Мэри.

Когда приехал барон, она повторила свою просьбу отдать ей в наем замок, и после кое-каких возражений барон согласился, поставив единственным условием, чтобы Мэри никогда не входила в комнату, где помещался музей: статуя Кали и тигр.

– Обещаю вам это, барон. У меня нет ни малейшего желания видеть ни гадкого идола, ни чучело тигра, тем более, что один молодой индийский раджа, с которым я познакомилась в Швейцарии, обещал мне подарить великолепного ручного тигра. Сначала я испугалась такого подарка: мне казалось страшным иметь в доме дикое животное, но раджа откровенно рассмеялся на мои страхи: «У нас умеют приручать тигров, и вы увидите, какой Пратисуриа добрый: он кроток и смирен, как ягненок». Я думаю, что скоро получу его.

При имени Пратисуриа барон вздрогнул и заставил повторить имя.

– Это означает: «Красивейший под солнцем», сказал мне индус. Вероятно, это имя часто дается ручным животным, – равнодушно прибавила она.

Через несколько дней был заключен договор, и барон написал об этом управляющему, приказав привести в порядок замок в ожидании новой жилицы.

Полученное вскоре письмо от Уриеля известило Мэри о предстоящем приезде сатаниста и его согласии на ее желание приобрести Пратисуриа в качестве близкого ей животного, при этом Уриель сообщал о принятых им мерах в этом направлении.

По своем прибытии Уриель отправился с одним низшим собратом в Зельденбург, везя с собой несколько громадных ящиков, под видом вещей, принадлежавших госпоже Ван-дер-Хольм, что было вполне понятно. Зельденбург кроме управляющего стерег пьяный и грубый крестьянин, но достаточно храбрый для того, чтобы жить в таком неблагонадежном доме. Оба они помещались в отдельном флигеле. Таким образом, Уриель с товарищем могли совершенно свободно справить свои дела, и дня через два уехали обратно, захватив с собой огромный сундук, а в нем таинственного тигра, которого заменили точно таким не артистически набитым чучелом.

Уриель приехал к Мэри очень довольный, и кожаный сундук перенесли в лабораторию Ван-дер-Хольма, где уже находились братья Укабах и Абрахель. Разостлав красное сукно, они открыли сундук и вынули из него сверток, из которого выложили распростертое, безжизненное тело дикого зверя.

Уриель указал Мэри сесть в кресло в углу лаборатории, а сам, с помощью обоих сатанистов, стал готовиться к магической церемонии. Около тигра, накрытого мокрой дымящейся простыней, зажгли травы на трех жаровнях, расположенных треугольником. Тем временем по написанной красными чернилами книге Уриель читал заклинания на незнакомом языке.

Затем он трижды ударил молотком по бронзовому диску с кабалистическими знаками, произнося при каждом ударе имя Пратисуриа. Укабах же и Абрахель в это время сыпали порошок и лили курения на жаровни, сопровождая это каким-то размеренным пением, вроде прославления.

Лабораторию наполнил густевший все время дым, а едкий, удушливый запах затруднял дыхание Мэри: у нее кружилась голова и ей казалось, что она падает в черную бездну. Облака дыма были теперь совершенно черные, пестревшие многоцветными искрами. Вдруг порыв ветра рассеял дым, и Мэри чуть не вскрикнула от изумления и испуга.

Все разом изменилось; стены исчезли и вокруг нее расстилалась густая чаща девственного леса, освещенного зеленоватым светом. В пустом дупле огромного векового дерева сидел почти обнаженный человек, худой, как скелет, с седыми лохматыми волосами, и только одни горевшие, как уголья, глаза казались живыми. Медленно поднялся факир, опустился на колени перед тигром и, достав из-за пояса флейту, заиграл какую-то удивительную мелодию, от которой Мэри затрясло, как в лихорадке, и она с болезненной тоской спрашивала себя: кошмар или действительность все виденное ею? По мере того, как в воздухе неслись звонкие и точно режущие звуки флейты из дупла, где скрывался факир, появился громадный удав, который подполз к тигру и обвил его своим мощным телом, и в это время обоих озарил красноватый свет. Потом из головы тигра сверкнул ослепительный блеск, а удав откинулся назад, как бы пораженный молнией.

Обо всем, что было дальше, Мэри сохранила очень смутное воспоминание: ей казалось, будто тело тигра воспламенилось, а все окружавшее шаталось, кружилось и уносилось ураганом, рев которого сотрясал воздух. Затем она лишилась чувств.

Открыв глаза, Мэри увидела себя снова в кресле в лаборатории, в обычной обстановке. Не во сне ли все это она видела? Вдруг ее взгляд упал на тигра. Тот спокойно сидел на полу перед большим фарфоровым тазом, в котором, должно быть, была кровь, так как тигр с довольным ворчанием долизывал остатки чего-то красного. Чудное животное было теперь во всей своей дикой красе: его шерсть блестела, как шелк, а глаза сверкали, словно темные изумруды. Насытившись, он лениво потянулся, Абрахель же надел ему на шею ожерелье потемневшего золота с кабалистическими знаками, к которому был прикреплен медальон, и в нем Мэри с удивлением узнала рубиновое сердце, украшавшее колье, подаренное ей баронессой Козен и затем проданное ею Ван-дер-Хольму.

– Теперь я буду говорить с Пратисуриа, – сказал Уриель, жестом призывая к себе животное.

Тигр покорно подошел к нему, а сатанист погладил его и нагнувшись стал говорить ему на ухо. Это были странные звуки: то слышалось ворчание, то свист, то глухой и повелительный шепот, а Пратисуриа, казалось, понимал его, потому что навострил уши и в зеленоватых глазах зажегся свет разума. Он хлестал себя по бокам хвостом, и его взгляд порою останавливался на Мэри с почти человеческим выражением. Иногда тигр даже кивал головой, точно в знак согласия. Уриель умолк и поцеловал его в лоб, а тигр ласково потерся головой о его шею. Затем сатанист добавил:

– Теперь пойди и поцелуй свою новую хозяйку.

Пратисуриа направился к Мэри, стал на задние лапы, а передние положил ей на плечи и лизнул ее щеку. Почувствовав на лице горячее дыхание дикого зверя, Мэри вздрогнула, но она уже прошла хорошую школу бесстрашия и потому преодолела тягостное чувство: не моргнув глазом поцеловала она тигра в голову и погладила его. Дружелюбно поворчав в ответ, животное растянулось у ее ног.

– Вы не должны бояться его, Ральда, и можете везде брать с собой: даже дети могут без всякой опасности играть с ним. Надо только чтобы он всегда был сыт, – сказал Уриель. – Я приказал Биллису давать ему ежедневно по пять фунтов хорошо изрубленного мяса и такую вот чашку свежей крови. Будучи сытым, животное совершенно безопасно и будет охранять вас, потому что сюда могут приходить люди, которые захотят нарушить строй вашей жизни и убедить вас изменить вашей настоящей вере. Подобные попытки, впрочем, не опасны, будьте лишь тверды, послушны и это оградит вас от всякого рода неприятностей.

Мэри скоро привыкла к своему новому товарищу, даже его особый запах уже не был ей противен.

Уриель доставил ей еще несколько знакомств. Он часто бывал у нее по вечерам, и они от души смеялись, когда Уриель рассказывал забавные эпизоды о встречах с людьми, мнивших себя «великими черными магами» или слывших «влиятельными членами сатанинской секты». В сущности же, то были набитые дураки и, в придачу, грубые невежды, а напыщенный вид и притязания на «великую магическую силу» делали их невыразимо смешными.

– Остерегайтесь, Ральда, сообщать такого сорта людям что-либо из истинного знания. Хотя они и служат нам, но было бы весьма опасно давать слишком большую власть в столь неумелые руки. Пройдя сами серьезный курс, вы поймете меня и будете осторожны, как бы забавны не казались вам эти людишки и как бы вам ни хотелось порой посмеяться над ними.

Когда Мэри появилась на улице с Пратисуриа, то произвела весьма сильное впечатление. Сперва она возила его в карете, а потом даже гуляла с ним в Летнем Саду, ведя на цепочке, и публика вначале разбегалась, встречая молодую женщину со столь грозным спутником. Но Пратисуриа был так кроток и с таким спокойным величием шествовал возле своей владычицы, точно прогуливался по родным джунглям, что местное общество к нему, наконец, привыкло. Смельчаки решались даже гладить его и предлагали пирожки. Он благосклонно принимал угощение, и все восхищались изумительному искусству индусов приручать диких животных.

Отдавшая ей визит Лили сначала тоже боялась тигра, но скоро успокоилась и на вопрос Мэри, можно ли привести Пратисуриа к барону, так как не любила выходить без него, молодая девушка не задумываясь согласилась.