Текст книги "Напролом"

– Всё же рассуждаешь как обиженный капризный ребёнок, – говорил Игорь, целуя Алисины волосы, глаза, плечи. – Человек рождается, чтобы жить.

– А тебе не страшно ехать к монаху?

– Нет, девочка моя, я не могу бояться.

– Ладно. А как Бог допустил, что я влюбилась в Алекса? И сам же его забрал у меня?

После упоминания о погибшем любовнике Игорь встал.

– У меня у самого с Богом отношения неоднозначные, – говорил он, направляясь в ванную. И перед тем, как закрыть дверь: – Поедем вместе? Я там останусь, а ты задашь свои вопросы, получишь ответы и уедешь. А? Хотя на беседу с тобой он не получал благословения. И правда, поеду один.

– Вот ты хитрый лис, теперь мне хочется с тобой, – проговорила она, вскакивая с постели, подбегая к нему и обвивая его шею руками.

– Хитрый лис. Меня так мама называла, когда я был маленький. Только она говорила «лисёнок», – шептал Игорь, обнимая её и прижимая к себе.

Им обоим было так светло и как-то удивительно легко. Казалось, что они раньше и не видели, как прекрасен мир.

В ванную они пошли вместе, не в силах оторваться друг от друга.

Заказав обратные билеты в Москву на один рейс, они позавтракали в кафе, недалеко от отеля. На Валаам Алиса не поехала. Игорь отвёз её к родителям, а сам отправился к другу, договорившись, что приедет к вечеру. Он ехал и вспоминал их романтическую ночь. И опять мысленно говорил Богу из своего сна что-то вроде СПАСИБО.

Григорий вышел к Игорю. Он был в рясе и в застёгнутом чёрном пальто. Русые волосы стянуты в хвост. Жиденькая борода, чуть потемнее волос и уже с проседью. На голове скуфья. В правой руке – чётки.

Они обнялись и пошли.

– Ниножка. Как ты? – спросил Игорь.

И услышал в ответ:

– Пройдёмся.

– Кто бы мог подумать. Ты – монах? Навсегда? Что, по-настоящему веришь?

– Да. И имя моё отец Савва. Понимаю, как тебе непросто привыкнуть, и тем не менее постарайся. В миру я был Григорием, теперь Савва. Я не просто верю, это моя жизнь, возьми и прими это. Окончил семинарию, потом академию. Работаю по финансовой части.

– Делаешь карьеру, что ли? Станешь следующим патриархом?

– Вижу твой скепсис. На всё воля Божия. Сейчас иеромонах.

– Да. Ошарашил своим монашеством по полной программе. А про финансы ещё больше потряс: я и не знал, что сами священники этим занимаются.

Савва молчал. Он шёл с прямой спиной, и его острый подбородок, который просвечивался сквозь жиденькую бороду, чуть-чуть был приподнят – так он и раньше ходил. Игорь ещё в школе перерос его на полголовы, разница в росте так и осталась. Весь облик монаха, спокойный голос, не то чтобы монотонный, но какой-то не мирской, вернее, интонация голоса или ещё что-то, что не получалось охарактеризовать и объяснить, не давали Игорю сосредоточиться на том, зачем он приехал. Поэтому он тоже сдерживал слова, и оба шли молча.

Осенний день выдался солнечный и безветренный. Ковёр из листьев был приятен для глаз. Друзья прошли вдоль забора, который поворачивал направо, а они продолжали идти прямо. Минут через пять молчаливой ходьбы увидели лавочку, присели. Первым заговорил отец Савва.

– Понимаешь, Игорёк, я и сам хотел поделиться, именно с тобой, только всё откладывал. Вот ты и приехал наконец. Помнишь, я тогда в последнем классе в конце первого полугодия почти месяц в школу не ходил? Помнишь?

– Мне ли не помнить. Хотели вместе поступать, а ты меня конкретно кинул, как… – Игорь сдержался, не стал говорить бранных слов. – Без всяческих объяснений, в итоге вообще исчез, все тебя искали, а ты только в конце лета объявился – и такой типа: не лезьте в душу, мне не до всех, просто попросил аттестат забрать у твоих предков и отправить по почте. Здорово. Такое, знаешь ли, брат, не забывается. Я на тебя большой зуб тогда заимел. Надеялся, вместе офицерами станем, а ты вот оно как, в монастырь слился.

– Я тогда вены себе вскрыл. Ночью это было. Самое-то удивительное, что умирать не собирался, и всё же не совершить того, что сделал, тоже не мог. Это даже не было попыткой самоубийства. А было, как мне объяснил мой первый батюшка, что-то вроде псевдоискупления. Не буду тебя загружать. Отчётливо помню, как думал тогда: дескать, пусть случай всё определит. Спохватятся родители – останусь жить, нет – что ж, значит, им не повезло. Мне им хотелось муку устроить. Вот ведь юность. Какую шалость страшную замыслил. Глупцом был наивным и жестоким. В своём соку запекался. Бес со мной такую злую шутку играл, забавлялся, меня в огонь сталкивая. Если бы со мной кто-нибудь тогда сумел поговорить. Куда там! Замкнулся я, ни с кем не мог поделиться, а родители не знали, как подступиться. Они – говорить со мной, а я молчал, в глаза не смотрел, уши затыкал, отворачивался. Семнадцать лет – скользкий возраст: кожа тонкая, душа почти оголённая, падкая. Это сейчас мне понятно, а тогда словно в тёмном дремучем лесу бродил. Про то, чтобы к психологам обратиться, родители и не помышляли. У них одна цель была – лишь бы я принял всё, что узнал.

Игорю хотелось задать вопрос. Но он сдержался, чтобы не спугнуть откровение друга.

Тот продолжал:

– Папа случайно встал ночью, увидел, что свет горел в ванной комнате, стал дверь дёргать, а она заперта. Он – стучать, чтобы открыли. Я, конечно, слышал, как он рвался в ванную, ждал, когда дверь сломает, двинуться не мог, много крови вытекло, такая слабость, что не вылезти из ванны… Страха не было, почему-то знал, что они меня спасут. Помню, как желал, чтобы они плакали, страдали, только чтобы я обязательно всё это видел, поэтому сознание меня покидало очень медленно. Дверь отец взломал, а я – в кровавой воде. Как только он смог вытащить меня? он же мелкий, худой… Порвал полотенце на полосы – такая силища у него оказалась – руки мои перетянул выше порезов. Мать примчалась на шум, так и села на пол в коридоре, – наверное, чтобы не упасть. Отец кричал ей, просил скорую вызывать, она идти не могла – ползла к телефону. Нинка, сестра, тоже проснулась, стояла у стены, смотрела, раскрыв рот. Я в полусознании был, но всё перед глазами так и стоит, словно совсем недавно происходило. Нине тогда было десять. Неотложка приехала. Уговорили родители врачей скорой помощи не сообщать никуда, чтобы меня в психушку не определили. В течение месяца приходил частный врач, его папа нашёл. Врач тот и позже меня наблюдал, пока я не уехал сюда. Крови-то я тогда прилично потерял. Но обошлись без вливаний и переливаний. Так-то, брат. Потом я через месяц, Игорёк, чуть было с крыши девятиэтажного дома не сиганул.

– Как это? Гриш?

– Руки зажили более или менее. До конца полугодия я был освобождён от учёбы. После потери крови необходимы были усиленное питание и щадящий режим. Родители хотели на полгода в санаторий определить для восстановления. Врач всё мог устроить. Но потом, наверное, поняли, что там я точно ещё больших глупостей натворил бы. В душе тогда страшная пустота образовалась. Как волчонок, дикий, загнанный, огрызался. Самый пик моего падения был в тот день, когда я решил броситься с крыши. Мне было жутко. Хотелось, чтобы меня жалели, как сестру. В общем, всё смешалось в моём мозгу. Чудом жив остался. Бог меня спас.

Игорь слушал друга, и даже представить было трудно, каково ему, хоть он и не воевал. Думал о том, что сестра умерла в пятнадцать лет и что у Григория ещё младший брат родился, через три года после того, как они школу окончили. Игорь внимал, догадываясь, что в своём рассказе отец Савва дойдёт и до этого.

Друг продолжал:

– В тот день я вышел будто бы погулять, а сам – прямиком к девятиэтажному дому, который тогда год, как заселили. Зашёл в лифт, нажал на последний этаж. Еду и думаю о том, что вот бы мне какой-то знак был подан. Вспомнил, что не оставил записку прощальную. Но это не знак. Еду дальше, и гаснет свет в лифте, и… он останавливается. От остановки мне ещё хуже стало, будто меня зачеркнули. Сел я на пол и завыл, да, буквально завыл, как волк. Услышали это люди, заметили, что лифт не работает и там человек воет, вызвали монтёров. И вдруг свет яркий. Длилось это одно мгновение, и снова стало темно, но совсем по-другому. Как открыли лифт, я не видел, был без сознания. Кто-то вызвал скорую помощь, у меня с собой был паспорт. К приезду родителей в больницу я пришёл в себя. И началось моё просветление. Страх и тяжесть пропали, появилась цель и смысл жизни. Тогда я и понял, где и как мне жить. Родители пытались выяснить, что я делал в том лифте. Не помню, что отвечал, но спрашивать они перестали. С тех пор у меня появилась седина.

Он снял скуфью и показал белую прядь волос посередине, словно пробор.

Затем, надев свой чёрный головной убор, отец Савва продолжил:

– Выписали меня на третий день. Немного удивились низкому гемоглобину, но остальное всё было более или менее нормально. Помню, как мы наряжали ёлку. Я не хотел этим заниматься, но мама очень просила, чтобы я ей помог, потому что Ниночка в больнице и, когда её выпишут, ей наряженная ёлочка поможет. Сейчас мне ясно, каково маме было. Сестру увезли на скорой помощи через неделю после моей выписки из больницы. Как только смог выйти из дома, отправился в храм. Отстоял службу, а потом подошёл к батюшке, всё ему рассказал, лишь про свет умолчал. Батюшка со мной очень хорошо побеседовал. Пришёл я и второй раз, и третий, стал ходить и с ним разговаривать. Никому ни слова об этом. После зимних каникул спокойно в школу пошёл. Врач всё выпытывал, чтобы понять, что у меня на уме, – я с ним говорил, не отвечая на вопросы. Учиться даже лучше стал, ни с кем, кроме батюшки, ничего не обсуждал, с ребятами общался только по учёбе. Свет, явившийся мне в темноте, и был тем знаком, потому что, если бы не он, я с крыши так бы и спрыгнул. Мне нужно было, чтобы никто ничего не заподозрил и чтобы родители не выслеживали меня. Вот и начал шахматами заниматься – сначала для отвода глаз, а затем увлёкся. Ты шахматами никогда не интересовался. Полезное, кстати, занятие, развивающее. После окончания школы сразу сюда и приехал. Батюшка мне и с рекомендациями помог для предъявления в монастыре.

У Игоря все слова застряли в горле. Понимал, что самого главного отец Савва ему не сказал. Но видел, что другу нужно самому это сделать, а не с помощью наводящих вопросов. Иначе духовным наставником он ему не станет. Они поднялись с лавочки и молча пошли обратно к храму.

– Вижу, что ты понял, – продолжал Савва, – это только начало, вернее, конец моей мирской жизни. Дело в том, что Нина чувствовала себя хуже и хуже. Первый раз сознание она потеряла на улице, я её домой принёс. Ей было так плохо, так плохо, ты даже представить себе не можешь, что тогда творилось в моей душе от бессилия помочь ей. Что-то непонятное с ней творилось. Каким только светилам медицины не показывали девочку нашу. В результате многочисленных исследований диагностировали ей лейкоз. И нужен был донор. Я, разумеется, первый ринулся на помощь, уверенный, что именно я должен, мы ж самые родные. Кто, если не я? Родители как-то странно на тот мой естественный порыв реагировали. Я не унимался, как хотел спасти Нину. Тогда бабушка мне так осторожно и мягко рассказала, что не могу я даже претендовать на донорство, потому что я приёмный и на самом деле – сын маминой подруги. Рассказала бабушка историю моего рождения, и каким образом я превратился в Акжонина. Оказалось, что мои биологические родители оба были заядлыми байдарочниками и погибли, сплавляясь через пороги. Родственников они не имели, выросли в одном детском доме. Поженились девятнадцатилетними. А с моей биологической мамой моя земная мама, как я её теперь называю, познакомилась, когда лечилась от бесплодия, а та была на сохранении, когда меня вынашивала. Представляешь? Там они и договорились в шутку. Надо же, пристроили меня, ещё не родившегося. Так вот. Когда мне исполнилось полтора года, мои биологические родители и отправились в ту смертельную для них поездку, а со мной как раз моя нынешняя мама и осталась. После гибели родителей они с папой меня и усыновили. Решили мне вообще не открывать историю моего появления на свет. Усыновив меня, они специально уехали из Саратова, где жили ранее, и поселились в том городе, где мы с тобой и росли. Своих детей у них долго не было. И Бог послал всем нам Ниночку, а через десять лет после её рождения болезнь тайну и открыла. Я долго не мог понять, почему мне не говорили, получалось, не доверяли. Учили честности, открытости, а сами врали, глядя в глаза. Так я тогда думал. Но главное – себя винил в том, что не мог помочь спасти девочку. Думал по наивности, что, был бы родным, несомненно, смог бы стать донором. Натворил бед тогда. Я, конечно, добавил всем проблем. Голову снесло, душу перевернуло. Только благодаря Богу сумел спастись от лукавого, который меня к себе тянул. Донор не нашёлся. Это только в дешёвых романах и сказках так быстро: нате вам готовый донор, всё совпало. В жизни не так. Всё, что смогли, – это сделать пересадку её же костного мозга через два с половиной года после моего отъезда. Ездили в Израиль, там эта операция дешевле всего стоила. Деньги отец собирал везде, где только мог. Часть денег помог найти Аркадий Самуилович Голдик, часть сам дал, он же и с клиникой помог договориться. Золотой дядька. Немного денег монастырь выделил мне в помощь для лечения сестры. Спустя год после этого родился Матвей, но он тоже не подошёл в доноры. Ниночка умерла. Горе было невосполнимое. Пятнадцать лет всего ей было.

– Почему мне не сообщили? Ничего этого я не знал.

– Где тебе знать. Ты своих вон не смог проводить в последний путь. Как тебя было найти? Деньги требовались срочно. Что сейчас говорить.

– Сюда уехал. В Сергиевом Посаде мог бы остаться. Там же тоже монастырь и семинария, – зачем-то не к месту сказал Игорь, потрясённый историей отца Саввы.

– Благословение было сюда. Сначала – в трудники, позже – в послушники. Очень я себя винил. Готовился великую схиму принять. Ниночка наша намучилась. Добрая девочка, умница. Ни разу не пожаловалась. Мы с ней по телефону говорили. За год до смерти она приезжала ко мне. Её родители привезли. Я тогда согласился встретиться только с ней. Она передала мне блокнот со своими стихами. К тому времени она писать перестала и решила мне их отдать на память о нашем детстве. Собиралась врачом детским стать. Видимо, там она нужнее. Так Богу было угодно. На прощание сказала такие слова: передаст Ему, что у неё самый лучший на свете брат.

За месяц до ухода из жизни Нины ко мне приехала мама повидаться. Мы с ней долго беседовали, она много плакала. Монашества в разговоре не касалась. Сожалела о сокрытии правды моего рождения. Говорила, как меня любит. Извинялась за то, что, может, недостаточно мне уделяла внимания, когда родилась дочка. Просила не терзаться из-за её болезни. Рассказывала про Матвея, какой он добрый и красивый, умный и здоровый мальчик. Тогда я семинарию уже окончил. Ждал благословения на постриг.

Когда умерла Нина, в девяносто пятом, я стал готовиться к принятию схимы. Много думал. Почти год жил я в уединении и молитвах. Схиму принимать не стал. Получил благословение на пострижение в монахи. Тогда родился отец Савва. Фамилия та же, кстати, – он улыбнулся не весело и не грустно, но очень светло. – Позже окончил академию. Служу по финансовой части.

– Так что? Выходит, зря ты в монахи подался? Финансами-то можно и в миру заниматься.

– Смешной ты человек. Это моя дорога, моя жизнь. Через юношеские испытания я полностью избавился от влияния беса, пришёл к обновлению, к Богу. А тот Свет в лифте пусть будет нашим с тобой маяком, – может, он нам на двоих был послан? Молюсь за всех. И за тебя, Игорёк, тоже. Ты приехал, молодец. Я ждал тебя. Теперь готов выслушать твой рассказ и вопросы. Рад видеть тебя. Соскучился. Помнишь детство? А мы же с Мосиком переписываемся. Дружба-то не ржавеет, сын мой.

– Иди ты. Ой, прости. Что это я извиняюсь. Ты сам-то… Разве монаху позволено так говорить?

– Ну, ты в деревяшки священнослужителей давай не записывай.

– Мосик же вроде заболел, и они уехали то ли в Израиль, то ли ещё куда-то. Как-то не решился я спрашивать, когда ты говорил про то, что Голдик денег дал, общаешься ли ты с ними сейчас. И вообще, что-то столько всего. Слушай, как здорово, что Мосик жив.

– Уехали они все втроём в Штаты. Сейчас живут в Аризоне. У Моисея нашего диабет какой-то сложный обнаружили, здесь лекарства трудно достать было, вот они и отправились туда в срочном порядке. Чувствует себя вроде более-менее, работает официантом в кафе, как и мечтал. А Аркадий Самуилович, угадай, что делает?

– Сапожничает?

– Точно. У него своя мастерская по пошиву обуви. Ты обязан ему позвонить, я тебе телефон его скину. Он очень обрадуется, что ты его дело продолжаешь. Ты ж из всех его учеников самый талантливый.

– Уж и не чаял я Голдиков найти. Так всё просто и непросто.

Игорь рассказал Савве про сон. Поведал о своих жизненных перипетиях. Вся история была им представлена гораздо более подробно, чем Алисе. И про то, что напророчили ему мужское бесплодие, и про то, что влюбился на старости лет в молоденькую. И её историей поделился. Что-то общее прослеживалось в их с Саввой жизненных путях.

– Двадцать восемь лет – возраст вполне сознательный. А ты что-то рановато себя в старики записал. Мы прихожанам говорим, что и восемьдесят девять не старость, а ты, Игорёк, что-то загнул в свои тридцать восемь. Не вижу препятствий. А сон твой – это ж ты сам.

– Что, и Бог? Не боишься говорить мне такое, что Бог – это я? Ты ж монах.

– Ведь Бог в каждом. Он везде. Бояться не надо. Живи по заповедям, боятся те, кто обижает других, злое творит. Страх человека и губит. Я сам через многое прошёл. Конечно, нужно говорить приёмным детям, что они не по крови. Только в Бога я не веровал, когда страшные решения принимал. Иосиф же воспитывал Иисуса в земной жизни. Все мои ошибки мне во благо, и что сделано, то сделано. Назад не вернуть, надо идти вперёд. Я рад тебе и твоим шагам к Свету.

– Как быть-то? – сказал Игорь, глядя на отца Савву.

– Тебе путь открылся. Алиса – вижу, что хорошая, но раненая душа. Её родители, конечно, тоже намучились, но и вина их велика: надо было не утаивать, а правильно рассказать, и чем раньше, тем лучше. Вот зачем исповедь. Если бы они пришли в храм раньше, всё бы и поняли. Ты молодец, что помог их семье воссоединиться. Горжусь тобой. А на Алисе женись. В грехе жить плохо. Подумай, тебе пора бы стать мужчиной. Тем более ты говоришь, чувства у вас. Зачем тянуть? А ведь ты некрещёный. Давай я тебя окрещу. И попостишься здесь, и поработаешь на храм, времени у нас много. Ты вполне готов. Я научу тебя, что делать.

– Ниножка, ты ж девственник. Что, и не хочется? Ладно, отец Савва. Но Ниножкой можно называть? Мы не скажем твоим начальникам.

– Мальчишка. А говоришь, старый. Кокетничаешь возрастом своим. Кто молодой, если не ты? Называй. Что с тобой поделаешь? Только когда мы вдвоем. Ладно? Да. Девственник. Тело, разумеется, и у монаха есть. Но оно не должно управлять духом. Тело лишь для того, чтобы мы могли понять друг друга, услышать, увидеть. Природу не обманешь, бывают и искушения, однако можно же эту энергию использовать в духовных целях. Молюсь. Не бездельничаю. Беседую со старцами, есть такие, которые насквозь тебя видят, даже вопросы не задают. Я учусь у них.

– И службы проводишь?

– Бывает. На сегодня мы закончили разговор. Нам нужно на службу с тобой успеть. Давай начнём твою дорогу вместе. Сон тебя ко мне привёл, а я тебя в церковь отведу. Когда окончил семинарию, хотел на психолога учиться в академии духовной, чтобы с подростками и вот такими семьями, как моя, к примеру, вести работу и помогать им. Но мне не дали пока благословение, сказали, что не готов я. Выучился на финансиста. И теперь получил благословение на работу с подростками. Осталось преемника обучить заниматься финансами.

Игорь слушал и дивился, как мог сам несколько лет после армии просто прозябать, буквально бездельничать.

Они с отцом Саввой много говорили каждый день, вспоминали, философствовали, вместе думали, два друга с разными судьбами, связанные дружбой и светом навсегда.

Игорь созвонился с Аркадием Самуиловичем. Его учитель так обрадовался, что это чувствовалось даже по телефону. Голдик рассказал, что Роза Марковна давала частные уроки русского, английского и иврита. Поскольку они приехали из России, там они считались русскими. Сначала жили в Нью-Йорке, а потом переехали в Аризону.

– Игорь, приезжай со своей невестой.

– Так мы только познакомились.

– Мы с Розой моей подали заявление через неделю после знакомства. Вижу, что ты собираешься жениться. А мужчина всегда должен делать то, что он собирается. Ждём вас обоих.

Прощаясь, Игорь поведал Савве, как скучает по родителям.

– Мама и папа, они всегда с тобой. Помню их, особенно маму твою, тётю Нонну.

– Да. Маму звали Нонной.

– Игорь, мамы бывшими не бывают, её зовут, а не звали. Я вот своей маме, той, которая меня родила, благодарен за подаренную мне мою жизнь, за то, что подружилась она с женщиной, которая стала моей мамой. У меня получилось две мамы и два папы. Сходи к своим на кладбище, потом в храме поставь свечки за своих родителей и всех усопших друзей твоих. Звони, друг. Хорошо, что ты есть. Поженитесь – приезжайте сначала венчаться, потом детей крестить. Так и быть, окрестим ваших близняшек, зачатых до свадьбы. Думаю, это две девочки. Если не по святкам будете давать имена, то назовите как мою сестрёнку и как твою маму.

– Каких близняшек? Ты что? Сдурел, святой отец? Думаешь, снизошло на меня твоё благословение и всё заработало? Нет. Я не могу, мне врачи сказали.

– Ты не кипятись, дружище. Не надо. Врачи же сказали, что, скорее всего, ни ты, ни она не можете иметь потомства. Но детей вы уже зачали, слава Богу. Скажи Алисе, пусть проверится на следующий день после вашего возвращения в Москву.

– Ты больной? Всё решил за всех? Но я не злюсь. Ты всегда был немного не от мира сего. Давай.

– Благослови тебя Господь, сын мой, – сказал отец Савва и на прощание его перекрестил.

Игорю было и смешно, и странно. Он немного забеспокоился: неужели Савва всё же немного того?

«Что за ахинею он нёс про женитьбу и зачатых девочках-близнецах?» – думал бывший спецназовец.

При этом на душе наступило необыкновенное спокойствие, что только жить и жить. Лишь в далёком детстве он был таким уверенным и целеустремлённым. И ведь совсем недавно говорил в своём сне, что не нужна ему жизнь. А теперь всё как-то само выстраивалось, и Игорь совершенно точно знал, о чём он будет говорить с Алисой. Они созвонились. Он узнал, что ей удалось продать свою Лючию в хорошие руки. И срочно нужно покупать новый инструмент. Этим она и намеревалась заняться сразу по приезде в Москву.

Когда они встретились, Алиса была со своими натуральными рыжими волосами. Чёрная кошка исчезла. Ярко-синие глаза и рыжие волосы делали девушку похожей на ту самую, из сказки. Перед отъездом они с Алисой зашли к её родителям.

Мама сказала ему на прощание:

– Спасибо вам. Никто не мог нам помочь, а вы вот так, за один вечер. Будьте здоровы и счастливы.

Счастливые и обновлённые сапожник и виолончелистка прилетели в Москву. Каждый поехал к себе. Игорь взял сапоги Алисы, чтобы починить их в мастерской, и обещал через неделю привезти.

Прошла не неделя, а две. Игоря разбудила музыка мобильного. Звонила Алиса.

– Ты наврал, наврал, хитрый лис. Подлый лгун.

– Я? Не пойму, что стряслось? Посмотри на часы. Пять утра. Ты не говорила, что жаворонок, – зевая, сказал он. – Я с тобой был честен как на духу.

– Я беременна. Понимаешь? Гад, сволочь!

– Подожди. Ты же про бесплодность всё утро мне твердила тогда, в Питере. Ведь в этом деле без тебя-то никак не могло обойтись. Жди меня, никуда не уходи. Еду.

Игорь вызвал такси и через полтора часа был у Алисы. Кольцо он заготовил и на самом деле вот уже целую неделю каждый день ждал её звонка. Но не в пять утра.

После того как разъединился с Алисой, он воскликнул:

– Ай да отец Савва! Вот откуда ты знал? Ну, если родятся девочки, точно приедем их крестить у тебя.

И снова обратился к Богу с очередным СПАСИБО.

В положенный срок родились дочки-близнецы, которых назвали Ниной и Нонной.