Текст книги "Великие русские полководцы"

Помимо жгучей обиды, которую испытал Суворов, получив этот рескрипт, аннулирование контрактов возлагало на него обязанность пополнить розданные задатки из его личных средств, вознаградить подрядчиков за убытки, понесенные из-за расторжения контрактов. Суворов уже было подумывал о продаже части своих новгородских деревень, как вдруг последовало новое высочайшее повеление: «все законтрактованное графом Суворовым заплатить немедленно и 100 тысяч рублей, взятых им у вице-адмирала Мордвина, не засчитывать в число ассигнованных сумм на построение крепостей по Днепру». Более того, управляющему банком было приказано отпустить для Суворова дополнительно 250 тысяч рублей.

В 1794 г. вспыхнуло новое восстание в Речи Посполитой. Его руководителем и вдохновителем стал талантливый полководец Тадеуш Костюшко. В это время к императрице пришло повторное прошение Суворова об увольнении его волонтером на Рейн. Главным мотивом в прошении было то, что он «много лет без воинской практики по своему званию». Екатерина, оставшись крайне недовольной настойчивостью Суворова, увидела в прошении замаскированное требование назначить его в Польшу.

Руководство операциями против Костюшко взял на себя Высший совет в Петербурге. Однако велись они по воле случая – без системы, без должной энергии. В войне, поначалу казавшейся легкой, возникло множество осложнений. Между тем приближалась осень. Уход на зимние квартиры русских войск означал бы предоставление во власть восставших всей Польши и части Литвы. Только быстрый и решительный удар мог изменить обстановку. Командующий войсками двух южных районов, пограничных с Турцией и Польшей, Румянцев решил на свою ответственность отправить на театр военных действий Суворова. Ряд одержанных Суворовым побед, завершившихся взятием предместья Варшавы – Праги, привел к Третьему разделу Речи Посполитой (октябрь 1795).

30 октября 1794 г. польский король устроил Суворову торжественную аудиенцию. В Екатеринин день магистрат Варшавы поднес полководцу от имени города золотую эмалированную табакерку с гербом города и надписью: «Варшава своему спасителю». Императрица писала Суворову: «Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Но вы сами произвели себя в фельдмаршалы». Таким образом, исполнилась давняя заветная мечта Суворова. Кроме фельдмаршальского жезла он получил алмазный бант на шляпу за Крупчицы и Брест и «в полное и потомственное владение» огромное имение «Кобринский ключ», в 7 тысяч душ мужского пола. В награду от прусского короля Суворов получил орден Красного Орла и Большого Черного Орла. Австрийский император прислал в подарок собственный портрет, осыпанный бриллиантами.

Однако сразу после блестящих побед Суворов был снова отодвинут на задний план. Он не мог не чувствовать обиды: многие его первоначальные распоряжения отменялись, торжественно данные им обещания не были исполнены его преемниками по власти. Да и сами награждения показали, что положение Суворова с производством в фельдмаршалы мало в чем изменилось, а отношение к нему императрицы осталось прежним. Он был щедро награжден, но еще щедрее награждены были другие, никакого влияния на успех войны не имевшие. Так, Платон Зубов, новый фаворит Екатерины, получил 13 тысяч душ из тех же земель, из которых Суворову было уделено лишь 7 тысяч. Не без горечи Суворов говорил: «Щедро меня за Лодомирию, Галицию и Краков в князе Платоне Зубове наградили».

В течение продолжительного времени Суворов оставался не у дел. Лишь в начале 1796 г. ему предложили возглавить готовящуюся экспедицию в Персию. Однако Суворов отказался от похода, который не сулил ему ни действительных боевых трудов, ни славы. Его мысль была прикована к Западу, где быстрый успех французской революции создавал возможность скорой встречи русских войск с более сильным и потому более ценным для полководца противником. Он без колебаний уступил назначение в Персию Валерьяну Зубову, а сам, в ожидании войны с Францией, принял главное командование армией в Новороссии.

Со времени командования полком Суворов никогда не трудился над боевой подготовкой вверенных ему войск с таким рвением, как у Тульчина. На этот раз, при всей его мнительности, он был уверен, что «экзерцирует» войска для себя, что в войне с Францией главнокомандующим будет он. Суворов чувствовал себя спокойным за будущее после производства в фельдмаршалы и брака «Суворочки» с графом Н. Зубовым (29 апреля 1795), породнившего его с князем Платоном, всесильным фаворитом императрицы.

В Тульчине при подготовке войск были впервые введены в программу строевых упражнений знаменитые суворовские сквозные атаки. Но мирная работа над войсками, борьба с интендантскими злоупотреблениями и мелкие повседневные административные заботы не могли удовлетворить Суворова. Уже вскоре по прибытии в Тульчин он начал раскаиваться, что отказался от персидского похода. По своему характеру он не мог хладнокровно относиться к известиям о победах В. Зубова. По обыкновению своему Суворов не скупился на насмешки в адрес «победителя Персии», «произведенного, стыдно сказать, в генерал-аншефы и кандидаты в фельдмаршалы, как только случится ему из тамошних нескольких тысяч побить несколько десятков».

Подобные отзывы не могли не отразиться на отношениях Суворова с Зубовым, к тому времени осложненных недоразумениями из-за приданого Натальи Александровны.

Кончина императрицы Екатерины (1796) изменила обстановку. Ее преемник, Павел Петрович, по вступлении на престол прежде всего прекратил всякие военные действия: отменил французский поход, вернул войска из Персии, отозвал эскадры из Англии и Немецкого моря. Он торжественно заявил, что задачей его царствования будет залечивание ран, нанесенных беспрерывными войнами императрицы, и что царствование его станет для России эпохой мира. К Суворову новый император не чувствовал особого расположения. Он не считал его выдающимся полководцем, слепо разделяя взгляды своих прусских учителей на Суворова как на грубую, но «счастливую» силу. В его подвигах он находил больше отрицательных, чем поучительных сторон. Так, например, образцово произведенный штурм Праги Павел «не почитал даже действием военным, а единственно закланием жидов». Вместе с тем в глазах Павла Суворов являлся олицетворением ненавистной ему старой екатерининской армии. Однако в первое время своего царствования он не решился порвать с прошлыми людьми так же резко, как порвал с делами прошлого царствования. Тем более внимателен он был к престарелому фельдмаршалу, который пользовался огромной популярностью в народе и всеобщей любовью войск. Павел даже звал Суворова приехать в Москву на коронацию, но Суворов ясно сознавал, что карьера его закончена. Последовавшее вскоре назначение на вновь учрежденную должность инспектора (должность, которую могли занимать генерал-майоры) Суворов счел почти оскорблением. «Новый титул! – писал он Хвастову 11 января 1797 г. – Я – инспектор… Я был таким – подполковником».

Суворов не стал делать попыток добиться благоволения нового императора или хотя бы сохранить первоначально установившееся холодно-милостивое к нему отношение со стороны Павла. Если раньше он мог пойти на компромисс ради пользы дела, то теперь «польза дела» запрещала ему какой бы то ни было компромисс. Он не мог оставаться равнодушным зрителем той беспощадной ломки екатерининских порядков, что позже на многие годы задержала естественное развитие русского военного искусства. Достигшее при Екатерине небывалого блеска, теперь оно было заменено «наемническими особенностями пруссаков» и кабинетным методизмом. Суворов прекрасно осознавал всю опасность происходившего переворота. «Боже, даруй, чтобы зло для России не открылось прежде ста лет, но и тогда основание к нему будет вредно», – писал в то время полководец.

В Тульчине, на месте своей дислокации, Суворов оставил все так, как было при Екатерине. Он не ввел в действие новых уставов Павла и продолжал обучать войска по своей системе. Вопреки формальному приказанию императора Суворов не распустил свой штаб, вышел с предложением об изменении дислокации подчиненных войск, что, по новому уставу, было за пределами его компетенции. Он по-прежнему увольнял в отпуска, посылал за курьерами офицеров. Приближенные понимали, что рано или поздно подобное самовольство навлечет на полководца немилость императора, поэтому настойчиво советовали Суворову подать прошение об отставке. И 11 января 1797 г. он пишет такое прошение. Однако ответ Павла сух, краток и категоричен: «Обязанности службы препятствуют с оной отлучаться».

Поведение Суворова, резко выделявшее его на общем фоне безусловного раболепства, не могло остаться незамеченным. И Павел вскоре убедился в том, что проступки фельдмаршала являются не следствием небрежности или недосмотра, а протестом против новых порядков. Это убеждение укреплялось у него с каждым новым сообщением из Тульчина. 2 и 12 января последовали два высочайших рескрипта, послужившие предостережением полководцу, а уже 15 января – высочайший выговор Суворову по армии, вслед за ним второй. Суворов послал вторичную просьбу об отпуске. По своему обыкновению Суворов отправил также донесение императору, краткое и своеобразное, которое было возвращено обратно. А спустя несколько часов к Суворову прибыл гонец с предписанием немедленно выехать в Петербург. В ответ Суворов 3 февраля послал прошение об отставке. Но прежде, чем оно достигло столицы, 6 февраля на разводе был отдан приказ: «Фельдмаршал граф Суворов… так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».

В конце марта пришло разрешение на выезд, и Суворов отбыл в Кобрин в сопровождении 18 офицеров разных чинов, подавших вместе с ним в отставку. Суворов предполагал привлечь их к управлению обширным Кобринским имением. Но не успели приехавшие осмотреться в Кобрине, как 22 апреля вечером прибыл коллежский асессор Николев с именным высочайшим повелением: графа Суворова немедленно перевезти в его боровичские деревни и «препоручить там городничему Вындомскому, а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства».

Офицеры, приехавшие с Суворовым, были арестованы. Павел принял на веру придворные сплетни о том, что действия фельдмаршала были больше чем неповиновением или попыткой протеста. Да и опала Суворова не ограничивалась простой ссылкой (5 мая 1797 г. он был доставлен в Кончанское). Высочайшей властью был дан ход всем искам, денежным претензиям и жалобам в отношении Суворова. Недоброжелатели решили не упустить случая и воспользовались гневом императора на полководца. На Кобринское имение был тут же наложен секвестр. Прекращенное уже дело Вронского (было связано с интендантскими махинациями во время разгрома польско-литовских инсургентов) было возбуждено вторично. Не в меру усердные судьи на этот раз признали Суворова виновным и приговорили его к уплате штрафа в размере 60 000 рублей. Однако нелепость обвинения была столь очевидной, что сам Павел 17 марта приказал «дело сие оставить».

Частные претензии превышали 100 000 рублей. По некоторым из них высочайшим повелением было предписано произвести уплату. Было время, когда Суворов чувствовал себя близким к разорению. Но и Павел не мог не осознавать, насколько тяжелое впечатление производила эта непонятная и незаслуженная опала на престарелого фельдмаршала, имя которого пользовалось уважением не только в России, но и далеко за ее пределами. Спустя какое-то время он счел удобным примириться с Суворовым, и 12 февраля 1798 г. в Кончанское был отправлен племянник Суворова, флигель-адъютант князь А. Горчаков. Он передал приглашение от императора прибыть в Петербург. В тот же день был отозван Николев.

Суворов подчинился, но столица, двор, служба не имели теперь для него никакой притягательной силы. 27 февраля поздно вечером Суворов въехал в Петербург, а на следующий день утром был принят Павлом. Ожидаемого примирения не состоялось, и Суворов был возвращен в Кончанское, но теперь был освобожден от всякого надзора. Он приступает здесь к приведению в порядок своих запущенных дел: хозяйничает в Кончанском, усиленно переписывается со своим новым кобринским управляющим Красовским и по-прежнему ведет замкнутый образ жизни. Бездействие угнетало и томило его. Суворов постепенно начинает все настойчивее искать успокоения в религии. Религиозное чувство, сильное у него с детства, захватывает его все больше и глубже; мысль его склоняется к отходу в монастырь, к «предстательству душою чистою к Престолу Всевышнего». Когда настроение немного окрепло, он пишет в декабре 1798 г. в письме к государю: «Ваше Императорское Величество всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, Великий Государь. Всеподданнейший богомолец, Божий раб, Александр Суворов».

Ответа пришлось ждать больше месяца. Наконец, 6 февраля Суворов получил собственноручный рескрипт императора, врученный прискакавшим в Кончанское флигель-адъютантом Толбухиным. «Сейчас получил я известие о настоятельном желании Венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут…» Далее Суворову предписывалось немедленно прибыть в столицу, чтобы оттуда следовать в Вену для принятия командования.

Суворов был ошеломлен, но ни раздумий, ни колебаний приказ императора у него не вызвал. От прежнего настроения не осталось и следа. Полководец быстро собрался и на следующий день отправился в путь, а 9 февраля уже был в Петербурге. В тот же день он был вновь зачислен на службу в чине фельдмаршала, хотя приказа по армии не последовало. Несколько дней спустя Павел наградил его орденом Святого Иоанна Иерусалимского Большого Креста.

Из Петербурга Суворов выехал в последних числах февраля. Но теперь он ехал далеко не с прежней «суворовской» скоростью: с одной стороны, торопиться не следовало, так как русские войска находились еще далеко от театра будущих военных действий, а до их прибытия Суворов не собирался начинать кампанию; с другой стороны, сказывались преклонные года и далеко не молодецкое здоровье фельдмаршала. Проезжая через Митаву, он представился французскому королю-претенденту Людовику XVIII, который нашел в России приют и был одним из конкурентов Суворова на пост главнокомандующего союзными войсками.

Из Митавы через Вильню Суворов прибыл в Кобрин (3 марта), где остановился на несколько дней отдохнуть и привести в порядок неотложные дела имения. Затем он отправился в сторону Бреста, 9 марта пересек границу, а 14 марта вечером прибыл в Вену. Население города встретило его восторженно, император и двор – благосклонно, но сдержанно.

Суворов был поставлен во главе союзной армии в силу соображений, в которых его военный гений не играл никакой роли. Ни император Франц, ни император Павел не были поклонниками его полководческих талантов. В глазах Франца он был «грубый натуралист, генерал без диспозиции». Он остановил свой выбор на Суворове отчасти под давлением английской и русской дипломатии, отчасти же потому, что считал Суворова одаренным высшим даром судьбы – неизменным военным счастьем.

С первых же дней Суворов разгадал стремление гофкригсрата подчинить его себе, но не придавал этому особого значения. Руководствуясь опытом 1794 г., он надеялся на театре военных действий быстро освободиться от опеки австрийского Высшего совета. Вместо того чтобы сразу выяснить отношения, Суворов давал уклончивые ответы, стараясь даже поддакивать австрийцам. Тем самым он дал им в руки сильное оружие против себя в будущем: возможность ссылаться на «венские переговоры». Кроме того, Суворов допустил ошибку и неосмотрительно передал продовольственную часть исключительно в ведение австрийцам, желая избавиться от докучных административных забот. Обе эти ошибки впоследствии отозвались на ходе кампании.

Несмотря на все настояния, Суворов наотрез отказался принять участие в выработке плана кампании совместно с членами гофкригсрата. Присланный ему для ознакомления австрийский план он перечеркнул крест-накрест, не вдаваясь в его подробности. Тем не менее, на прощальной аудиенции 23 марта император Франц вручил Суворову предписание, в котором заключался в форме приказа тот самый план, который Суворов перечеркнул несколько дней назад.

Первым препятствием на пути следования армии Суворова была Брешия, гарнизон который капитулировал без боя. Подобный исход не входил в планы полководца, поэтому он исправил дело реляцией: в ней были и «жесткий пушечный огонь» и «упорное сопротивление», что придало бескровному делу характер, навлекший за границей нападки на Суворова за «турецкий способ действий». Цель была достигнута Суворовым:

нужное впечатление создалось. Затем последовали переправа через Адду, взятие Милана, занятие Турина. В Турине Суворов самовольно объявил восстановление Сардинского королевства, послал королю приглашение вернуться в столицу, издал прокламацию к жителям с призывом вооружаться на защиту короля, а также восстановил королевскую армию и весь прежний порядок вещей. Эти меры способствовали подъему чувства национального самосознания пьемонтцев и могли только затруднить желание Австрии присоединить Сардинское королевство к своим наследственным владениям. И действительно, тут же последовал рескрипт императора Франца, в котором он ясно дал понять Суворову, что тот поставлен во главе австрийских войск не для того, чтобы при помощи их осуществлять свою собственную политическую программу. В этом же рескрипте содержался категорический совет не думать ни о каких наступательных действиях, а ограничиться осадами Мантуи и Миланской цитадели. Суворов отчасти подчинился приказу, оставил для осады указанных пунктов некоторые свои подразделения, а с остальными силами выступил к Пьяченце. Талантливым французским полководцам Моро и Макдональду некоторое время удавалось теснить разрозненную союзную армию. Но после сражения в долине Треббии французы отступили.

Последовал очередной рескрипт императора Франца с благодарностью за победу при Треббии и категорическим предписанием фельдмаршалу оставить всякие мысли о движении на Геную и ограничиться покорением еще не сдавшихся крепостей Северной Италии, прежде всего Мантуи. 6 недель пришлось провести в полном бездействии. Однако неудачи Моро и Макдональда не могли не отражаться на силе сопротивления осажденных крепостей. Стойко державшиеся до сих пор, одна за другой сдаются Миланская и Туринская цитадели, Алессандрия и Мантуя. С этого момента Итальянская кампания могла считаться оконченной. В воздаяние заслуг Суворова император Павел указом от 6 августа возвел его в князья с титулом Италийского.

Наступившим бездействием воспользовались французы. Три армии – Моро, Макдональда и Жубера начали активные действия. Жубер планировал наступление на Мантую, о падении которой во Франции еще не знали. Французский главнокомандующий ожидал встретить слабый корпус противника. Но с высот Нови он увидел перед собой на обширной равнине всю союзную армию. Суворов ожидал атаки 3 августа, но, поскольку ее не последовало, он решил упредить неприятеля и, не теряя времени, атаковать самому.

После победы над армией Жубера и взятия Нови Суворов стал лагерем у Асти. Опять потянулись томительные дни бездействия. Небывалым почетом и вниманием был окружен Суворов в эти дни. Сардинский король, за взятие Турина пожаловавший ему крест Святого Маврикия и Лазаря, цепь ордена Святой Анунциаты, теперь возвел его в ранг великого маршала пьемонтских войск и гранда королевства с потомственным титулом принца и кузена короля. Узнав об этих почестях, император Павел писал Суворову: «Через сие вы и мне войдете в родство, быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы между собой все почитаются роднею». Павел предписал также «верноподданным присоединить в молитвах имя Суворова к имени его» и приказал войскам армии и флота (указ от 6 сентября 1799) «воздать Суворову царские почести согласно уставу, даже в Высочайшем присутствии». Город Турин поднес Суворову золотую шпагу, усыпанную драгоценными камнями, с благодарственной надписью. Лагерь при Асти был переполнен иностранцами, которые дожидались свидания с полководцем. В театрах произносились в его честь стихи, за обедами – даже в частных домах – пили за его здоровье. Изображения Суворова, медали в его честь имели широкое распространение в Европе, особенно в Англии. Лишь венский двор проявлял необыкновенную холодность по отношению к фельдмаршалу.

Наконец было принято решение о Швейцарском походе. Время было упущено, поэтому Суворов распустил слух о выступлении не ранее 20 сентября. Но уже к 10 сентября все приготовления были окончены. Суворов отправил отдельные корпуса в обход Сент-Готарда. Однако вскоре у него возникли опасения, что французы держат на перевале только слабый заслон, и корпуса встретятся с их главными силами. 13 сентября русские двинулись на перевал. Две стремительные атаки, воодушевленные личным присутствием фельдмаршала и великого князя Константина Павловича, были отбиты с большими потерями для русских. Суворов хотел овладеть Сент-Готардом непременно до вечера, поэтому в 4 часа дня повел войска на третий штурм высот. В тот же момент на снежных высотах над левым флангом французов появились войска Багратиона. Победа была на стороне русской армии. 14 сентября русская армия овладела Чертовым мостом, а 16-го войска начали подъем. В ночь с 23 на 24 сентября армия Суворова вступила в свой последний швейцарский переход. По Зенфталю, через Энги, Эльм и снежный хребет Рингенкопф (Паниксер) шел путь Суворова. Путь оказался еще труднее, чем переход через Росшток. Без дорог карабкались войска по обледенелым скатам, бросив все тяжести и потеряв почти всех лошадей.

10 октября Суворов получил официальное уведомление о разрыве Павла с Австрией. Рескрипт императора предписывал не обращать внимания на предложение австрийцев и малыми переходами, не утомляя войска, идти к русским границам. 12 октября император Франц пожаловал Суворову орден Марии Терезии Большого Креста. Но никакие награды теперь не могли изменить положение.

Высочайшим указом от 29 октября 1799 г. в воздаяние заслуг, оказанных в Швейцарском походе, Суворову было даровано звание «генералиссимуса всех российских войск» – высшая степень почестей. 15 ноября были окончены необходимые приготовления и Суворов выступил из Аугсбурга. Но в первых числах декабря поход был остановлен в Богемии переговорами и попыткой примирения между Павлом и Францем. Лишь 5 января 1800 г. генералиссимус получил рескрипт своего императора: «Обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо виды венские те же, а во Франции перемена, которой оборота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно… идите домой немедленно».

15 января русская армия двинулась на родину. Суворов выехал вперед. Уже при выезде из Праги он чувствовал недомогание. Потрясения Швейцарского похода, когда его энергией жила вся русская армия, надломили слабое здоровье генералиссимуса. В Кракове пришлось остановиться и приняться за лечение. Немного поправившись, он в сопровождении С. Савракова и Розена с большим трудом добрался до Кобрина. Заботливый уход, старания местных врачей и лейб-медика Вейкарта, присланного императором Павлом, временно восстановили угасавшие силы Суворова и дали возможность продолжить путь.

В Петербурге ему готовилась торжественная встреча, в Нарве должны были встретить его придворные кареты, а в Гатчине – флигель-адъютант с письмом от государя. Въезд в столицу должен был совершиться под неумолкающую пушечную пальбу и колокольные звоны, между рядов войск, расставленных на всем пути до Зимнего дворца.

Но Суворов был еще далеко до Петербурга, когда получил внезапную весть о новой опале. 20 марта был отдан выговор ему в приказах по армии «за то, что в походе имел при себе, вопреки уставу, по старому обычаю дежурного генерала». Павел не умел действовать полумерами. Торжественная встреча была отменена, и когда 23 апреля полуумирающий полководец въехал в Петербург, ему дано было знать, что государю неугодно его видеть. 25 апреля последовал приказ об отобрании у Суворова адъютантов. Суворов остановился в доме Хвостова, своего старинного приятеля, на Крюковом канале, и к нему никто не смел приезжать.

Приступы боли продолжали мучить Суворова. Два раза в день его навещал доктор Гриф, тогдашняя медицинская знаменитость Петербурга. Но «фликсена» (так Суворов называл свою болезнь, на самом деле – старческий маразм, склероз) не поддавалась лечению. В минуты облегчения он продолжал заниматься изучением турецкого языка и беседовал с домашними о политических и военных делах. Но память с каждым днем изменяла ему: он сбивался в рассказах о последних походах, с трудом припоминал имена разбитых им французских генералов. Когда близость кончины Суворова стала несомненной, император Павел разрешил все-таки навещать его родным и знакомым. Растопчин передал умирающему генералиссимусу ордена, пожалованные французским королем-претендентом Людовиком XVIII.

С трудом удалось уговорить Суворова причаститься: он не хотел верить, что жизнь кончена. После принятия святых тайн он отдал последние распоряжения… Вскоре началась агония, и 6 мая, во втором часу дня, Суворова не стало.

Похороны были назначены на 11-е, однако по приказанию Павла они были перенесены на 12 мая 1800 г. Отменив завещание Суворова, император приказал предать тело земле в Александро-Невской лавре.

Весть о кончине полководца была встречена в России с глубокой и неподдельной скорбью. Огромные толпы народа стекались к столице, чтобы проводить в последний путь генералиссимуса. На похоронах не было лишь придворных и сановников. Суворов продолжал оставаться в опале и после своей смерти. О его кончине не сообщили в приказе по войскам и в пароле. Воинские почести приказано было отдать рангом ниже, не как генералиссимусу, а как фельдмаршалу. Для проводов в последний путь и отдания последних почестей были отправлены простые армейские части. Гвардия не участвовала в похоронах. Сам император Павел во время погребения Суворова производил смотр гусар, лейб-казаков и аральских казаков, затем был на вахт-параде, после которого удалился во внутренние покои. Только в 6 часов вечера, когда траурная церемония была завершена, он выехал в город на обычную прогулку.

Суворов был похоронен в Нижней Благовещенской церкви, возле левого клироса. Лишь в 50-х годах на его могилу, которая до того была безымянной, положили плиту с краткой надгробной надписью Державина: «Здесь лежит Суворов».