Текст книги "Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти"

Кухня и цвет

Мы очень долго не могли отремонтировать кухню. Готовили на бывшем дочкином письменном столе на переносной плитке и маялись без духовки. Можно, конечно, было и раньше, но мы с Мишей думали: пока будем разбираться с ипотекой и ремонтом, сколько лет уйдет, а мы уже не такие юные, чтобы откладывать жизнь и путешествия на потом. И вместо кухни уезжали куда-нибудь.

Еще и никак не находилось цветовое решение. За двадцать лет на съемных квартирах я намечтала себе оранжевую кухню – любимого позитивного цвета. Но когда собственная квартира наконец появилась, я вдруг с ужасом поняла, что оранжевый – это слишком ярко и агрессивно. Выход нашел, конечно, Миша – он предложил фисташковый с оранжевыми акцентами.

Когда мы перестали надеяться найти в дорогих мебельных магазинах бюджетную кухню, наш постоянный ремонтник предложил обратиться к его подруге в магазинчик в соседнем районе, где для своих делают хорошие скидки. Мы сходили, посмотрели на безликие бежевые кухни, потом какое-то время попереваривали впечатления и решили смириться – ну пусть так, что ж делать, переплачивать за мечту никакой возможности нет. А когда вернулись, чтобы сделать заказ, оказалось, в магазине устроили грандиозную перестановку и из каких-то закромов выволокли поперек прохода совершенно прекрасную нежно-фисташковую прованскую кухню. И это было именно то, что мы хотели.

Наш кулинарный бложик «Рецепты для занятых и ленивых» родился из радости. Что кухня именно такая, как мы хотели, что в ней такие красивые цвета – фисташковый, оранжевый и маджента контрапунктом, что когда ее заливает закатным светом, сердце сжимается от счастья.

Мне хотелось просто фотографий – этих цветов, света, еды и того, как мы готовим вместе, понимая друг друга почти без слов. А Миша сказал: «Хочешь, мы можем даже видеорецепты снимать».

Мы купили для Миши специальный штатив и свет (как он радовался каждой новой такой штуке, а вместе с ним и я – что есть повод порадовать Мишу), он придумал формат, подобрал специальную тонировку видео – чтобы было много света и тепла. И мы начали снимать.

Миша говорил: «Хочется, чтобы этот проект стал коммерческим, мы же можем что-то рекламировать, мы же делаем крутые рецепты». А я говорила: «Пусть этот бложик будет просто для удовольствия. Если он раскрутится, хорошо, но из нас те еще продажники. Пусть он просто радует нас и людей».

Вышло в итоге по-моему. Меня и сейчас радует то, что мы сняли и Миша смонтировал. Я смотрю на то, что он делал с таким тщанием, смотрю на родные руки в кадре, смотрю на то, как Миша подбирал цвета – так, как мне нравится. И люблю.

Самый вкусный кусочек

Миша хорошо знал, что такое жить впроголодь. Мама смогла забрать его в Москву от бабушки, только когда ему было лет двенадцать. Они жили в крошечной комнате в коммунальной квартире на ее зарплату диспетчера ЖЭКа, минимальную по тем временам. И было трудно.

Я помню, как он рассказывал про Новый год. Денег, чтобы купить гирлянду, не было, и тогда Миша спаял ее сам – из крошечных лампочек. Раскрасил их лаком для ногтей, получилось нарядно.

Потом Миша увлекся звездами: читал все, что мог найти, выучил наизусть все созвездия (и десятилетия спустя показывал их мне на небе над обоими полушариями) и сам шлифовал линзы, чтобы своими руками сделать телескоп. Все получилось, только мощности не хватало.

Когда кто-то разводил разговоры про то, как хорошо жилось в то время, Миша вспоминал драки в универсаме за суповые наборы. Он хорошо помнил, как зверела толпа в ожидании, как тележку с костями и ошметками вывозили в зал и отбегали, чтобы не затоптали. Миша говорил, что он никогда не уходил без добычи. Но говорил об этом не только с гордостью, но и с горечью и стыдом.

К тому времени, когда мы встретились, в Мишиной жизни бывало всякое. Был свой успешный бизнес, были пятизвездочные отели у моря на выходные, деликатесы и изобилие. И были четверть курицы гриль из кулинарии «Ашана» и омлет из микроволновки.

Он очень любил поесть, радовался нашим кулинарным экспериментам, с удовольствием придумывал поводы пойти в кафе и напраздноваться до полной колобковости. Но совершенно спокойно довольствовался малым.

Это меня радовали полочки с припасами в шкафу. Мне было спокойно и тепло оттого, что у нас есть запас. Мне хотелось морозилку, чтобы замораживать болгарские перцы, закупаться черникой и брусникой и лепить вареники с творогом. Миша только улыбался и говорил: «Если ты хочешь, давай».

Миша всегда, при любых обстоятельствах откладывал самое вкусное для меня. Если мы ели клубнику, он выбирал себе некрасивые ягодки и скармливал мне идеальные. Если вдруг пригорала котлета, он предупреждал, что съест ее сам, а мне выбирал хорошую. И удивлялся, если я забирала эту котлету себе.

Вечерами мы выходили прогуляться вдоль полей и заходили в маленький магазинчик купить по мороженому. Миша, конечно, всегда выбирал себе шоколадное в шоколаде, а я – фисташковый пломбир. Потом у меня проявилась непереносимость лактозы, я больше не могла есть мороженое, и Миша перестал покупать его себе. Он говорил: «Ну я так не могу, что я, один буду есть? Ну нет». Я говорила: «Ну я же знаю, что тебе хочется. Давай я тогда возьму себе коробочку сока или батончик». И только тогда он соглашался.

Даже когда Мише рекомендовали высокобелковую диету и я покупала коробками шоколадные протеиновые батончики, он отказывался есть их один и уговаривал меня хотя бы откусить немного.

Миша всегда старался меня накормить. Каким-то непостижимым образом он всегда знал, что именно мне будет вкусно. И когда я просила его – купи каких-нибудь вкусняшек, только я не знаю каких – всегда выбирал правильно. Он помнил, какой шоколад я люблю, какие творожки ем не очень охотно, какой крепости предпочитаю кофе. Ему это было важно, поэтому он вглядывался и запоминал. И очень переживал, если я отказывалась от еды или не доедала свою порцию.

Я вспоминала об этом, когда у меня после похорон совершенно пропал аппетит. Мне хотелось только пить и спать. Но я вспоминала, как Миша беспокоился, и шла на кухню, организовывала себе еду. И не что придется, а с интересным соусом, с зеленью, что-то по нашим рецептам или вообще совершенно новое.

Мне так не хватает Мишиной заботы сейчас. Чтобы он вспомнил, что у нас давно не было каши на завтрак. Или приготовил свои фирменные котлеты – ни у меня, ни у дочки такие не получаются. И я забочусь о себе сама. Потому что Миша так делал. Он показал мне – как. Неважно, в изобилии или в скромности.

Я не знаю, что Бог приготовил для Миши в его нынешней жизни. Не знаю, есть ли там шоколад, мороженое или яблоки, которые он так любил. Но я знаю, что Миша не будет радоваться, если я буду голодной. Если я не разделю радость от вкусной еды с ним.

Миша и его тело

Мне одновременно и трудно, и радостно смотреть на Мишины фотографии. Радостно – потому что в нем было так много жизни. И трудно тоже поэтому. Мишу всегда переполняла энергия. Ему было трудно засиживаться на месте, хотелось куда-то бежать, приключаться, и он тащил меня за собой.

Мне нравилось смотреть, как он стоит и ходит – как привык за много лет на дзюдо – словно держась за землю, хоть на миг, но врастая в нее. Наверное, поэтому он не любил никакие тапки и выбирал обувь с протекторами с хорошим сцеплением.

Миша считал себя неуклюжим, но я знаю, что когда он на пожаре, который случился буквально через дорогу от редакции и который он выбежал снимать посреди рабочей смены, запутался в рукавах и проводах и упал с камерой, то сберег технику в целости. А синяки он считал пустяками. Еще один раз Миша оступился на лестнице у нас в подъезде и скатился на один пролет – так ловко, что совсем ничего не ушиб.

Он подбрасывал блинчики на сковородке, ловил крабов руками, залезал на деревья, лучше всех в офисе играл в настольный футбол и снимал, увешанный рюкзаком и кофром, стоя на крохотном уступчике над отвесным склоном.

Как-то в Черногории наш друг сказал, что может проплыть три километра и не устать. Миша очень удивился: ему не приходило в голову считать, сколько километров он проплывает, но он знал, что в воде не устает никогда. Мише было скучно просто плавать туда, а потом обратно. Гораздо веселее было доплыть до скалы, уцепиться за нее и колбаситься в волнах, которые накатывают через нее. Или доплыть до нового, еще не исследованного рифа и выяснить, что там есть – морские звезды, морские ежи или морские какашки, которые по недоразумению называют огурцами. Или просто веселиться со мной в воде и изображать для меня дельфина.

Мне нравилось смотреть, как Миша занимается спортом. Когда он тренировался дома, то в одно утро отжимался двести раз, а в другое – приседал столько же. Когда шел в зал, каждый раз присылал мне селфи в новом ракурсе и отчитывался: «Сегодня я перетащил семь тонн железа». Потом встречал меня на остановке, и мы шли гулять. Я не знаю, с какими весами Миша занимался, чтобы похвастаться, – мне бы очень хотелось. Знаю только, что с гантелями в 26 кг он разминался и делал упражнения на много повторений. А в юности он серьезно занимался пауэрлифтингом, поднимал страшные веса и был чемпионом округа.

Мне нравилось смотреть на Мишины мышцы. У него были скульптурные, необыкновенной красоты икры и каменной твердости бедра, мощная спина, настоящие мужские рельефные руки. Пусть он всю жизнь боролся с лишним весом и периодически вся эта красота заплывала – мне это ни капельки не мешало.

Да и самому Мише тоже. Сколько бы он ни весил – от 87 кг на пике формы до расслабленных 110, – он всегда великолепно владел своим телом. И оно ему прекрасно служило. Ни одышки, ни давления, ни слабости – всегда только сила.

Даже когда мы подбирали Мише очки для чтения – у него появилась возрастная дальнозоркость, – я всегда просила оптометриста включить экран с самым мелким шрифтом, а не останавливаться на том уровне, когда зрение 100 %. Потому что Миша видел на 150 %.

Миша был красивым, сильным и еще очень горячим. В самом начале я часто говорила Мише: «Ммм, какой ты теплый, это так кайфово!» А он не верил: «Вот начнется жара, ты будешь мне говорить: “Фу, какой ты теплый, отодвинься от меня”». Я только смеялась в ответ: «Ну нет, начнется жара, я буду мерзнуть под кондиционерами и говорить: “Ммм, какой ты теплый, как кайфово”». Когда Миша понял, что все так и есть, он начал отвечать: «Это нарочно для тебя».

Когда Миша умер, я еще полдня оставалась рядом с его телом. Смотрела, как оно постепенно меняется, гладила тихонечко. Наверное, можно сказать, что мне повезло – в отличие от многих других вдов я увидела, что Миши больше нет. Что осталось его тело, но оно не равно Мише. Это понимание помогает осознать необратимость смерти, примириться с тем, что это действительно произошло.

Я позаботилась о Мишином теле с благодарностью, ведь оно так хорошо служило ему – и мне тоже. Но я понимаю, что Миша не там, на кладбище. Он рядом со мной – просто теперь не дотронуться. Так жаль.

Гусеничка! Живая!

Однажды я рассказала Мише анекдот про мальчика, которому злые родители подарили на Новый год коробку с навозом, а он обрадовался: «Ух ты, у меня была лошадка! Живая! И она убежала!»

С Мишей я себя чувствовала приблизительно так, как этот мальчик, – радовалась всему и во всем видела только хорошее. На контрасте возвращения в Россию из Таиланда это было особенно ощутимо. Если там было нормально и общепринято ходить по улицам, улыбаясь, здороваться с незнакомцами и от души благодарить за каждый пустяк, то дома я резко выпадала из контекста.

Миша согнулся пополам от хохота, когда мы в метро купили проездной, и я эмоционально и искренне сказала кассирше: «Спасибо, вы нам так помогли!» Миша угорал, когда мы поехали в «Ашан» закупаться продуктами и я обращалась к продавщицам «мэм». Он любовался мной, радовался, когда видел, что я улыбаюсь просто так. Мы шли куда-нибудь, стояли на автобусной остановке, смотрели на закаты, и он иногда спрашивал: «Ты знаешь, что ты улыбаешься?» Это было от счастья, от полноты жизни, от благодарности. Это было удивительно и очень-очень дорого – после долгих лет депрессии, беспросветности, выживания, тоски. Со мной вдруг случился Миша – и мир изменился, я изменилась.

Через несколько дней после того, как я рассказала тот анекдот, я не смогла выбрать, какие цветы хочу – фрезии или тюльпаны. Миша, как обычно, купил мне оба букета. Мы возвращались домой, я разглядывала лепестки и заметила в них круглые дырочки. «Смотри, – сказала я, – у меня была гусеничка! Живая! Уползла!» Не успели мы отсмеяться, как из недр тюльпана выкарабкался шмель, посмотрел на меня мрачно, развернулся, показал зад и скрылся обратно.

Сейчас я тоже чувствую себя тем мальчиком с коробкой навоза. Да, я быстро устаю, особенно от людей. Меня часто не хватает на то, чтобы понимать и жалеть кого-то. Я стараюсь, но получаются какие-то крохи. Но я все еще могу улыбаться просто так и радоваться тому, что вижу.

Через несколько месяцев после похорон я начала работать с порталом «Милосердие», писать им истории тех людей, для которых открывают сборы. Я не была уверена, что это правильно – браться за такую непростую работу сейчас, когда я не в порядке и с неясными перспективами возвращения к этому порядку. Я думала о том, что надо будет, наверное, внимательнее прислушиваться к себе: такая работа – это всегда риск выгорания. Да какой риск – оно там просто подразумевается.

Но я разговаривала с нашими подопечными – и радовалась тому, какие это удивительные и красивые люди. Или тому, с какими чудесными людьми им доводилось когда-то встречаться. Или тому, что они наконец встретили нас – и непременно получат помощь. Я заглядывала в ленту с пожертвованиями и снова радовалась. Когда присылали 10, 13, 30 рублей, я восхищалась теми, для кого это наверняка непросто – отрезать даже такую сумму от себя. Отдать тем, кому нужнее. И когда присылали крупные суммы – радовалась, что сбор закрывается так быстро. Что люди, которые могут себе позволить такие пожертвования, считают важным делать это.

Я улыбаюсь, когда приходит нужный автобус, когда поднимается тесто, когда довязываю шапочку и остается крошечный огрызок нитки. И просто так тоже радуюсь – от благодарности, от жизни, от счастья.

А Миша смотрит и смеется.

Ботинки

На встречу с госпожой майором, которая с извинениями привезла мне потерянный и восстановленный отчет патологоанатома об исследовании Миши, я достала из шкафа ботинки на каблуках, о которых не вспоминала пару лет.

Эти ботинки мы покупали вместе, еще до того как Миша научил меня носить кроссовки круглый год, – в нашу первую осень. Мы долго нарезали круги по огромному торговому центру, я страдала, глядя на ценники и на внешний вид обуви по приемлемой для меня цене, а Миша не понимал, в чем, собственно, проблема.

В какой-то момент он просто остановил меня, повернул так, чтобы я смотрела только на него, а не на витрины, и попросил: «Расскажи мне, какие ботинки ты хочешь? Какими они должны быть?»

«Ну, они похожи на ботинки Мэри Поппинс, – с готовностью ответила я. – Со шнуровкой, но при этом с молнией сбоку, с аккуратными носками и устойчивым, не очень высоким каблуком». – «Вот такие?» – спросил Миша и достал ботинок из-за моей спины.

Это были они. Идеальные, такие, как я и хотела. Имелась одна проблема – цена.

Я сначала ахнула и восхитилась, а потом увидела ценник, еще раз ахнула и ужаснулась. Эти ботинки стоили чуть ли не вдвое против того, что мне казалось разумным потратить. И потом, столько лет я ухитрялась найти приемлемую обувь за приемлемые деньги, ловила скидки и акции, неужели в этот раз не справлюсь?

Когда я сбивчиво изложила все это Мише, он не стал спорить, только сказал продавщицам: «Пожалуйста, отложите вот такую пару такого-то размера, я сейчас ее уговорю, мы вернемся и купим». Взял меня за руку и в быстром темпе повел по обувным магазинам. В каждом из них Миша находил ботинки, похожие на ботинки моей мечты, но дешевле, и показывал: «Смотри, какая здесь подошва, тебе в них будет скользко и холодно. Эти очень грубо сделаны. Эти развалятся через неделю. Дурацкий цвет, тебе не с чем будет их носить». А по дороге из магазина в магазин он рассказывал, что, конечно, мы можем себе позволить купить хорошие ботинки. Это ведь не для баловства. Качественная обувь, говорил он, это важно, это значит, что она будет носиться долго. Что в ней не будут уставать ноги. Что нужно позаботиться о моей травмированной спине. И что ботинки должны меня радовать – иначе как получать удовольствие от прогулок?

Конечно, мы вернулись за той самой парой. Сейчас я понимаю, что Миша научил меня не только покупать удобную, хорошую обувь. Нет, он объяснил мне нечто большее: я имею значение, я очень важна, и мой комфорт, мое благополучие тоже очень-очень важны. Заботиться о себе – нормально и правильно. Вещи могут и должны приносить радость. И не нужно идти на компромиссы, если речь идет о чем-то действительно значимом для меня.

Конечно, я усвоила все это не сразу. Как-то купила мокасины, которые натирали по всей поверхности кожи, с которой соприкасались, купила спортивные туфли, в которых горели и уставали ноги. Но Миша не сдавался, он продолжал мне говорить – и показывать, – что я правда имею значение. То, что я чувствую, имеет значение. И это важнее возможности сэкономить.

Сейчас то, чему Миша меня научил, помогает мне справляться с горем. Потеряв Мишу, я изо всех сил стараюсь не потерять себя. Я прислушиваюсь к себе, ищу то, что мне сейчас по-настоящему нужно, что наполняет и поддерживает. И когда я пеку оладьи на ночь глядя, заказываю зеленое платье, откладываю вязание из хлопка ради мягкой шерсти, Миша где-то далеко улыбается и одобрительно кивает.

Страшные носки

Когда Миша перебрался из Москвы ко мне в Краснодар и мы, как он шутил, по-пенсионерски объединили свои аптечки, настало время привыкать друг к другу в быту, в самых простых и банальных вопросах. В целом получалось неплохо – все-таки мы были двумя взрослыми людьми, которые настроены на то, чтобы делать друг другу удобно и вообще договариваться. Но вот заглядывать в Мишин ящик с носками мне было жутковато.

Миша сам про себя говорил, что он, конечно, человек творческий, но это совершенно не отменяет того, что он еще и технарь. Ему было важно, чтобы все было на своих местах, все было упорядочено и проконтролировано. Мы смотрели бибисишного «Шерлока», и Миша спрашивал: «Может быть, у меня тоже ОКР?» Потому что он, например, замечал, что у нас в подъезде электрические счетчики на одном этаже пронумерованы по горизонтали, а на другом – по вертикали. И не мог уснуть, если вдруг какая-то вещь оказывалась не на своем месте и ее не удавалось быстро найти.

Во втором справа ящике комода все было так же идеально, как в Мишиных документах, кофрах с фотоштуками и закладках браузера. Носки-невидимки лежали (да и сейчас лежат) попарно ровненькой стопочкой, теплые носки – в другой стопочке, сбоку стоит диоровский Fahrenheit, один из первых моих ему подарков. Ничто не потеряно, у всего есть пара, все на своих местах.

А рядом – мой ящик, где перегородки органайзера не в силах сдержать разноцветный хаос. Если порыться, можно откопать всякие девочковые сокровища, но только не два одинаковых носка, подходящих к случаю и погоде.

Я смотрела в эти два ящика с носками взглядом опытной женщины и была уверена: мне придется трудно, у нас будут проблемы. Но предчувствие меня обмануло. Потому что Миша, со всей своей любовью к порядку, не собирался навязывать мне свои правила. Даже когда я жаловалась, что мне холодно, и он шел за носками, чтобы надеть их мне на ноги, никогда не ворчал, что не удается быстро отыскать два одинаковых. И совсем не обидно смеялся над этим бардаком.

Когда я снимала с сушилки и убирала в комод чистые вещи, то всегда складывала Мишины носки один к одному и выравнивала стопочки – не потому, что иначе он будет недоволен, а из любви, чтобы порадовать. И футболки – всегда одним и тем же способом, чтобы они меньше мялись. Только с лонгсливами иногда не удавалось справиться – я все путалась, как надо укладывать рукава.

Когда Миша делал то же самое, он аккуратно складывал мои вещи и безо всяких комментариев устраивал их поверх того, что клубилось в ящиках.

С общими пространствами все было еще проще. Мы просто обсуждали, как сделать так, чтобы всем было удобно. Как организовать хранение документов, какие кофры купить для хранения зимних вещей, что из кухонной утвари хранить в верхних ящиках, а что убрать пониже. Чемоданы укладывал Миша – ему было спокойнее, если он мог проконтролировать, что мы ничего не забыли, ничего не помнется и не сломается.

В таком формате мы прожили до весны 2020-го, нашего последнего года. А во время самоизоляции я разом взялась и разобрала свои ящики комода, организовав хранение по-новому. Получилось более логично и аккуратно. У меня до сих пор там порядок – ну, почти.

Сейчас наши вещи понемногу начали перемешиваться. Розовую рубашку, которую мы купили Мише к нашей свадьбе, он сам переложил в мой ящик, чтобы я ее носила – он поправился, не влезал и еще посчитал, что это все-таки мой цвет. Джинсы у нас одного размера, мне и прежде доводилось носить Мишины – когда мы, например, ездили в Москву с минимумом багажа. И тонкий пуховичок, который оказался слишком тонким, Миша тоже давно отдал мне, повздыхав, что он черный, а это его цвет.

Я знаю, что рано или поздно мне придется разобрать и другие Мишины вещи, найти им новых хозяев, новое место или попросту выкинуть. И я знаю, что в каждом ящике комода, в каждой ровненькой стопке, в каждой вещи – очень много Мишиной любви. И принятия меня именно такой, какая я есть.