Текст книги "Соня рапортует"

Ну да хватит о войне. Конечно, японцы в своей жестокости не оригинальны. Китайцы относятся к коммунистам не лучше, а что было в период мировой войны!».

Через шанхайские городские власти Рольф раздобыл мне разрешение на посещение полицейского участка и лагеря беженцев.

13 февраля 1932 года

«Вчера у Миши был день рождения, ему исполнился год. Амма и повар сложились и купили ему костюм и ботиночки – блузу, штанишки из ярко-оранжевого шелка и розовый галстук. Выглядел он во всем этом невероятно комично. Я надеялась, что до прихода гостей он основательно обмочится и тогда мы сможем переодеть его в голубой костюмчик, однако, опасаясь именно этого, Амма каждые полчаса держала бедного ребенка над горшком. Рост Миши сейчас – 71 сантиметр, и он упирается головой и ногами в края кроватки. О большой кровати я еще не позаботилась, поскольку беженцы заняли одну комнату, а я с Мишей сплю в другой, радуясь про себя тому, что наше совместное пребывание затянулось.

Вечером так стреляли, что невозможно было заснуть…»

20 февраля 1932 года

«Военные действия все еще продолжаются. 19-я армия китайцев сражается храбро и оказывает неожиданно упорное сопротивление. Она борется почти без всякой поддержки со стороны правительства, которое, если бы хотело, уже давно могло бы одержать победу над японцами. К сожалению, оно этого не желает, в особенности сам Чан Кайши. Положительным моментом является то, что впервые китайские массы выступают ныне единым фронтом, а именно против Чан Кайши. Самый простой китаец понимает теперь, что собой представляет этот человек.

Обо всех этих событиях я пишу не очень много, поскольку я недавно беседовала со здешними корреспондентами немецких газет (Босхард – от издательства «Ульштейн», доктор Фогель – от мюнхенских, гамбургских и кёльнских газет), и у меня создалось впечатление, что их информация носит подробный характер. Официально здесь объявлено о прекращении военных действий. Методы японцев можно проследить по следующим фактам: убито от двух до четырех тысяч китайских солдат, около десяти тысяч гражданского населения, число беженцев из китайской части города составляет более 600 тысяч жителей. Само собой разумеется, что прекратили работу фабрики в китайском квартале Чапэй. К тому же в результате закрытия в Шанхае японских фабрик 300 тысяч китайских рабочих потеряли работу. Какого-либо пособия они не получают. Массовая нищета достигла предела. Какие меры предпринимаются для нормализации положения? Европейский волонтерский корпус отозван с границы сеттльмента и заменен регулярными войсками, поскольку волонтеры должны теперь охранять внутренние районы поселений иностранцев от возможных волнений и бунтов китайских беженцев и рабочих. Наши беженцы (китайские беженцы, жившие у нас) несколько дней назад разошлись по домам, однако семь мужчин вновь вернулись. Повсюду бродят японские солдаты. Мне не хочется описывать методы убийства и многое другое, что я слышала от надежных людей».

Вскоре представилась возможность установить контакт с 19-й китайской армией. Под флагом благотворительности можно было посещать раненых солдат в госпиталях. В качестве переводчика нас сопровождал Хан.

Большого риска здесь не было. Трудно было лишь определить, сколь далеко я могу зайти в своих вопросах, не вызывая подозрений медсестер и китайских дам из благотворительных организаций своими дружескими контактами с солдатами. После двух посещений Рихард решил, что мы должны прекратить визиты в больницу.

Я расспрашивала солдат об их настроениях, социальном происхождении, причинах, побудивших вступить в армию, впечатлениях о Красной армии и о японской армии в Шанхае, а также о том, что их лично заставило столь мужественно сражаться. Подробно я побеседовала с семью или восемью легкоранеными. Рихард был удивлен, что мне удалось так откровенно поговорить с солдатами. Вообще-то подобраться к армии было нелегко. Сбор информации в стране, где 96 процентов населения неграмотно и где средства информации развиты слабо, значительно отличался от возможностей, имеющихся в европейских странах.

В те дни я нарисовала Рихарду достаточно яркую картину настроений европейцев, поскольку агрессия Японии была главной темой разговоров. Большую помощь в сборе информации для Рихарда мне оказал Вальтер. Меня радовало, что в ходе наших дискуссий, длившихся часами, Вальтер все чаще соглашался со мной. Переворот в сознании, вызванный политическими событиями, в нем был особенно заметен.

Вальтер был одним из наиболее крупных коммерсантов-европейцев в Шанхае, имевших связи с представителями китайских деловых кругов и нанкинским правительством. Он часто совершал поездки в разные концы Китая. Я понимала, какое значение он может иметь для нас. Настал день, когда я сказала Рихарду, что хотела бы попытаться привлечь его к нашей работе. Разумеется, я не могла предсказать, каков будет ответ Вальтера, но в случае отказа я рисковала лишь тем, что он узнал бы о моей активной политической деятельности. Я была уверена, что он будет молчать и его уважительное отношение ко мне не изменится. Рихард согласился. С большим внутренним волнением, осторожно развивая данную тему, я переговорила с Вальтером. Я сказала ему только то, что речь идет о поддержке китайских коммунистов. Все остальное должен был сказать Рихард. Вальтер заявил о своей готовности сотрудничать. Впоследствии Рихард сказал мне, что беседа была позитивной и очень интересной. В их дальнейших контактах я участия не принимала. Думаю, что Вальтер был очень полезен для Рихарда. Сотрудничество между ними продолжалось многие годы. У меня сложилось впечатление, что Рихард как личность произвел огромное впечатление на Вальтера, что и вовлекло его в нашу работу. В дальнейшем он отошел от нас, но нашим противником не стал и вреда кому-либо из нас не нанес. В последний раз я видела его в мае 1936 года. Умер он несколько лет назад.

Постепенно положение в Китае стало спокойнее. 11 апреля 1932 года я писала брату:

«…В настоящий момент Япония активности не проявляет, но мы ожидаем, что все снова начнется, никто не верит, что мир наконец наступит. Возможно, что в следующий раз это начнется не в Шанхае, а где-либо еще».

Это предположение оказалось правильным. Военное вторжение Японии в Китай продолжалось, можно сказать, безнаказанно более шести лет, пока, наконец, не удалось создать в 1937 году единый антияпонский фронт. В него вошли сторонники Чан Кайши, который не мог более игнорировать требование всего народа о создании такого фронта. Объединенными усилиями наступление Японии было остановлено.

В Шанхае положение иностранцев нормализовалось в апреле 1932 года. Итогом событий были сожженные жилища, миллионы безработных и убитых.

Из письма родителям:

«…Мы оба живем в ужасных условиях. Вы не можете себе представить, какая здесь грязь, нищета и бедствия. Не видно, чтобы с этим как-то боролись. Недавно я нашла на улице мертвого ребенка в мокрых пеленках…»

Составной частью моей жизни в Китае и лучшим отдыхом были поездки во внутренние районы страны. Правда, в редкие свободные дни мы выезжали не очень далеко, но «внутренние районы» начинались для нас сразу же за пределами Шанхая.

Из письма родителям:

«…Пасха прошла интересно. Как и принято здесь, мы провели ее в одном буддийском монастыре. Во второй половине дня в четверг мы на теплоходе добрались из Шанхая в Минпо, и на следующий день в пять часов утра мы туда прибыли. К югу от Минпо находится храм «Сын неба». Мы сели в маленький моторный катер. Поездка, длившаяся два с половиной часа, прошла очень весело. Уже сам по себе катер вызывает улыбку. Это был маленький буксир. Первый класс – это сам катер, на крыше которого мы лежали. Второй класс – это многочисленные привязанные к нему весельные лодки, переполненные оживленными китайцами… В одной лодке сидел певец с барабаном и бубном, читавший стихи. В его лодке царила тишина – все слушали и щедро одаряли певца медяками. Местонахождение храма – великолепное. За первым храмом расположен пруд с карпами, за ним еще два пруда с золотыми рыбками. В больших дворах храмов, вымощенных булыжником, просушивается рис, который монахи ворошат бамбуковыми граблями. Мы спали в китайских постелях и ели китайскую еду. Кровати очень широкие с пологом и матерчатыми занавесками, вместо матрацев – соломенные тюфяки. Еда буддийская. Монахи все спрашивали, откуда я знаю китайский язык. Рольфу они такой вопрос не задавали, поскольку для них было непостижимо, как я, женщина, могу знать что-то лучше, чем мужчина. Однако затем авторитет Рольфа и восхищение им неожиданно возросли, после того как он нарисовал храм и портреты двух монахов».

На троицу мы с Вальтером и Эрихом Ландауэром совершили длительную прогулку. Рольф с его широкой натурой радовался возможности выбраться из Шанхая, даже если он сам не участвовал в таких вылазках.

Эрих Ландауэр, молодой химик, племянник Густава Ландауэра[22]22
  Деятель Баварской советской республики, убит в 1919 году


[Закрыть], приехал в Китай. Я о нем писала домой:

«…Он относится к типу людей, которых здесь обычно не хватает – увлекающийся, интеллигентный, остроумней человек, ученый».

Ландауэр придерживался прогрессивных взглядов, и я надеялась привлечь его к нашей работе, однако он женился на китаянке из мелкобуржуазной среды, попал под ее сильное влияние, и я отказалась от своих намерений.

19 мая 1932 года

«Путешествие было восхитительным. Мы выехали в субботу в полдень, проехали шесть часов по железной дороге до Нанхинхиа и за Ханькоу остановились в китайской гостинице…

В воскресенье был день моего рождения. Первую из адресованных мне телеграмм принес бой из отеля. Я сразу же догадалась, что ее послал Вальтер. Потом мы перебрались на пароме на другую сторону реки. Оттуда железная дорога идет до Ланьци. Поездка длится десять часов и проходит по изумительной по своей красоте местности. Миниатюрную узкоколейку построил китайцам наш хороший друг Бернштейн (фирма «Оренштейн и Коппель»). Это предмет его гордости и радости. Большую часть дороги мы сидели на открытой платформе, болтая ногами. Бежать рядом с вагонами нам не хотелось, дабы поездка «не потеряла лица». По обе стороны колеи располагались в форме террас рисовые поля.

Посреди полей высились похожие на кегельный шар надгробные холмы или чудесные старые деревья, посаженные в честь предков. Посадка этих деревьев имеет и хозяйственное значение. В период уборки озимого ячменя, когда рисовые поля залиты водой и нет места для просушки урожая, ячмень собирают порядно в снопы и вывешивают их на деревья. Картина такова, как будто деревья одеты в желтые платья. За рисовыми полями возвышаются зеленые горы.

Ланьци расположен на реке.

Вечером в день приезда мы посетили бургомистра Ланьци, передали ему рекомендательное письмо Бернштейна. На следующий день мы должны были отправиться на лодке вниз по течению реки. Бургомистр настаивал, чтобы нас сопровождала охрана – двое полицейских. Ночью, когда мы были еще в постелях, появились старший полицейский и два его помощника, от которых нам с трудом удалось избавиться. На следующее утро мы наняли джонку. Такой красивой природы, как во время этой поездки по реке, я до этого не видела. Мы все были очень довольны. Экипаж лодки – три гребца, по течению она шла быстро. Лодку покрывала полукруглая крыша из бамбука, состоящая из трех частей, ее можно раздвинуть или уменьшить. До полудня мы сделали остановку, чтобы искупаться. Я, конечно, была счастлива. Во второй половине дня мы пристали к дикому берегу и поднялись на гору. Природа здесь буйная, настоящая южная. Вскоре мы сбились с дороги и пробивались сквозь джунгли по гальке, через колючий тростник, но вскоре вынуждены были отказаться от своих намерений. Привал мы сделали, не добравшись до вершины, но зато были вознаграждены чудесным видом на реку и окружающие горы. Влюбленный в природу, Эрих был восхищен раскрашенными черно-желтыми многоножками, бабочками и тропическими растениями, я его восторгов не разделяла. Измученные и исцарапанные, мы спустились вниз, уверенные, что были первыми европейцами, ступившими на эту гору. Испытание физических сил мне всегда доставляло радость. Гребцы приготовили ужин. Мы сразу же после ужина улеглись спать, расстелили наши одеяла под бамбуковой крышей на голом полу… Взошла луна, гребцы тихо пели песню, горы казались еще более высокими. Сон не шел…»

Строка из этого же письма:

«В последнюю субботу с нами снова были Киш и Агнес».

В одном из предыдущих писем я писала, что на ужин к нам пришел Эгон Эрвин Киш и задержался до двух часов ночи. Поначалу я с ним заспорила, сказала ему, что он тщеславен. Две недели мы не виделись. Затем помирились, и я написала домой, какой он интересный человек.

4 мая 1932 года

«Теперь мы очень мило относимся друг к другу. Он звонит:

– Детка, это твой добрый дядюшка Киш. В воскресенье я хотел бы к вам зайти».

В последний раз он пришел усталым, прилег на кушетку в рубахе без галстука, с засученными рукавами. В этой позе мы его сфотографировали. Надеюсь, что снимок получился.

Этот снимок мы ему вручили с надписью «Неистовый репортер».

Утром он уехал в Пекин.

Киш был в восхищении от одной статьи, опубликованной в «Роте фане» под названием «В руках у японцев», но не знал ее автора[23]23
  Речь идет о репортаже в «Роте фане» от 24 апреля 1932 года, который я опубликовала под псевдонимом


[Закрыть].

«…Еще одна звезда на шанхайском небосклоне – Рози Грефенберг-Ульштейн. Я «вкушала» ее за ленчем в доме Бернштейна, Киш назвал ее «капиталистическим болотным цветком», о чем она сама нам с возмущением рассказала…»

Я очень ценила книги Киша. Некоторое предубеждение возникло лишь после того, когда я узнала, что он намерен пробыть в Китае всего три месяца и затем написать книгу об этой стране. Агнес и я были возмущены таким поверхностным, как нам казалось, подходом к делу. Кто мог решиться даже приблизительно познать эту страну в столь короткое время! Мы не знали, какой исключительной работоспособностью обладает Киш. Он имел основательную подготовку, обладал талантом быстро схватывать новое и тщательно все перепроверял.

Летом 1932 года Агнес и я планировали провести самое жаркое время в Гуйлине, расположенном в провинции Шанси на высоте тысяча двести метров над уровнем моря. Агнес выехала заранее и сняла для нас бунгало. Поначалу с нами собиралась также ехать Сун Цинлин. Я знала ее уже давно как жену умершего президента Китая Сунь Ятсена.

После его смерти ее политические взгляды еще более полевели. В тот период Сун Цинлин поняла значение сотрудничества с Советским Союзом. Я часто посещала ее вместе с Агнес, бывала у нее и одна. Это была хрупкая грациозная женщина. Ее жизнь не была легкой. Одна из ее сестер была замужем за Чан Кайши. Другая – за министром финансов правительства Чан Кайши. Сама она из-за своих политических взглядов была в немилости в кругах влиятельной семьи. Как-то она подарила мне шелковый ишан, который я носила многие годы. Все же она не поехала с нами в Гуйлинь. Рихард был против того, чтобы я появлялась с ней в обществе. Я писала своим родителям о путешествии, прибытии и жизни в Гуйлине.

Июль 1932 года

«Позавчера мы благополучно прибыли в Гуйлинь. Нас сердечно встретила Агнес. Поездка вверх по течению реки Янцзы (пять дней) проходила вдоль красивых берегов, но была печальной. На остановках к нам подплывали в корытах для стирки белья нищие и беженцы. Здесь в прошлом году было наводнение: Янцзы вновь вышла из берегов. Повсюду видны полузатопленные хижины и поля. Наше дальнейшее путешествие проходило в открытой коляске рикши под проливным дождем по размокшей от грязи, ухабистой дороге. Затем час мы тряслись в громыхающем автобусе до подножия горы. Оттуда на вершину ведут крутые дороги, которые мы преодолели за три часа на раскачивающихся носилках. Проходит пять минут, кули кладут носилки на землю, говорят, что клиент слишком тяжелый, и просят дополнительные чаевые. С этим надо соглашаться, иначе до темноты до Гуйлиня не доберешься.

На крутых участках дороги кули вдруг заявляют, что дальше надо идти самому, хотя в условиях оговорено, что они должны нести клиентов всю дорогу. С Мишей на руках мне пришлось пройти пешком часть крутой каменистой дороги. С ухмылкой на лице за нами следовали кули; многие жалуются на китайцев, иные даже приходят в ярость, но что можно требовать от кули, получающих нищенскую зарплату за свой каторжный труд?

На пароходе мне представилась возможность познакомиться с миссионерами, многие из них выглядят ужасно. Еще хуже их жены, особенно американки. Сладкоглазые высушенные пугала. Одна жена миссионера впервые приехала в Гуйлинь в 1907 году. Ее дочурка не выдержала палящую жару Ханькоу. Врач заявил, что надо убираться отсюда. Женщина уехала с ребенком в горы, с помощью китайцев построила за три недели дом из камня и глины. Через несколько дней ее ребенок был здоров и весел. Этот же ребенок был с ней и сейчас – 39-летняя женщина, высохшая до костей, на голове замысловатая шляпа, в руках сумка с рукоделием».

Письмо родителям. 5 июля 1932 года, Гуйлинь

«Каждый день после обеда мы вместе с Агнес долго ходим пешком, любуемся прекрасными видами долины реки Янцзы и горной цепью Хубей, где находятся красные. Здесь наверху их тактика хорошо понятна, поскольку повсюду горы, покрытые густой, как в джунглях, растительностью. Если тропинки в гору обрываются, то никакие части противника пройти не могут, только местные красные, то есть Красная армия с помощью местных крестьян. К сожалению, леса здесь нет, только густой кустарник. Китайские крестьяне слишком бедны, чтобы дожидаться, когда дерево вырастет. Они рубят кустарник и небольшие деревья, сжигают их на уголь или делают веники и продают. В условиях Китая может сохраниться лишь бамбук, вырастающий за шесть недель».

27 июля 1932 года

«Агнес вернулась в Шанхай за шесть недель до моего отъезда отсюда. Здесь сейчас доктор Фогель из немецкой торговой палаты, с которым мы иногда вместе совершаем прогулки. Неделю назад мы с ним и профессором Отмаром совершили вылазку. Отмар говорит по-китайски. Мы пошли к храму, и он прочитал и бегло перевел все надписи, в том числе на древнекитайском языке, которого не знают сами китайцы. Его считают лучшим иностранным знатоком китайских диалектов. В остальном он не очень симпатичный человек».

По моим письмам домой никогда нельзя было заметить, что у меня подчас было тяжело на душе. Матери хватало своих проблем с шестью детьми. Мне, правда, и не хотелось изливать ей свою душу. Последние две недели в Гуйлине я провела в подавленном настроении. Уже давно в Китае были арестованы два товарища – супруги Ноленс-Руг. Я лично их не знала, однако судьба этих людей волновала нас всех. Китайский суд должен был приговорить их к смертной казни. В книге «Доктор Зорге радирует из Токио» описывается, как с помощью добытых Рихардом денег удалось заменить смертный приговор пожизненной каторгой.

У Ноленсов был пятилетний сын, которого Агнес после ареста родителей засыпала подарками. Мне казалось неправильным обращаться с ним как с принцем, о чем я ей и сказала. Возник вопрос, не возьму ли я мальчика к себе. Мне очень хотелось это сделать. Я постаралась бы стать ему второй матерью, да и у Миши был бы старший брат. Однако Рихард не одобрил мое намерение. Мне пришлось бы оставить нелегальную работу. Этого не хотели ни он, ни я.

В Гуйлине нам стало известно, что супруги Ноленс-Руг объявили голодовку. В этот день за обедом Агнес вдруг сказала, что она не притронется к еде. Я заметила, возможно чересчур резко, что этим она Ноленсам не поможет, Агнес встала и вышла из-за стола. После обеда я пошла одна гулять. Когда я возвратилась, то обнаружила письмо, в котором она писала, что в этих условиях не может остаться и уезжает в Шанхай. Далее она писала, что я-де слишком забочусь о своем личном счастье, о своей семье, личные обстоятельства для меня превыше всего и что я совсем не тот человек, каким должен быть революционер.

Я никак не могла постичь его содержания. Две вещи не укладывались в моем сознании. Зная меня, Агнес должна была понимать, что я готова пойти на любой риск ради возможности помочь арестованному товарищу. Почти наверняка меня ожидала аналогичная судьба.

Может быть, мне следовало рассказать Агнес, как часто я думала о них, в особенности о матери пятилетнего мальчика, поделиться с ней своими чувствами, чтобы убедить ее в этом?

Большим ударом для меня было то, что столь тесная дружба дала из-за этого трещину. Я ломала себе голову, пытаясь понять, как у Агнес могло сложиться такое мнение обо мне. Может быть, она права в одном. Я любила жизнь и могла восторгаться самыми повседневными вещами. Может быть, я придавала этим мелочам слишком большое значение? Я любила каждый вздох моего сына и твердо решила иметь еще детей, хотя и не верила в то, что мой брак выдержит существующие между нами конфликты.

Как-то Агнес с грустью заметила: «Я принесла своих детей в жертву борьбе».

Конечно, со своей привязанностью к Мише я не смогла бы столь же хладнокровно, как Агнес, пережить тюрьму, но разве это могло стать причиной предательству товарища? Я всегда считалась с возможностью ареста, сознательно закаляла себя физически, чтобы обладать необходимой стойкостью, не курила и не пила ни кофе, ни алкогольных напитков, чтобы не сталкиваться с необходимостью отвыкать от этих привычек в случае возможного ареста.

Внезапный разрыв дружбы, которая была важной составной частью моей жизни и, как я думала, жизни Агнес, явился для меня тяжелым ударом. Позднее, в Шанхае, мы иной раз встречались. Агнес даже приходила к нам, но прежние отношения не восстановились. Я чувствовала, что мнение Агнес обо мне, сложившееся в Гуйлине, не меняется и при ее бескомпромиссном характере ее отношение ко мне определяется этим мнением. В этих условиях беседы с Рихардом приобрели для меня еще большее значение, В промежутках между встречами я с нетерпением ожидала бесед с Рихардом, и мне всегда было что ему рассказать. Об охлаждении наших отношений с Агнес я упомянула лишь однажды. Рихард оценил это как женскую ссору, которая его не касалась. Для меня это имело важное значение. Если бы и Рихард утратил доверие ко мне, то не знаю, что бы со мной стало. Люди, которых я ценила, могли легко подорвать мою уверенность в себе. Я по-прежнему часто встречалась с Изой. Из гостей, принадлежащих к буржуазной среде, мы наиболее охотно встречались с учителем Фрицем Куком, который с пониманием относился к китайскому народу, чем вызывал нашу симпатию. После 1933 года Кук вступил в нацистскую партию. От него мы этого не ожидали. Он много путешествовал, обладал кругозором, значительно превышавшим средний уровень европейцев в Шанхае. Он давно любил одну китайскую девушку, которая была обручена с другим.

В середине декабря 1932 года позвонил Гриша и сообщил, что во второй половине дня я должна прийти к нему домой: Рихард хотел бы со мной поговорить. Я очень редко бывала у Гриши и понимала, что он должен предварительно еще раз позвонить. Впоследствии он мне сказал, что они условились о том, что он мне позвонит лишь в случае непредвиденных обстоятельств. Правда, один раз возникло недоразумение, и я не пошла к нему, недоразумение, которое я долго переживала.

В этот вечер мы принимали гостей. К нам пришли сыновья профессора Рихарда Вильгельма, в прошлом миссионера в Китае, а затем руководителя Института Китая во Франкфурте-на-Майне. Профессор Вильгельм умер в 1930 году. Один из его сыновей был китаистом, как и отец, и длительное время жил в Пекине. Другой сын был архитектором и пришел к Рольфу с рекомендательным письмом.

В своем письме родителям я писала об этом визите:

17 декабря 1932 года

«…Братья Вильгельм нас разочаровали. Пекинский Вильгельм еще терпим, однако абсолютный книжный червь. Друг Китая, но на старый манер: влюблен в Китай трехтысячелетней давности и мало интересуется Китаем наших дней. Он выступал в Восточно-Азиатском обществе с рассказом о деятельности Института Китая, после чего учитель Кук демонстрировал диапозитивы о своем путешествии в Шанси и Ганьсу. Потом я пригласила их к себе на ужин, что было рискованной затеей, поскольку, за исключением Кука, все остальные были скучны и неразговорчивы. Архитектор и его жена вообще молчали, хотя только что приехали из Германии, что вызывало с нашей стороны массу вопросов…»

Неожиданно зазвонил телефон. Мы сидели за столом в нашем вестибюле, из которого на верхний этаж вела лестница. Она была отделена от жилой комнаты бамбуковой занавеской, расписанной различными картинками. Я зашла за занавеску. Телефонный аппарат стоял на письменном столе, расположенном в нише. Рядом с телефоном висела картина с видом ландшафта на Шлахтензее. Я все точно помню, даже где и кто из гостей сидел за столом.

Я сняла трубку. Раздался голос Рихарда Зорге. Рихард сказал, что до полудня он два часа меня дожидался и неоднократно звонил, однако никто не отвечал. Он хотел со мной попрощаться. Я схватилась за стул, стоящий рядом с письменным столом, и опустилась на него. Рихард спросил, слушаю ли я. Он хочет поблагодарить меня за товарищескую заботу о нем и о других. Это лишь начало, сказал он, мне еще многое предстоит сделать. Я должна обещать ему, что и в дальнейшем буду держать ушки на макушке. И все, всего хорошего, до свидания.

В соседней комнате меня ожидали гости. Я посмотрела на стул и не могла себе представить, что Рихард просто уехал, что он больше не будет сидеть на этом стуле, говорить со мной, слушать меня, давать советы и смеяться вместе со мной. Как же я заблуждалась! Только теперь мне стало понятно, как дорог он мне был. Если бы у меня было хотя бы десять минут времени, чтобы взять себя в руки. Однако это относилось уже к области «держать ушки на макушке». Я вернулась в комнату. По моему виду никто из гостей ни о чем не догадался. В последующие годы я встречалась с другими товарищами: с Изой, Паулем, Гришей, Максом, Францем, но с Рихардом никогда.

Уже давно я намеревалась провести весной 1933 года – спустя три года после отъезда из Германии – отпуск с семьей в Берлине. Я заранее радовалась свиданию с родителями, братьями и сестрами, озеру, у которого я выросла. Особенно я радовалась предстоящей поездке из-за сына, которому необходимо было хотя бы ненадолго сменить влажный шанхайский климат, на чем настаивал врач.

Однако весна принесла из Германии страшные вести. С 1930 года я не была в Германии и не могла понять, как мог немецкий рабочий класс допустить захват власти нацистами. Тяжелым грузом легла на нас забота о судьбах Германии и о нашей семье. В письмах домой об этом почти не говорилось.

«…С ужасом мы наблюдаем за тем, что происходит в Германии. Об этом в газетах пишется немногое, но и того, что пишется, достаточно, чтобы постоянно об этом думать. Мысль о том, что лишь часть подлинных событий попадает здесь в прессу, придает вашей телеграмме особенно радостное значение. Когда сердце переполнено, уста молчат.

Пишите, насколько это для вас возможно…»

«Германия – это, естественно, первое, о чем мы читаем в газетах. На здании консульства здесь развевается знамя со свастикой с черно-бело-красными полосами. Хорошо, что Рольф работает в английской фирме. Каждый день в Шанхай приезжают немецкие безработные. У Рольфа уже наверняка побывало десять архитекторов, ищущих работу. Здесь также становится все труднее».

Мне вскоре стало ясно, что запланированную поездку надо «отложить».

В Китае также были свои политические заботы.

19 февраля 1933 года

«Китайско-японский конфликт разрастается. Вероятно, Япония очень скоро захватит провинцию Жэхэ без сопротивления с китайской стороны. Китайское правительство по-прежнему не намерено посылать войска против японцев: солдаты ей нужны для борьбы против Красной армии, сейчас, в частности, в Цзянси. Япония вначале не будет наступать на Тяньцзинь или Пекин. Решится ли она – и когда – на войну против России, сказать трудно.

Если девять месяцев тому назад Чан Кайши и нанкинское правительство не имели твердой почвы под ногами, то теперь их положение вновь стабилизировалось. Чан Кайши добился частичного успеха в борьбе с красными, что восстановило его престиж, утраченный в период японского нападения на Шанхай. Т. В. Суонг – человек очень одаренный, хотя и не привел в порядок финансы правительства, но, во всяком случае, спас их от краха. Лидеры отколовшихся южных провинций и кантонского правительства ослаблены и частично эмигрировали за границу. Нанкинское правительство предприняло серьезные попытки обезопасить путем строительства плотин на реке Янцзы прилегающие провинции от наводнений, что позволило ему усилить свое влияние в этих областях, которым оно прежде не располагало. При всем том нельзя говорить о каком-то самостоятельном нанкинском правительстве, поскольку им распоряжается Америка, от которой оно зависит также в финансовом отношении…»

21 мая 1933 года[24]24
  Это последнее сохранившееся у меня письмо в Германию из Шанхая, адресованное: Берлин, Шлахтензее, Террассенштрассе, 17


[Закрыть]

«Война на Севере затягивается… Правители южных провинций во главе с Кантоном объединяют свои силы. Планируется поход на Нанкин с целью свержения правительства. Об этом говорят уже давно, однако состоится ли такой поход, пока не ясно. Политическая обстановка здесь часто меняется… В остальном я занималась изучением Китая. Столь часто, насколько это было возможно, я выезжала за пределы Шанхая. Здесь так много чудесных деревень, могильных курганов и храмов, а также улиц и людей! Думается, если я останусь здесь еще несколько лет, Китай поглотит меня и у меня не возникнет желания расстаться с ним. В особенности в наше время большим утешением для меня является то обстоятельство, что эта страна мне так нравится. Надо бы вас всех сюда вытащить!»