Текст книги "Дорога из стекла"

Глава 5

– Вик, движение точнее! Поворот, захват…

Я слежу за танцем, но сама в нем не участвую. У нас с Евой был дуэт в финале, теперь мне придется исполнять соло. Слишком мало времени до конкурса, чтобы задействовать другую девушку. Только сначала нужно откорректировать базовые связки.

Перед тренировкой мы с группой душевно поговорили, и, мне кажется, каждая из девушек ощущала невосполнимую утрату. Задавать наводящие вопросы я не могла: в мыслях возникали подобные фразы, а губы не шевелились. Мы совместно решили, что останавливаться нельзя. Не сейчас. Слишком долгое время мы шли к победе.

Ева была одной из лучших. Мы шли нога в ногу, и, когда пришло время выбирать нового капитана, нам предоставили возможность самим решать, кто из нас займет это место. Ева уступила, зная, насколько для меня это важно, хоть я и уверяла ее, что это не так. Как же я любила ее… за доброту, сострадательность, наивность, за то, что она – моя лучшая подруга и самый близкий человек.

Наверное, я слабый человек.

– Лиз, ты очень бледная, – произносит Хлоя, встревоженно заглядывая мне в глаза.

Музыка уже закончилась, девочки выжидающе смотрят на меня. Кажется, сейчас я должна указать на ошибки, подбодрить всех или, наоборот, раскритиковать, пошутить, а затем включить магнитофон снова. Но я не могу, потому что половину танца смотрела не на девочек, а на стену зала успокаивающего голубого цвета.

– Хочешь, я проведу тренировку? – спрашивает Мия.

Она делала это, когда мы с Евой по какой-то причине не появлялись либо отрабатывали дуэт. Мия обожает командовать, у нее прекрасно получается видеть и исправлять ошибки в постановке либо индивидуальном исполнении чирлидирш.

Да, пусть пока она займется этим.

– Спасибо, – говорю я, бросая девушке благодарную улыбку. – Я буду репетировать соло.

Танец для меня – жизнь. Он заставляет забыть обо всем на свете, раствориться в нем.

Но настоящий танцор не думает о том, как правильно выполнить следующее движение, потянуть носок, сделать ровный шпагат в прыжке. Это прежде всего эмоции. Мыслей нет, но есть чувства.

Мия включает музыку для растяжки, симфонию Бетховена, и меня вовлекает в мелодию. Бывают моменты, когда хочется кричать и плакать, но ты не можешь себе этого позволить. В этих случаях я делаю так…

Носок. Пальцы. Ладони. Они становятся мягкими и легкими, словно пух.

Один. Два. Три…

Шаг, пируэт, фуэте, гран батман.

С детства я занималась разными направлениями: гимнастика, классика, джаз-модерн, контемпорари, затем чирлидинг, который смешивает несколько современных стилей.

Батман тандю и снова пируэт, первый, второй, третий…

Мне нравится чирлидинг, это очень активный танец с элементами художественной и спортивной гимнастики, сложными в исполнении. Но иногда он бывает совершенно неуместен, уступая место классике и контемпорари, более глубоким и разнообразным в своей манере выражения эмоций…

Пульс бьется в такт мелодии, легкие касания гладкого линолеума – я без остановки кружусь по залу. Для танца нужно пространство, так же как для песни – звук.

Это непередаваемое чувство свободы – словно глоток воздуха утопающему, ключ от оков реальности.

Мелодия стихла, в зале – тишина. Я стою лицом к зеркалу и вижу восхищенные выражения лиц девушек.

– Я не знала, что ты занималась классикой, – произносит Мия. – Это просто потрясающе, Лиз!

Хлоя грустно улыбается, глядя на меня: возможно, лишь она увидела в танце не только высокую хореографическую технику, но и мольбу о помощи.

Она не была многословна, но в трудных ситуациях я всегда ощущала ее понимание и поддержку.

– Давайте прогоним все с самого начала, – говорю я, поворачиваясь к девушкам. – Я включаю видеозапись. Стараемся делать все синхронно, оттачивать каждое движение.

Чирлидерши становятся в начальную позу, выпрямляют спины, поднимают подбородки и растягивают губы в лучезарной улыбке.

Завтра – понедельник, а значит, мне нужно будет идти в школу и бесстрастно выявлять скрытые мотивы, алиби и настоящее отношение людей к недавно произошедшему событию. Это психологически сложно, я боюсь, что мне не хватит внутренней стойкости…

– Ты справишься, – успокаивает меня Макс, заботливо укрывая одеялом.

Он приехал ко мне вечером, вероятно понимая, что я не смогу вынести одиночество. Мама осталась дома, но лучше бы она уехала к своим источникам – я все равно не хочу ее видеть и не пускаю в свою комнату. Когда в дверь постучался парень и попросил проводить его ко мне, она даже не стала задавать вопросы, догадываясь, что из этого ничего хорошего не выйдет, лишь поблагодарила его.

– Я знаю, – убеждаю я его и себя. – Просто… завтра придется делать вид, что все в порядке и весь день слушать эту фразу: «Мне так жаль». Так всегда говорят человеку, потерявшему кого-то близкого, чаще всего из равнодушной вежливости.

За окном воет ветер, ветки деревьев бьются о стекло.

Макс закрывает шторы и выключает свет, оставляя включенной настольную лампу, садится рядом со мной.

Только ему я позволяю видеть себя такой слабой и беззащитной.

– А ты думай по-другому: завтра тебе представится шанс узнать истину.

Убийца не останется на свободе. Ни за что.

Я сжимаю его горячую ладонь ледяными пальцами. Мои руки всегда холодные.

– Ты ведь останешься? – спрашиваю я.

– Чтобы твоя мама свернула мне шею, как только я выйду из комнаты? – смеется Макс.

– Это не ее дело. Слишком поздно спохватилась.

– Ты жестокая.

– А еще грубая. Как ты можешь со мной встречаться?

Он близко наклоняется к моему лицу.

– И правда, как же меня угораздило влюбиться в самую красивую и упрямую из всех девушек, которых я встречал?

Наши губы соприкасаются, сливаясь в легком нежном поцелуе.

В такие моменты в голове не остается ни одной мысли, меня будто уносит ввысь безмятежный и в то же время сильный порыв ветра, бережно окутывая пеленой облаков. Я знаю, что он не позволит мне упасть и разбиться, полностью доверяю ему себя.

– Спи. – Макс целует меня в макушку и ложится рядом.

Я знаю, что он уйдет, когда я засну, а потом наткнется на мою маму и, как порядочный парень, расскажет о наших отношениях, потом о моем самочувствии и, возможно, пообещает ей помочь наладить со мной контакт. Да, Макс, несомненно, ей понравится, но я бы ничуть не расстроилась, будь по-другому. Я никогда не ждала ее одобрения и даже не знаю, как она относится к моим друзьям и знакомым, уверена лишь в том, что у нее глубокая неприязнь к Шону. Пожалуй, это единственное, что нас объединяет.

Под мягким пледом, в теплых объятиях Макса я чувствую себя защищенной и счастливой. То, что происходит сейчас в моей жизни, кажется страшным сном. Пусть эти секунды длятся вечно….

Звонкая ритмичная мелодия развеивает сны и заставляет меня встать с кровати, с целью выключить ее и снова закутаться в одеяло. Но вместо этого, видя на экране имя Хлои, я беру трубку.

– Где ты? Через несколько минут прозвенит звонок.

Время… уже восемь часов!

– Че-ерт… – протягиваю я, щуря глаза от солнца. – Надеюсь, я успею ко второму уроку.

– Скажу, что ты плохо себя чувствуешь. Только, Лиз, пожалуйста, не заставляй меня целый день находиться здесь одной.

– Я буду через полчаса.

Школа – это место, где мы с Евой познакомились и проводили большую часть времени, с ней связано много воспоминаний… Войдя сюда снова, я начинаю понимать, что имела в виду Хлоя.

В холле вывешена фотография Евы, перевязанная черной ленточкой. А возле нее спиной ко мне стоит Касси…

Что она там делает? Сейчас ведь идет урок.

Я тихо подхожу к девушке сбоку. Она меня не замечает и отстраненно смотрит на фотографию. Что она сейчас чувствует? Грусть и скорбь или немое торжество?

– Ты знаешь, как она умерла? – спрашиваю я, пронзая голосом тишину.

Касси, вздрогнув, переводит на меня испуганный взгляд. Наверное, она удивлена, что я обратилась к ней, тем более с таким вопросом.

Немного помолчав, качает головой и произносит:

– Нет. Об этом не говорят… Но мне искренне жаль твою подругу.

Я пытливо смотрю ей в глаза.

«Врешь, тебе совершенно безразлично. Только вот зачем ты тогда остановилась здесь?»

– Это было самоубийство, – стальным голосом произношу я. – Она приняла цианистый калий.

Выражение лица Касси меняется: брови взлетают вверх, глаза округляются в ужасе. Либо она действительно не может поверить в мои слова, либо первоклассная актриса.

– Из-за чего? То есть я думала… я думала, что это был несчастный случай.

Она говорит так, словно действительно скорбит, только я не потерплю притворства.

– Ты ведь ее ненавидела.

Девушка молчит и растерянно смотрит мне в глаза. Она боится меня и моих слов, которые могут порезать больнее кинжала.

– Ты смотрела на нее так, будто хочешь убить. С чего бы тебе жалеть ее сейчас?

Она тихо вздыхает, нервно теребит кольцо на правой руке.

– Да. Ты права! – с каждым словом голос Касси становится более уверенным. – Знаешь… Мама всегда ставила ее в пример, с тех пор как познакомилась с Лессой и стала ходить в гости к Уайтам. Ева – отличница, красавица, спортсменка, помощница и по совместительству ангел без нимба! Она хотела, чтобы я была такой. Знаешь, каково это – осознавать, что твоя мать испытывает гордость, только не за тебя. А я старалась делать все, как она хочет: училась играть на скрипке, получала хорошие оценки, помогала по дому. Но этого мало. Мама продолжала повторять, что я не такая добрая, сострадательная и искренняя, как Ева, заставляла вести себя так же, как она. Конечно, это безумно раздражало. Как я должна была относиться к твоей подруге? Да, я ее почти ненавидела. Только это не значит, что я желала ей смерти.

Это откровение внезапно меняет мое отношение к Касси. У нее тоже плохие отношения с матерью, и я прекрасно понимаю, каково это.

Могло ли это послужить мотивом? Если да, то она бы ни за что не рассказала мне о нем.

Несколько секунд помолчав, я произношу:

– Не пытайся никому угождать. Будь собой и делай то, что тебе нравится.

– Ты так считаешь? – спрашивает она. – Тогда начну с этой минуты. Ты – высокомерная стерва, никогда не думаешь о чувствах окружающих, не замечаешь никого, кроме себя. Ты только что сказала мне прямо в лицо, что я не могу скорбеть, а только радоваться смерти девушки, которая мне даже ничего не сделала. Как у тебя хватило наглости произнести это с такой уверенностью!

Возможно, Касси отказалась бы от своих слов, узнай она о том, зачем я завела с ней диалог и говорила такие вещи. Но я не могу рассказать ей об этом и в оправдании, честно говоря, не нуждаюсь. Конечно, неприятно слышать такие слова о себе, но отвечать на них, вопреки своему желанию, я не буду.

Я лишь два раза хлопаю в ладоши, произнеся напоследок: «Очень неплохо. Продолжай в том же духе», разворачиваюсь на шпильках и иду в сторону класса.

Ты должна гордиться мной, Ева: кажется, я преодолела себя и стала чуть более сдержанной. А еще вычеркнула из списка своего единственного «подозреваемого»…

Теоретически возможно, что эта сцена могла быть хорошо продуманным маневром, но у Касси вряд ли хватило бы на это фантазии. И все-таки упускать из виду девушку нельзя, даже если я полностью уверена в ее невиновности. Главное – алиби. Но как мне узнать, где она находилась в вечер прошлой среды? Если я начну докапываться, ничем хорошим это не кончится. А вот если с ней заговорит Макс… она расскажет о чем угодно, сама того не осознавая.

На третьей перемене мы с Хлоей идем в столовую и садимся за столик с Мией, несколькими девушками из чирлидинга и компанией футболистов во главе с Максом.

Я покупаю куриную отбивную, апельсиновый сок и две порции фруктового салата. Одну – для себя, вторую – просто по привычке… Сев за стол, я не притрагиваюсь к еде и смотрю на пустующее место. Это заставляет меня вспомнить о том, зачем я здесь. Я не пытаюсь улыбаться, но на вопрос: «Как ты?» – отвечаю: «Нормально».

Вместе с тем я внимательно наблюдаю за каждым из ребят, и меня интересует лишь один вопрос: если бы убийца сидел за этим столом, как бы он себя вел? Думаю, настолько осторожно, что его поведение ничем бы не отличалось от других, или, наоборот, слишком нервозно.

– Вы слышали, Дэнил вчера перевелся в другую школу, – говорит Мия.

Эти слова вертятся в голове, разгоняя все прочие мысли. Дэнил – парень, которого я когда-то видела в компании Энди. Но в последнее время они почти не общаются. Помню, у него мягкий характер, острый ум, хобби – программирование.

– Это так странно: переводиться в начале года, – произносит Хлоя.

Она пытается говорить спокойно, чуть со скукой, но я вижу, как она взволнована.

– Да какая разница? Ну перевелся очкастый, вам-то что? – говорит парень, сидящий рядом с Максом, кажется, вратарь.

Ребята отпускают пару шуток на этот счет и переводят тему, но я уже не слушаю, о чем они говорят.

Дэнил перевелся из школы сразу после смерти Евы… Скорее всего, это совпадение, ведь будь он как-то с ней связан, не стал бы привлекать к себе такое внимание. Но проверить нужно.

– Значит, Касси и Дэнил, – с сомнением произносит Брендон.

За окном воет ветер, и от этого звука мне хочется закутаться с головой в одеяло, а лучше – в два, но вместо этого я раздаю друзьям кружки с горячим ароматным чаем и сажусь в кресло.

Все уже здесь, кроме Уайта, который не счел нужным удостоить нас своим присутствием.

– Я бы в жизни на них не подумал, – пожимает плечами Макс. – Молодцы, девочки. Первый шаг сделан.

Я ожидала от него не совсем такой реакции: он вполне мог сказать, что я обвиняю Касси из-за личной неприязни или ревности. Или он вообще об этом не думал? У нас совершенно разные взгляды на вещи.

– Касси сильно разозлилась, – говорю я, а потом пересказываю весь наш с ней диалог.

– Не могу поверить, – с едва скрываемой улыбкой произносит Хлоя. – Касси Вотерсон назвала тебя стервой? Долго же она, наверное, репетировала.

Подруга всегда производит впечатление скромной и доброжелательной девушки, но этот образ, честно говоря, никак не совместим с ее любовью к едким комментариям в сторону людей, которые ей несимпатичны. На самом деле Хлоя – сложный человек, она совсем не такая, какой кажется на первый взгляд, и далеко не ангел. Но от этого я люблю ее не меньше.

– Эй, Лиззи, надеюсь, девочка вернулась домой живой и здоровой? – говорит Брендон, посматривая на меня.

Я толкаю его локтем в бок, не в силах сдержать улыбку.

Если говорить серьезно, возможно, большинство людей и боятся сказать мне что-то поперек, но совсем не из-за того, что это опасно для жизни. И как же раздражает, когда прямолинейность путают со стервозностью!

– Я поговорю с Касси, – говорит Макс. – Эван – с пареньком, который перевелся.

– Это все? – спрашиваю я с надеждой на то, что кто-то из ребят обнаружил хоть какую-нибудь зацепку.

– Похоже на то, – произносит Хлоя, обведя взглядом комнату.

– Лиз, что насчет Уайта? – спрашивает Брендон.

– Откуда я знаю?

Воспоминания о Шоне пробуждают во мне сплошные негативные эмоции. С чего они взяли, что я общаюсь с этим хамским типом больше, чем кто-либо из них?

– Хотя он правильно сделал, что не пришел, – говорю я вслух. – От этого все равно нет никакого толку. Я уверена на сто процентов, что ни Касси, ни Дэнил не убивали Еву.

В глазах каждого из ребят я вижу немое согласие.

– Отсутствие результата – тоже результат, – пожимает плечами Макс.

– Перестань говорить банальности, – раздраженно отвечаю я. – Мы не можем сделать сами ни-че-го-шень-ки.

Я не должна говорить с друзьями в подобном тоне и понимаю это, но не могу остановить рвущийся наружу поток слов, переполненный злостью и разочарованием.

– Не одной тебе плохо, Элизабет, – говорит Брендон, приводя меня в чувства.

Остальные молчат: Макс смотрит на меня с легкой грустью, Хлоя – с укором, Эван вообще потупил взгляд.

Кажется, я сделала больно каждому из ребят, обвинив их в бездействии, и даже мой ужасный характер не служит тому оправданием.

– Я просто сказала то, что вертелось в мыслях каждого из вас, – произношу я.

Напряженное молчание дает понять, что я попала в самую точку.

Мама возвращается на несколько часов раньше, чем обычно, и друзья расходятся, отказавшись остаться на ужин.

Я чувствую себя виноватой перед всеми: перед Евой – за то, что не могу раскрыть правду и наказать убийцу, перед ребятами – за то, что выплеснула на них все накопившиеся эмоции, даже перед матерью – я всегда отталкивала ее, и сейчас она смотрит на меня так, будто готова услышать очередную грубость.

– Что-то случилось? – спрашивает она. – Вы поссорились?

– Нет. Все нормально, – отвечаю я.

Я надеваю куртку и застегиваю сапоги, чувствуя, что, если останусь здесь, мама устроит допрос.

– Ты надолго?

– Не знаю.

– Что значит «не знаю»? Элизабет, ты помнишь, что разговариваешь с матерью? Не можешь отвечать по-нормальному? Остаешься дома.

– Да, мамочка, – говорю я и выхожу на улицу.

– Элизабет!

– Вернусь через час, если задержусь, позвоню.

Она не спорит, только тяжело вздыхает и негромко произносит:

– Лиззи. Я ушла с работы раньше, чтобы провести время с дочерью.

Я иду вперед, не останавливаясь.

Не могу сейчас никого видеть. Я просто хочу побыть одна.

Не знаю, сколько прошло времени – минута, десять, час… Не знаю даже, в каком иду направлении. Парк я давно уже прошла.

Меня нигде не ждут, а матери дома лучше без меня, так же как и мне – без нее. Наш пентхаус огромен, но даже когда мы находимся в разных его концах, напряжение почти осязаемо – я не чувствую себя там комфортно.

Хочется плакать, кричать, биться в истерике! Но ресницы остаются сухими, и все, на что я сейчас способна, – это изо всей силы пнуть ближайший камень вместе с комом грязи, лежащим на нем, пачкая свои любимые кроссовки. Именно в них я последний год бегала с Евой по утрам и выходила на пробежку в те моменты, когда душу переполняли обида или злость. От этого сразу становилось легче.

Что мне мешает сделать это сейчас?

Ни секунды не раздумывая, я бегу вперед, выплескивая всю ярость и обиду. Скорость – максимальная, но с каждым преодоленным метром силы покидают меня, и вместе с ними – эмоции.

– Еще немножечко, – тяжело дыша, пискнула я, находясь за несколько кварталов до финиша.

У Евы хватило сил засмеяться.

– Наперегонки? – спросила она.

– Не-ет! – простонала я, любуясь спиной подруги.

Ева участвовала в соревнованиях по бегу на длинные дистанции и прекрасно держалась весь путь, я же – прирожденный спринтер – только мучилась от таких пробежек.

На финише подруга заявила мне, что последние сто метров я бежала, как тюлень, а я задумалась над тем, как выглядела она, когда на глазах у всех прохожих свалилась в лужу. В ответ на это Ева плеснула в меня водой из своей бутылочки, за что я была ей очень благодарна: в тот летний день мы обе проспали пробежку и вышли позже, когда солнце уже встало, заставив термометр подняться до отметки тридцать четыре.

Яркий свет фар и протяжный рев мотора возвращают меня в реальность. Я с ужасом понимаю, что на меня с бешеной скоростью мчится огромный автомобиль…

Глава 6

Я не могу пошевелиться, будто тело сковано невидимыми оковами. А если бы смогла, успела бы увернуться из-под колес машины?

Говорят, что перед смертью у человека перед глазами проносится вся его сознательная жизнь. На самом деле это не так. Сейчас в моей голове нет ни одной мысли и ни одного воспоминания. Лишь отчаянный страх и ускоренное сердцебиение, которое, прислушавшись, мог бы сейчас услышать даже водитель этого злосчастного транспорта.

Три, два, один…

В ту секунду, когда должно произойти столкновение, автомобиль, жутко скрипя колесами, останавливается в нескольких сантиметрах от меня.

Теперь я не чувствую абсолютно ничего. Ни страха. Ни облегчения.

Из машины выходит водитель и со злостью кричит на меня, используя, кажется, все ругательства, которые есть в его словарном запасе.

Голос кажется до боли знакомым… нет, таких совпадений не бывает!

Но надежды совершенно напрасны. В том, что передо мной стоит именно он, нет никаких сомнений.

Какая неожиданная встреча…

Шон обрывает фразу на полуслове и с нескрываемым удивлением пристально смотрит мне в глаза. Я, воспользовавшись паузой, произношу:

– Ты снова чуть не сбил человека. Это твое новое хобби?

Он резким движением руки поправляет волосы, отчего они становятся еще более растрепанными.

– Шелден? Решила отправиться вслед за подругой? Что ты вообще здесь, черт возьми, делаешь?!

Его слова бьют больно, как и всегда. Хватки не теряет…

– Бегаю, – тихо отвечаю я и зачем-то добавляю: – Жалеешь, что успел затормозить?

Даю себе обещание, что на этот раз ничего не почувствую.

Проигнорировав мои слова, он разворачивается и собирается сесть в машину, но, словно только что осознав смысл моих слов, замирает, оглядывается.

– Бегаешь? – переспрашивает, пробегаясь взглядом по одежде.

На мне расстегнутая кожаная куртка, черная юбка и кроссовки. Наверное, не самый лучший костюм для вечерней пробежки…

– Да, – отвечаю я, с вызовом смотря на Шона.

Давай, скажи что-нибудь язвительное. Или посмотри как на умалишенную.

Но он поступает по-другому: обходит машину и зачем-то открывает дверцу пассажирского сиденья.

– Садись, – говорит он тоном, не терпящим возражений.

Я не хочу оставаться одна и в то же время боюсь оставаться с Шоном, потому что испытываю к нему совершенно противоречивые чувства. Он не раз делал мне больно: настолько, что становилось тяжело дышать. Но он никогда не толкал меня в пропасть, видя, что я слабо стою на ногах всего в шаге от нее.

И все же я не нуждаюсь в его помощи. Пусть это будет кто угодно, только не человек, который так умело манипулирует моими эмоциями и бьет без предупреждения. Самый сильный удар – вызвать доверие, а затем с жестоким равнодушием растоптать чувства.

– Не собираюсь, – произношу я.

Что ты сделаешь теперь? Ну же, ударь снова. Только не протягивай руку помощи – ведь это намного хуже.

На лицо падает холодная капля. Начинается дождь…

Шон делает шаг мне навстречу. Он не собирается бросать меня. Но почему? Я желаю всей душой, чтобы он уехал, и в то же время это кажется мне самым ужасным, что только может произойти.

– Убирайся! – мой голос срывается на крик. – Я видеть тебя не могу!

Я снова и снова пытаюсь ненавидеть Уайта, потому что боюсь испытывать к нему что-либо другое.

– Неправда, и ты это знаешь, – произносит он, подходя все ближе.

По непроницаемому взгляду Шона я понимаю: что бы я сейчас ни сказала, он не отступится от своей цели. И самое ужасное: он видит меня насквозь.

Шон берет меня за руку, словно думает, что я убегу. Дождь медленно превращается в ливень.

– Не трогай, – произношу я.

У меня больше нет сил сопротивляться.

– Лиз! – Шон приподнимает мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

Дождь льет как из ведра – волосы Шона почти насквозь промокли.

Я делаю то, чего не могла позволить себе очень долго: провожу по его лицу кончиками пальцев, возвращая непослушную прядь на место. Мои пальцы чуть дрожат, наверное, от холода…

Выражение лица Уайта остается непроницаемым, он лишь чуть ослабляет хватку.

– Ты не в себе, – качнув головой, произносит Шон и ведет меня к машине.

Сейчас в его голосе нет высокомерия и насмешки.

Но я уверена: мне дорого обойдется эта выходка, только немного позже.

В салоне тепло и уютно, слабый запах парфюма, алкоголя и мускуса меня ничуть не смущает. Это его запах: такой привычный. Я могу сколько угодно убеждать себя в том, что согласилась бы никогда не встречать его, но правдой это все равно стать не сможет.

Поймав себя на этих мыслях, я не могу сдержать нервный смешок.

Чушь, каждое слово.

Шон не бросил меня сейчас, но от этого в наших отношениях ничего не изменится.

Раздается щелчок – замыкаются дверцы машины. Но Шон не торопится никуда ехать: откидывается на кресло, включает негромкую музыку, бросает на меня задумчивый взгляд.

Наверное, я должна попросить его отвезти меня домой, а потом уйти, поблагодарив его лишь одной фразой, чтобы завтра мы снова стали врагами. Но я не хочу возвращаться домой, а он, по-видимому, не собирается меня туда везти.

– Куда ты ехал? – спрашиваю я, отстраненно глядя в лобовое стекло.

– Туда же, куда ты шла, – отвечает Шон.

В доме, где погибла сестра, находиться тяжело, а друзья не всегда способны понять. Особенно если ты – одиночка.

Мы сейчас в одной лодке…

– Зачем ты бросилась под машину? – спрашивает он.

Я сердито смотрю на него. Он действительно думает, что я сделала это намеренно?

– Я не собиралась…

Совершать самоубийство.

Ева…

Не могу произнести вслух эти слова.

В кармане начинает вибрировать телефон.

Макс…

– Да?

– Привет.

– Привет.

– Прости меня.

– За что?

– Я ведь оставил тебя одну.

Я молчу в трубку.

– Хочешь, я заеду за тобой сейчас?

Я краем глаза смотрю на Шона. Его непроницаемый взгляд направлен в темноту.

– Нет, – произношу я. – Все хорошо, правда.

– Ты уверена?

– Да.

В трубке послышался вздох.

– Ладно. До завтра, Лиззи.

Кладя телефон обратно в карман, я замечаю, что взгляд Уайта стал напряженным.

– Парень звонил?

Отвернувшись, я произношу:

– Шон, я не буду перед тобой отчитываться.

Теперь я почему-то зла на себя за то, что отказалась от предложения Макса, за то, что все еще сижу в этой машине.

– Я, наверное, пойду, открой дверь.

Я смотрю в боковое окно и жду характерного щелчка. Но его все нет.

Я оборачиваюсь и смотрю в глаза Уайту. Он крутит в руке ключи, явно не собираясь исполнять мою просьбу.

Я вздыхаю.

– Шон, пожалуйста, открой дверь.

Он протягивает ключ на ладони, но, как только мои пальцы оказываются достаточно близко к ним, тут же сжимает ее и притягивает к себе.

– Эй! – возмущенно вскрикиваю я.

Уголок губ Шона приподнимается, он смотрит на меня с вызовом.

– Не смешно, – произношу я.

– Конечно, нет.

Я пытаюсь отобрать у него ключ, заранее зная, что попытки окажутся тщетными.

Но нужно ведь хотя бы попытаться?

Шон закидывает руку за голову, вынуждая меня сесть на колено, одной рукой опереться на его сиденье, другой – тянуться за ключом.

– Шелден, полегче.

Уайт прижимает меня к спинке кресла, лишая возможности двигаться. Мы соприкасаемся плечами, я чувствую его ладонь на своей талии. Эта близость пугает до дрожи.

Я не могу пошевелиться: тело будто парализовало, не могу посмотреть Шону в глаза, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

Подобное чувство возникает за несколько минут до начала соревнования: трясутся руки, ускоряется пульс, возникает тягучее ощущение в животе. Дикий страх, немая паника.

– Лиззи.

Низкий, чуть хрипловатый голос.

Я не отвожу взгляда от своих колен.

– Посмотри на меня.

Этому голосу нельзя не подчиниться, но я пытаюсь сопротивляться. Внутри возникает очень странное чувство.

Я все же поднимаю глаза, то ли от любопытства, то ли от глупости.

Глубокий пронзительный взгляд. Оттенки чувств, не поддающиеся определению.

Легким касанием пальцев Шон убирает пряди волос с моего лица, шеи. От этих прикосновений горит кожа, внутри все переворачивается.

Вдох, выдох.

Тишину нарушает негромкий щелчок. Дверь открыта, я могу уйти. Я обязана.

Шон смотрит на меня в ожидании.

Но на улице уже темно и идет дождь.

Хотя минуту назад меня это совсем не пугало…

Я хочу выйти из этой машины и убежать как можно дальше от него; но сижу на месте, не двигаясь, не произнося ни слова.

Шон опускает взгляд ниже, на мои чуть приоткрытые губы, затем снова смотрит в глаза, и я невольно отвечаю тем же. Его лицо уже в нескольких сантиметрах от моего… еще секунда – и наши губы соприкоснутся.

Мысли путаются.

Что происходит? Что же я делаю?

Шон – наглый, упрямый, эгоистичный и самоуверенный. Он никогда мне не нравился. Может, разве что внешне… Я не мечтала о нем – я его ненавидела. Всей душой. А еще боялась. Потому что только он мог сделать мне по-настоящему больно.

Теперь я понимаю, что все это время играла чужую роль и верила в чувства, которых не существовало. Эта ненависть – обида и отчаяние; я ненавидела, чтобы не сойти с ума.

Сейчас я знаю, чего хочу. И плевать, что будет после.

В эту секунду открывается и захлопывается бардачок, Шон чуть отстраняется, протягивает мне какую-то вещь.

– Ничего не теряла? – спрашивает он.

Он не собирался?.. Нет, он сделал это намеренно, чтобы доказать. Ненавижу…

Постепенно до меня доходит осознание происходящего. Это цепочка, которую я надевала в день похорон.

Я машинально подношу руку к шее.

Я даже не заметила ее отсутствия. Но сейчас это совершенно не важно.

Внутри все кипит: злость, разочарование, ярость и бабочки в животе образовали ядовитую смесь.

– Спасибо. Везде ее искала, – произношу я и забираю цепочку.

– Почему у тебя дрожит голос? – спрашивает Шон, едва сдерживая усмешку.

Взгляд демона-искусителя.

Я придвигаюсь к нему ближе, слегка прикусывая губу от волнения, и с наслаждением наблюдаю за тем, как меняется выражение лица Шона. Я угадываю его мысли и желания, слежу за взглядом.

Эту проверку не прошли мы оба.

Чуть приоткрываю окно водительского сиденья и произношу ему в ухо приглушенным низким голосом: «Слишком жарко, не находишь?» – и возвращаюсь на пассажирское сиденье.

Искоса смотрю на Шона – в его глазах пылают нехорошие искры.

«Думал, я растеряюсь?»

Чем взрослее люди, тем сложнее игры. В десять лет он грозился сломать мою куклу, в четырнадцать – растоптать мою самооценку, сейчас – сломить меня саму.

Шон знает свои сильные стороны и мои слабости. Только не учитывает, что я вижу все это не хуже, чем он.

– Отвези меня домой.

– Уверена?

Я бросаю на него убийственный взгляд.

Уайт, усмехнувшись, заводит мотор.

Во время поездки я не произношу ни слова и пытаюсь не думать о том, что произошло. Что могло бы произойти.

Это очередная игра, издевка.

Не сомневайся, скоро я уравняю счет…

Я выхожу из машины, иду к двери, нажимаю на звонок, понимая, что она закрыта. Мама быстро открывает защелку, и я вхожу в дом – только после этого Шон уезжает.

Из кухни доносится ароматный запах запеченного мяса – за время моего отсутствия мама успела что-то приготовить. Она притрагивается к плите очень редко, и в любое другое время я была бы удивлена этому событию, только не сейчас. Смятение, растерянность, злость и гамма других чувств одолевают меня, не дают вздохнуть…

Что могло бы произойти? Не хочу даже думать об этом!

– Я приготовила твоего любимого кролика в винном соусе, – произносит мама, задерживая на мне взгляд.

– Спасибо.

Дрожь, мурашки по коже, кипящая кровь. Настолько я его ненавижу. Настолько я от него зависима.

– Ты на себя не похожа, Элиз! Он снова тебя обидел? – возмущенно спросила мама.

Она не знает. Ей не понять.

– Обидел?.. – вслух произношу я. – Нет… хуже.

Он оказался рядом в трудную минуту. А потом… что? Что было потом?

Мама аккуратно поправляет мои растрепанные волосы.