Текст книги "INTERNAT 3.0"

– Чё паришь-то? – прошипел он. – Ты чё? Чьи такие-какие приказы? Сдурел? Мы сами по себе, понял, блажной?

Серафим терпеливо разъяснил:

– Во-первых, не блажной, а блаженный. Во-вторых, блаженные – святые. Ты понимаешь, что значит стать святым?

Хамрак равнодушно пожал плечами:

– А мне по́фигу.

– Тогда зачем говоришь то, чего не понимаешь? Святой человек тот, кто близок к Богу. И не на словах, а на деле, – объяснил Серафим. – Хочешь, потолкуем в сторонке?

– Чего я ещё не толковал с тобой в сторонке? – хмыкнул Хамрак.

– Так не толковал же. А ты попробуй. Хочешь?

Влад сузил серые глаза.

– Чё мне с тобой толковать? Иди давай отсюда. А то и тебе по макушке достанется.

– Точно, – поддакнул Слава Кульба. – И с довеском. Вот, попробуй!

И он замахнулся, чтобы ударить Кедринского в челюсть. Только кулак до цели не достал: Серафим мгновенно поставил блок, а затем сделал захват противника. Совершенно деморализованный Славка Кульба хватал ртом видимые в солнечных лучах пылинки и возмущённо вращал глазами. А Серафим вдруг широко улыбнулся – да так, будто хорошую новость услыхал.

– Да ладно вам, пацаны, чего ругаться? Айда ж в закуток.

– Зачем это?

– А потолкуем.

– Некогда толковать. Уроки скоро, – мрачно сообщил Кульба. – И вообще… Пошёл ты, знаешь, куда?

Он отпустил Дениса и зашагал прочь, ворча вполголоса что-то площадное.

– Кедраш!.. Ты смотри! – предупредил злой Хамрак и исчез вслед за Кульбой.

Enter, не веря спасению, воззрился на Кедринского.

– Они тебя боятся?!

Серафим всё улыбался. Теперь его улыбка освещала Enter’а.

– Боятся, как же! – сказал он. – У них чувство страха не такое, как у нас с тобой.

– Как это?

– Ну… Мы как бы их боимся, а они… совсем другого, в общем, боятся.

– Чего другого?

– Ну, например… что Крисевич им паёк не даст или какой милости лишит. Стыда боятся.

Enter нервно хихикнул:

– Какого ещё стыда? ОНИ?!

– Ну да, – подтвердил Серафим. – Пошли в класс.

Они двинулись по коридору, по переходу, по лестнице, и Enter ломал голову: о каком стыде говорил Кедраш? Не вытерпел, у дверей класса опять про это спросил. Серафим неохотно ответил:

– Да боятся они что-то доброе сделать. Ведь тогда за всё плохое прошлое перед совестью отвечать придётся, стыдиться всего, чего натворил. Думаешь, приятно это? Или легко?

– Без понятия, – фыркнул Enter.

Серафим быстро глянул ему в глаза.

– А ты никогда не испытывал стыда? – тихо спросил он.

Enter хотел было сходу откреститься от такого зазорного чувства, но сперва оглушительно проревел звонок, потом все рванули из коридора в класс и сели за парты, и Enter не успел ничего сказать. Он зашёл вместе со всеми, но куда сесть – не знал, и потому нерешительно остановился у стены. Ребята уставились на него. Он – на них, чувствуя, что краснеет от неловкости. Чего они его гляделками сверлят? И почему-то одни парни. Девчонки, что, у них отдельно учатся? Так же вроде только в древние века было…

Класс был оформлен плакатами и таблицами. Штор не было: всё равно окна смотрят на север. Цветов на узких подоконниках тоже не было. На полках в шкафах теснились книжки в мягких и твёрдых переплётах. Учительница, полноватая женщина в брючном костюме, крашеноволосая, клубникогубая, стояла у стола и щурилась на новенького.

– Денис Лабутин? – спросила она.

Enter кивнул. Учительница тоже кивнула.

– Садись. У нас сейчас геометрия. Я смотрю, ты по всем предметам слабенько идёшь. Виртоманишь? Ну-ну… У нас не повиртоманишь.

Enter тоскливо глянул на парты. Места есть, но с кем сесть? Он уловил движение чьей-то руки и пошёл на него. Оказалось, его звал Серафим. У измученного Enter’а сил обрадоваться не было. Он просто плюхнулся на «первый вариант» в среднем ряду. Учительница равнодушно проследила за ним и велела:

– На перемене подойдёшь, я тебе расскажу, где канцелярию и учебники найти. Тетрадь у тебя какая-нибудь имеется?

– Имеется, – выдохнул Enter.

– Так доставай и включайся! Бездельничать тебе никто не даст, понял?

– Понял.

– Меня зовут Новита Сергеевна, – сообщила учительница.

Enter с трудом сдержался, чтобы не переспросить: «Как?» Она подозрительно поглядела на него поверх очков, сделала недовольную гримасу и скучным голосом начала:

– Сегодня мы повторяем тему «Синус, косинус и тангенс угла» и слушаем «Основное тригонометрическое тождество». Enter, что ты поведаешь нам про тангенс угла? Или в третьем «Diablo» углы не изучаются?

Класс хихикнул, но коротко. Новита Сергеевна прищурилась:

– Или ты в «Counter-Strike» резался? В «стрелялку»?

Ей была видна коротко стриженная макушка виртомана, а лицо его она видеть не хотела. На всяких тут смотреть… И почему она в нормальной школе не удержалась? Сдержалась бы тогда, три года назад, не ударила б того малолетнего урода так, что он по лестнице скатился и ногу сломал, и не стояла б сейчас тут перед асоциатиками, давясь желанием всем надавать подзатыльников, убежать домой и порыдать в голос. Если б она три года назад сдержалась!.. Но теперь горюй не горюй, скрипи зубами не скрипи, а катастрофа произошла, и вернуть хорошую репутацию невозможно. С той, которая с тех пор идёт впереди Новиты Сергеевны Осовецкой (в интернате № 34 именуемой за спиной Совой), только сюда и брали. Сюда, похоже, лишь с подобной репутацией и берут. С энтузиазмом.

Новита Сергеевна вздохнула и, с пренебрежением расширив ноздри, перевела хмурый взгляд на стоявшего у доски новичка. Она знала, что его только что отобрали у матери-одиночки, но её это не трогало. За этот год пришлось насмотреться всякого. И не на такие страдания. Подумаешь, в интернат попал! Могли и на улицу выкинуть. А вот ей каково? Да она чувствовать разучилась! Муж ушёл. И не к другой, а так. В никуда и ни к кому. Это обиднее. Сын уехал учиться в другой город, на полном довольствии живёт в стенах казармы лётного училища. Жизнь в одиночестве – смерть. Среди толпы детей в интернате Новита Сергеевна страдала от одиночества. Она едва слушала, как Лабутин что-то вяло мямлил у доски. Когда он замолчал, она подняла голову и встретилась с его испуганным, затравленным взглядом. Надо же: суток хватило, чтобы парня сломать!

Верно, похоже, Кедраш говорил, что без стержня человек в два счёта ломается. А стержень – вера православная. По Новите Осовецкой, это муть, иллюзия, дурман. Но, конечно, этот дурман имеет право на существование, раз благодаря ему людей сломать невозможно. Как этого мелкого по габаритам, но сильного по духу Кедраша. Смешно его родители назвали – Серафим! Сразу видно: верующие!

– Три с минусом, Enter, – деревянным голосом выдала Осовецкая оценку его томлению у доски. – Вызубришь весь параграф к завтрашнему уроку, не то Велимиру Тарасовичу пожалуюсь. Садись. Итак, новая тема.

Серафим шепнул Денису: «Я тебе помогу», и Денис отдался течению урока, решив, что думать будет, когда вернётся в комнату – в палату № 229. Потому что не привык думать сам. Легче идти на поводу. Потому что в любой игре – будь то шутер, «ролевик» или стратегия – Enter был властелином, гением и магом. Но стоило отключить питание компа, стоило ему нажать эту кнопку жизни и смерти, как все заботы, проблемы и житейские вопросы оказывались неразрешимыми и тупиковыми. И тогда нужен был кто-то – в основном мама, – чтобы вести Enter’а по скучной реальности.

Денис машинально записывал в тетрадь новую тему, пытался слушать, что вещала Осовецкая, и всеми силами подавлял в себе два крика: один, голодный, об игре; второй, тоскливый, о маме. Когда она его спасёт?! «Мама! Мама! Я и не знал, что без тебя так плохо, пока тебя не потерял… Возьми меня отсюда, мама… Пожалуйста. Забери меня домой… Здесь всё не моё. Я боюсь! Я боюсь! Забери меня домой, мамочка!»

Слёзы всё-таки хлынули на тетрадь. Ничего не видя, Enter продолжал писать вслепую. Нос, естественно, тоже потёк. Шмыг, шмыг, но бесполезно. Тут кардинальные меры нужны: платок или раковина. Ни того, ни другого в зоне досягаемости не было, и Enter, шмыгнув посильнее, утёр нос рукавом.

Осовецкая видела, что Лабутин плакал, но что с того? Поплачет – надоест, перестанет. Ей не платят, чтоб она тут всех утешала и доброту выказывала. Для подобных случаев социальный педагог есть, только она на больничном: ногу сломала в собственной квартире, споткнувшись о высокий порог. Перелом сложный, требующий нескольких операций и вставки каких-то там железок. Когда социальный педагог начнёт радужно улыбаться детям и гладить их по головке, не знают ни врачи, ни директриса. Так что пока юные идиоты на голодном пайке – они обделены как едой, так и добротой. Хотя и то и другое им положено по закону.

Глава 13
В замкнутом пространстве

Enter писал новую тему и думал: «Разве по закону можно разлучать детей с родаками?! Это ж было при рабовладельческом строе! И при феодальном! Когда было это самое… крепостное право! А сейчас нет закона, чтоб разлучать! – и костерил всеми плохими словами, какие знал, Люцию Куртовну Душкову, век бы её не видеть! – Ну, Вовка Ломакин! Встречу – замочу!»

Enter со злорадством вспомнил, что Вовка Ломакин тоже здесь и тоже получил по полной программе. Недаром же такой белый ходит. Как зомби обалделый. Несладко ему пришлось в ожидаемом раю. Рай адом обернулся. Так тебе и надо, Вовка Ломакин!

И вдруг оглушительно прозвенел звонок. Ошеломлённый Enter так и подскочил. Ребята встали, собрали свои учебники и тетради. Непривычно смирные, тихие. Теперь и Enter к ним присоединился, такой же смирный, тихий. Затравленный. Напуганный тем, что с ним вчера произошло, а ещё больше тем, что произойдёт. Ведь раньше будущее было понятно, расписано чуть ли не по минутам. А теперь… Теперь одно известно: что после уроков Enter’у надо зайти за учебниками и канцелярией.

Следующий предмет – история. Третий – русский язык. Четвёртый – литература. Пятый – физика. Шестой – биология. И везде Enter’а вызывали к доске, спрашивали и говорили, как средне он учился в своей 68-й школе и как мешает его успеваемости компьютерная зависимость.

После уроков, идя на склад за воспитателем Феликсом Ивановичем Хмелюком, Enter мрачно размышлял о том, как всем неожиданно поперёк горла встала его страсть к виртуальной жизни. У всех, между прочим, свои увлечения! И не всегда безобидные. Однако именно Enter’у досталось так жестко.

В подвале горели яркие лампы. По обе стороны коридора располагались двери. Все были закрыты. Вместо табличек – белые кругляшки с номерами. Феликс Иванович остановился у третьей двери справа, с цифрой 005 на кругляшке, и постучал. Выждал немного, открыл дверь и вошёл внутрь. Enter зашёл за ним следом. Просторная комната была разделена надвое стойкой. В первой половине стояли стол и стул. Во второй находились стеллажи и полки без стёкол, заставленные книгами и коробками. За столом сидел мужчина лет около шестидесяти, в очках с синей оправой и читал цветастую газету, катая во рту конфетку.

– Здравствуй, Михайло Натаныч, – сказал Феликс Иванович.

– И тебе здоровствуй, птица воскресающая, – ответил нараспев кладовщик, не поднимая глаз от газеты. – Новенького, что ль, привёл?

– Новенького.

– Пришла разнарядка, пришла.

Кладовщик Михаил Натанович Галайда аккуратно сложил газету, положил на угол стола. В книге учёта медлительно исписал несколько строк, дал Денису книгу вместе с ручкой, ткнул пальцем:

– Здесь вот распишись, голуба.

Денис расписался. Галайда проверил, правильно ли, закрыл книгу и отправился к стеллажам с магазинной тележкой. Он клал в неё книги, тетради, линейки, карандаши, ручку, циркуль, точилку, ластики и другие мелочи. Тележку разгрузил в чёрный пакет и поставил его на стойку. Посмотрел поверх очков в глаза Дениса, похоже, что-то такое нашёл в них, потому что подмигнул и скупо, но ласково улыбнулся.

– Держись, парень, – сказал он. – Сперва всегда трудно.

Горло у Дениса перехватило, и он зажмурился, чтобы не выпустить слёзы. Но беспардонная солёная вода просочилась сквозь веки, и Денис опять предстал перед чужими людьми плаксой. Феликс Иванович легонько развернул воспитанника и подтолкнул его к выходу.

– Ничего, сам сюда напросился, – проворчал он беззлобно.

– До свиданья, – прошептал Денис.

– Ничего, забегай, Денис, – ответил Галайда.

– Когда канцелярия у него кончится, тогда и придёт, – буркнул Феликс Иванович, закрывая за собой дверь.

Они шли рядом по коридору и молчали. Enter нёс тяжёлый пакет и думал: куда, интересно, он сложит всё это в палате? Под кровать? В тумбочку? Хмелюк искоса поглядел на перекосившуюся от тяжести фигурку, поджал губы, фыркнул пренебрежительно… и забрал из тонкой мальчишеской руки раздувшийся пакет. Enter от неожиданности даже «спасибо» сказать забыл. На втором этаже Феликс Иванович остановился возле какой-то двери, открыл её ключом.

– Проходи, Enter. Здесь хранятся все ваши вещи. У каждого свой шкафчик. Твой – вот этот, двадцать первый. Запомнишь? Выкладывай всё из пакета и суй в шкаф. И побыстрее давай.

– Ладно, – прошептал Денис и торопливо принялся заполнять невысокий, похожий на детсадовский шкафчик с полками.

– Отложи учебники, по которым тебе сегодня уроки делать, – велел Феликс Иванович, – и с собой забери. Да поживей, чего копаешься? К Фуфайкину захотел?

– Всё, – выдохнул Денис, всем видом показывая, что он готов.

Хмелюк театрально закатил глаза.

– Ну наконец-то! Шагай теперь в спальню. Найдёшь?

– Найду.

Феликс Иванович запер дверь и ушёл в конец коридора, где скрылся в последней комнате с табличкой «Воспитательская». А Enter доплёлся до спальни и рухнул на кровать. Глаза сами собой закрылись, и он уснул. Странные картины носились в его подсознании, но одна – чаще всех: он сидит дома за компом, проходит сложный уровень в каком-то шутере, и вдруг из монитора вылезает рука ярко-оранжевого цвета, хватает Дениса за горло и втаскивает вглубь дисплея, как в мягкое зеркало. И Enter попадает в экшн. За ним гонятся монстры и боевики в тяжёлом вооружении, и спасения нигде нет, и он еле ускользает от когтя, пули, ножа, ракеты и снова бежит сломя голову. И спасения нет. Впереди одна безнадёжность. Пропасть. Дна нет. Лишь мрак. Ледяные кожистые лапы толкают Enter’а, и он падает в пропасть стремительно, словно выпущенная из арбалета стрела. Захватывает дух. Enter ударяется о дно. И просыпается.

Наконец-то! Впервые он рад скучной реальности. Перед глазами почему-то коричневые цветы линолеума. На них узоры от солнечных лучей, проникающих в окна и изрезанных решётками. Пыльный ботинок приземлился перед его лицом. Рядом встал другой. Это сон или нет? Enter озадаченно моргнул. И тут раздался недовольный мужской голос:

– Спишь, виртоман? Иди за мной. Сейчас не до сна будет.

Enter с трудом поднялся. Перед ним стоял хмурый Ренат. Он мотнул головой в сторону двери. И они пошли. Другие ребята усиленно делали вид, что заняты делами. Никто головы не поднял, когда Enter вслед за Ренатом плёлся мимо них. И тут Серафим громко сказал:

– Денис ночью плохо спал. А ещё на него старшаки набросились в столовой. Почему нельзя человеку отдохнуть, если ему плохо?

Ренат не оборачиваясь спокойно выслушал зачинщика бунта и в конце спокойно поинтересовался:

– Это вопрос, Кедраш?

Серафим Кедринский без колебаний ответил:

– Это вопрос, Ренат Абдуллович. И я Серафим, а не Кедраш.

– Тогда ты знаешь, что будешь делать в ближайшее время. Присоединяйся к нам, птенчик Божий.

Серафим твёрдым шагом последовал за Enter’ом и Ренатом. Выйдя, он закрыл за собой дверь и не видел, как некоторые ребята, переглянувшись, покрутили пальцем у виска. Ренат молча довёл своих подопечных до одной из подвальных комнат, открыл её.

– Ну, тупоголовые исследователи чёрных дыр, состоящих из горы неприятностей, забегайте и устраивайтесь поудобнее. Если сможете. Наказание одно, хотя проступки разные. Карцер два часа. А ты, Enter, в дверь не барабань, не то дольше просидишь. Тебе дружок твой Кедраш популярно объяснит. Верно, Кедраш?

– Я Серафим Кедринский, – спокойно сказал тот.

Ренат прищурился на него.

– А где искать твои крылышки, серафимчик убогий?

Повернулся и захлопнул дверь.

Денис оглядел комнату. Узкая, низкая, прохладная, тусклая: с потолка свисала на проводке пыльная лампочка ватт на двадцать. Окна́, понятно, нет. Стульев тоже. Устал стоять – садись на пол. Но пол грязный. Особо не посидишь, если боишься нового наказания – за одежду, которую умудрился запачкать.

Денис хмуро вперился в сокамерника.

– А ты это… чего вдруг снова за меня заступился? – буркнул он.

Серафим спросил тихо:

– А не надо было?

Денис растерялся.

– Кто его знает, – пожал он плечами.

Он действительно не знал: ведь прежде не было случая, чтобы кто-то за него заступался. Ну, кроме мамы. Но ей вроде по законам природы и общества положено. А ещё в детстве друзья заступались, если случались драки. Теперь друзей нет. Клан – это клан. Это не друзья. Хотя в игре бы друзья тоже пригодились.

Сокамерники помолчали.

– Обалдеть, – сказал Денис, пялясь на серые шершавые стены. – Никогда в карцере не был.

– Настоящие карцеры тесные, как шкаф, – произнёс Серафим, – и холодные.

Денис сел на корточки. Говорить не хотелось. Хотелось, чтоб всё кончилось как-нибудь. Серафим присел рядом на корточки.

– А у тебя в клане настоящий друг есть? – спросил он.

– С ума сошёл? – равнодушно хмыкнул Денис. – Какие в клане друзья? Хотя, может, и друзья. В игре. Игра кончится – разбежимся.

– Жалко, – сказал Серафим.

– Чё жалко? Ничё не жалко.

– Ну конечно! Не жалко, что нет друзей, скажешь тоже! – Серафим вскочил. – А кто ещё твою жизнь, как свою, принимает? Ну, родственники, и то не всегда. Вырастешь – жена. Если хорошая попадётся. И всё? Скажи – всё?

– Жена ещё… – смущённо пробормотал Денис. – Да хоть кто. Чего ты пристал с друзьями какими-то? Скорее б выпустили отсюда, а остальное пофиг.

Серафим с любопытством его осмотрел.

– Гляди-ка, всё остальное ему пофиг, – подивился он. – А остальное-то – это что?

Думать не хотелось, и Денис вяло промямлил:

– Так. Вообче.

Серафим резко встал, замахал руками, шумно выдыхая. Попрыгал, глубоко приседая для рывка вверх. Он немного понимал игромана Дениса Лабутина – но чисто теоретически. Как можно променять настоящую жизнь на искусственную? Настоящие радости на искусственные? Ну… вообще-то можно, наверное. Легче. Поди найди настоящую радость в реальной жизни! Это ж потрудиться надо. А в виртуале удачный ход сделал, убил кого-нибудь, растерзал, новую игрушку освоил – вот и радость. Наверное, бедняге кажется, что глубже радоваться никто ничему не может. Ведь реальность сера, скучна, отвратительна!

Вспомнилась жизнь дома. Нелегко, понятно, в большой семье, но зато сколько веселья, радостей, больших и маленьких побед! И даже поражения и неудачи смягчаются всеобщей любовью и готовностью помочь. Особенно действенно утешение младших братьев и сестёр. Почему-то.

Вспомнился дом, и Серафим чуть не заплакал: так сильно схватила его за горло тоска. Теперь он понял, о чём говорил ему папа: мол, душа без церкви мечется, места себе не находит. Точно. Хоть и молишься, а частенько неуютно бывает. Иногда кажется, что далеко Господь, что трудно Его дозваться. Изголодался Серафим по церкви, по общей молитве, по ароматам ладана и сгорающих свечей, по друзьям и знакомым, по церковному пению… По родным. По дому своему. Когда теперь Серафим вырвется отсюда? И вырвется ли? Неужто лишь когда кончит среднюю школу и станет совершеннолетним? Это так долго!

Он посмотрел на безжизненно поникшего Дениса.

– Ничего, прорвёмся! – ободрил его. – Бывает хуже.

– Куда уж хуже! – кисло проговорил Денис. – Всего враз лишили. Одуреть! Я эту Душкову убил бы, если б щас встретил!

– А это кто – Душкова?

– Она меня сюда запихала, – мрачно поведал Денис. – Слово такое… знаешь… английское. На «ом».

– Омбудсмен? – догадался Серафим.

– Точно.

– А как она тебя сюда запихала?

– Так и запихала. Как Баба Яга: чаем напоила, конфетами накормила, в душу залезла, в печке испекла. И слопала. Как в сказке.

– Похоже, – невольно улыбнулся Серафим.

Время наказания текло медленно. Ребята и стоять устали, и на корточках сидеть устали, и ходить, как в камерах узники, устали. От нечего делать Денис спросил:

– А почему ты думаешь, что Бог есть?

Серафим ответил не сразу.

– Да ведь я с рождения в храме живу. Папа у меня прислуживает в алтаре, мама на клиросе поёт, она на регента выучилась.

– На регента? – удивился Денис. – Это ж королевское что-то. По истории.

– И по истории, и в церкви. Регент – руководитель в хоре. Репетирует с певчими, на службе дирижирует.

– А чего там поют?

– Тропари поют, антифоны, разные молитвы, – пояснил Серафим. – Я знаешь, как по всему этому соскучился! Сам бы пел, да нельзя. Запрещают. Про себя пою, что помню.

– Что, в церкви музыка клёвее, чем рок?! – не поверил Денис.

– А ты рок любишь? – заинтересовался Серафим.

– Ну… когда время есть, слушаю. Не фанат, ясно. А что слушать-то ещё? Не попсу же девчачью. Ну, хип-хоп ещё. И тому подобное.

– А ты бывал когда-нибудь в церкви?

– Ну, может, и заглядывал когда. С мамой. Давно. Отец как ушёл, так мы больше и не ходили.

– А чего?

– Того. Отец алименты едва капает, мама на двух ставках пурхается, чтоб жить более-менее.

– Ты ей помогаешь?

Вопрос для Дениса неожиданный. Как тут помогать? На работу, что ли, ходить? Он неприязненно покосился на своего сокарцерника. Вот ведь умеет этот клещ поповский под кожу залезть, вопрос тупой задать, чтобы в ступор ввести.

– Чем я ей помогу, интересно? – проворчал Денис.

– Могу перечислить, – охотно предложил Серафим. – Готов?

– Всегда.

Денис отвернулся к стене. Учить вздумал, проповедник поповский! Очень надо! Тут этих проповедников куча в каждом углу сарая под названием «жизнь». Помереть со скуки можно. А Серафим вспоминал все виды работ по дому и перечислял их, глядя с недетской серьёзностью на белоручку Дениса. Тот, казалось, опешил, узнав, как сильно он мог бы помочь маме, если б удосужился немного призадуматься. Но ведь Enter’у думать некогда было. Он в иной мир погружался изо дня в день. Начал играть – и ты в полёте! Ну какой дурак захочет с небес в болото повседневности плюхнуться? В паутину рутины попасть? В пропасть обычных дел свалиться?

Для виртомана болото, паутина, пропасть – и есть реальная жизнь. Из неё всегда хочется исчезнуть, чтобы поглотиться «небесами» – игрой. Игра – тот же наркотик. Он дарит наслаждение. Он опасен, как дикий зверь: ласковый с теми, кто ему подчиняется, и безжалостный с теми, кто, раз попав к нему в лапы, потом пытается избежать его заманчиво-обманчивых ласк и обещаний. Попробуй откажись от него! Силы-то где взять?

И вот это всё Enter взял да и высказал своему сокамернику.

Серафим Кедринский внимательно выслушал запальчивую тираду Дениса Лабутина. Когда тот замолчал, тяжело дыша и часто мигая, Серафим сказал:

– Верный вопрос про силы-то. А ответ не знаешь, что ли?

– Я просто так спросил, – замкнулся Enter.

– Чего просто так-то?

– Ничего. Просто спросил. Вопрос такой. Которому ответа не требуется.

– Риторический, что ли?

– Типа того.

Серафим поцарапал ногтем стену. Старая краска не отдиралась и вообще никак на прикосновение не реагировала. А чего ей реагировать? Она же краска мёртвая.

– Ты как толстым слоем краски покрыт, – сказал Серафим, не глядя на Дениса. – Краска мёртвая. Но ты ж всё равно живой пока. От царапин твоей краске ничего не сделается. Её молотком надо сбивать. Или хоть стамеской. Да и самому пошевелиться надо, чтоб краска полопалась. А то ты будто гипсовая статуя в парке.

– Чего это – статуя? – обиделся Денис.

– Да такая же застывшая, блёклая и пустая.

Денис помолчал. Ему по-настоящему стало обидно. Это он-то блёклый и пустой?! Да он такие цивилизации создавал! Он таких монстров мочил! Он такие лабиринты проходил! Он такие ходы придумывал! Одерживал такие победы! Этому дураку Кедрашу и не снилось!

Enter повернулся к Серафиму, чтобы сказать что-нибудь обидное и злое, и увидел близко его глаза – невероятно яркие, ясные, без единой тени насмешки. Раздражение Дениса странным образом смягчилось, и он лишь буркнул:

– Сам такой. Статуй гипсовый.

Серафим легонько похлопал его по плечу.

– Ладно тебе, не злись. Я вообще думаю, что тебя скоро мама вызволит. Я обязательно за тебя Богу помолюсь… Если хочешь, – после паузы добавил он и вопросительно поглядел.

Денис неловко пожал плечами. Он не имел понятия, хочет ли, чтоб о нём кто-то молился. Разве это обязательно, чтобы жить? Мама, между прочим, о нём не молилась. Ей некогда. А отец… ему сынок до ничейной подъездной лампочки. Вспоминает, когда зарплату получает с вычетами алиментов или когда напьётся и приползает под их дверь, матерясь и пытаясь воспитывать брошеного сынка. Если он действительно с новой «тёлкой» расстался – а это для него тьфу, – то теперь отрывается по полной. А чего? Никаких обязательств. Класс! Денису бы так. Он бы сутками просиживал в Сети, геймерил, и больше ему ничего не надо. Разве что поесть иногда, раза четыре в сутки.

Денис снова подумал, что, если б ему позволили в интернате погружаться в вирт, он бы… потерпел разлуку с матерью. Запросто. А вот и без компа, и без мамы совсем худо. Хоть вой. И в карцер вон засунули. Издевательство над ребёнком, между прочим! И как это он поверил ювенальной сказке?! Вот дурень! А всё этот Вовка Ломакин. «Встречу – поколочу сразу. Пусть слезами умоется. Или ещё чем. Покраснее».

– Ты не злись, – сказал Серафим. – Вернёшься домой, не переживай. Скорее всего, не завтра и не через неделю… но всё равно дома будешь.

Денис закусил губу. Так, с закушенной губой, походил по карцеру. Серафим размахивал руками, нагибался, приседал, будто на зарядке. Денис поёжился.

– Холодно.

– Карцер, – объяснил Серафим. – Ничего. Ты зарядку делай, чтоб не замёрзнуть. Мне отец говорил, что главное – ноги тёплые. Тогда не заболеешь.

– Когда нас выпустят?

– Скоро. Потерпи.

Денис походил, вяло помахал руками.

– Надоело.

– Ты об этом не думай, хуже станет, – посоветовал Серафим.

– А о чём думать?

– Что любишь, о том и думай.

И Денис стал в уме играть в «стрелялку». Только почему-то игралось в уме не так увлекательно, как на компе.