Текст книги "И маятник качнулся…"

– Но почему? – вырвалось у старосты.

– В отличие от меня все вы – зрячие, но предпочитаете не видеть! – Принц повысил голос. – Этот человек не принадлежит самому себе, о чем свидетельствует одна милая вещичка на его шее!

Староста перевел взгляд на меня и открыл рот. Потом закрыл. Потом снова открыл. Да, попал ты впросак, мужик! Да так попал, что я тебе не завидую…

– По долгам раба отвечает его хозяин, – ледяным тоном продолжил Дэриен. – Ты хочешь, чтобы я пригласил его сюда?

На старосту было забавно смотреть. Он хлопал глазами, губами и даже ладонями, но не мог сказать что-то осмысленное. Да и остальные селяне притихли, когда до них дошла вся тяжесть проступка. А принц наслаждался произведенным эффектом:

– Я могу смягчить гнев почтенного человека, которому принадлежит этот раб, но только в том случае, если вы все поклянетесь, что подобного больше не повторится!

Народ невнятно залопотал и поспешно закивал.

– Снимите его! – велел Борг.

Поддерживающая меня в вертикальном положении веревка ослабла, и я осел в нагретую солнцем пыль, всхлипывая от боли и смеха, душившего измочаленную камнями грудь…

* * *

Сон отступал неохотно – его тяжелые объятия никак не хотели размыкаться, но я больше не мог это вынести. Что-то на самой границе ощущений подсказывало: мое сознание получило слишком большую передышку. Так недолго и вовсе затеряться в галереях Полночного Замка… Нет, нужно сделать над собой усилие и открыть глаза. Ну же, Джерон, хоть раз в жизни соверши мужественный поступок… Проснись!

Веки нехотя поползли вверх. Фрэлл, сколько же я выпил? Стоп! Я давным-давно не употреблял ничего крепче эля. Но все признаки похмелья налицо: голова – тяжелее наковальни (причем к ней прилагается еще и увесистый молот, который с завидным усердием что-то кует внутри моего черепа), во рту лениво ворочается язык, облитый чем-то вязко-кислым, а тело ощущается исключительно как разобранное на составные части. Та-а-ак, что же со мной произошло до отхода ко сну? Я высвободил из лабиринта одеяла правую руку и тупо уставился на распухшее и плохо сгибающееся запястье. После минуты размышлений над причиной столь плачевного состояния одной руки я решился взглянуть на другую… Я что, был связан? Зачем? Все интереснее и интереснее… Еще одно титаническое усилие, и одеяло медленно съехало на пол. Все, что я смог выдохнуть, не относилось к допущенным в приличном обществе выражениям…

Грудь, живот, руки и ноги были покрыты хаотичным узором пятен, цвет которых варьировался от темно-лилового до желто-серого. Иногда попадались и багряные росчерки лопнувших сосудов. Я вспомнил, хотя лучше бы… Лучше бы этого никогда не было… Я дотронулся до одного из синяков и с обиженным стоном отдернул пальцы: под кожей явственно прощупывался тугой желвак.

– Доброе утро! – раздалось со стороны окна.

Стараясь двигаться медленно и плавно, я сел, свешивая ноги с постели.

Дэриен стоял у распахнутых створок, рассеянно подставляя пряди своих шелковых волос гребню свежего ветерка. За окном виднелось небо, которое вполне бы могло сойти за продолжение моих синяков.

– Вообще-то уже вечер, – вяло заметил я.

Принц пожал плечами:

– Мне это совершенно не важно, а для тебя, раз уж ты соизволил вернуться к нам именно сейчас, этот час может считаться утренним.

Я усмехнулся:

– Ваши учителя риторики и логики не зря получали свое жалованье.

Дэриен лукаво вскинул бровь.

– Придерживайся, пожалуйста, одной манеры поведения, если не ставишь целью меня запутать!

– Запутать? – Я искренне удивился.

– У меня есть уже как минимум две версии твоего происхождения, – довольно сообщил принц.

Я охнул от боли, поднимаясь на ноги.

– Можете не тратить время зря: ни одна из них не будет верной.

– Почему же? – Кажется, он немного обиделся.

– Потому что Истина всегда очень проста, но всегда – неожиданна, посему нет смысла возводить стройные мосты Теории между берегами Реальности: что бы вы ни придумали, действительность окажется иной…

Интересно, хоть какая-нибудь одежда здесь имеется? Положим, перед принцем я могу ходить голышом, но не думаю, что взору других людей мое обнаженное тело будет доставлять удовольствие… И скажите на милость, почему сильнее всего мерзнет шея, а не другие части тела?

– А кто учил тебя? – Фрэлл, опять я позволил своей дурной привычке философствовать по поводу и без повода выглянуть наружу!

– Да уж кто только не учил… – неопределенно попытался я отговориться, но принц покачал головой:

– Знаешь, я впервые за последние месяцы по-настоящему жалею, что ослеп.

– И что же тому причиной?

– Не «что», а «кто»! Ты!

– О, я польщен. – Странно, ничего не могу найти… – И почему же вы жалеете?

– Меня очень расстраивает тот факт, что я не могу видеть твое лицо, когда разговариваю с тобой. – Похоже, я доигрался: подобные слова – тревожный знак. Пора принимать меры…

– Поверьте, dou Дэриен, это не самое приятное зрелище на свете… Особенно сейчас.

– Почему… А, ты имеешь в виду клеймо?

– Не только. То ли палач был не слишком умел, то ли, наоборот, с излишним рвением отнесся к королевскому поручению, но иглы повредили щеку далеко вглубь. Так что половина моего лица почти не двигается…

На лице принца отразилось недоумение пополам с жалостью, и я поспешил отвлечь его от раздумий по поводу моего внешнего облика – не хватало еще, чтобы одна высокая особа жалела жертву капризов другой высокой особы!

– Простите за глупый вопрос, dou Дэриен, но… где моя одежда? – Я отчаялся сам справиться с возникшей проблемой.

– Ее сожгли.

– Что?!

– А чего ты ожидал? Хорошо, что тебя не сожгли вместе с ней!

– Все-все? – Я не мог поверить. – И обувь… Тоже?

– Наверное.

На язык просилось с дюжину крепких слов, но я сдержался. Хотя чего мне было жаль, так это своей обувки. Такие удобные, точно по ноге, на заказ были сделаны…

– И что мне теперь, нагишом ходить?

– Кажется, Борг оставил здесь свою рубашку… – неуверенно протянул Дэриен.

– Рубашку? – В пределах досягаемости действительно имелся кусок ткани, я бы даже сказал, кусище… Нет, только не снова…

– Нашел? – Принц с любопытством прислушивался к моему нечленораздельному бормотанию.

– Да-а-а…

– Размер не тот? – Так, теперь мы еще и ехидничаем.

– Это мягко сказано… – Единственным достоинством оного предмета одежды было то, что он доходил мне до колен. Шнуровку на вороте пришлось затянуть потуже, иначе я рисковал бы в любой момент выскользнуть из этого балахона.

– Совсем плохо? – участливо поинтересовался Дэриен.

– Жить можно… Я долго спал?

– Три дня.

Ну ничего себе! Надо будет доходчиво объяснить доктору, что чрезмерное употребление мною снотворного может привести к плачевному результату. Проще говоря, однажды я не проснусь. Не спорю, он действовал из лучших побуждений, но опасно надолго отпускать сознание странствовать между Пластами…

Я потер шею и только тут понял, что с ней не так. А точнее – что не так со всей моей головой. Длина волос изменилась: непокорные вихры топорщились на затылке и щекотали ладонь. Меня… остригли?

– Ну а стригли-то зачем? – со стоном выдохнул я.

– Стригли? – нахмурился принц. – Ах, это… Староста настоял. Чтобы клеймо было на виду. Я решил, что это не такая уж большая жертва для тебя…

– Скоты-ы-ы-ы… – с чувством протянул я. Жертва… Что б ты понимал… Теперь я в самом деле стал пугалом. Да еще каким! Уж лучше бы наголо обрили…

– Тебе неприятно? – В голосе Дэриена слышалось искреннее участие, и это уже начинало меня злить.

– А вам-то что за интерес?

– Я чувствую себя ответственным, – просто и ясно ответил принц.

Разумеется. Он спас мне жизнь и теперь имеет право влиять на мою судьбу. Приятного мало… Я не люблю влезать в такие долги: отдать их трудно, и они повисают на сердце тяжким грузом.

– Зачем вы остановили казнь, позвольте узнать? – Наверное, голос прозвучал слишком безразлично, потому что Дэриен сдвинул брови.

Не понимаешь? Да, в данный момент мне все равно, зачем ты это сделал, и вопрос задан главным образом для того, чтобы продолжить (либо завершить – тут уж как повезет) нашу чрезвычайно занимательную беседу…

– Ты хотел умереть?

– Возможно.

– Ну, извини, не знал. – Улыбка во весь рот. – Если хочешь, можно все вернуть назад…

Ну и чего ты ждешь? Что я испугаюсь и поспешу ответить: нет, ни в коем случае? Не испугаюсь. Хватит, ЭТОГО я уже не боюсь. В следующий раз я не позволю застать себя врасплох. В следующий раз?! Да о чем я только думаю? Ну, поганец, ты недалеко ушел от своего младшего братца – да, лоск у тебя есть, и с избытком, но под слоем напускной умудренности и отточенных манер скрывается точно такой же капризный ребенок, заслуживающий хорошей порки. Теперь я буду умнее и найду сначала что-нибудь гибкое и длинное, чтобы не трудить ладонь… Эх, жаль розог здесь не держат…

Наверное, я бы плюнул на ломоту во всех мышцах и осуществил бы маленькую экзекуцию над зарвавшимся сорванцом, но не успел. Со двора донеслись голоса. Встревоженные, даже испуганные. И стоны. Стонала женщина. Женщина?! Я бросился к дверям, морщась от боли при каждом движении.

– Куда ты?

– Спущусь вниз, посмотрю, что случилось, – ответил я, готовясь к главному подвигу на сегодняшний вечер – преодолению лестницы.

Каждая ступенька давалась с таким трудом, что я оказался внизу уже много позже того, как роженицу пронесли в комнату, где доктор принимал больных. Зато у меня было достаточно времени, чтобы определить, насколько тяжело мое собственное состояние: переломов нет, даже ребра в порядке, но связки на ногах и руках болят неимоверно. Хорошо еще, что они не разорваны…

Да, это была та самая селянка – с середины лестницы я разглядел бледное, покрытое испариной лицо и выгоревшую на солнце косу.

– Я же просил показать женщину ведунье! – процедил я сквозь зубы в обезумевшую физиономию мужа.

– Да я… Да… Она…

– Олухи! – Я доковылял до приемной и заглянул внутрь.

Женщине было плохо, это мог бы понять и такой профан в лекарском деле, как ваш покорный слуга. Я несколько раз видел роды (правда, на расстоянии) и знаю, что роженицы испытывают определенной силы боль, но… Эта селянка билась в лихорадке вовсе не от боли. Ее терзал страх – это я чувствовал совершенно отчетливо. Мантия лениво облизнулась. Неужели? Опять я во всем виноват! Что же с тобой случилось, дорогуша? Доктор оглянулся, увидел меня и велел:

– Иди сюда. И закрой дверь!

– Как она?

– Плохо. Горячка, но какая-то нехарактерная… Я сделаю все, что смогу, но боюсь, что в живых останется либо она, либо ребенок…

– Это было бы слишком печально.

– Да уж, веселого мало! – Доктор склонился над женщиной, а я воспользовался паузой, чтобы повнимательнее прислушаться к своим ощущениям.

Приемная была заполнена волнами животного ужаса. Ужаса матери, чувствующей, что ее ребенку угрожает смертельная опасность… Так, что еще? Бессильная тревога доктора… Из-за двери сочится смешанная с отчаянием надежда… Кто? И где?.. Слабый аромат темной Сущности… Ребенок? Она должна родить, иначе погибнет сама и погубит дитя…

– Сделайте все, чтобы ребенок вышел, и как можно скорее. – Голос мой прозвучал расчетливо и бесстрастно – то, что нужно для приказа. Доктор не посмеет ослушаться…

Он и не посмел. Но в тот самый момент, когда голова младенца показалась на свет божий, я почувствовал, как Мантия начинает с глухим шелестом сворачиваться.

Нет, только не сейчас! Ты нужна мне!

«Нужна? – Холодные губы коснулись уха. – Ты же ненавидишь меня…»

Я вздрогнул. Первый раз в жизни Мантия соблаговолила мне ответить… Впрочем, если Слияние и в самом деле произошло, нечему удивляться: мы – одно целое. Отныне и навеки. Однако во всей этой идиллии есть один махонький изъян: моя Мантия, как и я сам, отличается скверным характером…

Пожалуйста, не засыпай! Я должен исправить свою ошибку!

«Мне-то что за дело?»

Ты же всегда защищала меня, почему теперь не хочешь?

«Я защищаю ТЕБЯ, а не тех, кто желает твоей смерти…»

Эта женщина ни в чем не виновата!

«Откуда тебе знать? Если бы она очнулась до казни, то первая бы бросила в тебя камень…»

Нет, я не хочу в это верить! Но даже если… Ребенок все равно безвинен! Спаси его!

«Я не могу спасти кого-то, кроме тебя самого…»

Тогда… Тогда – спаси меня!

«Причина?»

Если ребенок и женщина погибнут, в их смерти уж совершенно точно обвинят меня!

«И будут правы…»

Ты знаешь, что с ней?

«Я многое знаю…» – Она что… смеется?

Это… в самом деле из-за меня?

«Да…»

Тогда ты должна мне помочь!

«Хорошо… Но запомни – это будет засчитано твоим долгом…»

Я согласен! Ты поможешь?

Ответа не последовало, но шелест стих.

– И что теперь, Джерон? Джерон!

Я вздрогнул, фокусируя взгляд. Доктор держал в руках что-то, больше всего похожее на куклу. Ни движения. Ни вздоха. Он уже мертв? Нет, невозможно! Я не могу этого допустить… Я не верю! А пока я не поверю в его смерть, он не умрет!

– Вы позволите? – Я протянул руки.

Доктор сомневался не более мгновения. Маленькое мокрое тельце оказалось у меня в руках. Нет, он жив! Тепло еще не ушло из этого хрупкого сосуда… Я прижал ребенка к своей груди. Ну же, делай то, что обещала!

«Не торопись… Доверься мне…»

Я глубоко вдохнул тугой от напряжения воздух приемной, закрывая глаза. Выдохнул, избавляясь от сомнений и страхов. Позволил Мантии тяжелыми складками повиснуть на своих плечах.

И на смену Неведению пришло Знание.

Обычный луговинник, но как же он разожрался, зараза! И всего за три дня… Нет, тут что-то не так. Судя по размерам и силе, он уже давно поселился в теле женщины, возможно, еще с прошлого лета. Надо будет узнать, как она себя чувствовала… Сидел, значит, себе тихо и спокойно, рассчитывал поживиться еще одной жизненной силой – а то и самому наследничком обзавестись – но не повезло ему, болезному. На меня нарвался. Мантия не только распотрошила заговоренные строчки, но и напугала луговинника до смерти. Если он, конечно, может испугаться… Мое прикосновение разрушило его власть над женщиной и заставило ринуться вглубь, забиться в тело нерожденного ребенка, чтобы спрятаться от голодной Пасти… Дурачок, моя Мантия не щадит никого. Когда она того хочет, разумеется… Ох, как же ты ухватился за невинное дитя… Нечего, нечего! А ну, отцепляй свои коготки или что там у тебя есть… Ты еще не понял? Либо убирайся восвояси, либо я тебя уничтожу – раз и навсегда!

Он понял. И метнулся облачком грязного тумана прочь, подальше от такого страшного существа, как я. Вдох. Еще один. Струя зеленоватой жижи оросила мою рубашку, а уши заложило от звонкого и недовольного вопля. Малыш открыл глаза…

Гизариус тут же подлетел ко мне, оставив на время заботы о новоявленной матери, благо после родов она забылась здоровым – если так можно выразиться – обмороком, высвободил ребенка из моих рук и занялся тем, чем и должен заниматься лекарь, принявший роды. А я стоял столбом, с глупой улыбкой на лице. Стоял до того самого момента, когда доктор повернулся, окинул меня критическим взглядом и предложил:

– Ты бы умылся, что ли… Рубашка, конечно, испорчена…

– Я постираю…

– Оставь уж… «Постираю»…

Он стянул с меня рубаху и кинул в угол.

– Воды я много накипятил, на всех хватит.

Сил почти не осталось, но я доплелся до купели с водой и блаженно плеснул теплую влагу на мокрое от перенесенного напряжения лицо. Доктор внимательно посмотрел на мои синяки, удовлетворенно щелкнул языком и сообщил:

– Ну что ж, опухоль почти спала, можно взяться за растирания.

– Растирания?! – Я поперхнулся.

– Ты что-то имеешь против?

– И очень многое! – твердо заявил я. – Мне будет больно!

– Ох, какой ты нежный… Ничего, потерпишь.

И он щипнул меня за синяк на бедре.

Клянусь, я не собирался его бить! Даже не думал об этом! Но рука сама собой дернулась, описывая широкую дугу на расстоянии не более волоска от носа доктора. На мое счастье, он вовремя отшатнулся…

– Ну, это ничего, это бывает… – констатировал Гизариус. – С этим бороться можно…

* * *

На следующее утро я узнал, как «с этим» можно бороться, потому что доктор явился в мою каморку со связкой ремней. От предчувствия невыносимых мук я похолодел до корней волос и жалобно взмолился:

– Давайте не будем сейчас…

– Именно сейчас! – возразил доктор. – Пока у меня есть время. Сам ты себе растирания делать не будешь, по глазам вижу, а мне нужно заняться сбором трав… И вообще: если будешь капризничать, я попрошу Борга провести эту процедуру…

Наверное, на моем лице отразился нечеловеческий ужас, потому что Гизариус злорадно хмыкнул и велел:

– Ложись на живот!

Не успел я занять горизонтальное положение, как мои щиколотки и запястья оказались накрепко притянуты к раме кровати.

– Может быть, не нужно привязывать… – робко предположил я, но доктор только хихикнул:

– Еще спасибо мне скажешь!

Я действительно сказал ему «спасибо». Но несколько позже, потому что на протяжении следующей четверти часа орал благим матом от боли. А потом орал еще примерно столько же времени, потому что Гизариус перевернул меня на спину и продолжил пытку, которую он сам совершенно искренне полагал полезной лечебной процедурой. Нет, я не хочу произнести – даже мысленно – по его адресу ни одного худого слова: он опытный и весьма умелый лекарь, у него чуткие пальцы, а мазь, которой он пользовался, приятно холодила синяки, но… Сами сначала попробуйте, каково это, когда воспаленные желваки опухших мышц мнут и выкручивают, как мокрое белье!

По окончании мучений (как подчеркнул доктор – на сегодня), оставшись в одиночестве, я хмуро завернулся в одеяло и уселся посреди смятой постели. А что прикажете делать, если одежду я так и не получил? Более того, Борг, увидев, во что превратилась его «парадная», как он сам выразился, рубаха, едва меня не избил. По счастью, доктор успел повиснуть на одной его руке, а принц – на другой, но мне было заявлено: и не надейся! В том смысле, что поганить свою одежду он больше не позволит. Так что мне пришлось забыть на время о прогулках, да и вообще – о лишних перемещениях по дому.

Я уже собирался дуться, как мышь на крупу, но тут в дверь снова заглянул доктор, и физиономия у него была настолько довольная, что мое лицо само собой скривилось в хмурой гримасе. Я люблю веселить людей, но не ценой собственного здоровья!

– Тут к тебе… – доктор хмыкнул, подбирая слова, – делегация.

– По поводу?

– Сам разбирайся! Чай, не маленький…

Я вздохнул, поплотнее запахивая одеяло:

– Ну, раз уж кто-то пришел… Надо хоть узнать, что ему надо.

Гизариус счел эти слова разрешением и снова исчез за дверью, а ко мне валом повалил народ. Сначала Борг ввел принца и усадил на единственный имевшийся в комнате стул, а сам встал за спиной своего господина. Я насторожился. Вслед за Дэриеном порог переступил староста горячо любимой мною деревни в сопровождении свежеиспеченного отца. Им сесть уже было некуда, а предлагать расположиться рядом со мной на кровати я не стал. Вот еще! Постоят, не развалятся… Я же не развалился…

– В присутствии его высочества… – начал староста, а я закончил:

– Под присмотром будет вернее.

Дэриен прыснул, но быстро справился с приступом смеха. Староста не понял, что так насмешило непосредственного представителя королевской власти, но почел за лучшее не обращать внимания и продолжил:

– Мы тут… Того… Этого…

Я мысленно вздохнул и досчитал до пяти:

– Так «того» или «этого»? Скажите прямо: пришли закончить казнь?

Староста побагровел:

– Как можно… После того… После вашего…

О, уже на «вы»? Что-то мне не нравится поворот событий…

– Либо вы сейчас же скажете, зачем пришли, либо уйдете, – холодно резюмировал я.

Теперь мой несостоявшийся палач побледнел, но приказной тон возымел действие, и он вполне связно сообщил:

– Мы хотим извиниться.

Вот те на!

– За что, позвольте узнать? – Обожаю ставить людей в глупое положение!

Староста захлопал глазами:

– Ну, мы же… Хотели… Камнями…

Я хмыкнул:

– Формально вы ни в чем не виноваты. Даже если кое-кто, – я с трудом удержался от того, чтобы показать принцу язык, – будет утверждать, что вы поступили неправильно и незаконно, я не смею вас в чем бы то ни было обвинять.

Все, тупик, в который забрел староста, вознесся своими стенами до самых небес.

– Но как же…

– Более того, я косвенно повинен в преждевременных родах вашего внука…

Тут он немного оживился:

– Ведунья посмотрела Рину и сказала, что было бы хуже, если б роды произошли как положено…

– Вообще-то к ведунье надо было идти до, а не после, – сурово сказал я.

– Да, Мастер, простите нас… Этот чурбан, – подзатыльник зятю, – с перепугу забыл, о чем вы сказали… Простите нас…

– Хорошо то, что хорошо кончается… – Что-то в словах старосты меня насторожило… Мастер?! Да какого фрэлла?!

Я вскочил, забыв о расслабленном после растирания теле, но все же устоял на ногах, хотя мне и потребовалось для этого вцепиться в кафтан селянина.

– Даже в мыслях не именуйте меня таким титулом!

Пожилой мужчина открыл рот, как мальчишка, получивший выговор, значения которого он не понимает, а я продолжил:

– У вас проблемы с головой?

– Но ведунья сказала…

– Что она сказала?

– Что прогнать злого духа мог только Мастер…

– Мастер – чего? – Я почти рычал.

– Ну… Это…

Дэриен поспешил прийти на помощь старосте:

– Оставим в покое эту тему, почтенный. Заканчивайте свои дела, не видите, «Мастер» гневается? – В его голосе сквозило столько ехидства, что меня передернуло.

– Да, что мы еще хотели… – Староста взял из рук зятя громоздкий сверток и протянул мне.

– Что это?

– Э… Ну, вы же не одеты…

Только сейчас я сообразил, что, вскакивая, распахнул одеяло, продемонстрировав свое израненное тело во всей красе. Слава богам, у меня хватило выдержки не начать судорожно кутаться снова…

– Одежда… Да… Хорошо, можете быть свободны.

С видимым облегчением на лицах селяне выкатились за дверь. Я плюхнулся обратно на кровать. Дэриен расхохотался:

– С тобой не соскучишься!

– Повеселились, и будет! – отрезал я. – Тоже можете убираться на все четыре стороны, сейчас я не расположен к шутовству.

– О, ты легко бы мог занять вакантное место шута при дворе моего папочки! – довольно сообщил принц. – Кстати, не хочешь попробовать?

– А не пошел бы ты… – Борг сдвинул брови, и я решил уточнить: – А не пошли бы вы оба отсюда – далеко и надолго!

Смех принца стал еще заразительнее. Рыжий тоже разобрался в ситуации и сменил гневное выражение лица на полнейшее равнодушие. Вот железные нервы у человека! И абсолютная власть над своими эмоциями. Хотя это, наверное, профессиональное: он же в эти минуты на службе – отвечает за безопасность своего повелителя. Какое уж тут любопытство! Впрочем, лично я не взял бы себе такого телохранителя: на кой фрэлл нужен тупой истукан, который только и умеет, что бросать грозные взгляды по сторонам да размахивать кулаками? Но в одном принцу все же повезло – эта статуя бесконечно ему предана. Почему я так решил? Очень просто: я видел, какими глазами рыжий слуга смотрит на господина. Такой взгляд присущ матерям, которые готовы принести в жертву весь мир ради благополучия собственного ребенка. Я о такой преданности могу только мечтать…

Как и раньше, Дэриен не позволил мне далеко уплыть по Реке Размышлений и, отсмеявшись, спросил:

– Почему ты накинулся на этого забавного старика?

– Он не так уж забавен, когда приводит приговор в исполнение, – огрызнулся я.

– Ты когда-нибудь об этом забудешь? – тоном учителя, уставшего от упрямства своего ученика, поинтересовался принц.

– Не раньше, чем сойдут синяки, – парировал я.

– Значит, через месяц, – кивнул Дэриен.

– Я же сказал: не раньше! – попробовал я настоять на своем. Безуспешно.

– Тебе не понравилось, когда тебя назвали «Мастером». Почему? – Ну зачем, зачем он пытается побольнее ранить меня?

– Вы очень наблюдательны.

– Ты не ответил. В чем причина? Ведь это очень почетно…

– Даже если такой почет не заслужен? – Только спокойно, Джерон, не надо тратить гнев на мальчишку. Ох, если б я сразу догадался об этом… Если б я сразу понял, что он – просто любопытный маленький ребенок, которого силой обрядили во взрослые одежды и заставили принять на себя обязанности, которые тяжелее каторжных цепей… Да, он мог бы пользоваться своим положением исключительно ради собственного удовольствия, и, наверное, он даже попробовал, каково это, но… Есть такое странное свойство души, которое носит имя «Благородство». Не по рождению и воспитанию: то – напускное… Нет, я имею в виду благородство, которое парит в высоких небесах и время от времени для краткой передышки избирает своим пристанищем человека, наполняя его сердце особенным светом. Светом, который не дает заблудиться во мраке пустых забот… Интересно, принц гордится тем, что избран? Вряд ли, скорее он только страдает от этого… А мы могли бы стать друзьями. В другой жизни. В другой моей жизни… Если я вообще способен быть другом…

– Ты считаешь, что не заслужил уважения этих людей? – Ну никак не угомонится!

– О чем вы? Я едва не убил своим видом молодую женщину и ее ребенка… Какое уж тут уважение…

– Но их жизни не прервались благодаря тебе. Разве это не достойно уважения? Ты не гордишься собой?

– Ни капли.

– Почему же?

– Я спасал свою шкуру, – честно признался я, но логика принца работала по иным принципам, чем моя.

– Странные слова для того, кто еще вчера заверял меня, что хочет умереть!

– Я передумал. – Ну и въедливый же он!

– И часто ты меняешь свое мнение?

– Когда мне это удобно.

Да, мы могли бы стать друзьями. И препираться до хрипоты, потому что ни один из нас не уступит первым…

– И все же… Чем тебе так не угодили Мастера, что ты не хочешь быть таким же, как они?

Не угодили… Дурак ты, твое высочество. Во дворце, возможно, Мастеров как собак нерезаных и древний, изначальный смысл этого титула стерся от частого и необдуманного употребления… Но здесь, в маленькой деревне, жители которой выбираются в соседние городки два раза в год, на ярмарку… здесь слову «Мастер» придают совсем иное значение. Ты не мог видеть, а я… Благоговение, смешанное с ужасом, – вот что дрожало в глазах благодарного старосты и его растерянного зятя. Я совершил новую ошибку. Ошибку, которая приведет к еще более серьезным изменениям в судьбе, хотя мои действия были всего лишь попыткой защититься от обвинений. Ну и чего же ты добился, Джерон? Теперь они будут боготворить и панически бояться тебя. Стена отчуждения уже заложена и с каждым днем будет становиться только выше. В этой деревне у тебя не будет друзей, только покорные рабы…

Ты предупреждала меня, Магрит. Ты всегда была мудрой… И мысли снова скользнули в тайники памяти…

За окнами библиотеки плещется море. Море молний и отточенных бурей струй осеннего ливня. Стемнело еще в обед, и слуги зажгли вереницу свечей на стенах и столах. Я копаюсь в дебрях фолианта, утащенного с одной из самых верхних полок. Чем он привлек мое внимание, ума не приложу… Магрит спряталась в уютном лоне огромного кресла и с наслаждением наблюдает за танцем стихий в рамке высокого окна. Ей ничуть не скучно. Я же не могу найти ничего привлекательного в серо-синем хаосе воды, огня и ветра. Я пытаюсь понять смысл короткого стихотворения, на которое наткнулся совершенно случайно. Не знаю, кто его автор: на чистом листе только шесть строчек аккуратно, но решительно написанных слов…

 
…Над собственной душой он ищет власти,
А троны, злато, паутина чар,
Искусство убивать, страх быть убитым —
Все преходяще. Кровью слез омытый,
Лишь тот оценит жизни светлый Дар,
Кто не Пророк и не Герой, но – Мастер…
 

– Dou Магрит, можно спросить?

Она чуть заметно кивает, поворачивая ко мне лицо. Сколько истинного величия в одном только изгибе ее тонкой шеи!

– Почему слово «Мастер» написано здесь с большой буквы?

Она усмехается:

– Это трудно объяснить, но я попробую… Мастер – это титул. Высший титул, которого может добиться человек.

– Высший? – Я удивлен. – А как же короли?

– Ты же прочитал стихи! Там сказано все, и даже больше, чем нужно.

– Значит, быть могущественным можно без золота, магии и власти над людьми? – Это никак не укладывается в голове.

– Смотря что ты понимаешь под словом «могущество». – Магрит лукаво пожимает плечами.

– Я… не знаю, – смущаюсь я.

– Поверь, это не так уж интересно. – Она играет кистями пушистой шали.

– Быть могущественным – неинтересно?

– Увы. Лучше уметь ценить жизнь.

– И быть… Мастером?

Горький смешок:

– Это непросто.

– Почему? – Я упрям так, как только может быть упрям мальчишка в ожидании собственного совершеннолетия. – Я ценю жизнь.

– Ты ценишь СВОЮ жизнь, а Мастер… Он ставит ценность чужих жизней гораздо выше своей…

– Как это?

– А вот так. – Даже если ей и претит со мной беседовать, она не подает вида. – Настоящий Мастер пожертвует своей жизнью, чтобы спасти другие. Если, конечно, не будет иных путей решения проблемы. Мастера, знаешь ли, весьма расчетливые и хладнокровные люди. Хотя есть еще Темные Мастера, которые ставят себя превыше всех остальных… Но их могущество мнимо. Они блуждают во Тьме.

Я не могу понять, шутит она или нет, а Магрит продолжает:

– Выходов из Лабиринта Жизни много, но все они являются Входами в новые Лабиринты…

Молния бьет в землю совсем рядом со стеной замка, и библиотека на мгновение тонет в ослепительно белой вспышке. Я испуганно закрываю глаза, а Магрит хохочет, распахивая окно и подставляя губы обжигающим поцелуям ливня.

– Dou Магрит… Вы… уходите? – Я разочарован. Можно сказать, обижен.

Она поворачивается ко мне, скрещивая руки на груди.

– У тебя есть еще вопросы?

– Я… не хочу оставаться один. – Скольких усилий мне стоит это признание!

Магрит подходит и проводит ладонью по моей щеке.

– Ты всегда будешь один. Пора начать привыкать.

– Но почему?

– Так решено Землей и Небом.

– Я не хочу! – Голос срывается на крик.

– Я знаю, не шуми. – Она касается пальцем моих губ. – Я бы хотела что-то изменить, но… Я бессильна. Из твоего Лабиринта есть только один Выход. Но он не приличествует Мастеру.

– При чем здесь это? – Я чуть не плачу.

– Ты можешь пройти свой Путь с гордо поднятой головой или – прячась по щелям… Что бы ты ни выбрал, я не вправе ни поддержать, ни осудить тебя. Но мне кажется… Нет, я почти уверена – ты можешь стать Мастером. Только я не желаю тебе такого Пути…

– Почему? – Теперь я испытываю необъяснимую обиду.

– Мастер не принадлежит самому себе, – вздыхает Магрит. – Он живет для всех… Но не нужен никому.

– Как это понять?

– Мастер – это Долг. Мастер – это Ответственность. Мастер – это… Тяжелая ноша. Он не имеет права на ошибку и не имеет права на любовь, потому что первая причинит вред тем, кто его окружает, а вторая… Вторая уничтожит его самого. Влюбленный бесконечно могуществен и бесконечно уязвим. Даря себя одному человеку, ты отдаешь свою Сущность полностью. Даря себя многим, ты оставляешь в каждом лишь частичку своей души. И если твой дар не примут, ничего страшного – на Древе вырастут новые ветви… Но если один-единственный человек на свете не захочет принять твою любовь… Древо лишится корней и никогда не расцветет.