Текст книги "Нити разрубленных узлов"

– Что-то заботит? – бесстрастно интересуется Герто.

– Да вроде и ничего. Но как-то на душе неспокойно.

– После вчерашнего? Неудивительно.

– А что случилось вчера?

Ведь и правда не могу вспомнить. Словно целый день напрочь вычеркнут из памяти. А в ушах до сих пор звучит голос императора.

– Хорошо тебя приложило… Но так и должно было быть.

– Должно было?

Мой напарник кивает:

– Первый раз всегда такой.

– Тогда скажу только одно: второго не будет.

Ладони Герто хлопают друг о друга. Три раза. Тихо, но четко.

– Я знал, что ты так скажешь. Знал со дня нашего знакомства.

Эль начинает шуметь в голове. Сначала где-то над бровями, потом перебирается чуть дальше, к вискам.

– Знал?

– Таких, как ты и я, много. Больше, чем кажется. И намного больше, чем думают власти.

Последние слова Герто произносит с нарастающим нажимом, но это в другое время показалось бы мне настораживающим, а сейчас всего лишь вынуждает задать следующий вопрос:

– А какие мы?

– Мы – люди.

Звучит почти угрожающе. Пожалуй, столько чувства в речах своего напарника по вылазкам в стан «вдохов» я еще никогда не замечал. Но не могу не согласиться:

– Да, мы – люди.

Для себя эту истину я вывел уже довольно давно. А вот последнюю точку поставил только вчера. Наверное, слишком поздно.

– И люди должны позаботиться о том, чтобы оставаться людьми.

Что ж, и тут могу только утвердительно кивнуть.

– Тебе кое-что нужно узнать. – Он поднимается из-за стола и зовет за собой, к двери в глубине зала.

Не самое лучшее время для прогулок, потому что ноги, то ли натруженные быстрым и продолжительным шагом, то ли потерявшие устойчивость из-за пары глотков эля, держат меня хуже, чем обычно. Но Герто словно не замечает моей неуверенности, а я слишком привык следовать за ним. Куда угодно.

За дверью начинается петляющий коридор, освещенный редкими лампами, по которому мы идем, как мне кажется, далеко-далеко, а на самом деле всего лишь спускаемся вниз, в подвал под трактиром. Воздух становится необычно густым и терпким для каменного подземелья, но через минуту я вижу источник странного аромата.

Просторная комната с низким сводчатым потолком. Земляной пол, надежно гасящий звуки шагов. У дальней стены, примерно посередине, громоздится что-то, на первый взгляд бесформенное. Только когда подходишь ближе, начинаешь различать черты, принадлежащие изваянию. Древнему, потрепанному, изображающему старика, сложившего перед собой руки так, как будто ладони покоятся на чем-то круглом. Например, на шаре, которого нет и в помине. А вокруг чадят тонкими струйками сизого дыма десятки масляных ламп.

– Что это такое?

Вопрос слегка запаздывает. Надо было задавать его сразу, с порога. Неужели эль оказался настолько крепок? Или это я совсем упал духом?

– Святилище.

Пробую пошутить:

– А почему тогда света мало?

Герто оставляет мою реплику без внимания, подходит к статуе и исполняет что-то вроде церемониального поклона. Потом поворачивается ко мне:

– Ты не можешь помнить. Твои родители тоже не помнили того, что раньше, много веков назад, знал наизусть с малолетства каждый ребенок.

– И чего же я не помню?

Самое время присесть и подремать, только скамеек или чего-то подобного поблизости нет.

– Когда-то наш мир жил иначе. Его магия была доступна всем. Но люди не желали брать из сокровищницы сил только необходимое количество, черпали все больше и больше и однажды обрели такое могущество, что вознамерились поспорить с самим Творцом…

С этим стариком, что ли?

– Дети восстали против отца и поплатились за это. Всеединый отобрал у своих чад способность творить чудеса, спрятал ее за гранью мира и скрепил врата проклятием, лишающим каждого, кто дерзнет вновь прикоснуться к магии, его человеческой сути.

А Герто-то, оказывается, не в себе. Вот почему он всегда так спокоен и благостен.

– Но потом Всеединый отошел в сторону, предоставляя людям самим вершить свою судьбу и судьбу мира. Прошли годы, проклятие забылось. Оно больше неспособно кого-либо напугать. А врата не перестают открываться. Снова и снова. Ведь власть над силами природы слишком манящий дар.

Для глупцов, не ценящих себя такими, каковы они есть? Может быть. Но для разумных людей…

– Их нужно остановить, – заканчивает свою торжественную речь Герто. Заканчивает с незнакомым и непривычным мне жаром.

– Как?

– Показать, что, покидая мир, они лишаются права на возвращение. Показать, что возвращаться им будет некуда.

Медленно повторяю его слова в своем сознании. Вслушиваюсь в звучащее эхо. Мозги ворочаются со скрипом, но страшная суть происходящего все же открывает мне свое лицо. Безмятежно-фанатичное, юное и прекрасное в своем незамутненном воодушевлении.

– Хочешь сказать…

– Они будут хорошо гореть. Проверено.

Хочется тряхнуть головой и очнуться от затянувшегося кошмара, но я знаю, что все происходящее – не сон. К сожалению. К искреннему ужасу.

– Мы станем первыми. Примером для всех остальных. Тех, кто медлит. А когда все тела восставших против Всеединого обратятся в прах, отец явит своим детям прежнюю милость.

А ведь он в это верит. Даже придумал себе бога. Всем ведь известно, что богов нет. Никто не управляет нашей жизнью, кроме нас самих. Ну и кроме императора, конечно. Хотя с приказами последнего как раз можно поспорить. И если я на самом деле собираюсь так поступить, начинать нужно поскорее. Чтобы успеть.

– Наши ряды ждут тебя.

Герто протягивает мне руку. Твердую, тонкую, но сейчас почему-то похожую больше на лапу хищного зверя, нежели на часть человеческого тела.

– Ты достоин занять…

– Именем империи!

Земляные полы позволяют им подобраться незамеченными. Позволяют ворваться в святилище быстрее, чем можно подумать о побеге.

Мундиры Крыла искупления, черные как ночь, кажется, полностью вбирают в себя свет от горящих ламп. Только благодаря белому канту видно, как дюжие фигуры движутся по комнате, подбираясь ко мне и Герто. А под руками, как назло, нет оружия.

Да и хорошо, что нет. С какой стати я буду убивать тех, кто служит императору, тех, среди кого и мне вполне могло бы найтись местечко?

Вот только они думают иначе.

А делают еще хуже…

* * *

Наверное, вода холодная. Может быть, даже ледяная. Все равно, когда она кулаком ударяет мне в лицо, разлетается брызгами и стекает по оголенному телу, облегчения не чувствуется. Вообще ничего не чувствуется, кроме ноющей боли в затекших от напряжения мышцах.

Факелы под потолком справа и слева сильно чадят, но их горьковатый дым словно способствует прояснению сознания, прогоняя взашей сладкий аромат святилища, пропитавший меня насквозь, и я наконец начинаю понимать. Немногое, но достаточное, чтобы заключить: лучше было бы оставаться в неведении.

Сверху наплывает чье-то лицо. Незнакомое. Зато воротник под ним и часть одежды, которую я вижу, как две капли воды похожи на обмундирование людей, прервавших словоизлияния Герто. Крыло искупления. Но я-то что здесь делаю?

Лежу. На узкой лавке, подпирающей позвоночник. Запястья и щиколотки встречаются все вместе где-то внизу, в стальных колодках, натягивая мое тело струной. Кожа на груди ощущается как барабан: кажется, еще чуть-чуть, и лопнет. От самого невесомого прикосновения.

– Очнулся, – делает вывод незнакомец, и его лицо исчезает из моего поля зрения, а повернуть голову невозможно, потому что виски тоже зажаты. Между пластинами. Деревянными, но от этого не становящимися более приятными на ощупь, чем железо на руках и ногах.

– Очнулся, это хорошо, – замечает кто-то второй, находящийся в комнате. – Ибо искуплению полагается происходить в здравом рассудке как принимающих, так и отдающих.

Надо бы закричать, но губы только бессильно вздрагивают.

– О, он хочет поговорить! – насмешливо сообщает один дознаватель другому, и я снова вижу его лицо. Равнодушное, чуть утомленное наверняка праведными трудами.

– Что… происходит?.. – Язык слушается меня плохо, словно считает предателем.

– Награда по заслугам.

– Ка… каким?

– Несомненным, разумеется. Или вы отрицаете, что намеревались совершить поджог усыпальницы города Наббини и действовали совместно с участником запрещенного культа?

– От… отрицаю…

Дознаватель зевает:

– Все так говорят. Только с фактами не поспоришь.

– Я не…

– Вы были в подвальном укрытии в то время, на которое было назначено собрание. Вы принимали присягу перед главой преступников. И если бы не вмешательство властей, назавтра вооружились бы факелами и отправились жечь беспомощные тела.

– Я…

В памяти всплывает вкус чересчур крепкого эля и дурман дыма светильников у статуи Всеединого.

– Меня… опоили…

– Ну разумеется. Однако силком вас никто туда не тащил.

Это верно. Не тащил. Я пошел сам. Не мог не пойти, потому что впереди маячила спина Герто и спуск по винтовому коридору смешался у меня в голове с нашими обычными вылазками. Ненадолго, но этого хватило.

– Я…

Император! Вот мой последний шанс. Ему же нужен человек для поисков сына? Значит, меня не дадут в обиду.

– Я… выполнял… поручение…

– Неужели?

– Поручение… его величества… спросите… сами…

– А мы спросили. Пришлось, ведь вы как-никак не последняя фигура в имперской иерархии.

– И что же…

– Император не давал вам никакого поручения. – Лицо дознавателя нависает над моим так низко, что я могу рассмотреть все волоски на округлом носу. – Вы признаны виновным. И подлежащим искуплению.

Его голос звучит ласково, словно не оглашает приговор, а баюкает.

Раздается скрежет винтов, и моя голова поднимается вверх. Ненамного, но теперь я могу видеть свою грудь, выгнутую дугой. В бусины шейных позвонков стержнем вкручивается боль, только она больше неспособна меня побеспокоить, потому что я во все глаза смотрю, как к подреберью приближается загнутое крюком лезвие.

– Да обретет дух преступившего законы покой в забвении искупления!

Оружие палача прорезает кожу, разрывает плоть, подцепляет кости и тянет ребра вверх. По одной паре зараз. Грудь раскрывается крыльями, ничем не напоминающими о смертоносной бабочке, но потолок, который вдруг обрушивается на меня, именно такой.

Того самого цвета.

Непроглядно-черный.

Здесь…

Сон был спасением. Даже по-стариковски беспокойный, когда каждая минута, проведенная с закрытыми глазами, ощущается не менее долгой, чем вечность, но всегда заканчивается слишком внезапно, чтобы ею можно было насладиться. Если все время ждешь удара в спину, какой может быть покой? Хотя именно нападения с тыла Роханна Мон со-Несс не ожидала. За что сполна поплатилась вынужденным бегством и расстроенными чувствами. Да и только ли чувствами?

Путешествие по порталу не лучшим образом сказалось на изношенном человеческом теле, которому было предписано умереть много веков назад. Если бы Роханна загадывала свое желание сейчас, пользуясь накопленным опытом, она поступила бы намного умнее. Не попросила бы у синей звезды только вечную жизнь. Одной жизни мало, к ней должно прилагаться столько всего еще…

Рука, лежащая поверх кружевного покрывала, пока не переставала судорожно подрагивать. Если бы эта дрожь была лишь свидетельством дряхлости, можно было бы с ней смириться. Но дрожала не плоть, а узник, заключенный в ней: едва вступив в портал, эрте Мон почувствовала, как демон, делящий с ней одно тело, замер, а потом отчаянно забился в своих путах. В какой-то миг женщине показалось, что пленник вот-вот вырвется на свободу, означавшую скорую и неизбежную смерть для старухи, пережившей свой век. Правда, пугаться беглянка не стала, даже, наоборот, улыбнулась, представляя, как будут выглядеть лица тех, кто потратился на устройство побега, когда к их ногам из портала упадет истлевший труп. Наверное, это насмешливо-презрительное спокойствие частично передалось да-йину, потому что мучительные судороги вскоре стихли, и Роханна добралась до нового места пребывания лишь со шлейфом мелкой дрожи. Которая должна была уйти за время сна, но почему-то не поторопилась это сделать.

Впрочем, долгого требовательного взгляда на морщинистые пальцы оказалось достаточно, чтобы окончательно унять волнение плоти. Только потом женщина удостоила вниманием обстановку комнаты, в которой очнулась ото сна, и недоуменно приподняла брови.

Вокруг было много камня. Очень много. Мраморные плиты покрывали стены от пола до потолка, стелились под ногами и смотрели сверху, сквозь переплетения балок. А одну из стен, ту, что находилась напротив кровати, целиком занимало окно. Огромное, состоящее из нескольких проемов, разделенных тонкими резными колоннами, оно было закрыто ажурными ставнями. Через мелкоячеистую деревянную решетку свет проникал в комнату узкими лучами, и Роханна поняла, насколько он яркий, лишь когда подошла ближе и попыталась заглянуть в одно из отверстий между нахлестывающимися друг на друга тонкими плашками.

За окном светом было залито все. В этом ослепительно-белом и наверняка жарком сиянии трудно было разглядеть что-то определенное, и женщина вернулась к постели за тонкой шелковой мантией, заботливо кем-то приготовленной к пробуждению гостьи.

Комната походила на усыпальницу, но сырости не ощущалось. Даже наоборот, воздух казался обжигающе сухим, словно всю имеющуюся в нем воду нарочно выпарили. Роханна никогда прежде не бывала в южных провинциях Дарствия и по доброй воле предпочла бы обойти стороной преддверие безжизненных степей. Излишнее тепло всегда было губительным для стареющего тела, а раз так, значит, нужно найти способ убраться отсюда поскорее. Но конечно, прежде необходимо выразить свою глубочайшую благодарность хозяину.

Эрте Мон подвязала мантию бисерной полосой пояса и направилась к двери, в противовес окну оказавшейся непривычно узкой для столичной дамы. Не найдя дверной ручки, женщина попробовала толкнуть одну из створок ладонью. Безуспешно. Впрочем, на что-то подобное нужно было рассчитывать, потому как далеко не всем хозяевам нравится, когда их гости разгуливают по дому без разрешения. Но прошло менее вдоха, и дверь, еще хранящая тепло прикосновения, распахнулась, пуская на порог тоненькую девушку, почти подростка, несмотря на явную жару, царящую снаружи, затянутую в беспросветно плотное черное платье с длинными рукавами и высоким воротом.

– Что угодно госпоже?

– Кто ты, дитя? – спросила Роханна, не намеревавшаяся делиться своими истинными надобностями с кем попало.

– Ваша прислужница, госпожа. Я исполню все, что вы пожелаете.

На язык просилось насмешливое «Так-таки и все?», но эрте Мон слишком долго жила на свете, чтобы понимать: правдивые ответы зачастую оказываются более опасными, чем неуместные вопросы.

– Я хотела бы побеседовать с хозяином этого дома. Ты проводишь меня?

– Вам не следует покидать пределы этой комнаты. – Черты смуглого девичьего лица даже не дрогнули, словно служанка лишь повторила заученные слова, смысла которых и не пыталась постичь.

Вот теперь Роханна нахмурилась непритворно, отставив в сторону заботу о сохранении гладкости кожи.

Подобное заявление могло означать многое, но среди всех возможных вариантов самым простым и, стало быть, ближайшим к истине был всего один. Гостья – вовсе не гостья здесь, а…

– А если я захочу прогуляться?

Эрте Мон притворилась, что намеревается выйти, но еще до того, как носок ее туфли приблизился к порогу, девица ловко отступила назад и захлопнула дверные створки. Итак, предположение оказалось верным. Теперь стоило разузнать, что нужно тюремщику от пленницы. И почему, собственно, вместо побега случилось похищение.

Роханна постучала костяшками согнутых пальцев по резному дереву:

– Девочка моя, ты меня слышишь? Конечно же слышишь. Так вот, отправляйся за своим хозяином. И обещаю, что он будет недоволен, если ты промедлишь хоть одну лишнюю минуту.

Каких-то разборчивых звуков, означавших, что служанка отправилась исполнять поручение, из-за двери не донеслось, но эрте Мон не стала прислушиваться внимательнее. В конце концов, встреча непременно должна была состояться, и вряд ли тот, кто устроил побег из столицы, собирался нарочно тянуть время. Явится как миленький.

Женщина пододвинула сплетенное из лозы кресло к окну и села так, чтобы спрятаться в лучах света. Но не потому, что боялась обнаружить перед грядущим собеседником свое волнение и прочие чувства. Роханна давно уже уяснила для себя очень простую вещь: если тебя не убивают сразу, а оставляют в живых, то победитель в схватке не предопределен до самого последнего удара. А вот морщины, несколько дней остававшиеся без чудодейственных средств, заставляли беспокоиться, и не на шутку.

Расчет женщины, умудренной прожитыми веками, оправдался. Не прошло и нескольких минут, как дверь снова распахнулась, пропуская в комнату невысокого и вопреки ожиданиям весьма молодого человека, в жилах которого явно текла южная кровь. По крайней мере, особый оттенок кожи – на несколько тонов темнее топленого молока – и выразительная чернота ресниц, окружающих глубоко посаженные орехово-коричневые глаза, при том что вошедший был светловолос, позволяли предположить, что либо мать нынешнего хозяина дома, либо отец были коренными уроженцами Катралы.

Но что самым разительным образом отличало мужчину от столичных щеголей, так это одежда. Не по погоде закрытая, траурно-черная, она производила бы угнетающее впечатление, если бы не была смягчена узкими полосками белого кружева на манжетах и воротнике да сиянием широких звеньев длинной золотой цепи, одним концом закрепленной на левом плече, а другим с помощью большой рубиновой броши – на середине груди.

В остальном же мужчина выглядел точно так же, как и его сверстники во всех концах Дарствия: стройный, явно не брезгующий занятиями, укрепляющими тело, самоуверенный и старающийся казаться взрослее своих лет. Последнее всегда смешило Роханну в поведении юнцов, и сейчас женщина тоже не смогла удержаться от улыбки. Впрочем, движение ее черт вряд ли было замечено, потому что вошедший начал разговор спокойным и неподдельно равнодушным тоном:

– Вы достаточно отдохнули после своего путешествия, эррита?

– Это будет понятно много позже, – вполне правдиво ответила женщина. – Но я не в том возрасте, чтобы позволять себе тратить время на отдых.

– У вас впереди целая вечность. И не меньшая вечность уже осталась позади.

Он не ухмылялся, не язвил, не угрожал, всего лишь намекнул, что знает, с кем имеет дело. И безыскусно исполненный намек говорил о многом. В частности, о том, что положение, и так представлявшееся Роханне не слишком приятным, на деле заметно сложнее.

– Знаете, Иакин… Вас ведь так зовут? Чем дольше живешь, тем больше начинаешь ценить каждое мгновение.

– И насколько вы цените свои мгновения?

В его словах послышался интерес. Все еще невнятный, словно только зарождающийся, но уже позволяющий себя заметить. А еще над верхней, чисто выбритой губой мужчины начали выступать капельки пота.

В комнате не было жарко, теперь эрте Мон это отчетливо понимала. Даже солнечные лучи, пробивающиеся сквозь решетку, не нагревали облицованные камнем покои, и сухость воздуха, вначале показавшаяся горячей, на самом деле больше походила на морозную. Откуда же тогда взялся пот?

– Ценю дорого. Вы это хотели услышать?

Он кивнул, а потом невольно коснулся пальцами губ, впрочем стараясь сделать вид, что движение было случайным.

– Если дорого, значит, вы не захотите их потерять?

Роханне почудилось, что ее натруженное сердце остановилось передохнуть.

Пожалуй, еще ни разу в кажущейся бесконечной жизни ей не угрожали так явно. Даже никому из одержимых в голову не приходило таким способом принуждать эрте Мон к чему бы то ни было. Но этот, молодой да ранний… Да что он себе позволяет?!

Крупная капля пота скатилась от корней волос по лбу мужчины, зацепилась за брови и только благодаря этому избежала падения. Роханна еще раз всмотрелась в лицо Иакина Кавалено и наконец-то увидела то, что заставило ее вжаться в спинку кресла, в упругие и не слишком приветливые лозовые узлы.

Да он же недокровка! И как всякий недокровка в присутствии демона, сгорает сейчас в пламени невозможных к исполнению желаний.

Новое знание было очень важным, это женщина даже не понимала, а чувствовала всем телом, но пока, увы, не помогало сообразить, как же воспользоваться обнаруженной слабостью своего противника. А в том, что хозяин дома был именно противником, а еще вернее – врагом, сомнений уже не оставалось.

Что ж, если не знаешь, как действовать, нужно выжидать. А для ожидания требуется время, которое легче всего заполучить, если сделаешь шаг назад.

– Вы угрожаете мне?

– Предупреждаю.

– Вы убьете меня?

Иакин Кавалено впервые улыбнулся, но по-прежнему не вложил в движение губ никаких чувств.

– Если вы сами того захотите.

– Я?

Он подошел к окну, однако не приближаясь, а увеличивая расстояние между собой и Роханной, положил пальцы правой руки на скрещивающиеся плашки ставен, и женщина с давно позабытым ужасом отметила, что ее собеседнику дрожь, по всей видимости, вообще незнакома.

– Вы можете мне помочь. И я буду благодарен за помощь. А можете отказаться. Решать вам.

– И если откажусь, снисхождения мне не ждать?

Иакин не ответил, всматриваясь во что-то, находящееся за окном.

В подобных обстоятельствах эрте Мон, пожалуй, оказалась впервые. Все недокровки, с которыми она прежде имела дело, были лишь послушными слугами, но сейчас ей противостоял не слуга, а господин. Каким образом ему удалось стать таковым и какие цели он преследовал, женщина могла только предполагать. Зато ясно было другое: любви и почитания в Катрале искать не следовало.

– Что вам нужно? Смогу ли я это дать?

– Сможете. Я не попрошу от вас ничего чрезмерного.

Роханна выдержала паузу, вопросительно глядя на спасителя, превратившегося в тюремщика, и получила ответ, внесший в мысли еще большую сумятицу:

– Вы живете дольше всех прочих. А время всегда дает знания, не так ли? Сколько демонов приходило в этот мир и исчезало из него на вашем веку?

Зачем отрицать очевидное?

– Много, – признала эрте Мон.

– Вы знали их имена. Знали их лица. Разумеется, я допускаю, что ваша память могла и прохудиться за все это время… Но кое-что в ней должно было остаться. По крайней мере, я очень на это рассчитываю.

Он желает заполучить в свое распоряжение сведения обо всех демонах, некогда пришедших в этот мир? Но с какой целью? Неужели…

Роханна почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.

Когда один противник желает все узнать о другом, это означает подготовку к войне. Решительной, жестокой, кровопролитной. Такой, чтобы одним ударом можно было уничтожить нескольких врагов сразу, если не всех. И ей, хранительнице знаний, почтенной эрте Мон, предстояло стать безвольным орудием в руках самонадеянного юнца… Впрочем, руки как раз уверенные. Сильные, не знающие волнения.

Женщина покорно сложила ладони на коленях.

– Я сделаю то, что вы хотите.

– Желаете начать тотчас же?

Роханна поджала губы.

Иакин Кавалено нетерпелив, это заметно. Но отпустил поводок чувств только сейчас, дорвавшись до сокровищницы и оценив величину золотых гор. А на все остальное выдержки у него хватит.

– Я могу получить хотя бы завтрак?

– О, разумеется! Я распоряжусь об этом.

Он быстрым шагом добрался до дверей, вновь услужливо раскрывшихся перед хозяином дома и захлопнувшихся за черной спиной.

Времени на раздумья оставалось немного. Но именно в течение этих коротких минут Роханна должна была принять решение.

Нет, не о том, помогать ли своему тюремщику, – на этот вопрос ответ существовал только один. Но все еще можно было решить, с какими настроениями оказывать требуемую помощь. Искренне? Или дожидаясь удобного момента, чтобы…

Эрте Мон улыбнулась. Широко-широко. Теперь о морщинах можно было перестать заботиться навсегда, и почему-то осознание этого помогло женщине ощутить самую настоящую свободу. И в мыслях, и в действиях.

И сейчас…

– Ну разве он не великолепен?

Прозвучавший голос был мне знаком, но вот нотки, старательно вытащенные на первый план… А впрочем, именно так слащаво, фальшиво и одновременно уверенно в своей правоте должен был разговаривать мужчина с напомаженными волосами, узнать в котором Натти можно было разве что с третьего взгляда.

На язык сразу начали карабкаться многочисленные вопросы, но место и общество для их оглашения вслух оказалось неподходящим: бритоголовая сереброзвенница в портальной комнате явно не собиралась оценивать притворство рыжего по достоинству. По крайней мере, громогласный восторг ее ничуть не тронул. На меня скучающе посмотрели, убедились, что во время путешествия от моего тела ничего не отвалилось, и отвернулись, возвращаясь к каким-то другим делам. Правда, спина в синей мантии довольно красноречиво заявляла, что мне и моему сопровождающему надлежит поскорее убраться восвояси, а то, не ровен час, кто-то еще воспользуется порталом и свалится прямо на наши головы. Пришлось уйти, изо всех сил сохраняя гордое и молчаливое спокойствие.

В коридоре Натти накинул мне на плечи плащ. Когда догнал.

– Ты же не будешь здесь шататься голым?

Вместо ответа я посмотрел на рыжего. Коротенечко, но выразительно.

По большому счету мне было все равно, в каком виде и куда двигаться дальше. Собственно, я даже не хотел знать, на каком краю Дарствия очутился. Но мои желания конечно же по-прежнему не имели значения.

– Сюда! – Натти распахнул дверь по правую руку от себя.

Одежда, разложенная на низкой скамье – единственном предмете мебели, умещавшемся в крохотной комнате – чуть было не вынудила меня нарушить молчание. То, что мне предлагалось надеть, выглядело… Чужим. Не в том смысле, что раньше все это принадлежало другому человеку, нет: рубашка и исподнее были новехонькими, да и костюм выглядел разве что лишь чуть поношенным. Но я никогда так не одевался, ни в юности, ни потом.

Одежда была богатой в самом полном значении этого слова. Пусть она не сверкала пуговицами, выточенными из цельных драгоценных камней, золотыми шнурами и прочими знаками роскоши, одна только ткань говорила о многом. Вернее, ткани, из которых костюм был пошит. И конечно же все пришлось впору, хотя я и не мог припомнить, чтобы с меня в последнее время хоть кто-то снимал мерки.

– Отлично! – оценил Натти результат моего неторопливого облачения. – Теперь осталось только выправить подорожную.

Я поднял со скамьи последнее, что на ней оставалось и что, по всей видимости, являлось неотъемлемой частью маскарада.

Посох, в отличие от одежды, был далеко не новым и лоснился пятнами полировки, которая возникает лишь от частых прикосновений. Навершие, сделанное в виде лобастой кошачьей головы, выглядело цельнодеревянным по сравнению с наконечником, окованным железом, но полностью уравновешивало его, стало быть, где-то внутри прятались свинцовые вкладки.

– Нравится? – спросил рыжий, наблюдая, как я кручу посох в руке.

– Да. У кого стянул?

– Обижаешь! Это подарок. Тебе.

После слова «тебе» Натти поставил жирную и окончательную точку. А жаль. Интересно было бы знать, кто так расщедрился.

– Ну ладно, хватит играться, пошли!

Он распахнул передо мной дверь, как заправский привратник, а в коридор вышел только после меня, ровно на том отдалении, на котором слуга должен находиться от своего господина, чтобы быть готовым к исполнению любого приказа. Все это вкупе с костюмом расписывало наши роли однозначно. И, надо сказать, не слишком приятно. Можно было предположить именно такое развитие событий, но я все же надеялся, что мы будем действовать на равных. Хотя…

Да, слуге куда проще что-то разнюхать и разглядеть, ведь мало кто обратит на него внимание в присутствии других, куда более занимательных объектов для наблюдения. В любом случае первый удар любопытства должен буду принять на себя я. А значит, следовало подготовиться. Вот только как, когда и к чему? Да еще коридор закончился слишком быстро, выйдя в небольшой зал, где за просторным столом сидел человек, вольный распоряжаться свободой нашего передвижения.

Чиновные люди узнаваемы сразу, без всяких сомнений. У любого из них обязательно натянута на лицо самодовольная маска уверенности в собственной значимости, а главное, в собственном всемогуществе, пусть все, что он может сделать, – это поставить печать. Причем поставить исключительно по своему желанию, а не учитывая заслуги или прегрешения того, кто оказался просителем. Вот и мужчина средних лет – одетый во все черное южанин с бледной, а потому нездорово желтой кожей – первым делом взглянул на меня сверху вниз, хотя его голова находилась намного ниже моих плеч.

Смотрел он долго, словно искал какой-то изъян в моем облачении или в чертах лица. Наконец, вроде бы удовлетворившись произведенным осмотром, опустил взгляд к бумаге, пока еще девственно-чистой.

– Ваше имя, эррете?

Эррете. Так звучит обращение на местном наречии? Раскатисто и звонко. Чуть угрожающе. Прямо как гром, накатывающийся из-за горизонта. Эррете… А что он спросил-то? Ага, вот и первый просчет моего беспощадного напарника! Что я, по его мнению, должен отвечать? Времени-то на придумки нет. И желания, кстати, тоже. Остается только одно: правда.

– Ханнер Мори со-Веента.

Последнее слово явно заставило чиновника задуматься. Столичный житель, отправившийся Бож знает куда, всегда вызывает если не подозрение, то хотя бы вопрос «почему?».

– Цель вашего прибытия в Катралу?

Еще лучше! Что рассказывать дальше? Какая надобность привела меня сюда? Поиски сбежавшей преступницы? Тогда можно заранее начинать копать могилу, иначе не поспеешь к тому часу, когда за тобой придут, чтобы избавить от страданий, именуемых жизнью.

От страданий…

– Собираюсь поправить пошатнувшееся здоровье.

Чиновник снова поднял на меня взгляд. Мягко говоря, недоверчивый. Конечно, кому бы рассказывать о тягостной болезни, но только не мне: худобой и раньше не отличался, а проведя некоторое время в сельской местности, еще вширь раздался, и лицо заметно посвежело.

– И что же его… пошатнуло, ваше здоровье?

Спросили с заметной издевкой. Мол, знаю, что вы все придумываете, так извольте теперь соврать убедительно, иначе никаких подорожных не получите. Было бы гораздо проще его подкупить, право слово! Кто в здравом уме откажется от дармового заработка? Но хотя меня обрядили богато, деньгами не снабдили, дали лишь…

Навершие посоха застыло у груди чиновника, касаясь ткани камзола. Не прижимая противника к спинке кресла, потому что это означало бы необходимость замаха, если сражение продолжится. А так у меня в распоряжении оставалось несколько пядей свободного пространства, достаточного для нанесения смертельного удара.

– Показать?

Он оказался неглупым человеком, способным оценить мое любезное предложение. Может быть, сам не брезговал в юности драками, может быть, попал в это кресло после военной службы. В любом случае испугаться не испугался, но взгляд отвел. Обратно к бумагам.