Текст книги "12 новых историй о настоящей любви (сборник)"

Загорелый отвел меня в спальню на втором этаже. Он достал флакончик с белым порошком и высыпал его на зеркало. Мне вспомнилось то зеркало, которое мы выиграли в конкурсе. Я положила его на туалетный столик, засыпанный кучей бижутерии из пластика и стразов.

А потом я отстранилась от собственного тела, пока он стягивал с меня джинсы и трусы и входил в меня. Было не так уж и больно. Может, из-за танцев – мне кажется, я порвала плеву, когда танцевала. А может, у меня просто высокий болевой порог. Или просто на самом деле я была где-то далеко-далеко.

Эм была права: я чувствовала себя по-другому. Но не более зрелой. Наутро мне было ужасно плохо – как никогда в жизни. Все мое тело горело ядовитым жаром. Может, это реакция организма на ощущение, что тебя поимели?

Тоска по А была такой сильной, как ветра, бушевавшие в то лето, как палящее солнце, оставлявшее ожоги на моей коже. Но я не выбрала А. Каким-то образом, из-за всех своих печалей, сомнений, страхов и годами накопленных негативных мыслей я выбрала другой путь – отдаться Загорелому.

Любовь может быть такой странной и печальной. Иногда сложно понять, почему иногда мы выбираем одних людей и избегаем других. Почему мы так отчаянно ищем что-то, а найдя, бежим прочь.

Пройдут годы.

Эм будет счастлива замужем и станет арт-директором в кино. Мы с ней поссоримся, когда я наконец скажу ей, что устала от ее указаний. Она скажет:

– Ты не знаешь, что такое любовь. Я была тебе лучшим другом, о каком можно только мечтать.

Может, она и права.

Джей будет героическим офицером дорожно-патрульной службы. Выйдет замуж, родит двоих детей.

Эл станет успешным ветеринаром и будет по-прежнему одинока, красива и умна.

Мы перестанем общаться.

Может, А по-прежнему будет жить в бунгало в Голливуде, работать графическим дизайнером, придумывать свои журналы и слушать панк. Может, он лысеет, а даже если и нет, все равно продолжает брить голову. Может, он по-прежнему носит свои тяжелые ботинки. Может, у него есть дети. Мальчик, который играет в подпольной рок-группе. Девочка, которая увлекается рисованием. Может, он недавно пережил развод и как раз подумывает снова начать встречаться с женщинами.

Я потеряю обоих родителей: один умер от рака, вторая – от горя. У меня будет двое горячо любимых детей, и спустя пару лет после развода я как раз начну думать о том, что пора бы снова начать ходить на свидания. Я буду нравиться себе гораздо больше, чем когда я познакомилась с А, но это по-прежнему будет требовать ежедневной работы над собой.

Ответом на все вопросы станут слова. Так было всегда.

Я напишу для вас рассказ про А. Может, он сделает вашу жизнь лучше. Или просто поможет вам почувствовать хоть что-то. Жить. Этот рассказ будет и для самого А. Может, он когда-нибудь его прочтет.

Стефани Перкинс
Через 90 минут сверните на север

Мэриголд ненавидела июль. Во-первых, в июле было еще жарче, чем в остальные летние месяцы. Воздух так и набухал от влажности. Пот струился по телу. А ливни, то и дело случавшиеся во второй половине дня, приносили больше неудобств, чем облегчения. На тучи уже тошно было смотреть.

Она ненавидела солнцезащитный крем и липкие белые разводы, которые он оставлял на коже. Ненавидела насекомых: клещей – переносчиков болезни Лайма, и неугомонных москитов, которые противно жужжали в уши и всегда предпочитали ее всем остальным. Ненавидела, как взъерошивались и пушились ее волосы. Но больше всего она ненавидела плавящиеся от жары парковки.

Такие, как эта.

Отношения Мэриголд Мун Лин и Норта Даймонда начались и закончились на парковке. Они познакомились на парковке перед супермаркетом прошлой зимой, а прошлой весной он бросил ее на парковке перед магазином «Все для дома». Она в тот момент держала в руках маленькую микроволновку, купленную со скидкой по купону. Она собиралась уехать из расслабленного горного городка Эшвил в Северной Каролине, чтобы устроиться на работу в бурлящей вечными пробками Атланте, штат Джорджия. До Атланты было три с половиной часа езды. Мэриголд казалось, что это вполне посильное расстояние. Ее бойфренду так не казалось. Бывшему бойфренду.

Черт. Приставка «экс» все еще причиняла ей боль, даже если не произносить ее вслух.

Но именно из-за этой боли, этой медленно нарастающей печали и всеподавляющего чувства вины Мэриголд оказалась на парковке у подножия горы Митчелл – самой высокой вершины к востоку от Миссисипи – и готовилась совершить, возможно, самую унизительную ошибку своей относительно взрослой девятнадцатилетней жизни.

Мэриголд приехала сюда спасать своего бывшего бойфренда.

Не в каком-то высоком религиозном смысле. Все было проще и приземленнее: Мэриголд приехала, чтобы уговорить своего бывшего поехать с ней в Атланту, вдвоем снимать квартиру и подать документы в колледж.

Задача была не из легких, это она понимала. Но ее миссия носила платонический характер. Она хотела помочь другу, который когда-то помог ей. Вернуть огромный кармический долг. Казалось невыносимым и в то же время несправедливым, что у Мэриголд была возможность уехать, тогда как Норт считал, что обязан остаться.

Чего Мэриголд не могла взять в толк – так это что Норт вообще тут делал. Она-то вернулась в Северную Каролину под предлогом навестить мать, но, не успев даже забросить вещи домой, проехала лишних тридцать две мили мимо Эшвилла до елочной фермы его семьи в окрестностях Спрус-Пайн. Мать Норта выдала ей шокирующую новость, что он там больше не работает. Он утверждал, что должен остаться дома и помогать больному отцу управлять фермой, а теперь устроился на работу в целом часе езды вниз по извилистым дорогам, мимо бесчисленных расплодившихся кемпингов и церквей, а потом еще глубже в горы – в заповеднике на горе Митчелл.

Чем дольше Мэриголд смотрела на свой пункт назначения, тем сильнее становилось ее беспокойство по поводу предстоящего дела. Она утомилась от долгой езды, но, что еще хуже, провела последний час в состоянии нарастающей злобы и горечи. Если бы Мэриголд была готова признаться себе – а она не была, – она бы поняла, что это обида на предательство. Она сказала Норту все как есть, а он то ли соврал, то ли утаил что-то. Она не помнила, чтобы он хоть раз упоминал о планах, не включавших работу на ферме своих родителей (их амбиции) или учебу в колледже (его амбиции).

Так какого черта?

Если говорить сухим языком цифр, те четыре месяца, что они провели вместе, скорее можно было назвать мимолетным романом, чем реальными отношениями. Но их всегда связывало нечто большее, чем романтические чувства, гормоны или секс. Он почти сразу стал ее лучшим другом. Они переписывались целыми днями, каждый день, даже когда она уехала. Пока в мае сообщения от него не стали приходить все реже, а в июне не прекратились совсем.

Мэриголд перебирала причины его молчания: зависть по поводу ее интересной новой жизни, стыд из-за того, что он не поехал с ней, ревнивая новая девушка, утопленный в реке телефон, потерянная в автомобильной аварии карта памяти, отрезанные трактором пальцы. Но ей никогда не приходило в голову, что он мог устроиться на другую работу. Что он начал новую жизнь, в которой ей не было места.

«Что я тут делаю?»

От асфальта на парковке поднимался жар.

«Что. Я. Тут. Делаю?»

Жара была удушающая. Она с трудом дышала. Мэриголд внезапно развернулась, уселась в свою «Киа» и захлопнула дверь. Повернула ключ в зажигании, чтобы заработал кондиционер, и телефон подключился к динамикам. Она слушала «Мистическое шоу», один из любимых подкастов Норта. До знакомства с ним она никогда не слушала подкасты, а теперь предпочитала их музыке.

«Черт бы тебя побрал, Норт. За то, что не отвечаешь на мои сообщения. За то, что заставляешь волноваться, чувствовать себя виноватой, ехать черт знает куда! За то, что испортил для меня даже чертовы подкасты! Черт».

Она схватила телефон, включила приложение с музыкой, и из динамиков раздался надрывный голос Бейонсе. Но это не помогло. Ни капельки. Потому что теперь весь ее мир был отравлен Нортом. Поначалу он притворялся, что не любит Бейонсе, но однажды, когда они заспорили по какому-то дурацкому поводу, он посреди спора с невозмутимым лицом воспроизвел весь текст песни «Halo». Она смеялась до слез, так что у нее заболел живот. Норт мог сказать что угодно и рассмешить ее. Такой уж у него был голос.

Мэриголд принялась барабанить кулаками по рулю, барабанила и барабанила, пока наконец случайно не стукнула по кнопке сигнала. Опешив от неожиданности, она подскочила на сиденье. Семья из шести человек, вылезавшая из мини-вэна позади нее, тоже подскочила. Мэриголд виновато помахала им рукой.

«И за это тоже, Норт».

Но теперь она уже не так сильно злилась.

Мэриголд сделала музыку потише и опустила глаза, решив притвориться, что копается в телефоне, пока семейство не скроется из виду. Она стала делать дыхательные упражнения, как советовала ее мама-хиппи. Вдох. И выдох. Вдох. И выдох. Их голоса становились все тише, пока наконец не исчезли совсем. Она подняла голову.

Над ней нависала гора Митчелл.

У Мэриголд возникло неприятное чувство. Гора была не особенно крутая и опасная – наоборот, вполне пологий склон, – но вид у нее был какой-то… зловещий. В частоколе елей было на удивление много мертвых деревьев. Как будто склон утыкали сломанными зубочистками. Эти скелеты казались такими бледными и бездушными на фоне своих разлапистых вечнозеленых соседей, что создавали ощущение пустоты, несмотря на свое физическое присутствие. В них таился какой-то вопрос. Чего-то тут не хватало.

– Что ты тут делаешь? – спросила Мэриголд вслух. Но на этот раз она обращалась не к себе.

Раз уж она проделала весь этот путь, можно все-таки спросить у него самого.

Фуникулер был на противоположном конце парковки – наклонные рельсы с двумя медленно плетущимися вагончиками: один шел вверх, другой вниз. Они предназначались для тех, кто не хотел подниматься к вершине пешком. Судя по количеству туристов в очереди, таких тут большинство.

Мэриголд не была здесь с начальной школы, когда их водили в заповедник на экскурсию. В памяти остался хлипкий зеленый вагончик, который, дребезжа, тащился наверх, будто намеренно пытался привить ей хотя бы легкую боязнь высоты. Мэриголд высоты не боялась. Но вслушиваясь в шум спускающегося вагончика, она то и дело скрещивала и снова выпрямляла руки. Она нервно глянула на свое отражение в окне билетной кассы, где только что заплатила безбожные двенадцать долларов за билет, и тут же, встревоженная, сняла солнечные очки, чтобы присмотреться получше.

Лицо красное и блестит, густые черные волосы растрепались и выбились из косы. Обычно она заплетала густую косу и закалывала ее вокруг головы, а остальные волосы собирала в пучок. Обычно с этой прической она казалась себе оригинальной и милой – эдакая пастушка Хайди.

Но сейчас она себе не нравилась.

Воздух вокруг нее завибрировал. Сзади. Дребезжание усилилось, переходя в грохот и скрежет. Вагончик приближался. По словам матери Норта, он работал оператором одного из вагончиков. Так что с пятидесятипроцентной вероятностью он мог вот-вот оказаться здесь.

У Мэриголд екнуло сердце. Разумеется, она приехала помочь другу, но это еще не значит, что можно выглядеть как пугало. Все-таки этот человек видел ее голой. В приступе паники она выдернула из волос шпильки, расплела косу, пригладила волосы рукой и поспешно соорудила прическу заново.

Скрежет становился все громче. Пока дети, родители и парочки поднимались на ноги – она тут была единственная без компании, – Мэриголд сидела на скамейке, копаясь в сумочке в поисках пудреницы. Чтобы лоб перестал блестеть, понадобилось три (три!) матирующих салфетки и толстый слой пудры. Веснушки замазать не удалось, но их было не скрыть ничем. В это время года они особенно бросались в глаза, и Мэриголд казалось, что они ужасно нелепо выглядят в сочетании с ее азиатскими чертами лица. Раньше она их ненавидела, но Норт убедил ее, что веснушки – это мило. Однажды он даже нарисовал по точкам на ее правой щеке кособокое сердечко.

На спину ей упала тень от вагончика. Дети радостно завизжали, и человек двадцать устремились к платформе.

Пятьдесят на пятьдесят. Теперь ее собственное сердце казалось скособоченным.

Вагон окончательно остановился, и в этот момент подул сильный ветер. Флаги США и Северной Калифорнии над зданием администрации затрепетали, а в нос Мэриголд ударил запах хвои. Она зажмурила глаза и сделала глубокий вдох. Рождество в июле. Умом она понимала, что все дело в горе. Но сердцем – что дело в нем.

Мэриголд снова надела очки, радуясь, что может хоть как-то отгородиться от внешней среды. В своих коротких джинсовых шортах и облегающей маечке она вдруг почувствовала себя очень уязвимой.

«Ты приехала просто поговорить. И все. Что бы ни случилось, все будет хорошо».

Иногда в правду сложно поверить.

Поднимаясь на ноги и оборачиваясь, Мэриголд почувствовала, что у нее дрожат коленки. Зеленый вагончик стоял у платформы. Над большим передним окном золотыми буквами было написано имя: Мария. Оператора было не видно.

Но тут…

Над толпой раздался голос, усиленный старым дребезжащим громкоговорителем. По спине у нее побежали мурашки. Голос был самой примечательной чертой Норта. Глубокий, уверенный. Саркастичный и пренебрежительный. Но в то же время в нем таились неожиданные веселые и теплые нотки, благодаря которым Норту сходили с рук самые возмутительные высказывания. Людям просто нравилось слушать его. Он был всего на несколько месяцев старше нее, но голос его звучал, как у взрослого мужчины. Разве что… даже это было не совсем так. Голос Норта был не похож ни на кого. Это-то и привлекло ее с самого начала.

– Будьте осторожны, выходя из вагона, – сказал он в громкоговоритель. – Мне будет ужасно жаль, если вы споткнетесь и изуродуете себе лицо. Вас это не касается, сэр, – добавил он. – У вас лицо и так уже страшнее некуда. Никто не заметит разницы.

Пассажиры и люди в очереди дружно расхохотались. Мэриголд вскинула брови.

Дверь открылась, и из нее вышел Норт Драммонд. Сердце Мэриголд бешено заколотилось. Он ловко спрыгнул с приступки в задней части вагончика на платформу и протянул руку пожилой даме, чтобы помочь ей спуститься.

– До свидания, – сказал он. Он больше не пользовался громкоговорителем, но Мэриголд все равно слышала каждое слово. – Пожалуйста, передайте своим друзьям, что мы тут прозябаем в глуши и нам очень одиноко. Нам не помешала бы компания.

Женщина хихикнула и похлопала его по руке.

Мэриголд сама не понимала, почему так переполошилась. Может, потому что они не виделись с апреля, а выражение его лица нисколько не изменилось. Несмотря на залихватскую улыбку, в глазах Норта была все та же тоска, граничившая с отчаянием. А может, все дело в форме, в которой он похож на начинающего егеря. Он был с ног до головы одет в голубое. Бледно-голубое. Бледно-голубая рубашка с коротким рукавом, бледно-голубые шорты чуть выше колен и бледно-голубая шапочка – как бейсболка, только выше. И нелепее. Аккуратными белыми буковками на ней было вышито: «Оператор фуникулера».

Выпустив последнего пассажира, Норт запрыгнул обратно на приступку, ухватившись за поручень таким отработанным жестом, будто он делал это уже сотни раз. А может, так оно и было, обескураженно подумала Мэриголд.

– Дамы и господа, мальчики и девочки, – объявил он. – Пожалуйста, поднимайтесь на борт по одному. Будьте вежливы. Не показывайте свое истинное хамское лицо.

Очередь снова рассмеялась, послушно выстроившись гуськом. Мэриголд замешкалась и встала в конец, спрятавшись между двумя широкоплечими велосипедистами с густыми окладистыми бородами. Стараясь стать невидимкой. Стараясь думать. Она рассчитывала, что остаться с ним наедине будет легко, но совершенно не ожидала, что застанет его в разгар работы.

К вагончику торопливым шагом подошла смотрительница средних лет в форме цвета хаки и подала Норту какой-то знак. Тот кивнул, уступил женщине место, спрыгнул на землю и пошел в здание администрации.

Мэриголд с беспокойством наблюдала, как он зашел в бревенчато-каменную постройку. Очередь тем временем двигалась. Вернется ли он? Не лучше ли дождаться его тут? В окно его было не видно.

– Давай, детка, твоя очередь.

Мэриголд нервно оглянулась и увидела, что смотрительница жестом приглашает ее подняться на борт.

– Э-э, – запнулась она. – Я…

Жесты смотрительницы стали нетерпеливее.

– А тот парень вернется?

Женщина резко кивнула.

– Он уже идет.

Мэриголд оглянулась через плечо и увидела, как Норт широким шагом приближается к ним, уже преодолев полпути до платформы. Она метнулась в вагон, как испуганный заяц. Пол внутри был не ровным, как в трамвае, а имитировал наклон горы, а скамейки были развернуты назад, чтобы пассажиры могли любоваться видом. Лучшие места в передних рядах были уже заняты, так что она поспешила вниз по наклонному проходу, заняв место где-то в середине. Она старалась оказаться как можно дальше от задней части вагона, где будет стоять Норт.

– Спасибо, Кэти, – раздался его голос по громкой связи, и Мэриголд услышала, как он закрывает дверь. – Дальше я сам.

Она могла хотя бы помахать ему рукой, дать знак, что она здесь. Почему же она инстинктивно старалась спрятаться? Мэриголд сползла по сиденью, мучаясь сожалениями. В вагончике пахло потом и старыми механизмами. На закрытых окнах остались следы утреннего дождя. Было душновато и тесно. А самое ужасное – отступать было поздно. В какой-то момент, и очень скоро, Норт обнаружит ее присутствие, и тогда она до конца своих дней превратится в дурацкий анекдот, который он будет рассказывать друзьям и будущим девушкам.

– Добрый день. Добро пожаловать в заповедник горы Митчелл, – сказал он. – Вы выбрали ленивый вариант – сидеть сиднем всю дорогу вместо того, чтобы пройтись пешочком.

Пока остальные пассажиры добродушно хихикали в ответ, Мэриголд вслушивалась в то, как Норт нажимал кнопки и дергал рычаг. Вагончик двинулся с места.

– Из переднего окна открывается живописный вид на Черные горы, которые являются частью Голубого хребта, а он, в свою очередь, – частью Аппалачей. А в боковые окна вы можете увидеть, что мы поднимаемся по почти пологому склону. Опять же не могу не подчеркнуть: сюда не так трудно подняться пешком. Денали, самая высокая гора к западу от Миссисипи, возвышается на 20 310 футов. Мы с вами поднимаемся на 6 684 фута. Этого фуникулера вообще не должно быть на свете. Но к сожалению, он есть, так что на следующие девять минут нам с вами никуда не деться друг от друга.

Снова смех и одобрительные возгласы. Усталые родители, похоже, радовались, что их детей развлекает кто-то другой, пусть и всего на несколько минут. Но Мэриголд не могла думать ни о чем, кроме голоса Норта. Он окружил ее со всех сторон, загнал ее в угол. Рядом с ней парочка лет тридцати с нарочито небрежными стрижками беззаботно снимала квадратные селфи. Она сползла еще ниже и стала подглядывать за Нортом сквозь спинку впереди стоящей скамейки.

Норт поставил ногу в альпинистском ботинке на металлическую коробку. Левой рукой он держал микрофон, правой упирался в бедро. Странно мужественная поза для человека, светящего голыми коленками в нелепых голубых шортах.

– Первые рельсы были проложены более ста лет назад и с тех пор подвергались лишь мелкому ремонту. Но не бойтесь: эта дребезжащая коробчонка совершенно безопасна, – в подтверждение своих слов он стукнул по стене. Звук был не слишком обнадеживающий.

Хлипкий вагончик по-прежнему скрежетал и лязгал, но в остальном поездка совершенно не соответствовала ее детским воспоминаниям. Гора и правда была не такая уж крутая, как ей запомнилось, да и шуточных комментариев от оператора в тот раз не было. Норт говорил, как шкипер на аттракционе «Круиз по джунглям» в Диснейленде.

– Рад сообщить, что с момента последней аварии прошло уже почти три недели, – продолжал Норт. – Да и тогда я потерял всего половину пассажиров.

Мэриголд с восхищением смотрела на выставленную ногу Норта. Их отношения пришлись на холодное время года, когда погода заставляла носить длинные штаны, и ей раньше не доводилось видеть его ноги при ярком дневном свете. Они были загорелые, мускулистые и волосатые. Казалось бы, волосатые ноги – это противно, но нет. Очень даже мужественно.

Норт казался старше своих лет. Дело было не только в голосе и в ногах. Благодаря многолетней работе на ферме он был высоким и широкоплечим – чаще всего глядя на него в голову приходило слово «дюжий». Он слушал «Национальное общественное радио» и хотел стать радиоведущим. У него был богатый словарный запас, а от провинциального акцента он сознательно избавился еще в детстве. Порой он казался немного ворчливым, но на деле проявлял столько внимания и нежности, что эта притворная брюзгливость казалась очаровательной. Мэриголд шутила, что он был прирожденным дедушкой.

Ее соседи-хипстеры наконец прекратили инстаграмить. Застеснявшись их косых взглядов, Мэриголд снова уставилась вперед, морщась от смущения. Она выпрямила спину, приняв почти нормальную позу. Как будто в ее поведении не было ничего подозрительного. Как будто она не вела себя как полная психопатка.

– При запуске фуникулера каждый вагончик получил имя, – рассказывал Норт, и Мэриголд уловила в его голосе рассеянные нотки. Не как будто он заметил ее и отвлекся, а как будто задумался о чем-то своем. Он работал на автопилоте. – Первый вагончик назвали «Элиша» в честь преподобного Элиши Митчелла – ученого, который доказал, что это самая высокая гора Аппалачей. В то время утверждение доктора Митчелла горячо оспаривали, и, к сожалению, он трагически погиб в экспедиции, пытаясь доказать правильность своих изначальных замеров. Он упал с вершины водопада неподалеку отсюда. Позднее и водопад, и гору назвали в его честь, а его могилу перенесли на вершину, – раздался стук, свидетельствующий, что Норт поставил ногу на пол. – Ну что же, кто-нибудь обратил внимание на имя второго вагончика, в котором мы едем?

– Мария! – выкрикнул какой-то мужчина.

– Осторожнее, сэр. Никто не любит выскочек, – сделав паузу, чтобы переждать неизбежный смех публики, Норт продолжил: – Однако вы правы. Его назвали в честь вдовы доктора Ми…

Он умолк на полуслове.

У Мэриголд встали дыбом волосы на загривке. Она почувствовала, как он смотрит на нее, сквозь нее, и ее пронзило током. Она зажмурилась, молясь, чтобы он продолжил рассказ. Но нет.

Остальные пассажиры завертелись на сиденьях, пытаясь понять, что произошло. Молчание Норта оглушало. Мэриголд сняла очки, чувствуя, как все ее тело пылает. Она ошалело посмотрела на него.

Норт задержал на ней взгляд еще на несколько долгих секунд, сохраняя бесстрастное выражение лица. Не дрогнув ни мускулом.

Она состроила невнятную гримасу и слегка подняла руку, показывая, что заметила его взгляд.

Он еще секунду смотрел на нее. Моргнул. Потом отвернулся и с безмятежной улыбкой обратился к аудитории:

– В честь вдовы Митчелла Марии. Которая осталась одна.

Публика дружно выдохнула и расслабилась. Норт больше не сделал ни единой паузы, и Мэриголд знала, что он больше не удостоит ее взглядом. Она отвернулась к ближайшему окну, игнорируя взгляды любопытствующих пассажиров. Норт – ее друг. Она приехала ему помочь. Почему же все это так стыдно и унизительно?

Видимо, после своего отъезда она случайно чем-то его обидела, но она понятия не имела, чем именно. Норт продолжал говорить. У нее гудела голова, под лифчиком скапливался пот. Вот бы можно было открыть окно. Рельсы разделились, мимо проехал второй вагончик. Последовали шутки, приветственные взмахи руками, звон колокольчиков, а потом пути снова слились. Впереди было еще полдороги. Сущее мучение.

Когда они наконец добрались до вершины, Мэриголд замешкалась, пропуская остальных пассажиров вперед. Несколько человек поблагодарили Норта.

– Оставьте свои благодарности на обратный путь, – отвечал он с притворной веселостью. – Еще не вечер – кто знает, вдруг на вас нападет медведь?

Наконец все пассажиры вышли.

На мгновение у Мэриголд мелькнула дикая мысль, что он забыл про ее присутствие. Но потом она услышала, как он запрыгнул на ступеньку вагона. Его движения звучали тяжелее, он уже не порхал так, как внизу. Он снова зашел в вагон, жестом попросив выстроившуюся очередь подождать, и закрыл за собой дверь.

Мэриголд стояла молча.

Норт посмотрел на нее с тем же настороженным видом.

– У меня всего пара секунд.

– Знаю.

– Ты ко мне приехала?

– Конечно, к тебе, – Мэриголд шагнула ему навстречу по наклонному проходу. – Я хочу с тобой поговорить.

– Нет.

Она остановилась с упавшим сердцем.

– Нет?

Норт отвел глаза.

– В смысле… Мне еще полтора часа до перерыва работать. А там толпа туристов жаждет услышать мою феерическую прощальную речь.

– А, хорошо, конечно.

Они снова посмотрели друг на друга. В горле у Мэриголд встал ком. Она с трудом взяла себя в руки и поспешила к выходу. Подождала, пока Норт откроет ей дверь. Он этого не сделал. Она глянула на него с обидой и неуверенностью: «Я что, сама должна это делать?» И в этот момент его лицо дрогнуло, а в глазах мелькнуло раскаяние.

– Подождешь меня? – спросил он. – У тебя есть время? Прости. Меня сейчас некому подменить.

К горлу снова подступил комок.

– Я подожду.

Норт пошел к двери, но вдруг остановился, пинком открыл металлический ящик, вынул оттуда какой-то предмет и бросил его ей в руки.

– Держи. Чтобы скоротать время, – потом он нахмурился, будто ляпнул глупость. – Встретимся у музея в четыре?

Мэриголд прижала предмет к груди и кивнула.

Это был сэндвич. Чтобы ей было как «скоротать время», Норт дал ей вегетарианский сэндвич с салатом, помидорами, авокадо и соевым беконом.

Это было любопытно по четырем причинам: во-первых, он смутился настолько, что сморозил глупость. Норт редко смущался и еще реже говорил глупости. Во-вторых, он поделился с ней обедом. Значит, он как минимум ее не ненавидит. В-третьих, он забыл про ее отвращение к текстуре сырых помидоров. Это расстроило Мэриголд настолько, что ей самой стало неловко. В-четвертых, он, возможно, стал вегетарианцем. Он всегда этого хотел, но ему нужна была сытная мясная еда, чтобы работать на ферме и не уставать. Новая работа, очевидно, требовала не так много энергии.

Мэриголд вздохнула, завернув сэндвич обратно. Ее мама была бы в восторге. Она держала популярный веганский ресторан в центре Эшвилла, а Норта всегда превозносила до небес. Теперь она бы окончательно утвердилась в своем мнении. Мэриголд не была ни веганкой, ни вегетарианкой: она обожала мясо, возможно, именно из-за того, что мать ей его не давала. Но она с пониманием относилась к вегетарианцам. И все же от вида соевого бекона ей стало грустно. Еще одно изменение в жизни Норта, которое прошло мимо нее.

Она смотрела, как «Мария» с дребезжанием скрывается из виду. На вершине было хотя бы на пару градусов прохладнее. Наслаждаясь горным ветерком, она подошла к скоплению ветхих построек: туалеты, музей, киоск с закусками, сувенирный магазин. За ними начиналась имитирующая каменную кладку асфальтированная дорожка, которая, очевидно, вела к вершине. У Мэриголд было полно времени, так что она обошла по очереди все здания, начав с женского туалета. Она долго была в дороге.

Покончив с этим насущным делом, она побрела в сторону киоска, где обнаружила типичный для южных штатов ассортимент: минералка, энергетические напитки, газировка, зерновые и шоколадные батончики, оранжевые арахисовые крекеры. Впрочем, еще там были банки с яблочным повидлом, китайским имбирным вареньем, маринованной окрой, черной патокой и целая полка разнообразных сортов сидра: клубничный, персиковый, виноградный.

Мэриголд ничего не ела с самого завтрака, а завтракала она больше восьми часов назад. Норт угадал: она умирала с голоду. Она купила смесь орехов и сухофруктов и торопливо ее умяла. Потом посмотрела на сэндвич Норта, выкинула из него помидоры и съела. На вкус оказалось гораздо лучше сухофруктов.

На очереди был музей, который, как оказалось, состоял из одного тускло освещенного зала. На стендах висели подробные описания флоры, фауны, географии и геологии заповедника. Мэриголд добросовестно все прочитала, не вникая в смысл, пока не дошла до угла, посвященного Элише Митчеллу. Ей бросилось в глаза одно слово, и ее сердце на секунду остановилось.

Норт. Девичья фамилия его жены Марии была Норт.

Это наверняка совпадение. Там имя, а тут фамилия. К тому же Норта назвали в честь Северного полюса[8]8
   North – Север. North Pole – Северный полюс (англ.).


[Закрыть] (вот уж надо было додуматься!). Его родители, питавшие явную слабость к зимнему времени года, назвали его брата Николасом[9]9
   Святой Николай – прообраз Санта-Клауса.


[Закрыть], а сестру – Ноэль[10]10
   Noël – Рождество (фр).


[Закрыть]. Это еще хуже, чем ее собственное имя, придуманное мамой, – Мэриголд Мун[11]11
   Marigold – календула, Moon – луна (англ.).


[Закрыть]. Но ферма семьи Драммонд уже два поколения торговала рождественскими елками и намеревалась продолжать семейный бизнес. Когда у отца Норта нашли болезнь Паркинсона, все стали возлагать надежды на Ника, который, не выдержав давления семьи, сбежал. Ноэль была готова управлять фермой, но родители недальновидно поручили все Норту, решив, что это мужское дело. Тогда она тоже сбежала. Норт фермой заниматься не хотел, но родителям больше не на кого было опереться. Они не были к нему жестоки, просто совершили ошибку, а теперь Норт за нее расплачивался. Или уже нет?

Мария С. Норт.

Это ничего не значило. Но казалось, что тут все же что-то есть. Слово «Норт» всегда для нее что-то значило. Мэриголд задумывалась, когда это прекратится, каждый раз, как навигатор командовал ей свернуть на север.

«Вот зачем ты здесь, – напомнила она себе. – Чтобы положить конец всем этим сожалениям и чувству вины».

И все же Мэриголд поспешно вышла из музея и направилась в сувенирную лавку. На пороге ее приветствовал резной деревянный медведь с табличкой «Добро пожаловать». Рождественский запах усиливался, становясь почти невыносимым.

«Неужели для меня и Рождество теперь испорчено навсегда?»

В магазине тоже был всего один зал, и, заставив себя прогуляться по нему, Мэриголд обнаружила обычный набор безделушек: открытки, магниты, значки, книги, пазлы, футболки и толстовки, все с изображением Черных гор. Продавщица, по виду ровесница Мэриголд, стояла за прилавком в небесно-голубом поло и брюках того же оттенка. Перед ней на кассе аккуратным рядком были выставлены маленькие коричневые флакончики с пипетками. Мэриголд выбрала один. Еловый бальзам.

– Здесь как раз сейчас этим пахнет, – пояснила девушка.

– Приятный запах. – Как только эта ложь слетела с ее губ, она стала правдой. Мэриголд ужасно захотелось такой флакончик. Он был ей просто необходим. Она его купила.