Текст книги "Эллигент"

18. Тобиас

Немного странно видеть малознакомых тебе людей с утра пораньше. Когда глаза еще сонные, а на щеках виднеются отпечатки складок подушки. Кристина по утрам – веселая и довольная, Питер – хмурый, а Кара на любой вопрос отвечает исключительно бурчанием и мычанием, пока не доберется до вожделенного кофе.

Я принимаю душ и переодеваюсь в одежду, которую для нас приготовили. Она не сильно отличается от той, к которой я привык, но цвета хаотично перемешаны. Напяливаю черную рубашку и синие джинсы, пытаясь убедить себя, что все в порядке. Дескать, я адаптируюсь.

Кстати, сегодня допрашивают моего отца.

Возвращаюсь и вижу Трис. Она сидит на самом краешке своей раскладушки, как будто в любой момент готова вскочить на ноги. Прямо как Эвелин. Беру кекс с подноса с завтраком, который нам принесли.

– Доброе утро.

– Привет, – здоровается она, потягиваясь. – Зоя обнаружила меня у той большой скульптуры и передала, что Дэвид хочет со мной пообщаться.

Она показывает мне стеклянный экран, лежащий на койке рядом с ней. Едва она прикасается к его поверхности, он загорается, и я вижу какой-то текст.

– Он называется планшет. Тут файлы моей матери. Она писала дневник, коротенький, к сожалению, но хоть что-то, – Трис пересаживается поудобнее. – Я сама еще не читала его.

– А почему? – удивляюсь я.

– Не знаю, – она откладывает плоский экран в сторону, и он автоматически выключается. – Наверное, боюсь.

Дети в семьях альтруистов редко когда могут сказать, что хорошо знают своих родителей. Они вечно закованы в серую броню самоотверженности и верят, что раскрывать свое «я» значит потворствовать своим слабостям. Этот возникший из небытия кусочек жизни матери Трис, первая и последняя возможность для дочери узнать правду.

И я прекрасно понимаю, почему Трис держит экран как магический артефакт, способный исчезнуть в один миг. И почему она медлит. То же самое я чувствую, думая о суде над моим отцом.

Калеб устроился в противоположном конце комнаты и с видом обиженного ребенка мрачно хрустит хлопьями.

– Ты собираешься показать ему? – киваю я на планшет.

Трис глухо молчит.

– Я не большой его поклонник, – продолжаю я, – но в данном случае… ты действительно не имеешь права скрывать от него информацию.

– Ну да, – довольно сухо отвечает она. – Но сперва я сама все прочту.

С ней не поспоришь. Мне тоже приходилось многое скрывать. Желание делиться чем-то с другими – что-то абсолютно новое и непривычное для меня.

Она сопит и отламывает кусочек от моего кекса. Я щелкаю пальцами, и она отдергивает руку.

– Эй! Такое впечатление, что в тебе куда больше, чем пять футов.

– И ты теперь беспокоишься, как бы самому не укоротиться? – смеется она. – Баста.

Она притягивает меня к себе за рубашку и чмокает в щеку. А я удерживаю ее подбородок и целую в ответ. Но замечаю, что она украдкой отщипывает еще один кусочек.

– Слушай, – предлагаю я, – давай я принесу тебе перекусить? Я мигом.

Она улыбается.

– Вообще-то, я хотела бы попросить тебя кое о чем. Как ты отнесешься к тому, чтобы сегодня утром тебе сделали маленькую генетическую экспертизу?

Что за абсурд?

– Зачем? – удивляюсь я.

На мой взгляд, это сравнимо с просьбой устроить стриптиз на улице.

– Один парень, Мэтью, работает здесь в лаборатории, сказал, что они хотели бы взять мой генетический материал для исследований, – объясняет она. – Он спросил и о тебе, говорит, что ты у нас… аномальный.

– Что?

– Похоже, что тебе присущи некоторые качества дивергентов, тогда как другие отсутствуют, – тянет она. – В общем, сама не вполне разобралась. А Мэтью просто любопытно. Ты не обязан соглашаться.

Воздух вокруг меня становится вдруг теплым и тяжелым. Чтобы прекратить головокружение, я массирую себе шею, пониже основания черепа.

Через час Маркус и Эвелин появятся на здешних мониторах. И я понимаю, что не могу на них смотреть. И хотя мне вовсе не хочется, чтобы чужие руки копались во мне, собирая мои составляющие как пазл, я говорю:

– Я согласен.

– Отлично, – произносит она и отламывает очередной кусочек кекса.

Прядь волос падает ей на глаза, и я поправляю ее, прежде чем она успевает отстраниться. Она хватает меня за руку, ее ладошка теплая, сильная и надежная.

Дверь открывается, и в комнату вваливается парень с узкими раскосыми глазами и черными волосами. Я сразу догадался, кто он такой, – это Джордж Ву, младший брат Тори. «Джорджи», – как она называла. На его лице – ослепительная улыбка, и я чувствую острое желание немедленно смыться отсюда.

– Я только что сменился с дежурства, – он немного запыхался. – Моя сестра должна была уйти из города месте с вами, и…

Мы с Трис обмениваемся обеспокоенными взглядами. В комнате становится тихо, как на похоронах альтруиста. Даже Питер, которому доставляют удовольствие страдания других людей, абсолютно растерян.

– И… – начинает снова Джордж и осекается. – Почему вы на меня так смотрите?

Кара выходит вперед, очевидно намереваясь выложить ему дурную весть, но я опережаю ее:

– По дороге на нас напали бесфракционники, и она… не пережила этого.

Короткая фраза совершенно не передает того, что случилось: ни внезапности того события, ни падения тела Тори на землю, ни нашего беспорядочного бегства в темноте. Я тогда не вернулся к ней. А из всей нашей группы я один ее по-настоящему знал. Я помню, как крепко ее пальцы сжимали иглу для татуировки, как звучал ее смех – резковато, будто жесткая наждачная бумага.

– Ты?.. – Джордж прислоняется к стене, чтобы не упасть.

– Она отдала свою жизнь, защищая нас, – произносит Трис с удивительной для нее мягкостью. – Если бы не Тори, мы бы не спаслись.

– Она… умерла? – слабым голосом спрашивает Джордж.

Замечаю в коридоре улыбающегося Амара с тостом в руке. Он застывает на пороге и мрачнеет.

– Я пытался разыскать тебя, – говорит он Джорджу.

Вчера вечером Амар упомянул о Джордже так небрежно, и я не понял, что они с ним друзья. Джордж стоит с остекленевшими глазами. Амар обнимает его одной рукой. Пальцы Джорджа судорожно цепляются за рубашку Амара, костяшки побелели от напряжения. Я не слышу его плача и не вижу слез. Туманно вспоминаю ощущение пустоты. В общем, не знаю, как это бывает. В конце концов, Амар уводит Джорджа в коридор. Они разговаривают вполголоса.

А в комнату заходит какой-то парень. Я вспоминаю, что вроде бы согласился принять участие в генетической экспертизе. Этот тип машет Трис.

– Мэтью, – говорит она как ни в чем не бывало. – Нам пора.

Она тащит меня к двери. Надо же, Мэтью – вовсе не убеленный сединами ученый. «Не будь идиотом», – думаю я.

– Приятно познакомиться. Я – Мэтью.

– Тобиас, – представляюсь я, потому что «Четыре» прозвучало бы странновато в этом месте.

– Ну что? Махнем в лабораторию?

Резиденция полна народу, все одеты в зеленую или темно-синюю форму. Брюки закрывают лодыжки или на пару сантиметров не доходят до щиколотки в зависимости от роста. В здании множество просторных холлов, от которых расходятся коридоры, как артерии от сердца. Каждый помечен буквой и цифрой. Персонал носится по ним туда-сюда, некоторые сжимают планшеты.

– Что это за номера? – спрашивает Трис. – Способ маркировки?

– Раньше здесь были терминалы аэропорта, – поясняет Мэтью. – Коридоры имели турникеты и проходы, ведущие к конкретному самолету. Когда аэропорт преобразовали в Бюро, то кресла заменили на оборудование, взятое, в основном, из школ города. Короче, мы в гигантской лаборатории.

– А над чем у вас работают? Я считал, вы наблюдаете за экспериментами в городах, – интересуюсь я, наблюдая за женщиной с планшетом, который она держит так, будто собирается совершить жертвоприношение.

Солнечные лучи, косо падающие сквозь стекла на потолке, отражаются в блестящей плитке. За окнами – мирный пейзаж, вдалеке покачиваются густые деревья. Трудно представить, что где-то люди убивают друг друга из-за «неправильных» генов или существуют по жестоким правилам, введенным Эвелин.

– Да, некоторые из нас занимаются именно этим. Все подробно записывается и анализируется. Другие сотрудники трудятся над поиском эффективных способов лечения генетических повреждений или разрабатывают различные сыворотки. Если тебе в голову пришла некая идея, все, что требуется, – собрать команду для ее воплощения и подать проект на рассмотрение Совета, которым руководит Дэвид. А они, как правило, одобряют то, что не слишком рискованно.

– Конечно, – закатывает глаза Трис.

– У нас есть свои причины, – парирует Мэтью. – Раньше экспериментальные города находились в состоянии гражданской войны. Наши препараты помогли удержать ситуацию под контролем. Впрочем, этим занимаются в Оружейной Лаборатории.

Слово «оружейная» он произносит с таким пиететом, как говорят о чем-то священном.

– В общем, изначально сыворотки к нам попали из Бюро? – спрашивает Трис.

– Да, – кивает он. – А ваши эрудиты усовершенствовали их формулы. В том числе твой брат. Если честно, мы получили от них немало информации, полезной для наших разработок. Впрочем, сывороткой правды, или, как вы ее называете, сывороткой альтруистов, они не занимались. Это – самое главное наше оружие.

– Оружие, – зачарованно повторяет Трис.

– Оно используется против жителей городов в случае восстаний. Ведь если стереть воспоминания людей, нет никакой необходимости убивать их. Мы сами используем ее против мятежников с Окраины, это область в часе езды отсюда. Иногда они совершают на нас набеги, а сыворотка позволяет останавливать их, не уничтожая.

– Ну-ну… – бурчу я.

– Ужасно? – произносит Мэтью. – Наверное, ты прав. Но руководство рассматривает метод как способ нашего жизнеобеспечения, своеобразный аппарат искусственного дыхания. А мы уже пришли.

Я удивлен. Он запросто раскритиковал свое начальство. Неужели здесь инакомыслие можно демонстрировать совершенно свободно – без всяких тайных закутов?

Мэтью сканирует свой значок датчиком тяжелой двери слева от нас. Мы входим в узкий коридор, освещенный лишь тусклыми лампами. Мэтью тормозит перед дверью с надписью «Генная терапия № 1». Внутри девушка с оливковой кожей и в зеленом комбинезоне застилает кушетку одноразовой бумажной простыней.

– Знакомьтесь: Хуанита, наш лаборант. И…

– Я знаю, кто они, – улыбается она.

Трис напрягается, но молчит. Девушка обращается ко мне:

– Босс нашего Мэтью – единственный человек, который называет меня Хуанитой. Ну и Мэтью повторяет вслед за ним. А на самом деле, я – Нита. Вам нужно будет подготовить два теста?

Мэтью кивает.

– Хорошо – она распахивает шкафы и вытаскивает оттуда пузырьки и коробочки. Они запаяны в пластик или бумагу и имеют белые этикетки. Комната наполняется шуршанием и хрустом.

– Вам у нас нравится, ребята? – спрашивает она.

– Привыкаем помаленьку, – отвечаю я.

– Понимаю. Я попала сюда из одного такого города. Из Индианаполиса, там, где эксперимент провалился. Совсем недалеко отсюда, меньше часа на самолете. Но это уже не важно…

Она достает из герметичной упаковки шприц с иглой.

– Зачем он? – взвивается Трис.

– Чтобы мы прочитали ваши гены, – говорит Мэтью. – Ты в порядке?

– Да, – произносит Трис с беспокойством. – Я… не люблю, когда мне вкалывают разные подозрительные вещества.

– Клянусь, мы просто исследуем ваши гены. Скажи, Хуанита.

– Мэтью не лжет.

– Ладно, – бормочет Трис. – Только вот что… Могу я сделать себе инъекцию сама?

– Конечно, – улыбается Нита.

Она наполняет чем-то шприц и подает его Трис.

– Постараюсь объяснить вам ситуацию, – начинает Мэтью, пока Нита протирает руку Трис антисептиком, едкий запах которого щекочет ноздри.

– Жидкость содержит нанокомпьютеры. Они находят особые генетические маркеры и передают данные на компьютер. Так что не бойтесь.

Трис втыкает иглу в свою руку и нажимает на поршень. Нита берет меня за локоть и проводит по моей коже марлей, смоченной в оранжевой жидкости. Раствор в шприце – серебристо-серый, цвета рыбьей чешуи. Он вливается в мое тело, а я воображаю, как нанотехнология вгрызается в частицы моей крови, препарируя мою сокровенную сущность. Рядом Трис прижимает к месту укола ватный тампон и усмехается.

– Нанокомпьютеры, значит? – вырывается у меня. – И чего они ищут?

– Ну, когда наши предшественники по Бюро генно-модифицировали ваших предков, они составили некий «трекер», который и показывает нам, встал ли человек на путь исцеления, – говорит Мэтью. – Именно трекер позволяет нам во время симуляций проверить, пришли ли ваши гены в порядок или нет. Поэтому каждый в вашем городе должен в шестнадцать лет пройти тест на принадлежность к фракциям: если он все осознает, значит, он в норме.

Для меня тест на пригодность всегда был на важном месте в моем личном списке. Мой самоконтроль во время симуляций позволял мне чувствовать себя сильным и уникальным, таким, которых Джанин и ее эрудиты трусливо убивали. И мне теперь кажется странным, что на самом деле это – признак генетического исцеления, некий штрих-код, отметка о выздоровлении.

Тем временем Мэтью продолжает:

– Единственной проблемой является то, что осознанное поведение и умение сопротивляться сыворотке не обязательно означают, что человек – дивергент, хотя вероятность весьма велика. Иногда противостоять сывороткам способны и люди, с поврежденными генами. Вот почему нам интересно исследовать твой код, Тобиас. Надо проверить, действительно ли ты дивергент или просто похож на него.

Нита, убирающаяся на столе, поджимает губы, как будто сдерживается, как бы не ляпнуть лишнее. Мне становится не по себе.

– А теперь будем ждать, – сообщает Мэтью. – Я собираюсь позавтракать. Кто-нибудь из вас составит мне компанию?

Мы с Трис отрицательно качаем головой.

– Хуанита, побудь с ними.

Мэтью уходит, не дожидаясь ответа Ниты. Трис сидит на кушетке, бумага под ней съехала и порвалась. Нита сует руки в карманы комбинезона. Ее глаза темные и блестящие, как капли масла под протекающим двигателя. Она протягивает мне ватный тампон, и я прижимаю его к пятнышку крови на локтевом сгибе.

– Так ты тоже попала сюда из экспериментального города? – интересуется Трис. – Как давно ты здесь?

– Эксперимент в Индианаполисе свернули около восьми лет назад. Я могла бы интегрироваться в общество и вне Бюро, но чувствовала себя очень подавленной. – Нита опирается на стол. – Так что я решила приехать сюда. Я работала уборщицей. Зато сейчас я кое-чего достигла.

В ее словах чувствуется горечь. Я подозреваю, что здесь, как и во фракции лихачей, есть предел для подъема человека по служебной лестнице. Так было и со мной, когда я выбрал работу в диспетчерской.

– В вашем городе отсутствовали фракции? – уточняет Трис.

– Только в контрольной группе. У нас существовала целая куча разных правил: комендантский час, подъем по расписанию, техника безопасности. Никакое оружие не допускалось.

– А дальше что случилось? – говорю я и тут же жалею о вопросе.

Лицо Ниты на миг перекашивается.

– Некоторые знали, как сделать оружие. Они изготовили бомбу – это такая штука для взрыва – и установили ее в здании нашего правительства. Многие погибли. Бюро пришло к выводу, что эксперимент не удался. Они стерли воспоминания у террористов и разбросали уцелевших по стране. Я сама захотела приехать сюда.

– Мне очень жаль, – тихо произносит Трис.

Иногда я забываю о ее мягкости и нежности. Но до сих пор нам чаще приходилось бывать в передрягах, когда от нее требовалась твердость, и я мог видеть лишь ее мускулы и черные татуировки над ее ключицами.

– Ничего. Вы тоже пережили нечто похожее, ребята, – говорит Нита. – Я имею в виду Джанин Мэтьюз.

– Почему они не прекратили эксперимент и у нас? – восклицает Трис.

– Возможно, этим все и кончится, – отвечает Нита. – Но Чикаго принес реальные результаты. Это – первый город с фракциями.

Я убираю ватный комочек со своей руки. На месте, где игла проткнула кожу – крошечная красная точка.

– Я бы выбрала лихачей. Но наверняка бы струсила, – улыбается Нита.

– Ты была бы удивлена тем, сколько смелости появляется, когда тебе по-настоящему это нужно, – серьезно сообщает Трис.

Я чувствую сердечную боль. Трис права: отчаяние заставляет человека ходить по краю пропасти.

Мэтью возвращается примерно через час. Он надолго садится за компьютер. Несколько раз он произносит что-то вроде «хм!» или «о!». Чем больше времени проходит, тем сильнее я напрягаюсь, пока мне не начинает казаться, что мои мышцы совершенно окаменели. Хочется услышать что-нибудь определенное, конкретное. Наконец, Мэтью разворачивает монитор прямо к нам.

– Программа представляет данные в понятной форме. Это – упрощенное изображение молекулы ДНК, принадлежащей Трис, – объясняет он.

На экране – мешанина из линий и цифр. Что-то помечено желтым и красным. Я не могу уловить в картинке смысл. Похоже, это выше моего понимания.

– Желтым и красным выделены здоровые участки макромолекулы. Мы не увидели бы их, если бы гены были повреждены, – увлеченно вещает Мэтью.

– Что-что?

– Изображение также свидетельствует, что найден генетический трекер. Мы можем заключить об осознанном поведении Трис во время симуляций. Сочетание генов, ответственных за осознанное моделирование своего поведения, – именно то, что я ожидал от дивергента. Теперь перейдем к странному.

Он снова прикасается к экрану, и паутина из линий и цифр меняется.

– А вот карта генов Тобиаса. Трекер показывает, что он может осознанно моделировать свое поведение, но у Тобиаса нет здоровых генов, которые есть у Трис.

Мое горло мигом пересыхает, и я чувствую, что услышал плохую новость.

– И что это значит? – хриплю я.

– Ты не дивергент, – заявляет Мэтью. – Твои гены по-прежнему повреждены, но в тебе есть аномалия, которая позволяет тебе быть в сознании во время симуляций. Другими словами, ты действуешь как дивергент, хотя на самом деле им не являешься.

Значит, я не такой, как Трис.

Слово «поврежден» давит на меня, как свинец. Думаю, я всегда подозревал, что со мной что-то неладно, но был уверен, что это из-за отношений с отцом и матерью. Они подарили мне боль в качестве семейной реликвии, передававшейся из поколения в поколение. А то единственное хорошее, что имелось у моего отца – его дивергенция, – мне не досталось.

Я почему-то смотрю на Ниту. Выражение ее лица мрачное, почти сердитое.

– Мэтью, – замечает она, – почему бы вам не забрать данные для анализа в вашей лаборатории?

– Я планировал обсудить их с самими заинтересованными лицами, – разводит руками Мэтью.

– Плохая идея, – голос Трис звонкий и острый, как лезвие.

Мэтью отвечает что-то, но я слышу только стук своего сердца. Он снова тычет пальцем в экран, изображение моей молекулы ДНК исчезает, а монитор становится пустым и темным. Он уходит, предложив нам заглянуть в его кабинет.

– Ничего ужасного не произошло, – твердо говорит Трис. – Ты меня понял?

– Ты не можешь указывать мне, что имеет для меня значение, а что – нет! – громко отвечаю я.

Нита возится на столе, хотя там все в идеальном порядке.

– Нет! – кричит Трис. – Ты такой же, каким был пять минут назад. Или четыре месяца назад. Или восемнадцать лет назад. В тебе ничего не изменилось. Абсолютно ничего.

– Короче, это вообще ни на что не влияет? – ору я. – И правда не имеет никакого значения?

– А что такое правда? – фыркает она. – Какие-то люди утверждают, что с твоими генами что-то не так, и ты им сразу веришь?

– Ты сама видела, – киваю я на экран.

– Я знаю, кто ты, – возражает она.

Качаю головой и отвожу глаза.

– Извини. Мне нужно пройтись. Увидимся позже.

– Тобиас.

Я чувствую, как груз внутри меня уменьшается, как только я покидаю комнату. Бреду по тесному коридору, который давит на мою грудную клетку, и выбираюсь в залитый солнцем зал. Небо ярко-синее. Слышу шаги позади меня, но для Трис они тяжеловаты.

– Постой. – Подошвы ботинок Ниты неприятно скрипят по плиткам пола. – Я ни на чем не настаиваю, Тобиас. Давай поговорим о повреждении твоего генетического кода? Мы можем встретиться сегодня вечером в девять. И еще… Только не обижайся, но тебе не надо приводить свою девушку.

– Почему?

– Она – «ГЧ», то есть генетически чистая. Значит, она не поймет того… Ох, мне трудно объяснить. Лучше некоторое время держать ее на расстоянии от… проблем.

– Ладно.

– Отлично, – кивает Нита. – Пока.

Смотрю ей вслед. Она бежит обратно в лабораторию генной терапии, а я разворачиваюсь и продолжаю свой путь. Сам не знаю, куда именно направляюсь, просто когда я двигаюсь, безумная информация, свалившаяся на меня за прошедшие сутки, чуть затихает в моей голове.