Текст книги "По голгофским русским пригоркам. Статьи о писателях"

А пришла беда – отворяй ворота.

Я думаю о том, что национальное начало и вера, религия, очень тесно связаны. Смерть народа – это смерть его религии.

Говорят, что старообрядцы держались за «единый аз». За мелочи. Хорошо, пусть так. Только почему же тогда так упорно нужно было внедрять их, лишать из-за них прав, ссылать и казнить? Почему нельзя было оставить эти «мелочи» и вернуться к прежней «церковной старожитности» (выражение из «Книги о вере»)? Почему невозможно это даже сейчас? Значит, не мелочи это были. Не в мелочах дело.

Старообрядческий епископ Михаил (Семенов) писал очень точно:

«Представьте себе, что святую икону, пред которой молилась ваша мать, хотят выбросить в грязь, чтобы поставить на место её новую, лучшего письма…

Вы не захотите такого кощунства. Вы скажете: “Моя старая икона дорога мне: около неё пролито так много слёз, вознесено к Творцу всяческих так много вдохновенных и тёплых молитв! Она мне дороже всякой другой!..”

Мало того, вы, пожалуй, враждебно отнесётесь к новой иконе. Почему? Очень просто. Её принесли кощунственные, злые руки, которые хотят бросить святыню в грязь, и прикосновением своим они запачкали святое…

И вы будете, очевидно, правы, если отнесётесь враждебно к людям, которые оскорбляют ваши верования и святыни. Но именно в таком положении оскорблённых были приверженцы старого обряда в момент их ухода из никоновской церкви. Ломали их св. перстосложение для крестного знамения, их обряды, изменяли богослужение…

Пусть новое (допустим на время) было так чисто, свято, как старое, но разве это старое худо? Чем? Докажите!.. Вы знаете, что нам все эти обряды, вся эта старина – дороги, как могилки наших отцов и матерей, как святые останки угодников Божиих… Вы ломаете… Пожалейте нашу привязанность к святыням, нашу душевную срощенность со “старым”»3636
  Михаил (Семенов), еп. Разрушающаяся церковь // Собрание сочинений. М.–Ржев, 2011. Т. 1. С. 43.


[Закрыть].

Выкиньте из алфавита «единый аз», и вы не сможете говорить.

А этот самый «аз», за который до смерти стоял протопоп Аввакум, был из Символа веры.

Стремление удержать любую мелочь, пусть действительно несущественную, обусловлено стремлением удержать сакральную связь времён и поколений.

За дониконовскую молитву слишком много было пролито крови, чтобы легко от неё отказаться.

7. Поэзия

Иван Ильин отмечал, что стихи учат духовному восторгу, побуждают душу прислушиваться к сокровенной жизни людей и вещей. Всё постигается через чувство. «Как только ребёнок начнёт говорить и читать, так классические национальные поэты должны дать ему первую радость стиха…» «Русский человек, с детства влюбившийся в русский стих, – никогда не денационализируется».

Интерес Мельникова к поэзии начинался с дедушкиной библиотеки. Тот не жалел денег на книги. В автобиографии писатель отмечал, что там имелись переводы греческих и римских классиков, исторические сочинения, переведённые с французского путешествия, издания Н.И. Новикова, сочинения всех русских писателей от Кантемира до Ломоносова и Карамзина. «Когда он (дедушка. – В.Б.) ослеп, он заставлял дочерей читать ему вслух и всё дожидался, когда мы, его внуки, выучимся грамоте и будем читать слепому дедушке»3737
  Мельников П.И. Начало неоконченной автобиографии П.И. Мельникова // Собрание сочинений: В 8 т. М., 1976. Т. 1. С. 351.


[Закрыть]. Вот так. А мы тут головы ломаем, «как приобщить ребёнка к чтению?» Меня смешат семинары с подобным названием. Всё начинается с семьи, школа только даёт основы грамоты.

В другой автобиографии писатель подчеркивал особую роль матери, развивавшей его интерес к русской поэзии. В десять лет Мельников переписывал от руки в толстые тетради сочинения Пушкина, Баратынского, Дельвига, Жуковского. В двенадцать лет знал наизусть всю «Полтаву», множество отрывков из «Евгения Онегина», не говоря об отдельных стихотворениях3838
  Мельников П.И. Автобиография П.И. Мельникова // Там же. С. 355.


[Закрыть]. Переписывание – особый способ изучения. Когда ваша рука выводит букву, вы чувствуете и постигаете дух произведения. Поэтому, чтобы понять, что такое старообрядчество, Никита Петрович Гиляров-Платонов, известнейший публицист второй половины XIX века, сам переписал от руки «Поморские ответы». За исключением профессиональных археографов, которые специально занимаются этим памятником, я не назову ни одного «старообрядчествоведа», который бы сделал то же самое.

Неудивительно, что Мельников сам пробовал писать стихи.

Собственные поэтические опыты он не считал удачными, хотя кое-что успел опубликовать, например, перевод стихотворения Адама Мицкевича «Великий художник» в «Литературной газете»:

 
Люди живут лишь для тела: прежде они понимали
Мысль и идею Великого Бога твёрдою верой.
Ум ограниченный черпал из кладезя света живую
Воду, и ей наполнялся. Ум был уж полон, но много
В кладезе было воды; верой единой мог он
Всё остальное исчерпать. Верою он понимал мысль,
Истину, тайну. Когда же в гордости буйной хотели
Люди назвать своим братом Того, кто им объяснил мысль,
Истину, тайну – и веру оставили, ум в заблужденьи
Думать стал, будто бы всё он постиг, будто бы мысли
Нет в той воде, которую он исчерпать не может.
Людям не стало понятно Творца откровенье. Так в мире
Остался великий художник не понят…
Что ж ты, художник земный, что же ты ропщешь на небо?
Или тебя оскорбили толки людей о твоем дарованьи?
Вспомни: художник эфира, миров, гармоньи и слова
Ими не понят. Чего от людей ожидать? Не понят
Ими остался великий художник!3939
  Мельников П.И. Великий художник // Литературная газета. 1840. №55 от 10 июня. Стб. 1258.


[Закрыть]
 

Один из первых поэтов, с которым Мельников не то чтобы познакомился, но видел и мог обменяться парой слов (хотя вряд ли, иначе бы он об этом упомянул), это Василий Андреевич Жуковский. Было это 18 июня 1837 года в Казанском университете, когда туда приехал наследник цесаревич Александр Николаевич, путешествовавший по России. На встрече присутствовал, конечно, и тогдашний ректор Николай Лобачевский. «Цесаревич сказал нам несколько тёплых приветственных слов и при наших криках “ура” пошёл далее по университету. В зале остались двое из сопровождавших цесаревича. Один высокий ростом, с задумчивым видом и кроткими, сиявшими душевною красотою глазами, другой – невысокий, с умным лицом и проницательными глазами. Во всей свите только они двое были во фраках. Они подошли к кандидатам словесного факультета и ласково разговаривали, кто куда намерен поступить по выходе из университета. То были знаменитый наш поэт Жуковский и первый разработавший отечественную статистику по правилам науки Арсеньев»4040
  Усов П.С. Указ. соч. С. 66.


[Закрыть].

Тон, с которым это написано, можно определить одним словом – благоговение.

У писателя сложились дружеские отношения с поэтом Аполлоном Николаевичем Майковым. Дочь Мельникова Мария Павловна вспоминала в первые годы советской власти, что они довольно часто встречались, когда писатель жил в Петербурге, и именно Майкова она запомнила особенно отчётливо, если перебирать людей из литературного мира. Маленькой девочкой она читала поэту его «Ниву» («По ниве прохожу я узкою межой…»). «…Каждый раз меня заставляли читать ему это стихотворение, и он, бедный, не только терпеливо слушал, а даже сажал меня к себе на колени, ласкал и кормил конфектами»4141
  РГАЛИ. Ф. 321 (Мельников П.И.). Оп. 1. Ед. хр. 21. Л. 2.


[Закрыть].

Между прочим, «Нива» Аполлона Майкова – стихотворение действительно замечательное, великолепная иллюстрация той мысли, что высказал уже в другом веке Вар-лам Шаламов, мысли о том, что лирика пейзажная есть в то же время, неразрывно, и лирика гражданская. Неспроста в семье Мельниковых с девочкой разучили именно эти строки.

 
О боже! Ты даешь для родины моей
Тепло и урожай, дары святые неба,
Но, хлебом золотя простор её полей,
Ей также, Господи, духовного дай хлеба!
Уже над нивою, где мысли семена
Тобой насажены, повеяла весна,
И непогодами несгубленные зёрна
Пустили свежие ростки свои проворно.
О, дай нам солнышка! пошли ты вёдра нам,
Чтоб вызрел их побег по тучным бороздам!
Чтоб нам, хоть опершись на внуков, стариками
Прийти на тучные их нивы подышать,
И, позабыв, что мы их полили слезами,
Промолвить: «Господи! какая благодать!»
 

8. Жития святых и героев

«Чем раньше и чем глубже воображение ребёнка будет пленено живыми образами национальной святости и национальной доблести, тем лучше для него. Образы святости пробудят его совесть, а русскость святого вызовет в нём чувство соучастия в святых делах, чувство приобщенности, отождествления; она даст его сердцу радостную и гордую уверенность, что “наш народ оправдался перед лицом Божиим”, что алтари его святы и что он имеет право на почётное место в мировой истории (“народная гордость”). Образы героизма пробудят в нём самом волю к доблести, пробудят его великодушие, его правосознание, жажду подвига и служения, готовность терпеть и бороться; а русскость героя даст ему непоколебимую веру в духовные силы своего народа. Всё это, вместе взятое, есть настоящая школа русского национального характера» (Ильин).

Жития – одно из распространённых жанровых включений в романах Мельникова. Речь идёт не только о дораскольных русских святых, но также об исповедниках и мучениках старой веры (протопоп Аввакум, преподобные подвижники Керженца Арсений, Софонтий, Варлаам). Их жизнь и подвиг – пример для подражания. «…Ходом повествования, характеристиками персонажей он в конечном счёте пытался утвердить то, что утверждали в своих творениях древние агиографы, – пишет современный исследователь, – незыблемость нравственных ценностей, в равной степени пригодных для всех времен, всех народов и всех сословий». Здесь были свои достоинства и недостатки. «Он даже не задаётся вопросом, в чём кроется источник нравственного совершенства этих персонажей, не пытается показать обусловленности этих характеров с окружающей жизнью. Причину их “благолепия” и “благообразности” автор видит в том, что они изначально “прилежали добродетели”. Но всё это чрезвычайно напоминает предопределённость характеров и поступков в средневековой литературе и вызывает у современного читателя чувство неудовлетворённости и недосказанности»4242
  Липатов В.А. Житие и сказ (о соотношении устной и письменной традиции в романе П.И. Мельникова «В Лесах») // Русская литература. 1870– 1890 гг. Свердловск, 1977. [Вып. 10] С.114–115. См. также: Перевозчикова Н.Г. Жанр жития и его художественные функции в дилогии П.И. Мельникова-Печерского «В Лесах» и «На Горах» // Старообрядчество: история, культура, современность. Материалы IV научно-практической конференции. М., 1998. С. 235–237.


[Закрыть].

Будучи членом Нижегородской учёной архивной комиссии, писатель с 1845 по 14 мая 1850 года редактировал неофициальную часть «Нижегородских губернских ведомостей», где опубликовал множество статей, посвященных нижегородской старине и знаменитым нижегородцам («Иван Петрович Кулибин», «Памятники похода Иоанна IV на Казань по Нижегородской губернии», «Смерть Александра Невского в Городце», «Первое пребывание в Нижнем Новгороде Петра Великого» и др.). Он открывал и восстанавливал героику прошлого родной ему земли. Получив исходившее от императора Николая I задание выяснить судьбу потомков Козьмы Минина, писатель уточнил полное имя величайшего русского патриота4343
  См.: Мельников П.И. Где жил и умер Козьма Минин // Отечественные записки. 1842. Кн. 8. С. 67–69; он же. О родственниках Козьмы Минина // Там же. С. 70–73


[Закрыть]. Вскоре появилась пьеса Островского, посвященная ему, названная именно так, как указал Мельников: «Козьма Захарыч Минин-Сухорук». Потомков у него не оказалось… Впрочем, здесь, в связи с последним примером, надо сделать одну оговорку. Современные историки обнаружили купчую крепость 1602 года, текст которой полностью совпадает с той, что Мельников опубликовал в «Москвитянине». Различие только одно: отчества «Минин» нет, там упомянут Кузьма Захарьев, сын Сухорука. Ключевое слово Павел Иванович добавил от себя, пренебрегая всеми правилами публикации исторических источников4444
  Ханко А.Ю. Как звали Минина. Купчая 1602 года // Восточная литература. Средневековые исторические источники Востока и Запада [Электронный ресурс]. URL: http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/ XVII/1600–1620/Afanasjev_A/kupcaja_24_11_1602.htm


[Закрыть], и, выдав желаемое за действительное, создал исторический миф. «Минин» рядом с «Сухоруком» нигде больше не встречаются, кроме как у Мельникова. Другая его мистификация – приписанная атаману Матвею Платову принадлежность к старообрядчеству (в «Очерках поповщины»). Но это уже для особой статьи.

В 1865 году писатель принял участие в организации торжеств по случаю столетнего юбилея со дня рождения М.В. Ломоносова. Насколько знаковым и символичным остаётся его имя для отечественной науки по сей день, не стоит говорить. Описание события он издал отдельной книгой4545
  Описание празднества, бывшего в Санкт-Петербурге 6–9 апреля 1865 года по случаю столетнего юбилея Ломоносова: по поручению… Ломоносовского Комитета, сост. членом его П. Мельниковым. СПб.: Тип. Т-ва «Общественная польза», 1865. 48 с.


[Закрыть].

Героика связана ещё с одной темой, о которой пойдёт речь впереди, – армия. Пока же один эпизод. В 1876 году началась война Сербии и Черногории против Турции, в которой принимало участие множество русских добровольцев. Вспыхнуло восстание в Болгарии. В 1877-м Россия объявила войну Турции. Ушёл на неё добровольцем и сын писателя Николай. В августе 1876 года Мельников прочитал в «Новом времени» сообщение о походных церквях, приготовленных для сербских войск4646
  Новое время. 1876. №168 от 17 (29) августа. С. 2. Рубрика «Городская хроника».


[Закрыть]. Газета приводила текст телеграммы генерала М.Г. Черняева, писавшего, что для трёх его корпусов необходимы походные церкви и певческие хоры. Славянский благотворительный комитет обещал отправить церкви в Сербию в ближайшие сроки.

Мельников сразу написал письмо А.С. Суворину – издателю «Нового времени». Церкви будут освящены в Белграде, излагал он свои предложения, освящение их вне пределов автономной сербской церкви не совсем согласно с церковными правилами. Но в каком из храмов должны быть освящены походные церкви и во имя какого святого? Он должен быть одинаково почитаем и сербами, и русскими. Мельников стремился обосновать мысль, что только в Москве есть место для молитв за победу сербов. Это Успенский собор Кремля. В письме, как и во многих своих служебных записках, писатель увлёкся и сделал экскурс в историю. Вообще ему было свойственно уходить вглубь времён, чтобы объяснить или найти ответ на вопросы современных событий.

«В последней четверти XIV века одновременно Сербское царство пало под ударами мусульманской орды на Косовом поле, а Русской земле, уже полтораста лет томившейся под игом такой же мусульманской орды, воссиял дар освобождения на поле Куликовом <…>.

Вскоре по падении Сербского царства к нам в Москву приехал серб Киприан, ставший митрополитом всей Русской земли. Он привёз с собой из разрушенной его родины множество книг и во всё время, когда он пас православную Русскую Церковь, неослабно работал о восстановлении в ней погибнувшего просвещения. Киприан Сербин был восстановителем русского просвещения. Такого деятеля дала нам <…> Сербия, и мы за это одно уже в долгу у неё, не говоря даже о той помощи, которую сербы направили нам во время Петра Великого во всех войнах против Турции»4747
  ИРЛИ. Ф. 95 (П.И. Мельников). Оп. 1. Ед.хр. 15. Л. 8.


[Закрыть].

Мощи Киприана Сербина покоились в Успенском соборе, на правой стороне у алтаря возле медного шатра, устроенного при царе Михаиле Федоровиче для ризы Господней. Из Сербии это только один русский святой, подчеркивал Мельников. У его мощей нужно молиться за добровольцев, уходящих «на братскую помощь сербам» (отметим, что это напрямую относится к «сокровищу» «Молитва»).

Какой русский не любит быстрой езды? А какой русский сейчас, сходу, как писатель, вспомнит об этом святом, знает о нём?

На житиях и христианских преданиях (И.С. Тургенев противопоставлял их сказке) воспитана была Лиза Калитина из «Дворянского гнезда».

Незамеченным оказался спор вокруг её образа в начале ХХ века. Кстати, от него тянется ниточка и к Мельникову. Поэтому я немного отступлю, чтобы рассказать о нём.

* * *

В сентябрьском номере «Богословского вестника» за 1902 год философ и церковный писатель Михаил Тареев опубликовал статью «Типы религиозно-нравственной жизни»4848
  Тареев М.М. Типы религиозно-нравственной жизни // Богословский вестник. 1902. №9. Сентябрь. С. 42–81.


[Закрыть]. Он рассматривал героев отечественной литературы. Первая группа характеризуется преобладанием «земного». Это люди, которые «при религиозном настроении с различною степенью силы, иногда значительной, живут всецело мирскою жизнью, во всей полноте её страстей, интересов и целей. Религия в их жизни – это одно из ценных средств достижения земных целей…». Сюда попал Патап Чапурин. В прокрустово ложе Тареевской типологии со всей сложностью того характера, который создал Мельников, он не вместился. Богослов ухватился только за то, что хотел в нём увидеть. Мельниковский характер – не только быт, но также психология и философия, сложная совокупность, сложнейшее отражение русского миропонимания. Да что один герой, и самого писателя понимали (и понимают) однобоко. Я солидарен с точным замечанием Измайлова: «Его романы появились уже тогда, когда русская критика оскудела. Большинство критиков не рассмотрело ничего кроме внешних форм и внешних фактов мельниковского рассказа. <…> Она не хотела постигнуть синтеза работы Печерского и не могла точными словами уяснить читающей публике, почему он ей так нравится и так врезается в память, – почему по прочтении “В Лесах” и “На Горах” ей становится в такой мере понятна русская душа»4949
  Измайлов А.А. Указ соч. С. 4.


[Закрыть]. Тареев с его предвзятостью не исключение.

Разновидность этого первого типа – человек, который «не имеет вне религии интересов, но в религии не имеет ничего кроме своих личных интересов, своих страстей». Тут в одну упряжку с Чапуриным оказался запряжён… Великий инквизитор.

У второго типа «божественное или внешне преобладает над человеческим, не давая ему свободы жизни и развития, или же внутренне овладевает им, свободно проникает его, принимая его на служение в полноте его естественной жизни и развития». То есть, не будучи никаким инструментом или средством, превалирует над всем земным. «Подавлять страсти и привязанности, умерщвлять плоть, освободить дух от оков телесных потребностей и земных отношений – считается единственным призванием человека. Мир есть скверна, исключительное значение которой в том, что она дает возможность добродетели воздержания, победы над искушением». Тут Тареев тоже выделяет две подгруппы. В одной – Лозовский из «Живой жизниИ.М. Потапенко (раньше-то его читали все, а теперь кроме чокнутых литературоведов никто), в другой Егор Егорыч Марфин из «Масонов» А. Ф. Писемского, и где-то между ними – Аглая («Девятый вал» А.П. Данилевского) и Лиза Калитина. Она только упомянута, «причислена» сюда. Одним штрихом. Анализа образа в статье нет.

Тип гармоничного сочетания «земного» и «небесного» – Алёша Карамазов.

Тареев ставил задачей разобраться, в чём христианское призвание человека, смысл его духовного возрождения. Основополагающий принцип русской этики, по его мнению, должен строиться на евангельских (довольно общих) словах «Бог есть дух; и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине».

Отвечая Тарееву, целую статью посвятил Лизе Калитиной в «Русском паломнике» иеромонах Михаил (Семенов), будущий старообрядческий епископ. Его понимание этого образа мне кажется очень интересным:

«Вы помните беседу Лизы с Лаврецким о религии. Лаврецкий говорит ей о значении религии в истории, о значении христианства. Лизе не всё понравилось в его речи. “Христианином нужно быть, – заговорила не без некоторого усилия Лиза, – не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен умереть”. Эти-то слова (из главы XXVI. – В.Б.) и послужили основанием для обвинений против Лизы.

Говорят, будто христианство Лизы не истинное, мёртвое христианство. Это будто бы тип, противоположный типу Алёши Карамазова, который любит жизнь, способен творить жизнь и преобразовывать её по духу Христову. Неприятно и больно было прочитать эти строки. Неприятно потому, что в них выразилось то же нежелание понять основную мысль русского христианства, какое выразилось в постоянных нападках на него в светской литературе. “Церковь, – говорят, – думает только о смерти, благословляет только похороны, совсем не интересуется жизнью земною, преобразованием и ростом этой земной жизни. Церковь умерла и поклоняется только смерти”.

Мы решаемся защищать Лизу не потому только, что нам симпатичен этот чистый и светлый образ девушки, в которой ярко горела искра огня Божия. Как видите, это вопрос принципиальный. Здесь решается вопрос, истинно или неистинно то понимание христианства, представительницей которого явилась Лиза, потому что, повторяю, она, несомненно, носительница общерусского религиозного понимания. Что такое Лиза? Существенная черта её характера, как я понимаю этот грациозный образ, очарованность образом Христа, слияние с Христом в Его духе и любви Его. Лиза приняла вполне Христа в свою душу. Образ Его всегда носился перед ней и определял каждое её дело и даже каждую мысль. С самых ранних лет Лиза живёт под обаянием Христова образа. Эту душу всегда наполняло чувство религиозное. “Глаза её, ещё ребёнка, – говорит Тургенев, – светились тихим вниманием и добротой, что редко в детях”. Самое воспитание она получила в церкви, в храме. Она полюбила храм, как любит его народ наш, и там она нашла утверждение того, что жило в душе её. Она воспринимала в свою душу учение веры не в сухом изложении катехизиса или учебника, а в живом действии, в живом откровении самой веры»5050
  Михаил (Семенов), иером. Беседы с читателями «Русского паломника». О живой жизни и вечных истинах // Русский паломник. 1902. №45. С. 775. Курсив иером. Михаила.


[Закрыть].

Иеромонах Михаил в своей статье делает акцент на сочувственном переживании церковной службы. Но это только один узкий момент.

Кем же было сформировано это «общерусское религиозное понимание»? Задаю этот вопрос потому, что он непосредственно связан с ильинским «сокровищем».

Няней Агафьей Власьевной.

Девочку она воспитывала именно по Ильину.

Воспитанию Лизы отводится особая XXXV глава в «Дворянском гнезде». Оно основано именно на ильинском принципе «живых образов национальной святости». Потому-то следующая воспитательница, «легкомысленная француженка» Моро, «не могла вытеснить из сердца Лизы её любимую няню: посеянные семена пустили слишком глубокие корни».

«Странно было видеть их вдвоём, – рассказывает Тургенев. – Бывало, Агафья, вся в чёрном, с тёмным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но всё ещё прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног её, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие Пречистой Девы, житие отшельников, угодников Божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, – и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали. “Желтофиоли?” – спросила однажды Лиза, которая очень любила цветы… Агафья говорила с Лизой важно и смиренно, точно она сама чувствовала, что не ей бы произносить такие высокие и святые слова. Лиза её слушала – и образ вездесущего, всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в её душу, наполнял её чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным. Агафья и молиться её выучила. Иногда она будила Лизу рано на заре, торопливо её одевала и уводила тайком к заутрене; Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в дом, в постельку, – вся эта смесь запрещённого, странного, святого потрясала девочку, проникала в самую глубь её существа. Агафья никогда никого не осуждала и Лизу не бранила за шалости. Когда она бывала чем недовольна, она только молчала; и Лиза понимала это молчание…»

И т.д.

Лиза «жила вечным. Но значит ли это, что она не годилась для жизни? Значит ли это, что христианство её было мертвым, самозамкнутым и, следовательно, эгоистическим христианством? Тут отец Михаил использует свой излюбленный приём: ставит риторические вопросы и сам на них отвечает. «Нет! Считая земную жизнь началом вечности, она, конечно, любит и её как дар и подвиг святой и прекрасный»5151
  Там же.


[Закрыть]. В монастырь она ушла потому, что «не хотела мешать возрождению семьи Лаврецкого, возвращению Христа к этому разрушенному очагу».

О судьбе няни Тургенев сообщает только то, что, по слухам, она «удалилась в раскольничий скит». Следующая строка: «Но след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился».

Так кем она была, её няня?

Старообрядкой? Как будто нет… Но откуда скит?

Её прошлое за рамками романа. Как могла сочетаться искренняя приверженность к официальной «великороссийской церкви» (как называли её герои Мельникова) с постоянными службами в приходском синодском храме – со старообрядчеством? Всё это мы вынуждены отнести к области интерпретаций и предположений. В жизни возможны любые повороты. Но тут, в романе, этот «тёмный слух» про «раскольничий скит» потребовался, по-моему, лишь для того, чтобы подчеркнуть подлинность религиозного чувства няни Агафьи Власьевны (а следовательно, её воспитательной методики), в особенности после ставшего знаменитым письма Белинского к Гоголю от 15 июля 1847 года, в котором критик полностью отрицал русскую «официальную» церковность и религиозность («русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме…»), зато и вместе с тем, как говорил Белинский несколькими строками ниже, «религиозность проявилась у нас только в раскольнических сектах, столь противуположных по духу своему массе народа и столь ничтожных перед нею числительно»5252
  Белинский В.Г. Письмо к Гоголю от 15 июля 1847 г. // Белинский В.Г. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 284.


[Закрыть].

Няня Лизы Калитиной должна была быть «исключением» из этой «массы».

9. Армия

В этой связи вспоминаю небольшую заметку Мельникова о том, как в нижегородском театре поставили пьесу совершенно забытого ныне военного деятеля, писателя и драматурга Ивана Никитича Скобелева «Кремнев, русский солдат». Она посвящена Отечественной войне 1812 года и последующим заграничным походам русской армии, в которых, к слову сказать, принимал участие и отец писателя Иван Иванович Мельников, вышедший в отставку только в 1819 году. Нужно ещё оговориться, автор «Кремнева» – дед известнейшего русского полководца Михаила Дмитриевича Скобелева, в Отечественную войну – адъютант М.И. Кутузова, затем боевой генерал, оставшийся без руки при усмирении польского восстания 1830–1831 годов. Снова удивительная преемственность: дед и внук.

«Кому неизвестен “Кремнев”? – восклицал с патетической ноткой Мельников в «Литературной газете» А.А. Краевского. – Чье русское сердце не билось по-русски во время этого представления, несмотря на то, что написано-то оно не больно изряднёхонько? (словечко И.Н. Скобелева. – В.Б.). Я говорю это в том смысле, что “Кремнев” в чтении оставляет в душе столько же пустоты, сколько чувства во время представления». Талантливость драматурга, иначе говоря, заметна не в кабинете, а именно в театральном зале. Нижегородские актеры «вытянули» пьесу.

Пожалуй, начинающий писатель прав. Характеры в «Кремневе» – заданные, и какой-либо динамики в их развитии не предполагается, стиль всюду ровный – восторженно-возвышенный, тема выбора между личным и общественным (разумеется, в пользу общественного долга) выдаёт приверженность к уже сошедшему со сцены классицизму… Кремнев (фамилия «говорящая») – отставной унтер-офицер, служит при помещице вдове Варваре Русовой, присматривая за её сыном, попутно обучая его воинской премудрости. Владимир Русов желает поступить на воинскую службу, мать, разумеется, против. Кремнев с его прибаутками и шутками – образец суворовского солдата, готового в любое время сражаться и умереть за веру, царя и отечество, ибо выше этого никаких идеалов для него нет. Тут приходит известие о войне с Наполеоном. Из чувства патриотического долга матери приходится уступить. Владимир Русов с Кремневым уходят воевать, доблестно сражаются, пишут домой трогательные письма, возвращаются с победой (вся война в пьесе проходит «за сценой»), и помещица-мать подбирает солдатам, старому и молодому, по жене. В общем, почти идиллия, никаких сословных барьеров.

«Цель автора – зашевелить сердце русское – вполне достигнута. Но она может быть достигнута в таком только случае, когда актёр поймёт Кремнева и будет настоящим солдатом на сцене. На нижегородском театре Караулов, хотя актёр и неталантливый, не ударил лицом в грязь и был солдатом Кремневым в полном смысле. Его герой был чисто русский солдат со своими понятиями обо всех предметах, со своим взглядом на все вещи, как понятные для него, так и непонятные, но с тёплою верою, с пламенной любовью к Царю, Руси и военной службе! Рост и фигура Караулова совершенно согласуются с его ролью, а также голос и жестикуляция – несносные для Гамлета и Отелло, но превосходные для солдата»5353
  Мельников П.И. Театр в Нижнем Новгороде // Литературная газета. 1840. №70 от 31 августа. Стб. 1583.


[Закрыть].

На высоте оказалась в тот день и нижегородская актриса Вышеславцева (играла Варвару Русову):

«…Когда она узнаёт о войне и о близкой опасности Царству Русскому – она была превосходна. Как хорошо сказала она: “Но, государь, надежды твои не тщетны: посреди обожающих тебя подданных ты найдешь и Пожарских, и Мининых. Кто из русских не поспешит выставить грудь свою в общий щит славе твоей и народной чести? Я женщина, но…” Да, это сказано было так, что психологическая ошибка автора этих слов была совершенно незаметна. Всякий, знающий хоть немного психологию, скажет, что в подобных патетических сценах фигуральность неуместна и неестественна. Но Вышеславцева своей игрой исправила эту ошибку»5454
  Там же. Стб. 1584.


[Закрыть].

В этой заметке армия – не просто армия. Это – русская армия (как и хозяин – именно русский хозяин). И второе, что выдают эти театральные наблюдения начинающего рецензента заслуженно забытой пьесы, хотя и хорошо сыгранной, – сочувственное переживание за свою армию.

Сын писателя Николай, как уже говорилось, добровольцем ушёл на Русско-турецкую войну. Отец его не отговаривал.

Иван Ильин: «Ребёнок должен научиться переживать успех своей национальной армии как свой личный успех; его сердце должно сжиматься от её неудачи; её вожди должны быть его героями; её знамена – её святынею. Сердце человека вообще принадлежит той стране и той нации, чью армию он считает своею».

Минули десятилетия, и вот нам тыкают: советская армия, мол, подавила в 1957-м восстание в Венгрии, наши танки в 1968-м стояли на улицах Праги. «Задушили» мы демократию. И что? Будучи членом Варшавского договора, Чехословакия имела точно такое право ввести свои войска в Москву, случись в России что-либо подобное тому, что происходило там. Не стыдиться, а гордиться надо: какая ещё армия в считанные дни брала под контроль целые страны! Я горжусь этой армией.

10. Территория

Путешествия Мельникова – вообще особый разговор. Он до выхода в отставку только и жил на колёсах. Маршруты его засекреченных командировок по министерству внутренних дел ещё предстоит определить и описать (поподробней, нежели сообщает о том его опубликованный послужной список), за этот труд никто не брался… Государственная служба куда только его не бросала.

Но кочевал писатель по стране не только потому, что приказывали. Он сам стремился ездить, наблюдал, запоминал, слушал, отыскивал людей, способных поведать что-то о былых временах, собирал песни и предания и делом воплощал в жизнь завет кумира своей юности Н.В. Гоголя, которому подражал в первых писательских опытах: «Чтобы узнать, что такое Россия нынешняя, нужно непременно по ней проездиться самому».

Первой литературной публикацией Мельникова (это уже говорилось) были «Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь», цикл из девяти очерков по истории, экономике, статистике, быту, этнографии от Саровской пустыни до Перми. Они публиковались в «Отечественных записках» с 1839 по 1842 год. Тут нужно сказать несколько слов о том, с чего начиналась эта дорога.