Текст книги "Заметки молодого человека"

Предисловие

Бурная жизнь молодого художника («Уроки в стиле «Ню»), не менее разнообразное бытие профессионального фотографа («Юлька или фото на документы»), нескучный быт экспедиций («Археология души»), где лихие парни и «сумасшедшие» девчонки, рискнувшие подарить им свою любовь, открывают для себя (и для Вас) что такое – Жить!

Время от времени герои повествования активно отдыхают, «адреналинят». Это – спуски на лыжах «с закрытых позиций», скалолазание без соответствующего снаряжения и подготовки, и тому подобное. Автор предупреждает, что подобные развлечения – опасны для жизни.

В «постановке», название которой – «Моя жизнь», Вы, читатель, и есть главный режиссёр, а так же первый и единственный актёр. Никто Вам не может запретить изменить сценарий и сыграть так, как пожелаете. Удачи!

Уроки в стиле «Ню»

Глава 1

Сегодня нам позирует Марианна – среднего роста рыжеволосая красавица, девушка без комплексов. Профессионалка.

Она – в ударе. Выдаёт такое – хоть стой, хоть падай. Кое-кто и готов упасть. Ведь среди нас есть и начинающие. Возможно, кто-то из них видит обнажённую женщину впервые в жизни (не на картинке). Их выдаёт суетливо бегающий туда-сюда взгляд; и даже руки, похоже, у некоторых дрожат. И есть от чего.

Неведомо, какая муха укусила нашу модель сегодня, но она готова показать нам всё, на что способна. И более того.

И показывает. Установив на подиуме стул, Марианна то присядет на него нога на ногу, то полуприляжет, свободно разбросав ноги, то, облокотившись о стул, станет к нам спиной в полоборота, демонстрируя всё, чем наградила её природа.

Мы пашем как кочегары на пароходе. В помещении жарко (чтобы модель не мёрзла). Специфика набросков обнажённой натуры состоит в том, чтобы за несколько минут ухватить в натуре главное, вылепить некий образ, не размениваясь на детали. И это совсем не просто.

Человеческое тело один из наиболее сложных объектов для изображения. Учиться его рисовать или писать можно очень долго. Часто всю жизнь многие художники возвращаются к работе с моделью. Это – то же самое, что и для музыканта, которому стоит не прикасаться к своему инструменту всего несколько дней, как он тут же почувствует, что и руки не те стали, и со звуком не всё в порядке.

Сегодня нас десятка полтора. Довольно разношёрстная компания. Недалеко от меня стоит за мольбертом Никодим. Его бородатое, аскетичное лицо будто сошло с одного из портретов Веласкеса. По нему невозможно судить, о чём он думает. Работает он напряжённо, но без суеты. И только линии его рисунков выдают тот жар и те чувства, что горят в нём.

Чуть в стороне от нас трудится Юля. У неё вечно брюки сползают в процессе работы всё ниже и ниже, наполовину обнажая аппетитный, розовый зад. Иной раз, кажется, что вот-вот и у нас будет не одна, а уже две обнажённые модели. Она дочка довольно известного архитектора. Этот факт её биографии подталкивает иногда девушку Юлю слегка позадирать перед нами свой замечательный носик. Наброски у неё неплохо получаются, но с живописью – проблемы. Она пишет маслом, очень много добавляя разбавителя. Колорит чувствует плохо. Потому получается какая-то масляная, жухлая акварель. При этом она старается поскорее покрыть поверхность холста, не выкладываясь на каждом квадратном сантиметре. По общему мнению, это не живопись, это, извините, дерьмо. С тем же успехом можно было бы развести на воде куриный помёт и что-то им изобразить.

Мелькает мысль о том, что надо бы с ней поближе познакомиться, позаниматься живописью, и, возможно, не только ею.

У Марианны перерыв. Очередные сорок пять минут мы отбарабанили – да так, что и не заметили, как время пролетело. Она набрасывает халатик и уходит на лестницу покурить, пообщаться с преподавателями. Мы же расходимся кто куда – поглядеть что получается у соседей, глотнуть чаю из термоса.

Рядом пара молодожёнов (она только готовиться к поступлению в институт, а он уже на втором курсе занимается). Они бурно обсуждают сегодняшнее занятие:

– Ты только посмотри на неё! Что она себе позволяет – это же не женская баня и не бордель, в конце концов. Мы же пришли изучать строение человеческого тела, а не акушерство или гинекологию! Что молчишь, тебе что – нравится?!

– Да ладно тебе, – отвечает он ей, – не грузись. Каждый сюда приходит за тем, в чём нуждается. Кто-то женщин никогда живых не видел, а кто-то сделать в своей жизни лучший набросок. Вот даже ты завелась, хотя говорила всегда, что нервы у тебя, как у трактора на гусеничном ходу; и, вообще, ты всегда меня убеждала, что тебе больше нравится длительный рисунок натуры, когда можно прочувствовать каждую линию, каждую связку, а не торопливо набрасывать не всегда понятно что. Помнишь, да?

– Вот, блин, действительно «повезло» сегодня с натурой, – всё никак не может успокоиться будущая студентка. – Хорошо, убедил. Посмотри, у меня что-то получается или опять только отдельными кусками – то только ноги, то – только руки, а целого нет.

– Ты знаешь, – он ей, – сегодня другое дело – есть образ, динамика формы чувствуется; наверное, потому что разозлилась. Так что ты нашу Марианну ещё благодарить будешь…

– Ну-ну, показать всё, что у тебя есть – невелико дело, – отвечает кандидатка в студенты.

– Не скажи, в каждом деле можно быть мастером, а можно быть просто ремесленником или, ещё хуже, никем. Марианна – мастер!

– Может, ты её ещё и как женщину начнёшь мне расписывать…

– Да ладно, не пытайся рассмешить…

Глава 2

Однажды, когда мы с Юлькой остались одни на лестничной площадке (народ, выкурив по сигарете, вернулся к своим планшетам), она обратилась ко мне:

– Витька, ты можешь объяснить – что нужно, чтобы живопись пошла? Бьюсь, блин, бьюсь – и, как-то всё – не очень. А наброски – сам видел, нормально.

– Ты-то что чувствуешь, когда пишешь? – Спрашивает она, выдыхая кольца дыма – одно симпатичнее другого прямо мне в лицо.

– Помнишь, мы писали одну и ту же постановку? – Продолжает Юлька, сверкая глазами сквозь собственную дымовую завесу. – У тебя цвет настоящий. А у меня – не идёт и точка. И нарисовано нормально, и композиция вроде бы ничего. Но – не звучит!

– Ну как тебе объяснить, – я ей, отгоняя дым подальше (я-то не курю, выхожу в «курилку» пообщаться). – Во мне что-то включается; это похоже на то, может быть, как самолёт преодолевает звуковой барьер. Раз! И ты уже в другой среде, в другом пространстве или качестве.

– Не надо про самолёт, – говорит она, пытаясь закурить очередную сигарету. – Давай о живописи.

– Слушай, хватит дымить, тут без противогаза не поболтать по-человечески, – пытаюсь я её остановить.

Ну да, девушку Юлю только танком и остановишь, если она чего-то захочет.

– Не смеши, – она мне, затягиваясь своими «лёгкими» № 5.

– Ладно, – сдаюсь я. – Ты попробуй писать одновременно на разных участках холста, то есть, как бы кусками, держа при этом целое в голове. И не жиденько, а полновесно «вляпывать» мазки. Не экономь на краске. Нужно стараться не бояться подбирать необходимый цвет и смело ударять им в нужном месте. Только и всего, наверное. Если не ошибёшься, то рано или поздно все эти пятна сложатся в единую, цельную картину. Да, имей в виду, что несколькими кистями не обойтись – с десяток потребуется, а может и больше. Зато каждая будет играть свою гамму, и в целом должен получиться – оркестр. Если с «дирижёром» всё в порядке, то и музыка должна быть на уровне.

– Хорошо, – Юлька мне, – а если не угадаю с цветом, не попаду, то что тогда – всё соскребать? Краску жалко, она же дорогая.

– Ну, с такими мыслями тебе не живописи учиться, а где-нибудь кладовщиком работать, – я ей. – Ты же обеспеченный человек, причём здесь экономия?

– А обеспеченные, потому и обеспеченные, что знают цену деньгам, – упорно клонит в свою сторону Юлия.

– Блин, ещё раз услышу о деньгах – вообще о живописи со мной не заговаривай! – Я ей. – Лучше сразу о погоде… Да и пора нам к «станку», народ уже пашет во всю.

Я порываюсь двинуться к одногруппникам.

Она, схватив меня за руку:

– А даму поцеловать, слабо? – И указывает пальцем себе на щёчку. При этом её глаза как-то по-особенному заискрились, блеснули сквозь упавшую на них чёлку вьющихся, тёмных волос.

Молча возвращаюсь. Недолго думая, за плечи притягиваю её к себе и осторожно целую в нежную, душистую шею, в щёку, в губы. Поцелуй в губы у нас получился затяжным, как прыжок с парашютом. Даже дыхание на секунду перехватило. Вдруг, я почувствовал, как её язык проник ко мне в рот и пытается там устроить этакий шурум-бурум, полный кавардак, то есть. От неожиданности, я слегка обалдел. (Ого, а девочка, оказывается, шалунья!). Но, довольно быстро ориентируюсь в обстановке и понимаю, что это не самый скучный способ единения живых существ. Согласитесь, что-то в этом есть – ещё пять минут назад ты о ней не знаешь ровным счётом ничего (разве только то, что штаны с неё валятся постоянно.) А теперь тебе известно почти всё – и цвет глаз, когда их видишь совсем близко, её удивительный запах, правда, с примесью сигаретного дыма, и, даже, её вкус, как у ягоды. Она действительно чем-то похожа на ягодку, которую не распробовать, не съесть – невозможно.

Нас прерывает Пашка. Он показался в дальнем конце коридора и орёт:

– Ольга Владимировна напоминает, что занятия ещё не закончились!

Бегу за Пашкой. Юлька неторопливо бредёт следом.

У всех работа в самом разгаре. Никто и внимания не обратил на наше отсутствие. В том числе, кажется, и Ольга Владимировна…

Глава 3

Яркий, солнечный день. У нас сегодня пленэр. Городской пейзаж. Студенты с этюдниками разбредаются кто куда. Счастливые, свободные люди. Не всем знакомо это чувство, когда весь мир – твой; бери его, пиши, живи ярко в нём!

Я решил не искать неведомо что, неведомо где. Тут ведь главное, на мой взгляд, не найти что-то заковыристое в пейзаже, да нарисовать или написать; а просто увидеть, да-да увидеть, почувствовать даже в самом обычном уголке города нечто, что вызывает отклик в твоей душе, в твоём сердце.

Останавливаю свой выбор на небольшом, уютном дворике, что рядом с нашим учебным заведением. Со всех сторон он окружён разной высоты строениями. Получается этакая ступенчатая череда крыш. Одни стены ярко освещены, другие в глубокой тени; сверкающие окна и тёмные парадные внизу. Всё на контрастах – вертикали и горизонтали, свет и тень. Как только набрёл на этот дворик, так и захотелось сразу же взяться за дело.

Со мной Юлька. Чуть позже к нам присоединился Вячеслав. Странный он человек. Одет всегда по последней моде, занятия посещает нерегулярно. Что он ищет в живописи? Ведь с первого взгляда понятно, что она для него не является тем, чем для многих из нас – способом бытия «живой материи», занятием на всю жизнь.

Возможно, я думаю, он бывает в тех кругах, где модно продемонстрировать что-то необычное в себе, прочесть свои стихи, например, или показать тобой написанную картину. Но ведь её сначала надо написать!

С Юлькой же всё понятно – она идёт по стопам своего отца.

И сегодня Вячеслав одет как на вечеринку – дорогие брюки, качественная рубашка, тёмные очки. Не очень-то удобно в таком наряде возиться с красками – того и глядишь замараешься. Тут не о живописи будешь постоянно думать, а только о том, как бы не испортить свой «прикид». Но объяснять Славке эту простую истину почему-то не хочется – слишком элементарно. Редкие прохожие иногда поглядывают в нашу сторону. Главным художником в нашей компании выглядит, конечно, Вячеслав. Юлька – это девочка при нём, ну а я – простой подмастерье. В старину у каждого известного мастера всегда было несколько учеников, выполнявших поначалу самую простую и грязную работу – они растирали краски, грунтовали, натягивали холст и тому подобное. Эти умения, кстати, тоже далеко не лишние. Впрочем, сегодня краски продаются в готовом виде, да и холсты тоже.

Но тёмные очки его – это уж совсем ни в какие ворота; цвета-то как различать? Говорю ему об этом:

– Слава, ты читал где-нибудь, чтобы Репин или Васнецов в очках писали, солнцезащитных?

– Солнце глаза слепит, да и, вообще, так круче, – он мне.

Как говорится: «No comments…»

На мой взгляд, писать картину в тёмных очках – это, тоже самое, что попытаться пообедать, окунув голову целиком в чан с едой или, например, попытаться управлять автомобилем, из его багажника. И в том и в другом случае результат известен заранее. Как и в случае со Славкой. Не может у него получиться что-либо путное. Но ведь он тоже просил помочь с живописью.

В том дворике мы неплохо провели часа три; успели, правда, немного – слишком часто работа над этюдами прерывалась разговорами о том, о сём. Юлька, кажется, что-то поняла, а Славка – не уверен. Хотя он действительно хотел бы, чему-то научиться, чтобы что-то получалось. Но до него так и не дошло, что нужно научиться тратить себя реально на это дело. А вопрос о том, что одеть и как – это в принципе – не для обсуждения; в лучшем случае это разговор для женщин где-нибудь на распродаже. А чтобы мужики, настоящие, на этом «зацикливались» – извините.

С того момента как мы появились в этом дворике вокруг произошли некоторые перемены – солнце проделало часть своего пути по небу, тени, соответственно, переместились с одних стен на другие. Писать дальше не имело смысла, и, потихоньку, мы стали собираться. Этюды свои, правда, нам так и не удалось закончить, что меня не очень обрадовало. Но делать нечего – не гнать же от себя своих друзей-подруг по группе.

Вячеслав, быстро собрав свой этюдник, прощается с нами – его где-то ждут.

Мы с Юлькой неторопливо бредём по набережной Невы. Ласковое солнце, тёплый ветер. День понемногу клонится к вечеру. Так бы вообще никуда не уходить от этих освещенных косыми лучами солнца стен, крыш, деревьев. Бродил бы и бродил до бесконечности…

– Ну что, девушка Юля, каковы планы? – Я ей. – Не сходить ли нам куда-нибудь в парк, да и не съесть ли нам штучки по три мороженого, разного?

– Хочешь, пойдём ко мне, – она мне, – увидишь моё бунгало, мою берлогу; уж папочка над ней потрудился. Они, кстати, все на даче… Чего-нибудь перекусим, а там видно будет.

Её «а там видно будет» прозвучало так, что по моей коже будто муравьи пробежались, в количестве несметном.

Минут сорок полёта в метро и мы на месте. Да, действительно всё на уровне – в классицизм антиквариата лихо вписываются элементы хайтека, новодела; но со вкусом, без ряби в глазах. Не всегда замечаешь, когда из века девятнадцатого попадаешь, вдруг, в век нынешний.

– Такой бы «чум» – да каждому жителю северных территорий, ну, например, полуострова Таймыр или Чукотки! Думаю, они бы не отказались, – даю оценку её жилищу.

Юлька довольна произведённым впечатлением. Быстро готовит бутерброды, чай.

– Ну, рассказывай, как ты живёшь здесь, не заблудилась ли ни разу во всех этих коридорах, всегда в ту дверь попадаешь, в какую нужно? – Я ей.

– Ты скажешь, тоже, я тут с закрытыми глазами ориентируюсь. Спорим, сейчас и ты с закрытыми кое-что найдёшь?! – Говорит мне она, одной рукой закрывая мне глаза, а другой кладёт мою руку себе на грудь, прямо на большой, твёрдый сосок…

Тут мир опрокинулся и закружился в ярком хороводе; или, точнее, мы с Юлькой грохнулись на большой, пушистый ковёр. Только он, этот ковёр, был свидетелем наших безумств, наших неумеренных фантазий. И не припомнить – сколько же это продолжалось. Лишь урывками мы замечали, что белая ночь на дворе сменяется не менее светлым утром, которое неторопливо переходит в день.

В итоге мы опоздали на лекцию по истории искусств. И не без труда успели на занятия академическим рисунком у Ольги Владимировны.

Но чего стоит усидеть и не упасть с табурета, не уснуть, пытаясь изобразить в карандаше Вольтера, чей гипсовый бюст торжественно возвышается над всеми нами на высокой подставке. В глазах его читается какая-то укоризна – мол что же это получается, молодой человек, вы рисовать пришли или просто время отбывать? Да, прав был известный ваятель, сказав, что та самая, волшебная палочка не должна слишком часто быть в приподнятом положении, если ты хочешь, что-то оставить после себя – настоящее. В искусстве. Да и в любом, заслуживающем того, деле, добавляю от себя.

Ох, и прав же ты, соглашаюсь я с ним опять, раскачиваясь на табурете, как в каюте океанского лайнера, идущего по бурному морю. Но, вспомнив все перипетии «общения» с Юлькой, понимаю, что вряд ли в мире есть сила, способная оторвать меня от неё. Эти нежные руки, эти глаза, этот разговор за столом – друг напротив друга, глаза в глаза. Я чувствую, как во мне опять начинает бурлить кровь, перемешанная в пропорции пятьдесят на пятьдесят с адреналином и тестостероном.

Через месяц она пригласила меня к себе знакомиться с родителями. Оказалось, главную скрипку у них в семье играет её бабушка, которая тут же попыталась устроить небольшой экзамен по части владения ножом и вилкой за столом (и не только ими). Я вежливо, но твёрдо отказался участвовать в этом мероприятии, а заодно и в совместном отгадывании кроссворда. Уж очень прозрачно просматривалась мысль устроить мне тестирование сразу по нескольким параметрам. Не играю я в такие игры (однажды, несколько лет назад, занимаясь в институте с совершенно другим, но не менее захватывающим, профилем, я поклялся себе, что с экзаменами, которые мне не интересны, покончено раз и навсегда; и свято с тех пор соблюдаю это обещание; жизнь не столь уж длинна, чтобы тратить её на чёрт знает что). Это всё здорово было похоже на сценку на базаре, где торгуют лошадьми – и зубы посмотрят обязательно, и как двигается, как ест. Нет уж, увольте.

Юльке мои манёвры не очень понравились. Но она меня хорошо знает.

Ещё месяца через полтора выяснилось, что Юля берёт академический отпуск на год, чтобы поработать в мастерской отца над одним из проектов. Пригласила и меня. Условия простые – работать двадцать четыре часа в сутки только над проектом. Разработать самостоятельно или по имеющимся наброскам рабочие чертежи нескольких видов ограждений, фонарей, декоративных элементов. Всё привязать к реальному окружению, как по художественному исполнению, так и по габаритам, естественно. Отслеживать их воплощение в материале. Материал – металл. Технология – художественная ковка. Плюс – иные малые архитектурные формы.

Задача, безусловно, интересная и даже захватывающая. Но – не писать, не заниматься живописью целый год, а может и больше!? Извините. Я отказался.

Как-то незаметно отношения с Юлькой стали блекнуть, как цветная бумага на солнце. И, постепенно, они сошли на нет.

Я окунулся, наконец, в привычную для себя жизнь, наполненную работой и живописью – до краёв.

В делах и заботах незаметно проскочила вторая половина лета и осень. Однажды, рано утром, обнаружилось, что уже выпал первый снег и всё вокруг стало чёрно-белым. Будто кто-то переключил в нашем мире, как в компьютере, графический редактор на монохромный вариант. Свежесть и чистота, прохладные ветры и белесые дали стали главным символом пейзажа. Захотелось жить как-то по-другому, глубоко дышать уже почти зимним воздухом, что-то переосмыслить и переиначить – как в себе, так и в том, что тебя окружает. Меня позвали эти чистые, светлые дали и я был готов рвануть туда – когда угодно и с кем угодно.