Текст книги "Реквием"

***

Кооператив Стоцкому в стремя пришелся. А там он на крыши перебрался, пошли деньги солидные. Паршин его долго вел, именно благодаря дяде он заполучил самый удачный период жизни из разнообразных очень.

Как раз тогда, к примеру, он совместился с женщиной, если можно так выразиться, всей его жизни. Любаня. Не раз разводил руки:

– Шут его знает… Приходит однажды в цех (он еще работал на заводе) до крайности симпатичная особа. Я тут как тут, пропустить кого-либо не имею возможности – статус. Организовал пьянку – ванная, трахтибидох. Между тем – дети, Соня (она работала тоже на заводе и в хороших отношениях вообще говоря состояла с Любой). Собственно, и у той муж наличествовал, впрочем, он в другом цехе трудился, мастером. Я ее один раз нашему старшему по смене подставил. Ну так я всех подставлял, поскольку отоварку спиртом через это имел… Когда на Фрунзе жил, встретил нечаянно. Привел домой, потом на завод стал ездить, встречать. С мужем ее пошел привередничать. В общем забрал к себе вместе с дочерью… А дочь-то ее, Катюшка, меня слушалась. Когда померла, я горевал сильно.

Там малокровие что ли случилось, лет десять. Девочка славная, ее все любили.

Люба – женщина симпатная, умная, с юмором. Подлая часто – впрочем, по-женски – на редкость эмоциональная. Б… ь, понятная вещь, несусветная. Собственно, он ее такой сделал… – или расколупал? Как говорит Роги, проституция – кровная самореализация женщины, оттого самая древняя профессия.

Рожать они так и не стали, Люба боится наследственности, малокровие. Впрочем, какой рожать, мыкаются всю жизнь на чужой жилплощади.

Чем только Стоцкий не занимался. Регулярно фарцевал на Шувакише (толчок, вещевой рынок) – одна из его подруг трудилась в центральном спортмагазине города, добывала джинсы и прочий дефицит. Подпольный кинозал – комната в общаге – где они с Петей крутили Эммануэлек, Брюса Ли, Кошмары на улице вязов и прочее – абсолютное вожделение для нас, девственников с точки зрения как сейчас говорят культурных практик. Казус в том, что Петя по случаю заполучил видик, тогда стоимостной эквивалент поношенной машины, Стоцкий, вне сомнения, экстренно очутился рядом… Участвовал в аэропорту в системе наперсточников: ему вменялась должность делать ставки и выигрывать, тем самым возбуждая натуральных лохов. Упорядочивал на автовокзале деятельность малолетних проституток – ну, тут он пройти мимо, естественно, не мог. Я был свидетелем, как наш хипесник обучал двенадцатилетнюю замарашку пользоваться средствами защиты. Это было ничуть не забавно. Наставлял:

– Бэби (по его утверждению обращение вызывало у сотрудниц чувство ответственности), старайся не улыбаться. Нужно склонять клиента к состраданию. По существу, великое дело вершим.

Между прочим, сам их не пользовал, и поверьте, был реально сердоболен, выхаживал дома одну нимфетку – вопреки естественному ропоту Любы – подхватившую капитальную простуду.

В сущности говоря, сентиментальность – неотъемлемая по моим наблюдениям черта людей сходных характеристик… Дина, русский спаниэль, идол, объект самого трепетного отношения. Потерялась однажды, Генка поставил на уши весь район. Привели… Нарожала раз дама штук семь. Ну, растолкали по рукам тройку щенят, куда прочих? Как он извелся, натурально рыдал, когда Люба топила следы ветрености любимого существа. Обратите внимание, будучи совершенно трезвым. Как убивался, когда Дину кто-то отравил (допускаю, один из соседей, жертв блудодеяний Гены) … Взять фильм «Доживем до понедельника» либо «Зори здесь тихие» – Стоцкий на восьмой раз смотрит и рыдает. Правда, не без воздействия.

Паршин между тем влился под эгиду пионерской организации, им тогда давали карт-бланш – тот еще проныра. Подобные свойства Генка схватывал слёта. Стало, постоянно торчал у протектора и с многими познакомился. Дамочка некая внедрилась в число. Идут однажды с Любой по улице Вайнера, центр города, киоск. Сидит предыдущая некая дама и испытывает вопрос Стоцкого:

– Как ваше ничего?

– Ничего.

– Таким образом существует девушка, что гладит меня периодически, работать хочет и деньги получать. Стоит теперь рядом для наглядности.

– Приходите послезавтра.

Встала Люба на трудовую вахту, торговля обувными предметами разной необходимости. Хозяева имели отношение к «Масису», входили в армянскую диаспору, что была по тем временам разве не самой сильной в городе. Гена, конечно, постоянно крутился подле, и не зря. Понадобился, например, водитель – а вот и Стоцкий. Возникли знакомства с Центральным рынком, с Мишей Кучиным, что курировал таковой и слыл фигурой знаковой (его одним из первых хлопнут, отслюнявив тем самым славную и кровавую страницу криминального капитализма Екатеринбурга). Здесь же познакомился с Нориком, обрусевшим армянином, одноклассником Кучина, соорудили приятельство. С ним и затеют первое собственное дело.

Умел разговаривать с людьми.

– Однако куртка на вас фирменная, отлично смотритесь, между прочим.

– На Шувакише брал.

– Я себя раз на Шувакише взял, рассчитаться не могу.

– Гы-гы.

– Славно, что дождик иссяк, однако одинаково сыровато… Я как тот еврей. Идет по улице, деньги лежат. Обрадовался, поднял. Махнул рукой с досадой: черт, не хватает.

– Гы-гы-гы.

Гена достает сигареты:

– Угощайся… Слушай, ты не в курсе относительно курса? Говорят, доллар опять отпустят…

Не однажды первого встречного притаскивал домой, радушничал – подвижный человек. Завязывались неожиданные знакомства. Постоянно толкался на Вайнера, там в то время сбыт шел со столиков, Шувакиш закрыли, сюда переместился самый активный центр торговли. Был дружен со всеми, перебрал, поди, четверть местных – реализаторами были русские наемницы – держал руку на пульсе. Возник некий латыш, Норик раздобыл денег, поехали в Ригу, отоварились. Раскидали товар по столам, стало понятно, что требуется свое место. Пришли в городскую администрацию, укатали начальство не без протекции Паршина и связей Норика.

Возникла мода на киоски. Разузнали, покатили в Первоуральск, лавочки изготовляли там. Связи, взятки. Поставили. Стоцкий стал первым русским обладателем – пусть долевым – своего киоска: тогда хозяйничали исключительно армяне.

Латышские товары, Роги свою обувь торговал через Стоцкого, Паршин какое-некое подкидывал, дело пошло.

Паршин нарыл Прожерина. Тот имел выход на Эмираты через певца Новикова. Чартерные рейсы. Кофточки, детские товары имели хороший спрос. Стоцкий с ним крепко дружится тем самым. Прожерин оседает в Эмиратах и дело приобретает стабильный характер. Гаманок пухнет.

За полтора года Стоцкий купил квартиру, обстановку, новенькую шестерку. Лихо обогнал Роги, который тоже прилично сперва взлетел, однако начал затухать.

Скупал ваучеры, ушлые люди надоумили. Кстати взять, выкупил бумажки у Роги, который в них не верил, и вообще, в итоге практически рухнул: с Татьяной разошелся, свой обувной цех продал, влип с МММ и практически обнулился. (Позже Роги выскажется: «Когда мы живем при власти, которая целенаправленно истребляет надежду, платить за последнюю не так уж дурно. Отсюда и мошенники».) Вообще говоря, с ваучерами Стоцкий и к Пете и ко мне подъезжал, однако я не склонился, грамотно вложился в газпромовские акции.

Между тем конкуренция набирала силу – все ударились в торговлю: челноки, красная ртуть, прочая дребедень. Тем более что приличные заведения, наука и иное, рушились точно песчаные. У нас в лаборатории один парень из ушлых, Булатов, ткнулся подначивать на создание своей посреднической штукенции. Слепили ТОО. Коллектив подобрался молодой, творческий, подвижный. Жить стало весело. Постоянно ездили в командировки, собственно, о науке практически забыли – лишь тройка заплесневелых ретроградов сидели на профильных работах – коль скоро начальник лаборатории имел солидное количество акций фирмы. Пошли приличные деньги. Помнится, арендовали помимо прочего гостиницу в Сочи, туристический бизнес, все такое. Сами временами халявно наезжали. Само собой, Стоцкий рядом. Тогда он был на взлете, деньгами пылил. Раз – всем кагалом сидели в ресторане – аки заправский Вельзевул пустился соперничать с Булатовым на предмет музыкального сопровождения. Булатов одно заказывает по просьбе секретарши (она же… – сами понимаете), Стоцкий казаченковскую «Больно мне, больно». Причем делал перезаказ. Мы эту песню не переносили, Генка – напротив. Булатову бы попустить на смешках, нет, повелся – он, вроде бы, секретаршу к Гене ревновал (было отчего, пару сотрудниц лаборатории Стоцкий покрыл). В общем, довел наш вертопрах директора до белого каления, денег вмяли будьте-нате, не я бы, пожалуй и разодрались. На другой день Стоцкий снова умыл – притащил Гребенщикова. Как он его раздобыл, история умалчивает.

– Боря, – кладя руку на плечо «бога», фамильярничал Генка, – я твою «отход на север» обожаю.

– Это не моя, – надменно кривил губы БГ, – Помпилиус.

– Тем более, – вдохновенно соглашался новоявленный друг.

А улетали!.. Опоздали, да еще подшофе – вылет задержали и вообще хотели ссадить. Я был потрезвее, уговорил (летели мы вчетвером, с женами). В самолете тройка «новых русских», все в массивных золотых цепурах, пустилась высказывать весьма нелицеприятные соображения в наш адрес, чем возвысили Стоцкого в собственных глазах изрядно – он пустился делиться с ними относительно знакомств с первыми лицами криминального наклонения (ничуть, между прочим, не кривил). Довел особей до пароксизма. Я был предельно уверен, что получим капитальную взбучку. Выкрутились, Стоцкий сумел нуворишам внушить некое. Впрочем, в аэропорту нас «приняли» и штрафа не избежали.

Ему многое сходило с рук. Пятница, святой день. Я, Стоцкий, наши жены. Ехали откуда-то, решили продолжить у меня. Затарились, выходим из лабаза, довольные собой длим путь к месту назначения. Пересекают стезю четверо агрессивных парней. Один из них вымахал амбалом под два метра, сугубо за центнер, он и очутился самым настырным. Не помню, что именно они доказывали, кажись, допеклись до моей супруги. Стоцкий полез петушиться, повторюсь, его решительность – при весьма сомнительной фактуре – меня всегда поражала. Два задохлика против четверых справных фигурантов. Получили незамедлительно.

– А ну, козлы, сдавайтесь! Руки вверх, снимай кальсоны, отдавай мои патроны!! – слышу я внезапно истерическую речь Стоцкого.

Глядь, стоит Геннадий, держит в руках пистолет, рожа решительная отнюдь. Я быстренько отцепился от напарника, с которым возился, и крепко ошалелый естественным образом очутился за плечом друга.

– Всех перестреляю и даже моргать не позабочусь! – все так же воинственно поясняет позу оратор.

Поставьте себя на место людей – пестик блестит в свете фонарей и даже имя противника неизвестно, что у него в голове тем более. Стоят, стало быть, молча. Гена продолжает речь, причем в предельно горячих тонах – известно, звуковое сопровождение шибко подчеркивает намерения.

Наконец тот амбал приходит в себя, сообщает следующее:

– Я – десантура, в Афгане воевал, таких как ты, пидор, мочил точно ватку для протирки затвора.

Гена повествует возражение:

– Пидором никогда не существовал и не собираюсь. Отсюда получите с моим уважением к вашему афганскому прошлому, – и нажимает на курок пистолета, направленного на оппонента.

Осечка. Лично я понял, что добавить нам уже не суждено. Громила вальяжно надвигается на не собирающегося быть сами помните кем гражданина и что у него на уме запросто можно догадаться. Не тут-то было, Стоцкий судорожно потряс волыну и делает предыдущее упражнение. Грохает натуральный выстрел. Верзила падает.

Облако дыма. И не просто – расположенные афронт супостаты затевают надрывно чихать и кашлять: пистолет газовый. Собственно, и Генка затеял корчиться.

– Сматываемся! – нервно советует Стоцкий. По всей видимости, он, зная содержание заряда и не изведав шока столь категорического нападения, очнулся первым.

Жены, что прилежно созерцали мизансцену и не получив дозу, как находились вместе со мной в тылах, очень поняли пожелание и резко сорвались, вчетвером дали отменного стрекоча.

Подъезд существовал рядом, согласно чему заскочили в убежище, пыхтим, что твой паровоз. Припасы в битве не потеряли, я, когда вступал в пререкания, драгоценность передал супруге на сохранение – резко налили, ибо пожар.

Только на раз обсудили событие, произнесся звонок в дверь. Супруга моя пошла поглядеть в глазок, вернулась бледная и дрожит голосом:

– Эти.

– По порядку, будь так любезна.

– Которые настырничали. Которые из Афганистана в свое время прибыли.

Как после выяснилось, вычислили по свету, что только зажегся на кухне – действительно десантура. Звонят, несмотря на подобное, беспрестанно и в дверь колотят. Милицию вызывать – как-то не к лицу. Словом, ткнулся Стоцкий к двери и входит в контакт:

– Рассказывайте.

Амбал доводит до сведения:

– Открывай. Мне твои друзья пошиш, щекотать не стану. А приблуду, что очутилась у тебя в руках, хочу досконально рассмотреть. Система привлекательная, так что сделай одолжение, задрот, иначе глаз на жопу натяну. Умею.

Препирались, поди, полчаса: и жены-то визг устраивали, и милицией грозили, и еще какими-то криминальными структурами – нет, показывай, ублюдок. Делать нечего, решили отворить ворота.

Между прочим, парень оказался один, соратники, должно быть, угрозам нашим вняли. Зашел плохиш, выхалкал стакан водки, что мы ему предусмотрительно поднесли и стал в коротком времени другом. После он со Стоцким имел несколько приключений, пока окончательно не сел на скамью подсудимых. Наряду с тем огнестрельную вещь в актуальном посещении стянул.

Сказать есть, однако, относительно «сходило с рук», далеко не всегда случалось, но об этом позже.

Душа темная, провокационная до, я бы сказал, кондовой и тем самым положительной двуличности. Помню, купили моему племяннику шкаф. Я и Генка помогаем поднять на этаж. Возле подъезда сидят две девицы, сестры как выяснится. Стоцкий:

– Айдате с нами.

– Вполне.

Разлили по порции, приступили пользовать. Старшую, разумеется, в ванной, само собой, по очереди, естественно, начиная со Стоцкого. И вот младшенькая, лет что-либо шестнадцать, затеяла претендовать: «Я тоже хочу». Умение угадывать легкомысленные натуры, это, возможно, самая результативная его способность. Однако суть не в том. Надо было видеть как что старшая сестра, что Стоцкий выговаривали юной соискательнице касательно окаянных наклонностей. И отметим, Генка был горд собой ничуть не фальшиво, водилась за ним пьяная мораль, очень мы любили тождественные экзерсисы.

Я-то в силу внешней недостаточности и прочей ущербности робок был относительно женского контингента – если хорошенько взвесить, это и тянуло меня к Гене. Нечего сказать, он учил быть раскованным уже наблюдением за ним, собственно, и конкретно поставлял дам – тот еще диверсант. У нас совместных приключений отыщется больше чем у кого-либо из нашей кучки. Олег вообще на его провокации не сваливался, чувство собственного достоинства, похоже, держало. Вообще говоря, у него со Стоцким состоится своеобразное соревнование, и нельзя утверждать, что Олег проиграл. Количественно, несомненно, Гена переплюнул Роги гораздо, однако он употреблял любых, в том числе, оттого что был нетрезв хронически. Олег проявлял завидную разборчивость, скажем, в отличие от Стоцкого никогда не пользовал проституток, вообще, женщин практиковал исключительно качественных.

Вот какое сдается мне. Не исключено, Роги и неудачник оттого что угодил с Генкой в конкуренцию. Обосновать это непросто, однако подобная версия в массиве общего представления о наших отношениях смотрится трезво. Мало того, недавно я эту мысль Олегу высказал и, воздадим справедливости, корешок посмотрел на меня едва ли не задето. Впечатление, что угадал: его самого идея одолевала. Наверное, отсюда Роги часто к нему безжалостен: «Скажи отцу, чтоб впредь предохранялся…» Вместе с тем Олег и поощрял:

– Христа сделали апостолы, в основном Петр. Он стал Иисусом оттого, что единственный, а апостолов дюжина. К этому стремись.

Продолжу соображение: оттого я, например, стабилен и устроен в жизни, что не сопротивлялся Стоцкому, угодил под его влияние безрассудно. Сражаться с ним бессмысленно, низменная напористость продуктивна крайне, человек падок.

Да и в ином. Ладно, совался он куда ни попадя от изворотливости и беспринципности, мог превратиться в ничтожество и тем самым избежать неприятностей. Это нам было понятно и, если хотите, угодно. Но порой проявлял истинное бесстрашие, один лез в драку с заведомо проигрышным результатом. Роги называл это безрассудством. Впрочем при нас был особенно задира и часто создавал неприятные инциденты (Олег называл это провокаторством).

По всей видимости, мой никудышный облик, вечная неудачливость с женским полом – несомненно, отсюда я обожаю супругу – обусловили завистливость вообще. Я и здесь ему завидовал, хотя Стоцкий мной как раз восторгался: довелось подраться с молодыми парнями и я ловко уронил двоих довольно бугаистых ребят – теннис, видать, дал знать. Гена пылил по этому поводу, вылупив шары:

– Нет, вы обратили внимание? А с виду плесень.

Люба выдала как-то в его отсутствие:

– Вы его недооцениваете, он на дерзкие вещи способен… Впрочем – козел.

В глаза она поступала так же – да не так. Гладила по голове, осуществляла выражение лица: «Косолик ты мой!» Далее касательно шабаркала по темени и производила заключение:

– Уррод, чтоб ты сдох раз и навсегда.

Стоцкий адекватно ластился, вытягивал губы:

– Мю-мю-мю, курвочка моя, дай в рот поцелую… На край света за тобой, покажите где он.

Кстати, она часто называла его исчадием. Я как-то обратил внимание и подначил: «Исчадие чего?» Люба посмотрела и не ответила.

***

Пройдемся по его женам. Отдать должное следует, гражданки на подбор умные, пусть грамотой не отяжелены, интересные, как говорили, в бытность. Первая, Люся – я ее видел пару раз, правда, уже в возрасте – внешне ничего особенного. Между тем, в любовниках – она после Стоцкого так и не выйдет замуж – числились весьма почтенные люди, и даже один уважаемый в городе хоккеист, чемпион мира.

Соня, женщина чем-то уникальная. Поразительная общительность, ее знал весь околоток. Дом, где проживали, непременно ходил за советами и прочими штуками. Роги числил за ней «дар коренной Женщины». Походка – что называется балетная. Не столько разведенные ступни, сколько безукоризненная грация. Мне не однажды приходило в голову, что именно грация дает ей стиль и самоуверенность. При всем том смешно чесала кончик носа и прищуривалась – сопровождалась низким зрением. Впрочем, ей необычайно шли очки, умела находить верные оправы – опять вкус, проявление природной одаренности. Одевалась, да. И… – нашлась шикарная грудь… Занимательный факт, когда она с Татьяной Рогозиной шла по улице, мужчины усиливали глаза – по одиночке они не производили такого эффекта.

Расковырял ее Стоцкий изрядно, как отслонилась, крепких мужчин поколебала, я примеры волочения видел. Таки Роги, – при всей разборчивости с Соней у него сложатся длительные отношения.

Мы одно время на озера ездили. Один эпизод вложился глубоко. День пришелся ядреный, солнце точно озлилось или, напротив, любезными чувствами изошло: лупило всем жаром в расположение; облака стояли пузатые, самодовольные, озеро играло чудесными бликами. Довелось после дождя, окружающее было сытым, спокойным – трава тучная, ласковая, неравномерный, окруживший нашу полянку лесок сочился изумрудом, шелестел бархатно и приветливо.

– Хорошо, ядрена вошь – душа улыбается, – заметил Стоцкий.

Все дурачились, но Соня последняя разоблачилась и будто стеснялась наготы. Тем временем этак повернется, так – изгибы непременно дельные, самый соблазнительный ракурс изобразят. Наконец легла близко к воде, повернувшись к озеру, высматривала нечто, подставив под голову руку – другую на тело в длину распространила. Натюрморт известный, только жена, к примеру, никогда во мне такого вожделения не вызывала. Вроде бы я даже забавляться перестал, утопал по бережку.

Между прочим, Настька, первое произведение Стоцкого и Сони вырастет в еще ту девицу. Рано начнет путешествие по жизненным закоулкам, в итоге выйдет замуж за отличного богатого мужика.

Кстати, и Яна, старшая дочь Стоцкого – теперь, между прочим, Яна Кемпбелл – совсем не чужда выкрутасам. Ярая фанатка Майкла Джексона – видел фото с мамашей и родственниками звезды. Рассказ о том, как проникла на его охраняемую виллу и очаровала полсемейства Джексонов – это после смерти кумира, в пору какого-то юбилея – стоит отдельных страниц.

Про Любу сказано довольно – тот экземпляр. Давайте еще добавлю: работала зверски – всю жизнь Стоцкого кормила. Мне частенько жаловалась:

– Подлец, содержу его, весь дом тащу. На жратву не дает, то машина, то еще какое. – И впрямь, выпивка, бабы – он вынужден был иметь заначку.

Всегда имела волосы светлых тонов, до зрелых лет владела отменной фигурой, но двигалась порой неуклюже.

Вспомните-ка, замечание оставлял: при первом знакомстве испытал к Соне нечто. Но и Люба здесь, тоже набирал слюны. Непонятная вещ, сублимация тут фигуры Стоцкого, либо именно от женщин шло – стало, он умел выбирать?!

Обратно оттиск с натуры. На реке было дело, что по городу длится. Стоцкие тогда на Некрасова жили, подле лодочной станции. Мы другой раз кульки наполним и на лодку. Река здесь полноводная, плотина недалече – чарует гладкими заводями, рябью спокойной стремнины, теплыми очертаниями тенистых с замысловатыми строениями берегов. Несколько ленивых облаков пачкают умытое грозой небо. Солнце как раз опускается в пойму, отдает последний свет, вода словно золотой чешуей пылает, громоздится необыкновенное сияние. Город бормочет, однако в этих нотах стоит величественная тишина, и дарит упругая вода пышный запах простора. Мы с Роги на веслах, Стоцкий на носу, за нашей спиной. Люба легла на спасательный круг на корме, голова за лодку опрокинута, руки опущены, режут журчащую, слепую воду, вязкие формы в ореоле грандиозного великолепия – хоть за борт ныряй!

Примечательными Люба имела ресницы. Длинные, восходящие – было пыркнулся сравнить с анимационной коровой, однако пардонте, к домашнему животному Люба отнюдь не сводилась. Она забавно подчас хлопала глазами, причем без внешнего повода – думается, подчеркивала принадлежность… Конечно, дивный, простой и радостный, обворожительный смех.

Говорила Люба чаще вяло, речь словно через сон пропущена:

– И никогда нам до любезного места не добраться, все тщета.

Ах да, пальцы! Тонкие, нервные – музыкальные, вспоминается сравнение. Притом она в большинстве времени работала на фруктах, то есть сугубо практически. Она ведала о магии своих рук, существовали замысловатые жесты. Сядет, подопря голову рукой, смотрит в окно осторожно, как рыба, по столу возит средним пальцем, и отогнут симпатично мизинец. Мы зачем-то наблюдаем и молчим. Известит дремотно:

– Хочется чего-то.

– Вот б… дина, – радостно констатирует Стоцкий.

Люба распрямится, как школьник сложит руки на стол, скосится, проникновенно поделится:

– Надо же даун… Счастья охота! Да где уж с аналогичным выродком… – Увянет. – Впрочем, кино про любовь посмотреть – тоже ничего. Крепкий орешек, например. – Отбарабанит смачную трель. – И вообще, пожить по-человечески.

– Только не это! – возмутится Стоцкий. Присоединит глубокомысленно: – Дураки любят счастье, потому что все кто ни есть – дураки.

Мне не раз доставалось – заберется в шевелюру, подойдя сзади, пробежится плотоядным движением. И курила смазливо, держала сигарету между средним и безымянным, а указательным щеку пробовала.

Я подмечал: женщины Стоцкого деятельно умеют подчеркнуть свои самые очаровательные черты… Ну, и – говорила:

– Самое тупое, ребята – тень. Зачем? Никакого толку в ней – а плетется, путается под ногами.

– Головой поехала? – проникается Стоцкий.

– Причем здесь голова.

– А тень причем?

У Любы глаза сделаются не наши:

– Так…

Да и самого Стоцкого не грех покрутить.

Средний рост, стройный, несмотря на малозаметную сутуловатость. Лицо вытянутое, если б не это, можно было причислить правильные черты. Возможно, отсюда любил пышные прически. Впрочем, растительность обильная, стало быть, то усы, то борода. Не чурался эксперимента, в советские, скудные на изобретательность годы мог выкраситься в неожиданный цвет. Синие глаза шикарного овала, вторая дочь, Настя, заполучив его разрез, слыла красавицей. Его жажда жизненного уксуса, энергетика даже в облике проявлялась: тень всегда качалась, будто земля не принимала. Таких в новейшие, падкие на эпитеты годы некоторые называют колоритными и даже харизматичными. И полюбуйтесь, в начале нулевых (нелепое словосочетание – но нелепость теперь везде) он, занимаясь «бомбякой», в качестве постоянного клиента возил одну даму рекламных кровей. Она щурила глаза: «Геннадий – вы заметный мужчина». И материализовала наблюдение: с полгода Стоцкий мелькал на местных каналах в роликах по мебели.

Вообще говоря, и в кино снялся эпизодически. И не у ля-ля-какого-нибудь, у Федорченко. Но об этом по месту.

Лгал веря:

– А Соню, если взять, я любил – у нее кожа детская, хоть на Шувакиш вези.

А вот, об общем приятеле:

– Мужики, вы его не хайте, он… у него мера есть. Совестно, ей богу.

Перед этим день:

– Подлец. Я подлецов насквозь вижу – я такой.

Мы смеялись и Гена, не понимая, хохотал…

– Жить не так уж необходимо. Однако куда денешься. – Его…

Он беспардонно притаскивался некстати или ночью, причем обязательно добивался, чтоб ему открыли, не стесняясь явного и чуть не злорадного насилия – чувства других его не интересовали совершенно. И право, плохо скрываемая первая реакция потерпевших неизменно трансформировалась, а посещение с ловким иезуитством превращалось в забавную историю. Причем, на наши укоры он простодушно жал плечи: так вы же друзья – простите, а то и вытащите. И верно, коль мы ввалили его в нашу среду – ничего не оставалось делать. Согласитесь, обескураживающее точный со всех сторон его ход. Мне доводилось ловить ревнивую мысль: отчего мы с удовольствием, если разобраться, тычемся к Стоцкому. Ответ примитивен: среда заела.

Мне не было понятно отношение Стоцкого к детям. С дочерями от Сони он практически не общался. Этому, другое дело, содействовала больше Соня, новый супруг крепко к девочкам приладился и Гендос, впрямь, получался ни к чему. Вообще говоря, Соня была права уж с той точки зрения – хорошо знала бывшего – что эгоистический Стоцкий не особенно озабочивался родительскими чувствами. Роги, есть место ремарке, как-то процитировал Бродского: недостаток твоего эгоизма – это недостаток дарования. Мне сперва показалось дико, но к Стоцкому идет четко. Признаться, и Соня оглашала: «Умеет – то лаской, то таской».

Впрочем, речь о дочерях гражданин иногда вел, но таковая происходила в контексте общих разговоров, носила свойство, как все, повода для говорения и попахивала сценой. (Никогда алиментов, скажем, Стоцкий не платил, ему были чужды чувство долга, вообще вылазки совести, – хотя нет, когда был при деньгах, довольно щедро привозил родителям продукты. Между прочим, в подпитии имел привычку одаривать кого-либо вещами.) Могу, впрочем, ошибаться, потому как с Яной Стоцкий достаточно тесно общался, некое время даже в деловом аспекте, но та уже была взрослой. Собственно, и со второй девочкой, Настей в ее отрочестве несколько раз встречался. Я знаю, что особенно младшая, Варька, его на корню не признавала, да и Настя – и это отношение внушила Соня. Мы порой обсуждали: что здесь, зачем Соня отгоняет от него детей – оберегает последующего мужа? Дудки – месть, ревность. И с нашей стороны совершенно отсутствовало осуждение. Суть в том, что это ей вполне шло: полюбилась женщине своеобразная власть над близкими, и утвердилась она в прелести таковой благодаря Стоцкому. Роги, который Соню знал лучше, пожалуй, Стоцкого – тот просто не утруждался раскусывать человеческие характеры – уведомлял:

– Шаги от любви до ненависти, голубчики, высчитывают чаще у женщин. Их чувства ибо знака не имут. Меня, например, Сонька ненавидеть… и сами понимаете – не затруднилась.

Петя подъедал, напоминал о его жене:

– А Татьяна?

Олег задумывался, тер подбородок:

– Татьяна меньше женщина, чем Сонька. Ну, разве, баба.

Другое дело Люба, она вечно пыталась заполучить в дом какого-либо ребенка хоть кратковременно – куда деть женское сердце (собаки, кошки отсюда, не иначе). Надо сказать, Стоцкий об этих моментах повествовал тепло.