Электронная библиотека » Виктор Брюховецкий » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 11 октября 2022, 21:20


Автор книги: Виктор Брюховецкий


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Н.В. Гоголь
 
Выпустив тройку,
На Малой Конюшенной
Встал он и замер… Прическа до плеч!
Медный, высокий, с силищей недюжинной…
– Жизнь хороша, только стоит ли свеч?
 
 
– Сто́ит… – Он хитро в усы улыбается.
Мощный хохол. Колокольная стать!
– Вишь, коренник мой не спотыкается,
И пристяжным от него не отстать.
 
 
Сильные, ладные, шеи разбросаны,
Космос дымится под каждой ногой.
– Видишь, как ровно березы отесаны,
Слышишь, как чисто звенит под дугой!
 
«И вновь художник-индивид…»
 
Пускай художник-паразит
Другой пейзаж изобразит…
 
И. Бродский

 
И вновь художник-индивид
Нас этим Шпилем удивит…
 
 
Мольберт пристроив на камнях,
В джинсах, кроссовках и ремнях,
С бородкой рыжею, в плаще,
Он был какой-то вообще…
 
 
Но на холсте
Его Игла
Была воистину светла!
 
«Собирая пивные банки…»
 
Собирая пивные банки,
Я наткнулся на банку манки,
На селедку. На иваси!
Я веселый домой шагаю.
Не ругаемый, не ругаю.
Сколько светлого на Руси!
 
 
Дух свободы! Дворы, помойки.
Петербургские новостройки!
Свет мерцающий, блеск авто!
Стекла, кованые железы,
Инородцев глаза-разрезы,
Неба ржавого решето!
 
 
И над городом нависая
Синей сталью, луна косая
Нас рассматривает в упор.
А на кухнях чаи-беседы,
Самодуры и самоеды,
О политике разговор.
 
 
Ой, шумна и хмельна закваска!
Не кончается наша сказка…
Выйду в полночь, шагну во тьму —
Фонари, купола, граниты,
Скачет всадник, грохочут плиты.
До чего ж хорошо ему!
 
 
Сталь гремит, удила бряцают,
Голубые белки мерцают,
Белой завистью зоб раздут —
Сквозь мосты, аки сквозь ворота,
Корабли российского флота
По фарватеру вверх идут.
 
Девяностые
 
Вставала Нева в полный рост и ходила,
В глубинах топила обломки громов,
В полнеба гремела небесная сила,
И ветер ломился в провалы дворов.
 
 
Всё было как надо, и сумрачно было,
Горело давно не во всех фонарях,
Мосты задирали стальные стропила,
И крейсер фальшивый на злых якорях
 
 
Скулою блестел, наливаясь недобрым,
Стволы обнажал, чтобы жахнуть в упор,
И где-то визжали, прижатые СОБРом,
И сотни иных выползали на жор!
 
 
Откуда всё это? Какая эпоха?
Подобное было, да мхом поросло.
Но лопалось небо стручками гороха,
И вновь несказанно кому-то везло!
 
 
В мехах согревались доступные феи,
Суля неземное блаженство братве…
И – кольца на пальцах, и – жемчуг на шеях,
И снайпер на крыше, и крыша в Москве.
 
«Вновь по Невскому, по Садовой…»
 
Вновь по Невскому, по Садовой,
Золотою гремя обновой,
С побуревшею головой
Ходит осень, соря листвой.
 
 
Третье «…бря»! В эти сроки если
Запевать начинают песни,
То – с утра, и в протоки улиц
Их выносят, слегка сутулясь.
 
 
Цвета красного, аки маки,
Над толпой шевелятся знаки —
В направленье (качаясь зыбко),
Где стреляли однажды шибко.
 
 
Видно, время не быстротечно,
Если нам подфартило лечь на
Те же камни в столетье трижды.
Не забыли потомки лишь бы!
 
 
А потомки, тряся котомки,
Вдоль каналов бредут в потемки,
Золотую листву пиная,
О грядущем своем не зная.
 
 
Медной шпорой гремят о шпору!..
Где та площадь, что будет впору
Этим юным, когда придется
Пасть им «жертвою», как поется?
 
«От Печоры до Вытегры…»
 
От Печоры до Вытегры
Голубые леса.
Слезы были да вытекли,
Опустели глаза.
 
 
Не горит в них, не светится,
Не болит, не горчит.
Грязь проселков не месится,
Только птица кричит,
 
 
Да над ветхими крышами
Опустевших дворов
Дождь крылами неслышными
Созывает воров.
 
 
Приходите, грабители,
Набивайте в кули
Всё, что кинули жители,
Уходя от земли.
 
«Улыбаюсь над судьбой…»
 
Улыбаюсь над судьбой…
Вечный бой!
Я не пла́чу, не плачу́ —
Хохочу.
Всё, что будет впереди – всё мура.
А над Питером дожди и ветра.
Сентябри шумят листвой, октябри,
И подлодок на Неве – целых три.
На подлодках матросня. Моряки!
Смотрят с лодок на меня мужики.
Синь гюйсовок на плечах, как вода,
Змеи-ленточки в зубах – как тогда,
Когда шли по мостовым, по торцам,
К черным хижинам и белым дворцам.
Кокаиновый разгул!
Всё – в распыл!..
Питер помнит этот гул. Не забыл.
Питер помнит и еще,
И хранит,
Как по капле на суровый гранит
Кровь сочилась сквозь бушлат, не спеша,
Как, от тела отлетая, душа
Согревала нас последним теплом…
Город выжил. Я живу. Мы живем.
Что еще? А ничего… Помолчу.
Над Невою постою, поторчу.
День и плещет, и полощет. Хорош!
Но особенно хорош царский клеш.
 
Петроградка
 
В сыром подъезде вороха добра,
И коммуналки старая дыра,
Пропахшая застиранной постелью.
Кривой торшер, цыганская игла,
И крыса, что приходит из угла,
Шурша своей облезлою шинелью.
 
 
Чуланный мир.… Во сне и наяву
Мне здесь нехорошо. Я здесь живу.
Варю картошку. Файлы открывая,
Читаю тексты, по утрам смотрю
Чухонскую бесцветную зарю,
И с численника листья обрывая,
 
 
Всё представляю ту эпоху, где
Бродили ночью волки по гряде,
Орали выпи, шелестели совы,
Луга цвели, клубились небеса,
Где я, влюбляясь в эти чудеса,
Не жил – парил, как облак невесомый,
 
 
Не представляя, что моя звезда
Однажды приведет меня сюда,
Где счетчики мерцают на панели,
Где задувает спичку сквозняком,
А между газплитой и косяком
Гуляет крыса в траченной шинели,
 
 
Где не слышны ни волк, ни совы с выпью,
Где страшно мне, что вновь запью как выпью.
 
«Вечный бой. Покоя нету…»
 
Вечный бой. Покоя нету.
Поманит и вновь – обман.
 
 
Вороных бы, да карету!
…Волчья изморозь… туман…
Синий морок, тьма без края,
Снег летящий, шум звезды…
 
 
Залезаю вглубь трамвая:
Здрасьте, бабушки-деды.
– Здрасьте, бабушки-деды!
Далеко ли до беды?
– До беды? Смотря, куды?
Если с нами – час езды.
 
 
Город вымер. Город выстыл.
Эрмитажное крыльцо
В инее. Грохочет выстрел —
Дым свивается в кольцо.
Пушкари в седых ушанках…
Присмотрюсь и разгляжу —
Люди, саночки… На санках…
Что на санках – не скажу.
Я не видел ту победу.
Я не знаю ту беду.
Я по Троицкому еду.
Я по Невскому иду.
Я стучу подковкой модной,
Я в глаза царю смотрю.
Ветер с Балтики холодной
Дует лошади в ноздрю,
Всё живое выдувая,
Продувая синеву…
Как живу? Как выживаю?
Выжив, снова – как живу?
Как мирюсь, что счастья нету?
Эх, фортуна! Эх, мадам…
Вороных бы, да карету
С жаркой шубою!
А там…
Синий полог. Даль без края.
Пены клочья на узде…
Что-то холодно в трамвае…
Нынче холодно везде.
 
Питер
 
Небо золотом проколото.
Я живу здесь. Ем и пью.
На закате дня из золота
Золотые петли вью.
Сам себе тиран и мученик,
Сам провидец и пророк,
Сам себя ночами мучаю,
Продираясь между строк.
Словно конь, опутан путами,
Не на свет гляжу – во тьму,
Годы – что? – эпохи путаю,
Где какая не пойму.
Земляник лесных не трогая,
На Вуоксу, по росе,
Финской взорванной дорогою
Под косым углом к шоссе
Я хожу, и ниже Лосево
На кольцо лещей ловлю.
Знаю Бродского. Иосифа.
Прозу Бабеля люблю.
Поражаюсь…. Что ж ты, Господи!
Одарил, как наказал…
Слов космические россыпи.
Жизни призрачный вокзал.
 
«Шампанское как Спасская. Ворота!..»
 
Шампанское как Спасская. Ворота!
Откуда это всё у обормота —
Ведь бомж, изгой, оглобля без саней.
Но – две мадам. Которая Евтерпа?
Похоже – левая, ей ближе дух вертепа,
А правой ближе то, что ближе к ней.
 
 
Пьет правая, Евтерпа приглашает.
Изгой молчит, он молча разрешает,
Одним зрачком указывая стул.
Отличный стул! В нем были апельсины.
Беру – на вес: конечно, из осины,
И жидковат; не я ли гвозди гнул.
 
 
Прекрасны эти фрукты из Марокко.
Цветут, растут, а нам от них морока:
Осина, гвозди… Это, как смотреть.
Не будь вот этих импортных поставок,
В притонах не хватало бы подставок,
И просто было б не на чем сидеть…
 
 
Шипит вино и пенится в стакане.
Шесть рыжих труб в обмотках стеклоткани.
Маховики тяжелые в углу.
Журчащий звук, что не известен в селах,
Жар-птица в сорок ватт и два веселых
Измызганных бушлата на полу.
 
 
Мне это всё приятно тем, что это
Советский быт российского поэта,
Что я сюда свободно прихожу,
Что этих двух я не увижу больше,
Что мы с изгоем равные (не в Польше),
А слово не подвластно дележу;
 
 
Что яды «Бонда» не помеха цедре,
Что мы найдем чего поставить в центре,
Когда увидим: Спасская пуста;
Что мне сияет радость в этой бездне,
Что где-то там, на уровне созвездий,
Осталась за спиною суета…
 
 
И мы легко спровадим эту пару,
Прикроем вход и посидим напару,
Десяток строк очистим добела;
Мы будем пить шампанское в притоне
И думать: что ж его не пили кони?
И понимать: мешали удила.
 
Ночью

Б.Г. Друяну


 
Ударил разряд и застыл на весу,
И хлынуло небо, смывая дорогу.
Ликует природа! В такую грозу
Пророки идут на свидание к Богу.
 
 
Я чувствую дрожь от коленей к рукам,
И стыдно, и больно трусливому глазу.
Но слышу их посохи, сквозь ураган
Негромко стучащие по диабазу.
 
 
Стучат, и стучат, и уходят во мглу,
В промокших одеждах, с седыми власами.
Нездешними ветер поет голосами,
Толкает их в спину и рвет за полу.
 
 
Стучат, и стучат, и стихают вдали…
Пора петушиная – ночь на исходе.
И гром затихает. Наверно, подходят.
И дождь прекратился. Наверно, пришли.
 
«Хорошо живу. Люто, молодо!..»
 
Хорошо живу. Люто, молодо!
Мне бы кучера.
В черном!
Воланда!
Чтобы мог я на всем скаку
Глянуть сверху вниз на реку,
На Казанский собор, на Спас,
Где увидел бы без прикрас
Этот город в прожилках вен
С тайной жутких своих дворов,
Где когда-то средь серых стен
Тосковал я – найти бы кров;
Где, сработанное хитро,
Привечало меня метро
Не за деньги и не «за так» —
За пятак!
Я бросал пятак,
И проваливался туда,
Где зимой тепло без пальто,
Где везли меня поезда
И не спрашивали – ты кто?..
 
«Дышит город зноем и покоем…»
 
Дышит город зноем и покоем.
Каменно и душно. Не вздохнуть.
Я здесь проживаю не изгоем —
Должником. Пора бы и вернуть.
Много разрешил он мне когда-то!
Тайну этих скверов, площадей
Раскрывал… хотя и скуповато.
Город… город…
Скопище людей.
И не то, чтоб это всё прельщало,
Перевоплощало и звало —
Никаких наград не обещало,
За собою в пропасть не влекло.
Но пошел же. Сунул в петлю бошку.
Мерил свои версты, гать гатил,
Поначалу думал – понарошку,
Оказалось, жизнью заплатил.
Еду ли в метро, стою на Невском,
Слово подбираю ли, строку,
Чувствую себя всегда довеском,
Щепкою приколотым к куску.
 
«В граде Питере в сумерках снег невесом…»
 
В граде Питере в сумерках снег невесом,
И пушист, если очень искрят провода.
В граде Питере ходит народ колесом
Из трамвая в метро, из метро хоть куда.
 
 
Эскалатор неспешно везет и везет.
Ну, и как поспешишь?
И никто не спешит…
Я считаю, что мне в этой жизни везет,
Потому что я к Питеру-граду пришит
 
 
Крепкой дратвою, той, что сшивают гужи,
Чтобы труд – для души,
Чтоб дороги – легки,
Чтобы сшивки хватило на всю эту жизнь
До победного дня, до последней реки.
 
 
Я люблю этот город и сумерки тож,
Кровь его светофоров и тайны дворов,
И Казанский – за то, что на хана похож,
И знобящую сырость балтийских ветров.
 
 
И куда б я ни шел, и о чем бы ни пел,
Возвращаюсь к нему: до чего же хорош!
Как же сильно когда-то пред ним оробел
Я, обутый в литую резину калош.
 
 
Но помог он мне, выварил в горьком соку.
Напитал мои вены добром. На века!
Чтоб я помнил о том и берег.
Берегу!
А иначе, откуда бы эта строка?
 
 
А иначе, откуда бы дом и семья,
И жена по душе, и дите по уму,
А иначе с чего бы спокоен был я,
Всем нутром ощущая грядущую тьму?
 
«Тертый, ломаный, увечный…»
 
Тертый, ломаный, увечный,
Цену знающий беде,
Налегке тропою млечной
Я иду к своей звезде.
 
 
Надо мною черный космос,
Подо мною пустота,
Позади пшеничный колос
Возле свежего креста.
 
 
Ни уздечки, ни трамвая,
Ни печалей, ни обид,
Лишь дорожка неземная
Звездным гравием скрипит.
 
 
Вот и всё, и вся недолга,
Был Алей, Чарыш и Волга,
Город каменный, Нева,
И слова… слова… слова…
 

И, клонясь над страницею белой…

«Босиком, в одной рубахе…»
 
Босиком, в одной рубахе
Вышел из дверей…
Мне – что ямб, что амфибрахий —
Всё одно – хорей.
 
 
Я шныряю в огороде,
Огурцы жую.
Между грядок дева бродит.
В сторону мою
 
 
Не глядит. Не замечает.
С дудочкой в руке —
То подсолнух покачает,
То шмеля в цветке.
 
 
Плети трогает руками.
Полет повитель…
Что за дива?
Кто такая?
Для чего свирель?
 
«Я в поэзию крался, как волк изо рва…»

Слова нужны, чтоб поймать мысль:

когда мысль поймана, про слова забывают.

Из «Чжуан-цзы»

 
Я в поэзию крался, как волк изо рва,
Я, как всякий крестьянин был хитр и напорист,
Я в кули засыпал золотые слова
И грузил на подводу свою – не на поезд,
 
 
Потому что отец говорил: «Не спеши!
Паровозом быстрей, лошадями надежней:
Перекроют пути – заворачивай пожней,
А достанут и там, можно срезать гужи.
 
 
А верхом!.. Только, главное, лошадь не бей,
Слабины не давай и не рви удилами…
Говорят, что бывают еще и с крылами,
Повезет на такую – садись, не робей».
 
 
Ой, батяня, спасибо за добрый совет!
Я гнедую свою понукаю проселком —
То по краю реки, то березовым колком,
То въезжаю во тьму, то в белесый рассвет…
 
 
Заночую, как Бог, посредине страны —
Сны ко мне подойдут и неслышно обступят…
А товар мой на рынке, наверное, купят,
Торговаться не стану, отдам в полцены.
 
 
Хоть и хитр, но отдам, потому что у нас,
Где я вырос, такие в полях черноземы!
Уродится еще! А пахать я горазд,
Как и спать под скирдою из свежей соломы.
 
«Это было давно. Я не помню – когда…»
 
Это было давно. Я не помню – когда.
Только помню – в реке отстоялась вода
От разгула весны, и в осколок пруда
Волоокой коровой смотрела звезда.
 
 
Ей-то что этот пруд? Не пойму, не пойму!
И зачем это мне?.. Я накинул суму
И с порога – в овраг, а, вернее, во тьму,
И – в огромную жизнь, как в большую тюрьму.
 
 
– Принимай, вертухай, да позорче следи!
Вишь, с сумой, значит, хочет далеко идти…
– Никуда не уйдет! Жуткий мрак впереди!
– Но ведь прямо идет! Может, свечка в груди?..
 
 
И скрутили меня. Я хриплю и мычу.
Отворили ребро и забрали свечу.
Но… явилась звезда! Я иду по лучу
И над тем вертухаем не зло хохочу.
 
 
Он-то думает: я – без свечи, как с бедой.
Он-то думает: я – за питьем и едой.
И не знает чудак, что иду за звездой
В ту страну, где есть реки с живою водой.
 
Беркут
1.
 
Не в том беда, что счастьем обнесли,
А в том, что мне
Всё чудится и мнится
Покрытый ковылями край земли,
И над землей кружащаяся птица.
 
 
Не тот ли это беркут, что давно
На камни черствые просевшего дувала
В рассветный час, когда еще темно,
Когда еще рассвета покрывало
 
 
Чуть поднято, упал с небес. Горбат!
Он был суров, а я был очень молод,
Я был дитя, я был не виноват,
Что по степи ходил в то время голод…
 
 
Меня отец от птицы защитил.
А беркут мне на жизнь мою оставил
Свое перо, чтоб я писал и правил,
И к солнцу поднимался, и кружил.
 
2.
 
Уронил мне беркут перо
Маховое, самое то.
Я принял его как добро,
Чем еще не владел никто.
 
 
Не чинил никто, и к губе,
Ритмы чуя, не прижимал…
В колдовстве моем, в ворожбе
Сей подарок велик – не мал.
 
 
Я омою перо слезой,
Очиню его, задохнусь
Небом, солнцем, степной грозой,
Словом ясным и чистым – Русь.
 
 
Станет грусть моя так светла!
И проявится в грусти той
Мах стремительного крыла,
Боль, сравнимая с высотой.
 
«И всё-таки писать!..»
 
И всё-таки писать!
Не то, чтобы обязан,
И тем повязан, нет, но за душу возьмет
Высокая строка, за стол усадит князем,
Чернильницу подаст и к бездне подведет.
 
 
И ты совсем не ты!
И только непогода,
Раскачивая тьму, окутывая сад,
Подсказывает ход, тропу и вехи брода,
И ты идешь вперед, на ощупь, наугад,
 
 
Раскачивая жердь,
Гнилое огибая,
Предчувствуя судьбу, прикусывая боль,
И новая строка твоя (почти любая!)
Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь.
 
«Когда Поэзия – от Бога…»

В белом плаще с кровавым подбоем…

М. Булгаков

 
Когда Поэзия – от Бога,
И – Божьей милостью – Поэт,
Не пробуйте раскрыть секрет,
Не суесловьте, ради Бога.
Нам эта тьма не по глазам,
И сколько б мы не удивлялись,
И в эту дверь войти пытались —
Нам не откроется Сезам.
 
 
Давайте вспомним белый плащ
С кровавым, огненным подбоем…
Пять строчек… Прочитай и плачь…
А под плащом – судья, палач…
Но мы не властны над собою.
Они нас тайной озарят,
И глубь откроют – утоните!
И мы поверим Маргарите,
И дьявольскому – «…не горят».
И не сгорят! Они от Бога.
Им Богом не дано сгореть.
А нужно-то совсем немного —
Строку дыханием согреть!
 
 
И он, Поэт, в глуши, в ночи,
Берет слова, перебирает,
И дышит, и подогревает
Над острым пламенем свечи.
И так поставит – хоть кричи!
Хоть головой о камни бейся!
И двери отворить рискни.
Но не надейся, не надейся —
Нам не откроются они.
 
«Постоял, подумал, подышал…»
 
Постоял, подумал, подышал,
Тронул ветку яблони и вроде
Растворился музыкой в природе.
Тела нет.
Осталась лишь душа.
 
 
Вся раскрыта.
Вся обнажена…
Бредит космос тайными мирами.
Облака кочуют над горами,
А над ними влажная луна.
 
 
Сад набух росой. Деревня спит.
Дремлет за околицей дорога.
Тишина…
Еще чуть-чуть, немного, —
Каплю!
И душа заговорит.
 
 
Улыбнусь я, или загрущу —
Чувство будет искренне и ново…
Первое бы мне услышать слово,
Остальные я не пропущу!
 
«Да!..»
 
Да!
Можно верлибром!
Но можно – хореем!
Суть главная в том, чтоб иная орбита…
Мы в поисках слова незримо стареем
И вдруг открываем веками забытое.
 
 
Далекое слово!
Прекрасное слово!
Подержим в губах и – забвение снова.
 
«…И покрытые пылью в архиве остынут слова…»
 
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам дойдет…
 
О. Мандельштам

 
…И покрытые пылью в архиве остынут слова.
Вот удел непонятный, но, если понять, – не печальный.
Что нам в слове, друзья?!.. И богему на слово права
Не гнетут. Потому в жирном дыме прокуренной чайной, —
Где входящий найдет себе место за длинным столом,
Где разбавят вино, обнесут, оскорбят и обвесят —
На газетном клочке, на веселых манжетах, стилом
Ищет слово поэт о себе и для будущих песен…
И в бессонной ночи, принимая из космоса звуки,
Он тревогой нальется, как пуля убойным свинцом,
И запишет строку, как на мраморе вырежет буквы,
Сопрягая зрачок с мертвым камнем и жарким резцом.
Он забудет ее…
Столько яду вокруг, столько лести!
Но однажды в архив, доверяя чутью и глазам,
Забредет юный скиф, и найдет и возьмет эти песни,
И настроит струну, и расскажет о нас небесам.
 
«Я знаю – что делают. Пилят дрова!..»
 
Что делают Музы в ненастные дни?..
 
Т. Гнедич

 
Я знаю – что делают. Пилят дрова!
Сухую лесину – на несколько чурок.
Потом на огне согревают слова
Для будущих песен.
И если ты чуток,
И если бумага чиста и бела,
И звонкой березой заполнена топка,
И если возможно отбросить дела,
И если есть пиво, и вобла, и стопка,
То всё совершится…
 
 
Пусть пилят, пусть рубят.
Ты тоже работай.
Они это любят.
 
Муза
 
…А моя в мини-юбке!
Горний свет на челе.
Брызги! Пенные кубки!
Серебро в хрустале!
 
 
Синеока! Лукава!
Каблучки… Хороша!..
С крыльев капает слава,
Словно воск, не спеша.
 
 
И смотрю я, стараюсь,
Тайну вызнать хочу,
Пальцем пальцев касаюсь,
И терплю, и молчу.
 
 
Обжигает как ядом,
Достает до нутра…
Над заброшенным садом
Ходят ночью ветра.
 
 
Дождевые, сквозные!
И сквозь бурю гроза,
Полыхнув, неземные
Озаряет глаза,
 
 
И мне видится бездна,
И я чую сквозь тьму,
Что мне тайна известна.
Чья?
О чем?
Не пойму.
 
«Мне нравятся слова, я ощущаю цимус…»
 
Мне нравятся слова, я ощущаю цимус,
Их пробуя на вкус, и, глядя их на свет.
Моей любви к словам зашитый в генах вирус
Тоскует по ночам, и мне покоя нет.
 
 
Я роюсь в словарях, я Бабеля читаю,
И, Бродского ценя, немею над строкой, —
За что он был гоним, и отодвинут к краю
Завистником каким, недоброй чьей рукой?
 
 
Огромная страна… Река большой печали.
Не потому ль всегда, оглядывая даль,
Как будто наяву, я зрю иные дали,
Иные берега, иную магистраль.
 
 
Меня там нет нигде. Я там себя не вижу.
Там вечный карнавал. Там солнце. А пока
В полях гудят ЗИЛы, расплескивая жижу,
И черпают руду угрюмые зэка.
 
 
В распадках у костров я слышу их гитару,
Я погружаюсь в их библейские глаза.
Моя Россия, Русь, кто им назначил кару,
От воли отлучил, и отодвинул «за» —
 
 
На северо-восток, где ветры и туманы,
Где в страхе смотрит зверь на рельсовую сталь?..
Светло горят костры, и слушают урманы
Из музыки и слов великую печаль.
 
 
Моей любви к словам во мне живущий вирус
От этих слов болит больнее и больней,
Но боль моя за жизнь, где я взошел и вырос,
Не гаснет от того и с каждым днем сильней.
 
«Я рифмованью не учился…»
 
Я рифмованью не учился.
Скупой чалдон и самоед,
Я рифмой не болел – лечился,
И званье горькое поэт
Ношу за то, что я имею
Слова, которыми дышу,
Еще за то, что я немею,
Когда на этот мир гляжу —
На эти травы и покосы,
На черноземы и подзол…
Был Гоголь злой и длинноносый,
А я курнос, но тоже зол…
Другой поэт носил охапку
Ржаных волос на голове,
А я ношу простую шапку,
Сную в толпе как мышь в траве.
Живу!
И если вдруг устану,
То, сверив с космосом часы,
Среди травы на лапки встану
И выпью капельку росы.
 
«Болел стихами, только, сомневаясь…»
 
Болел стихами, только, сомневаясь,
Не верил в них, и, видно, потому
Они ушли, метафоры остались,
Доступные не всякому уму.
Остались и живут.
Не надо трогать.
Но если вдруг отыщете мой том,
То, пробуя стихи на вкус, на ноготь,
Не говорите никому о том,
Что видели, мол, даже прочитали,
С чем и заройте в старом сундуке…
Стихи не отливаются из стали,
Ни на каком не точатся станке.
Они живут, пульсируя в аортах,
Стучат в висках, прокалывают грудь,
Болят в сердцах и, оживляя мертвых,
Живущим укорачивают путь;
Рождаются, шатаются, шатают,
Разламывая строй, стоят в строю,
Подводят к краю и за край толкают.
Попробуйте остаться на краю!
Но если взялся – стой и упирайся
На полный штык лопатой штыковой…
Руда и радий.
Вот и облучайся,
И не жалей, что болен лучевой.
 
«У меня на стене птицы феникс скелет…»
 
У меня на стене птицы феникс скелет.
Сколько лет я смотрю на него… сколько лет…
 
 
Не взлетает скелет, не парит, не плывет,
Но манит и манит, всё зовет и зовет.
 
 
Машет мертвым крылом, хочет небо достать…
Вот и мне не взлететь, не парить, не летать.
 
 
Но слежу я за ним, продолжаю стеречь,
Вдруг откроет глаза,
Вдруг появится речь.
 

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации